Глава, в которой Эмери Стейнз навещает Анну Уэдерелл в гостинице «Гридирон», где после некоторой преамбулы умоляет ее рассказать о том, как Кросби Уэллсу удалось бежать, и Анна, удивленная настойчивостью и прямотой его просьбы, не видит причин к умолчанию и рассказывает все как есть.
В платье, которое было на Анне, Эмери Стейнз не узнал одно из тех пяти, которые ему поручили охранять с револьвером в руке в гостинице «Боярышник» 12 мая. Однако при первом же взгляде на девушку его поразило, насколько плохо одежда на ней сидит, – этот наряд был явно пошит на фигуру куда более пышную; впрочем, эту мысль юноша тотчас же выбросил из головы. Они поздоровались друг с другом сердечно, но с некоторой неуверенностью; после неловкой паузы Анна пригласила Стейнза в гостиную, и оба сели на стулья с прямыми спинками лицом к камину.
– Мисс Уэдерелл, – тотчас же приступил к делу Стейнз, – мне хотелось бы задать вам один вопрос – вопрос чертовски нескромный, и вы можете сразу сказать мне «нет», если… если отвечать не хотите… если не хотите исполнить эту мою просьбу по какой бы то ни было причине.
– О, – обронила Анна, вдохнула поглубже, словно собираясь с духом, и отвернулась.
– Что такое? – отпрянул Стейнз.
Девушка резко встала, пересекла комнату и постояла немного, глубоко дыша и глядя в стену.
– Глупо, – проговорила она чуть слышно. – Ужасно глупо. Не обращайте на меня внимания. Сейчас мне станет лучше.
Потрясенный Стейнз тоже встал.
– Я вас обидел? – спросил он. – Я тысячу раз прошу прощения, если так… но в чем дело? Что я такого сказал?
Анна утерла ладонью лоб.
– Ничего, пустяки, – отозвалась она, по-прежнему не оборачиваясь. – Меня застало врасплох, вот и все, – глупо было с моей стороны думать иначе. Вы ни в чем не виноваты.
– Что вас застало врасплох? – недоумевал Стейнз. – И что такое «иначе»?
– Просто что вы…
– Да? Пожалуйста, объясните мне, чтобы я все исправил. Ну, пожалуйста.
Девушка наконец-то успокоилась и обернулась к гостю.
– Задавайте свой вопрос, – промолвила она с вымученной улыбкой.
– Вы точно в порядке?
– Совершенно точно, – заверила Анна. – Спрашивайте, будьте добры.
– Ну хорошо, – отозвался Стейнз. – Так вот. Речь пойдет о человеке по имени Кросби Уэллс.
Несчастное выражение в лице Анны сменилось неподдельным изумлением.
– Кросби Уэллс?
– Я так понимаю, он наш с вами общий друг. По крайней мере… иными словами, я на его стороне. У меня сложилось впечатление, что и вы тоже.
Девушка ничего не ответила; сощурясь, она некоторое время вглядывалась в собеседника и наконец спросила:
– Откуда вы его знаете?
– Я не могу вам всего рассказать, – отвечал Стейнз. – Уэллс велел мне хранить тайну – в смысле, никому не говорить о его местонахождении и об обстоятельствах нашего знакомства. Но он упомянул ваше имя в связи с одним золотым самородком, и человеком по имени Фрэнсис Карвер, и каким-то там ограблением; и, если вы не сочтете меня чересчур дерзким – а я дерзок, я знаю, что дерзок! – мне бы очень хотелось услышать всю историю как есть. Не буду говорить, что это вопрос жизни и смерти, потому что это не так, и не буду говорить, что многое зависит от моей осведомленности на этот счет, потому что на самом-то деле не зависит вообще ничего; просто я вступил с мистером Карвером в своего рода партнерство – дурак я был, что ввязался, теперь я это понимаю, – и есть у меня ощущение… есть страшное подозрение, что я заблуждался на его счет: пожалуй, он все-таки негодяй.
– Он здесь? – спросила девушка. – Кросби. Он в Хокитике?
– Боюсь, я не могу вам ответить, – покачал головой Стейнз.
Ладони Анны легли на ее живот.
– Не говорите мне, где он, – промолвила девушка. – Но я вас попрошу передать ему кое-что на словах. Кое-что очень важное – от меня.
