Иоанна Хмелевская
Лесь
Лесь – 1
Иоанна Хмелевская
Лесь
У меня на стене висит большущая меланхолическая рожа, собственноручно нарисованная Лесем на большой древесноволокнистой плите. Некоторые считают её автопортретом, а сам Лесь то соглашается с таким мнением, то отвергает его.
Ибо Лесь существует. Явно, реально, энергично, а порой и шумно. Не так уж давно, оперившись и улучшив материальное положение, он приобрел механическое средство передвижения и разбил оным ограду на одной из главных улиц Вены, после чего финансировал (за свой счет, разумеется) новую.
Название улицы я не дам просто из милосердия. Лесь все еще в глубине души тихо надеется, что роман о нем никогда не появится, а если и появится, то его, Леся, никто не узнает. Лишь исключительный такт окружающих может подарить ему это заблуждение. Всякий, кто знаком с Лесем, без сомнения, будет твердо убежден, что это он.
Характер Леся весьма благороден, весьма сложен, весьма фантастичен, а биография изобилует событиями. Может быть, он совершил и не все из описанного здесь. Но с уверенностью можно сказать: он на все способен…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРЕСТУПЛЕНИЕ ОТНЮДЬ НЕ ИДЕАЛЬНОЕ
Лесь Кубарек решил убить кадровичку.
Эту гибельную и ужасную идею продиктовало отчаяние. Кадровичка была врагом номер один и основным препятствием на пути к блистательной карьере. Изо дня в день она отравляла жизнь, изо дня в день ястребиными когтями кромсала его здоровье и нервы, ежеутренне оборачиваясь символом его поражения. Безжалостно, полностью пренебрегая его художественно‑раскидчивой натурой, она вылавливала все опоздания и непреклонно вынуждала детально живописать их в специально на сей случай заведенной тетради большого формата, называемой книгой опозданий.
|
|
Фамилия Леся повторялась в ней с поразительной регулярностью. Начальство с давних пор относилось к нему недоброжелательно и подозрительно, все более явно давая понять, что не очень‑то ценит его трудовые качества, считает человеком невеликих достоинств и вообще сомневается в его профессиональной пригодности.
Ежедневно с нервным колотьем Лесь переступал служебные пороги и тотчас же натыкался на кадровичку, неумолимо предлагавшую ему роковую книгу опозданий. Ничего не поделаешь, приходилось что‑нибудь да черкать! Его творческое воображение давно уже спасовало, и в рубрике «Причина опоздания» красовались объяснения, равно скверным образом свидетельствующие как о его умственном уровне, так и о характере, не говоря уж о времяпрепровождении, вызывающем омерзение у людей порядочных. Объяснения и у самого Леся вызывали унылое отвращение! А кадровичка, эта Немезида, фатум, гранит, не поддавалась на обольщения и подкупы, от нее невозможно было улизнуть – обмануть и ничего не писать в паршивой книге.
У других кадровиков случались служебные промахи. Иной раз они снисходили к нарушителям дисциплины, заслушавшись поразительными их приключениями, забывали о служебном долге, бывало, смягчались и смотрели сквозь пальцы, а то даже и болели, не приходили на работу. Кадровичка пани Матильда – никогда! Обладала твердой душой, железным здоровьем и каменным сердцем.
Низринутый в бездонные пропасти отчаяния, заеденный дисциплинарными правилами Лесь нашел один‑единственный радикальный выход: от напасти освободит его лишь преступление, причем идеальное, без малейших улик!
|
|
Эта творческая идея осенила его на автобусной остановке, пока он безнадежно подманивал все подряд механические средства передвижения, включая и фургонетки, развозившие уголь. Неумолимая стрелка на часах показывала уже пять минут девятого, и в помутившейся от паники Лесевой голове стучал единственный вопрос: что сегодня вписать в проклятую рубрику опозданий.