Асцендент
Глава, в которой Те Рау Тауфаре предпочитает не называть имени Фрэнсиса Карвера Кросби Уэллсу, равно как и рассказывать ему об обстоятельствах их с Карвером недолгого взаимодействия месяц назад; каковое умолчание в равной степени объясняется глубокой скрытностью его натуры и изрядной хитростью в том, что касается денежной выгоды: Тауфаре прикидывает, что, когда он повстречается с Фрэнсисом Карвером в следующий раз, он с легкостью сшибет шиллинг, а то и два.
Кросби Уэллс купил четыре оконных стекла для четырехчастного окна, теперь оставалось лишь прорезать дыру и установить подоконник; пока же стекла стояли прислоненными к стене, тускло отражая мерцающий отблеск лампы и квадратную решетку плиты.
– Знавал я одного парня, он руку потерял во время наводнения в Данстане, – рассказывал Уэллс. Он устроился на подушке, с бутылкой на груди; Тауфаре сидел напротив, попивая из второй бутылки. – Его течением понесло, а рука застряла, не смогли спасти. Как-то его совсем по-простецки звали, не то Смит, не то Стоун, или вроде того. Ладно, я к чему веду-то: он потом рассказывал об этом происшествии и говорил, что больше всего горюет вот о чем: на оторванной руке татуировка была. Корабль с полным парусным вооружением – это он сам себе подарок сделал, после того как мыс Горн обогнул, – и его эта потеря ужасно угнетала. Отчего-то мне его история запала в память. Потерять татуировку – ну надо же! Я его спрашивал, а почему бы просто-напросто не повторить татуировку на второй руке, но он как-то чуднó себя повел. Никогда, говорит, такого не сделаю, никогда и ни за что!
– Это больно, – отозвался Тауфаре. – Та-моко[82].
Уэллс покосился на собеседника.
– А ведь увидеть себя самого – потрясение то еще, – задумчиво проговорил он. – Я имею в виду, когда давно зеркала под рукой не было. Забываешь что и как, верно?
– Нет, – возразил Тауфаре. – Никогда. – Лицо его оставалось в тени; в отсвете лампы линии вокруг его губ обозначились еще более отчетливо, отчего лицо выглядело по-ястребиному хищным и мрачным.
– А я бы, наверное, забыл.
– У нас есть присловье, – промолвил Тауфаре. – Taia a moko hei hoa matenga mou [83].
– Я изрезал лицо человека ножом, – рассказал Уэллс, по-прежнему не отрывая глаз от собеседника. – Шрам остался. Вот тут. От глаза до губ. Кровищи вытекло – страсть сколько. А ваши сильно кровят?
– Сильно.
– Тауфаре, а тебе доводилось убить человека?
– Нет.
– Нет, – повторил Уэллс, вновь присасываясь к бутылке. – Вот и мне нет.
Часть VIII
Правда об «Авроре»
22 августа 1865 года
42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы
Сатурн в Деве
Глава, в которой Цю Лун подает жалобу, а Джордж Шепард, чья личная ненависть к Су Юншэну со временем распространилась на всех китайцев без исключения, отказывается ее принять, причем по поводу совершенной несправедливости Шепард не испытывает ни малейших угрызений совести, ни тогда, ни впоследствии.
– Не понимаю, что вы такое говорите.
А-Цю вздохнул. В третий раз указал на свой экземпляр контракта, лежащий на столе между ними. В графе «настоящее место работы» значилось: «Аврора».
– Пустышка, – объяснил он. – «Аврора» – участок-пустышка.
– «Аврора» – участок-пустышка, и вы работаете на «Авроре». Да, это я понял.
– Мэннеринг, – продолжал А-Цю. – Мэннеринг делать пустышка не пустышка.
– «Мэннеринг делать пустышка не пустышка», – повторил Шепард.
– Очень хорошо, – закивал А-Цю. – Он поступать очень плохо.
– Так он поступает очень хорошо или очень плохо?
А-Цю нахмурился. И наконец выговорил:
– Очень плохой человек.
– И как же он делает пустышку – не пустышкой? Как? Как, я вас спрашиваю?
А-Цю достал кошелек, поднял его повыше. Очень неспешно, чтобы смысл происходящего непременно дошел до Шепарда, он извлек серебряный пенни и переложил его в левый карман. Подождал немного, затем вытащил пенни из кармана и вернул обратно в кошелек.
Шепард вздохнул.
– Мистер Цю, – проговорил он, – я вижу, что срок вашего контракта истекает не раньше чем через несколько лет, однако ж запас моего терпения истек несколько минут назад. Я не располагаю ни временем, ни средствами для того, чтобы начать расследование финансовой деятельности мистера Мэннеринга на основе невнятной наводки. Предлагаю вам вернуться в Арахуру и благодарить судьбу за то, что у вас хоть какая-то работа есть.