Почти все возможности были исчерпаны. Газовую плиту и краны чинил уже столько раз, что зав архитектурной мастерской, подозрительно и в то же время сочувственно, предложил наконец отправить к нему домой служебную сантехническую бригаду, дабы привести в порядок газ и водопровод. В трамвайных и автомобильных авариях Лесь опять‑таки участвовал повсеместно, удивительным стечением обстоятельств выходя из них целым и невредимым. На всех перекрестках он то и дело встречал слепых старушек, коих благополучно провожал через проезжую часть, а также беспрерывно доставлял заблудившихся детей в отделения милиции. Страдал тысячами недомоганий исключительно в утренние часы, терял ключи от квартиры, тушил пожары, вел срочные междугородные переговоры, а однажды ввязался в грандиозный скандал по поводу вырубки городских зеленых насаждений. В последнее же время, весьма обеспокоенный иссякновением творческой изобретательности, регулярно просыпал, такое объяснение, хотя и безусловно правдивое, чрезвычайно неприязненно принималось начальством. На этот раз он просто не представлял, чем еще заполнить роковую книгу, потому‑то и явилась ему сия преступная мысль.
|
|
От неожиданности – ведь какой великолепный выход! – Лесь даже перестал останавливать машины. С поднятой рукой, с физиономией вдохновенной и экстатической, он застыл на краю тротуара, вперив неподвижный взгляд в пространство. Поликовав некоторое время и лелея в душе радужное видение, он опустил руку и решительным шагом направился к очереди на автобус: в ожидании столь радикального прекращения мучений счел несвоевременной трату пятнадцати злотых.
Внезапно расцветшие надежды чрезвычайно укрепили дух, все тем же решительным шагом он вошел в комнату кадровички, мужественно взял ненавистный документ и в порыве безрассудной отваги начертал: «Без причины». Затем, ошеломленный собственной дерзостью, отправился в рабочее помещение, уселся за столом, закурил, невидящим взглядом окинул сослуживцев и предался размышлениям.
Убийство кадровички, разумеется, лишено всякого смысла, если убийцу вычислят. А посему все надлежит сделать так, чтобы на него и тени подозрения не упало. Лучше всего создать видимость самоубийства или, еще лучше: померла, мол, естественной смертью. Естественной… А какая смерть естественна?
Перед глазами заглядевшегося в окно Леся замелькали восхитительные картины: кадровичка летит с балкона четвертого этажа, споткнувшись, падает с лестницы, захлебывается в ванне, умирает от яда в колбасе, в грибах или в мороженом. Кончает счеты с жизнью тихо и безболезненно, ибо доброе сердце Леся не в силах перенести мысли о каких‑то страданиях. Им вовсе не движет жажда мести: просто надо устранить кадровичку с жизненного пути.
Но как же убедить ее проглотить яд (неважно в чем), выпрыгнуть из окна или захлебнуться в ванне? Едва ли она согласится на это добровольно, ради спасения профессиональной карьеры Леся. Обманом?.. Да, исключительно обманом. А может, плюнуть на естественную смерть и задушить чем‑нибудь в подходящее время? Пырнуть ножом, наконец? Длинным, острым ножом, герлаховским…
Однако, представив, как он будет резать женщину, Лесь содрогнулся и отвел взгляд от окна: около него стоял зав мастерской, который явно и уже давно ожидал ответа на какой‑то вопрос. Вопроса Лесь не слышал, а потому уставился на зава, который отнюдь не уловил в Лесевых глазах служебного рвения. Переключение с преступных размышлений на текущие дела сработало не очень.
– Вы не больны? – подозрительно осведомился зав.
Лесь заморгал. К сожалению, он чувствовал себя превосходно!
– Болен ли я? – повторил он с удивлением. – Да‑да, я болен, – быстро спохватился он – ведь и в самом деле неплохая мысль. – Как‑то так, знаете, плохо чувствую себя. Верно, отравился чем‑нибудь.
Руководитель недоверчиво посмотрел на нею.
– Пожалуй, и правда, вы неважно выглядите. Постарайтесь прийти в себя. На который час вы договорились с завом приемочной группы?
Душу Леся защемило от страха. Господи Боже мой, зав приемочной группы!..