Юпитер в Стрельце
Глава, в которой Алистер Лодербек, официально объявив о своих намерениях баллотироваться в новозеландский парламент IV созыва от округа Уэстленд – каковой честолюбивый замысел не только поспособствует его и без того блистательной политической карьере, но и в ближайшие несколько месяцев уведет его через Альпы в Уэстленд, на встречу с незаконнорожденным братом, о которой последний так долго мечтал, – ныне задумывается о вопросах чисто практических или, точнее, просит давнего знакомого позаботиться о чисто практических вопросах от его, Лодербекова, имени.
Акароа, 22 августа
Мой дорогой Том,
Вы, должно быть, уже знаете о моем намерении баллотироваться в парламент от округа Уэстленд, но если это известие окажется для Вас сюрпризом, то я вкладываю вырезку из «Литтелтон таймс», объясняющую и саму эту новость, и причины, меня сподвигшие, на подробное изложение которых здесь времени у меня нет. Разумеется, мне не терпится увидеть великолепные достопримечательности Западного Кентербери своими глазами. Я планирую прибыть в Хокитику пятнадцатого января, с поправкой на погоду, поскольку приехать собираюсь по суше, а не морем, дабы заодно проинспектировать будущую Крайстчерчскую дорогу. Поеду налегке, сами понимаете: я распорядился, чтобы мой дорожный сундук с личными вещами переправили из Литтелтона в конце декабря. Может ли «Добродетель», отплывающая десятого января, забрать багаж в Данидине и доставить его на побережье? Как человек в Западном Кентербери чужой, я полагаюсь на Ваш опыт в том, что касается хокитикских гостиниц, ресторанов, найма экипажей, членства в клубах и т. д.
Я полностью доверяю Вашему вкусу и деловой сметке, и на сем остаюсь,
искренне Ваш и т. д.,
Алистер Лодербек
Луна во Льве, новолуние
Глава, в которой Мэннеринг, везя Анну Уэдерелл в Каньер, подмечает в ней новое качество: внутреннюю жесткость, своего рода отчужденность; это наблюдение пробуждает в нем жалость к девушке, однако когда он наконец нарушает молчание – через несколько миль после того, как впервые пришло это осознание, – то не затем, чтобы утешить, ибо за минувшую часть дороги сам внутренне ожесточился.
– Вот только нытья не надо. Нытье никакому бизнесу не на пользу. На него не поставишь – и против него тоже, а наше дело такое – либо то, либо это. Поняла?
– Да, – кивнула Анна. – Понимаю.
Мэннеринг вез девушку в Чайнатаун, где уже ждал А-Су со смолою и с трубкой.
– Я в жизни не приказывал девицу укокошить и избить не приказывал, – заявил он.
– Я знаю, – кивнула Анна.
– Так что можешь мне доверять, – подвел итог Мэннеринг.
Солнце во Льве
Глава, в которой Стейнз доверяется Мэннерингу настолько, что делится своими сожалениями касательно заключенного с мистером Фрэнсисом Карвером договора о спонсорстве, объясняя, что первоначальное впечатление, составленное им, Стейнзом, о характере и биографии Карвера, было и есть прискорбно ошибочное, ибо теперь он считает, что Карвер – первостатейный негодяй и удачи совершенно не заслуживает, на что Мэннеринг, посмеиваясь про себя, предлагает жульническое решение, от которого просто дух захватывает.
– На золотых приисках есть только одно по-настоящему тяжкое преступление, – заявил Мэннеринг Стейнзу, продираясь вместе с ним через подлесок к южной границе участка «Аврора». – Убийство, воровство, государственная измена – это все чепуха. Мошенничество – вот величайшее из преступлений. Это ж издевательство над надеждами старателя, а у старателя ничего больше и нету, кроме надежд. Приисковое мошенничество бывает двух видов. «Солить» участок – это первое. Предложить для продажи пустышку – второе.
– А что считается серьезнее?
– Смотря что понимать под словом «серьезный», – отозвался Мэннеринг, отбрасывая с пути лиану. – Если вы «присаливаете» участок и вас застукают, вас, чего доброго, зарежут в собственной постели, а вот если выставите на продажу пустышку и вас уличат, то, скорее всего, линчуют. Хладнокровное убийство – или убийство в состоянии аффекта. Выбор за вами.
Стейнз улыбнулся:
– То есть мне предстоит вести дело с человеком хладнокровным?
– Сами решайте, – объявил Мэннеринг, делая широкий жест. – Вот она – «Аврора».