Лесь не договорился вовсе по самой простой причине – забыл ему позвонить. Потому что в жилом доме напротив вчера мыла окна очаровательная блондинка; прелести этой особы притянули Леся на служебный балкон, где он и провел несколько приятных часов. А оставшееся время ушло на сладкие и абсолютно нереальные мечты о блондинке; разумеется, зав приемочной группы, не выдержав подобной конкуренции, совершенно вылетел из головы. После он клятвенно решил позвонить с утра на следующий день, тотчас по приходе на работу, однако сегодня его целиком поглотила увлекательная мысль об убийстве кадровички.
А теперь отвечай вот на идиотский вопрос своего начальства!..
– Чем же это я мог отравиться? – бормотал Лесь, нахмуренными бровями изобразив усилия памяти и одновременно выискивая спасительную ложь. – Может, ветчина? Черт‑те что продают в магазинах!
– А где вы покупали ветчину? – недоверчиво справился зав.
Про себя он подумал, что это наверняка был алкоголь, но не высказал догадки: насчет потребления своими подчиненными алкоголя зав предпочитал ничего не знать, к тому же сама мысль о пьянке в жару привела его в ужас. Умственные потуги, начертанные на Лесевой физиономии, забеспокоили его, и он вернулся к теме.
– Так что с приемочной группой? Вы вообще‑то туда звонили?
– Да, – решительно брякнул Лесь. – Звонил и звонил, звонил и звонил… И звонил…
– Ну и ладно, звонили и что?
– И не мог дозвониться. Целый день промучился.
Трое сослуживцев Леся приостановили работу. Зав мастерской спохватился – он руководитель, занимает ответственный пост, надо взять себя в руки.
– Ну хорошо, – сказал он мягко. – Мучились вы и звонили, и что? До чего дозвонились?
– Ни до чего, – радостно сообщил Лесь. – В конце концов дозвонился, но не уточнил времени. Попросил позвонить снова сегодня утром.
– Так чего же вы ждете? Вот‑вот позвонит заказчик, а я не знаю, на какой час с ним договориться. Он настаивает на том, чтобы сразу забрать проект! Позвоните и сейчас же сообщите мне точное время! У вас, надеюсь, все готово?
– Разумеется, – ответил Лесь нерешительно: не слишком‑то он был уверен, что именно у него должно быть готово. Всяческие сложные административные отношения как‑то не укладывались у него в голове. Он медленно встал.
– Уже звоню, – заявил он, без всякого успеха пытаясь изобразить усердие.
Зав мастерской взглянул на него уже весьма недоверчиво, поколебался, хотел что‑то сказать, но махнул рукой и вышел из комнаты с удрученным выражением красивого лица. Лесь глубоко вздохнул и бросился к телефону.
Через пятнадцать минут стало ясно, что его преследует ужасный рок. Пронзительный дамский голос известил, что зав приемочной группы в командировке и вернется только через два дня. Оглушенный ударом, Лесь принялся разглядывать и ласково поглаживать телефонную трубку.
– А может, он и в самом деле чем‑то отравился, – заметила садящая напротив него Барбара. – Вон какой бледный.
Януш и Каролек повернулись к Лесю с умеренным интересом. Служебные проблемы не раз наводили бледность на лица сотрудников, таковыми проблемами занимающихся, удивление скорее вызывал бы цветущий и румяный Лесь.
– Если отравился, то, верно, и в мозгах отозвалось. – Януш критически посмотрел на Леся. – Признавайся, где вчера набрался? Выглядишь так, будто уже не с похмелья, а чуть ли не белая горячка.
– А может, он вовсе и не набрался, просто поел несвежих яиц, – мягко предположил Каролек. – Сдается, именно яичное отравление вызывает отупение.
Лесь взглянул на сослуживцев со страдальческим упреком. Мерзкие, бездушные людишки! Ах, кабы чувствовать себя настоящим мужчиной! И прекратилась бы наконец эта идиотская беспрерывная нервотрепка и одурение, и все это, само собой, из‑за сволочных опозданий! Он бы им показал, на что способен! Им всем и особенно этой, что сидит за столом напротив и гладит на него неодобрительно, чуть ли не с отвращением, этой – самой зловредной и – ах! – самой прекрасной!
Лесь, как и положено истинному художнику, был чрезвычайно чувствителен к чарам пола, справедливо названного прекрасным. А женщина за столом радом поистине была достойной представительницей оного. Лесь просто смотреть не мог в удивительные, бездонные голубые глаза, осененные вызывающе длинными черными ресницами, – какая уж тут паскудная, тягомотная работа, когда совсем радом двигался стройный стан и прочие формы; и кто тут удержится, чтобы на засмотреться в глубокий вырез или на несравненные ноги; и Лесь, конечно же, мечтал, что когда‑нибудь эту великолепную женщину покорит. Покорит, вместе они переживут поразительные мгновения, каких никто не переживал и не переживает, и после он оставит эту женщину! Покинет, ибо должен так поступить. Ведь не станет же он разбивать две семьи и лишать двух невинных малышей их родителей; у нее есть муж, у него – жена, у обоих есть дети, а посему и впредь они будут исполнять семейные обязанности и влачить свое ярмо с гордо поднятой головой, а утраченное счастье осветит их жизненный путь, словно недоступная звезда в небесах…
– Чего это вы на меня уставились как баран на новые ворота? – огрызнулась прекрасная Барбара, которой и в голову не приходило трагическое будущее, разделенное с Лесем. – Меня это раздражает. Извольте смотреть в другую сторону, если уж бьете баклуши.
Грубые слова вырвали заглядевшегося на Барбару Леся из грез о великом романе и вернули к скверной действительности. Ох, Господи, ведь на нем эта приемочная группа, что же делать?
– Януш, что делать? – спросил он беспомощно. – Эта скотина уехала в командировку.
– Не валяй дурака! – всполохнулся Януш, наконец‑то проявив живой интерес. – Заказчик сегодня придет за проектом! Ипочка уверил его, что все готово.
– Вот именно! А этот скот умотал и будет только послезавтра. Что делать?
– О Господи, не знаю! Беги, осчастливь Ипочку, пока заказчик не успел позвонить. Ей‑богу, не хотел бы я быть в твоей шкуре!
Лесь тоже очень не хотел. Вместо шкуры он самым противным образом покрылся гусиной кожей, и гаденький морозец пробрал до костей. Он продолжал сидеть отрешенно и тупо.
– Ладно, а что говорить? Ты сам слышал, что я говорил… что он говорил, что сегодня будет…
– А не надо чепуху плести, – выпалила Барбара. – Солгать толком не может. Господи, ну и растяпа! Да скажите, он, дескать, неожиданно уехал ночью. Прадедушка скончался!
В голове у Леся наконец шевельнулась изобретательность. Он благодарно и с обожанием взглянул на Барбару, встал, выпятил грудь, откашлялся и, без труда состроив удрученную физиономию, отправился к заву.
Зав висел на телефоне, вежливо убеждая висящего на телефоне по другую сторону заказчика, что проект он может получить в любой момент. Лихорадочно сообщенная Лесем в свободное ухо новость заставила зава резко перестроиться: ошеломленный, он ни с того ни с сего начал договариваться на послезавтра. В равной степени захваченный врасплох заказчик согласился прийти через два дня, сам не понимая почему. Прежде чем он успел опомниться и запротестовать, зав архитектурной мастерской внезапно положил трубку и обернулся к Лесю…
Разговор продолжался долго; когда бледный Лесь вышел из кабинета, на глаза попалась кадровичка.
Да, ничего не попишешь, ее надо убить. Второй такой назолы во всем мире не сыщешь. После ее смерти никто не станет его сторожить, никто не сунет проклятую книгу опозданий, прекратится наконец этот утренний кошмар, отравляющий все его существование! Лесь вздохнет свободно, заживет как человек, а не как затравленный зверь, перестанет нервничать, совершать кретинские ошибки и подвергаться подобным выволочкам! Вот тогда он и покажет, на что способен! Титаническим трудом докажет, кто он такой, из рук его прямо‑таки потекут гениальные чертежи… У всех этих глупцов челюсти отвиснут! А он будет блаженствовать в атмосфере восхищения, признания, уважения!..
– Ну и как? – с интересом осведомился Януш.
– Ничего, – небрежно проронил Лесь. – Заказчик придет послезавтра. Я его убедил.