– Ага. – Стейнз тоже остановился. Оба слегка запыхались от быстрой ходьбы. – Что ж, неплохо.
Вместе они оглядели участок. Ярдах в тридцати Стейнз заприметил китайца: тот сидел на корточках, покачивая промывочным лотком.
– А как будет «билет домой» наоборот? – полюбопытствовал Мэннеринг спустя какое-то время. – «Домой-невозвращалец»? «Подавись-мистер-Карвер»?
– Кто это? – спросил Стейнз.
– Да Цю, – отозвался Мэннеринг. – Он тут останется.
– А он знает? – понизив голос, осведомился Стейнз.
Мэннеринг расхохотался:
– Знает ли он? А о чем я вам только что твердил? Я вовсе не горю желанием, чтоб меня зарезали в собственной постели, спасибочки!
– Он, должно быть, считает участок ужасно маловыгодным.
– Понятия не имею, чего уж он там считает, – презрительно бросил Мэннеринг.
Иной рассвет
Глава, в которой А-Цю, обняв ладонями закованные в броню округлости Анниного лифа, делает удивительное открытие, истинное значение которого оценит лишь восемь дней спустя, когда, перевидав все четыре Анниных муслиновых платья по очереди, сумеет подсчитать в уме объем содержащегося в них богатства – понятное дело, за исключением золотого песка, зашитого в оранжевое шелковое платье, которое Анна в Каньер никогда не надевает.
Анна лежала совершенно неподвижно, закрыв глаза, пока А-Цю водил ладонями по ее платью. Он исследовал ее корсет до последнего дюйма, прощупал каждую оборку, он подобрал утяжеленный подол и пропустил ткань сквозь пальцы. Его методичные прикосновения словно бы укореняли ее во времени и пространстве: ей казалось насущно важным, чтобы он познал каждую деталь ее одежды, прежде чем дотронуться до нее, и эта уверенность наполняла ее прозрачно-ярким, властным спокойствием. Когда он просунул руку ей под плечи, чтобы перевернуть ее, Анна беззвучно покорилась, поднеся обмякшие руки ко рту, как младенец, и уткнулась лицом ему в грудь.
Часть IX
Мутабельная земля
20 сентября 1865 года
42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы
Луна в Деве, неполная
Глава, в которой А-Цю наполняет топку углем, намереваясь расплавить последнюю порцию золотого песка, извлеченного из Анниного платья, и пометить слитки словом «Аврора» – названием участка, к которому прикреплен по условиям договора; Анна же горестно постанывает во сне и прижимает ладонь к щеке, словно пытаясь унять кровь из раны.
Когда Анна проснулась, было уже утро. А-Цю перенес ее в угол хижины. А еще подложил ей под щеку сложенное одеяло и накрыл шерстяным плащом – своим собственным. Пробудившись, она сразу поняла, что разговаривала во сне, – она чувствовала себя совершенно разбитой, кровь прилила к лицу, было жарко, волосы повлажнели. А-Цю до поры не заметил, что девушка открыла глаза. Она лежала неподвижно и наблюдала, как китаец хлопочет над завтраком, изучает свои ногти, кивает, мурлычет что-то себе под нос и наклоняется поворошить угли.
Солнце в Деве
Глава, в которой Эмери Стейнз, которому Кросби Уэллс уже успел рассказать в подробностях историю о том, сколько претерпел от руки вероломного Фрэнсиса Карвера, – и оба прониклись друг к другу доверием и приязнью – внезапно решает сфальсифицировать ежеквартальный отчет и удалить все упоминания о золотом кладе из приисковых реестров; но, осуществляя задуманное, он совершенно забывает про неутомимого труженика Цю, который, согласно протоколу и невзирая на условия своего контракта, тем не менее заслуживает премии.
Явившись на пункт приема при лагере, Эмери Стейнз с удивлением обнаружил, что сейф «Авроры» отмечен флажком: это означало, что добытое золото уже сдано. Он попросил «золотой эскорт» отпереть сейф. Внутри обнаружилась аккуратная стопка переплавленных золотых слитков. Стейнз взял один из них в руку:
– А если бы я попросил вас на минутку отвернуться, пока я перекладываю содержимое сейфа в другое место, какую цену вы бы запросили?
Охранник на мгновение задумался, скользя пальцами вверх-вниз по стволу винтовки.
– Я согласен на двадцать фунтов, – заявил он. – В фунтах стерлингов, не в песке.
– Я дам вам пятьдесят, – отозвался Стейнз.