Он сел за стол, закурил и, как всегда, задумался. Великолепный план убийства постепенно обозначился…
После работы обмозгованный уже до последней черточки убийственный план толкнул Леся в Центральный универмаг и поставил в очередь за мороженым «Калипсо». По удивительному стечению обстоятельств мороженое «Калипсо» оказалось в продаже. Прикинув что и как, будущий преступник нашел, что «Калипсо» удобнее, чем «Бамбино», в котором мешала палочка.
На всякий случай Лесь закупил восемь порций. Правда, он не был уверен, согласится ли кадровичка потребить такое количество мороженого, однако принял во внимание возможность потери части сырья при переработке в смертоносный препарат. Покупку уложил в портфель, а для себя приобрел одну порцию «Бамбино».
В нервах съел обед, углубленный в преступные размышления, с нетерпением ожидал начала активных действий. Предварительную подготовку хотелось проскочить поскорей. Дождаться не мог, когда он – всесильный хозяин убийственной субстанции – получит власть над кадровичкой и возьмет наконец свою судьбу в собственные руки!
В конце обеда его всполошило требование жены отправиться в город за покупками. На робкое упоминание о плохом самочувствии жена, недовольная странной рассеянностью супруга, ответила ледяным взглядом и приказом одеть ребенка. И в нормальных условиях такое задание превышало все возможности Леся, а на сей раз просто‑таки было не под силу. Ведь он одевал дитя убийцы!..
Недосмотры в виде странного фасона брючек, надетых задом наперед, и диспропорции огромного – в сравнении с количеством петель – количества пуговок жена убийцы привела в порядок собственноручно.
В очереди за сыром Лесь претерпел поистине адовы муки. В «Детском мире» отстрадал геену огненную, с ненавистью сверля глазами занудно вежливую продавщицу, до бесконечности извлекающую откуда‑то все новые и новые свитерки. На прилавке с овощами и фруктами испытал великое отвращение к болгарским абрикосам. А чуть не доходя магазина с деликатесами, повернул было на другую сторону улицы, чему решительно воспротивилась жена.
– Посмотрим, нет ли ветчины, – заявила она ободряюще, направляясь к сему мерзкому заведению.
Леся просто‑таки передернуло.
– Да откуда возьмется ветчина! – завопил он. – Нету никакой ветчины, нечего и заходить!
Жена проявила завидную целеустремленность.
– Нет, есть чего заходить. Целый век уже в глаза не видела ветчины, а сейчас, может, и есть! Не могу же я бесконечно кормить ребенка яйцами.
– Вот именно, надо яйцами, это очень полезно. В такую жарищу ветчина протухла. Впрочем, ее и так нету.
– Ну вот зайдем посмотрим.
Лесь схватил жену под руку.
– Касенька, дорогая, не ходи туда, не беспокойся, не стоит. Смысла нет, какая там ветчина, кто теперь ест ветчину…
– Да отпусти же меня, ты что, очумел?! Не тащи меня, что это на тебя нашло?! А может, как раз и есть… Отпусти немедленно!
– Дорогая, сокровище мое, ну зачем тебе…
Обозленная Касенька энергичным движением вырвалась от мужа и вошла в магазин. Ветчина была. Прекрасная баночная нежирная ветчина пирамидами красовалась на прилавке, а вокруг суетилась толпа плотоядных фанатиков. Лесь обреченно застонал.
– Возьмем такси, – мрачно потребовал он, выйдя из магазина с ветчиной.
– Такая хорошая погода! Зачем такси? Пусть ребенок подышит воздухом.
Лесь начал тихо сатанеть на собственное дитя.
– Я тороплюсь, – нервно забормотал он. – То есть нет, плохо себя чувствую.
Жена внимательно и подозрительно посмотрела на него.
– Как это плохо? Что с тобой?
– Да так, вообще… Зубы разболелись.
– Ну, зубами ты не ходишь. Хорошо, что напомнил, зайдем в аптеку, заодно купим тебе верамон.
Леся заколотило от переживаний.
Дома, в передней, в портфеле лежал яд, стафилококки в нем, верно, уже сами собой зародились (их ведь везде полно, как он слышал), расплодились, и, кто знает, может, повсюду расползлись, а он здесь, обреченный на каторжные муки, должен обалдело шляться по каким‑то магазинам… Лукреция Борджиа… Интересно, а Лукреция Борджиа тоже ходила по магазинам?..
Пробило девятнадцать часов, большинство торговых точек закрылось, и невыносимые мучения прекратились. Лесь смог наконец вернуться домой.
Вне себя от беспокойства, он тотчас же бросился к портфелю с мороженым, но вовремя вспомнил о секретности операции. Сломя голову полетел в противоположном направлении, где оказалась редко им посещаемая кухня, однако в голове свербило, что портфель надо спрятать поосновательней, и он снова кинулся в переднюю. И тут сообразил: яд‑то он трогал голыми руками и теперь этими же руками брать еду… и он метнулся в ванную. Скачки с препятствиями по апартаментам вызвали оживленный интерес жены, которая принялась присматриваться к нему все более подозрительно и недоверчиво.
После нескончаемых веков медленных пыток – ужин, вытирание посуды, купание ребенка, созерцание телевизора – обожаемые родичи отправились наконец спать, и до чертиков дошедший Лесь остался один.
Стиснув зубы, упрямо выбивающие дробь, стараясь не дышать, он взял из прихожей портфель с мороженым, на цыпочках проскользнул на кухню, поставил портфель на стул, открыл и жадно заглянул внутрь. Там белел молочный суп, в котором плавали измятые обертки от мороженого «Калипсо».
Потрясенный Лесь долго и пристально рассматривал молочное месиво. Наконец деловито оживился и утешился: в этом гнусном калипсовом супе стафилококки, надо полагать, расплодились великолепно. Теперь следует их снова заморозить в соответствующей форме, и отрава готова!
Он достал из буфета блюдо, осторожно разложил восемь оберток и должным образом свернул их. Затем вытащил салатницу и вылил в нее содержимое портфеля. Из салатницы извлек несколько служебных и личных документов, как‑то: профбилет, заявление об отпуске и календарь Главной технической организации; чуть‑чуть смахнул кремовую жижу, не давая себе труда отмыть бумаги получше, и сунул их в портфель. Затем приступил к самому важному: взял ложку и с бьющимся сердцем начал деловито переливать суп в упаковки.
Упаковки, естественно, прилегали плохо. Налитое сверху вытекало снизу. Положив немало усилий на это занятие и убедившись в его безнадежности, Лесь прекратил сизифов труд, подумал, осторожно положил ложку, на цыпочках отправился в комнату и принес скотч и лезвие. Залепил скотчем упаковки с одной стороны и снова принялся за свое небывало мучительное и сложное дело.
Через два часа ему удалось наполнить и положить в морозилку шесть упаковок. Пот ручьями стекал со лба, руки дрожали, а в сердце расцветало горячее сочувствие ко всем убийцам вообще. Ему и на ум не вспадало, что преступление настолько тягомотное дело.
Донельзя утомленный, он вылил остатки супа из салатницы в раковину, выбросил оставшиеся две упаковки и взялся уничтожать прочие следы своей преступной деятельности. Более всего пострадал стул, где покоился портфель с мороженым – часть молочного супа протекла. Еще четверть часа каторжной работы – и он упал на отчищенный стул, отер пот со лба.
Только теперь мозги его принялись малость шевелиться. Жуткое, нудное, напряженное занятие последних часов затянуло Леся настолько, что никакие посторонние соображения просто не умещались в голове. Теперь же они заерзали с удвоенной скоростью. Тело наслаждалось заслуженным покоем на еще влажном стуле, а взбудораженный криминальными страстями дух кипел и клокотал.
Смертоносные объекты, уже приготовленные, замерзали в холодильнике. Перед зачарованным Лесем поплыли упоительные картины. Кадровичка пожирает последнюю порцию мороженого, около нее разбросаны пять упаковок… Кадровичка в гробу, на катафалке, окруженная колоннадой высоких погребальных свечей и пышными кустиками хризантем в горшках… Со вкусом выполненное надгробие на Брудне… Пустой стул пани Матильды и брошенная в угол, пропыленная, ненавистная книга опозданий…
В измученной Лесевой душе вдруг что‑то дрогнуло. Картина уставленного цветами катафалка вспыхнула снова – на сей раз на фоне дверцы холодильника. В открытом гробу покоилось тело. Лесю сделалось как‑то не по себе; наслаждение, столь интенсивное еще минуту назад, несколько поблекло. Надо бы закрыть гроб, с отвращением подумал Лесь и почувствовал все возрастающие претензии к некоему кому‑то, кто свалял дурака; после того вдруг панический страх пронизал его до костей: это специально оставили открытый гроб!.. Пани Матильда сейчас сядет и перстом укажет своего убийцу!..
Ужас нахлынул ледяной волной. А ведь убийца – это он, Лесь! Он автор чудовищного преступления! Убил бесповоротно, окончательно, навсегда!..
Потрясение было основательное: еще немного и он сорвался бы со стула, чтобы немедленно уничтожить результаты многочасового кропотливого труда; он даже сделал первый шаг, однако мысль о книге опозданий пригвоздила его к стулу. Нет! Он больше не вынесет этой дьявольской пытки! Пусть он станет убийцей и до конца дней пронесет в сердце преступную тайну, нет, к черту эти нелепые укоры совести и трусливые нашептывания! По трупам он взойдет на вершину! Не задрожит рука, прочь колебания – никакой жалости! Он станет отравителем!!!..
Обеспокоенная странным поведением Леся пополудни и вечером, Касенька проснулась ночью и, обнаружив отсутствие мужа, решила поискать его. Заглянула в другую комнату, в ванную и, наконец, на кухню: он сидел на стуле – брюки измазаны какой‑то клейкой белой жидкостью, в лице отчаяние и ужас, дикий взгляд устремлен в дверцу холодильника.
Вконец встревоженная Касенька торжественно решилась на всякий случай обуздать свои финансовые претензии…
Утро следующего дня определенно стало самым роковым в жизни Леся. Ввиду ядовитости сокрытого в холодильнике деликатеса ни в коем случае нельзя было подпустить жену или ребенка к этой столь зловещей установке. Лесь беспрерывно вскакивал, доставал из холодильника то масло, то ветчину, то снова убирал разные продукты. Он до последнего затянул уход на работу, изводясь подоплекой своей медлительности и одновременно предвкушая очередное опоздание. Наконец выбежал из дому вместе с женой, порываясь вообще отобрать у нее ключи от квартиры, схватил такси до работы и прямо в дверях столкнулся со своим завом, которому долго и важно объяснял, как у него сломался набитый ветчиной холодильник и как починка сего агрегата чрезвычайно затянулась. Добрался до своего стола бледный, измотанный, близкий к помешательству.
– Ну, явился! – набросился на него потерявший терпение Януш. – Куда, черт побери, ты засунул пояснительную записку к общей концепции, которую получил от заказчика на прошлой неделе?
– От какого заказчика? – механически переспросил Лесь, не успевший толком оклематься.
– От жилищного кооператива. Насчет котельной.
– А, этот. В портфеле.
– Ну так давай, на кой черт таскаешь с собой?! Документ должен быть в деле, я ищу его как идиот по всей мастерской!
– Сейчас отдам, не ори…
Раскрыв портфель, Лесь обомлел. Как раз пояснительную записку вместе с другими бумагами он вчера извлек из салатницы и даже не вытер. В портфеле лежала стопка документов, хотя и тоненькая, зато тщательно склеенная растекшимся мороженым. Этот кошмар окончательно добил Леся. Он застыл, напряженно глядя в портфель, бездыханный и бездумный.
– Ну что ты стоишь? – яростно зашипел Януш.
Подошел, вырвал у Леся портфель и заглянул.
– О Боже!
Заинтригованные его изумлением Барбара и Каролек вскочили и тоже сунули носы в портфель. Секунду они рассматривали невообразимое нечто, потом переглянулись…
– Вам смешно, – нахмурился Януш. – А мне что делать? Достань и отмой, ведь это же служебная документация.
– А как отмыть! – простонал Лесь. – Воды‑то нету!
– А вы поплюйте, – находчиво посоветовала Барбара.
– А может, слизать? – искусительно предложил Каролек.
Лесь в ужасе уставился на него: лизать отраву?!
– Лижи, мой, плюй, делай как знаешь, но приведи бумаги в человеческий вид! Господи Боже, как тебе в голову пришло завернуть мороженое в пояснительную записку?!
Лесь совсем обалдел и потерял голову. Для мытья документации извел две бутылки минералки из ресторана напротив – и впрямь, из‑за слабого напора к ним, на четвертый этаж, вода не доходила. Дрожащими руками он разложил мокрые бумаги по всем столам, отрешенно разглядывая расплывшиеся печати. Затем лихорадочно приколол на своей доске кальку: он, мол, занят работой, может, оставят его в покое, перестанут лезть с разговорами, и он хоть минуту отдохнет, соберется с мыслями…
– Не рассиживайся, а берись за работу, – ворчал Януш. – Срок интерьера через две недели, тебе же всю колористику делать. И тут еще целая кипа чертежей, думаешь, я один успею? Размечтался! Пошевеливайся‑ка давай Христом Богом!
– Ладно, Янушек, не ругайся, – примирительно бормотал Лесь. – Все будет сделано…
В комнате стало тихо, и тишина постепенно умиротворила истерзанную его душу. Благословенный покой снизошел на Леся, и он начал даже различать лежащие перед ним чертежи. Глубоко вздохнул, закурил, взял карандаш…
И вдруг словно громовой удар: ведь он здесь для того, чтобы… Меч судьбы со свистом рассек служебную идиллию. Его страдание и этот кошмар – так себе, просто шуточки, самое страшное, неотвратимое еще впереди!
Лесь прямо окаменел от ужасной констатации: ведь отравительские намерения вовсе не приведены в исполнение. Отравленное мороженое в холодильнике отнюдь не решает проблемы. Препарат надобно извлечь, привезти, накормить им кадровичку… Любой ценой он должен найти в себе силы на героический поступок. Хочешь не хочешь, надо выполнить задуманное!
Лесевы треволнения до сих пор были чепухой по сравнению с тайфуном, разгулявшимся в его душе при воспоминании об этом его долге. Волосы встали дыбом, перед глазами заплясало страшное видение: кадровичка – крылатая гарпия – протянула когтистые лапы к отравленному мороженому «Калипсо». Гарпия клацала челюстями, глаза горели алчным огнем. В голове у Леся все вдруг как‑то поехало. Он возомнил себя чем‑то вроде Георгия Победоносца, бьющегося с драконом, которому надобно отрубить голову, даже несколько голов, и он должен исполнить это во что бы то ни стало, без колебаний, не заботясь о последствиях! Отрубить голову гарпии мороженым «Калипсо»!
Через некоторое время дикое смятение в голове несколько улеглось, осталась лишь нервная дрожь. Мифическое видение поблекло. Грядущее свершение, вероятно, будет менее эффектно, зато куда ужасней. Он отравит кадровичку! Не отступит, просто не имеет права поддаться слабости!..
Да, над ним тяготеет чудовищный фатум; этому нельзя сопротивляться, этого нельзя избежать. Лесь с отчаянной решимостью подумал: чем скорее, тем лучше. Дольше этих пыток не вынесет. Мужественно положил он карандаш, вскочил было со стула, и тут… взгляд его упал на Барбару.
Барбара точила карандаш, наклонившись над корзиной для мусора. Барбару обтягивала блузка с глубоким треугольным вырезом, и очарованный Лесь примагнитился к месту накрепко. Он снова плюхнулся на стул, не отрывая завороженного взгляда от выреза: на истерзанную душу мигом снизошел благодатный покой. Преступные замыслы как‑то вдруг потускнели.
Барбара выпрямилась, Лесь снова вскочил со стула и снова сел – Барбара принялась точить второй карандаш. Закончила, Лесь вскочил, она взяла третий, и Лесь сел…
– Никак гимнастикой занимаешься? – съязвил наблюдавший за ним Януш. – Неужто совсем ослабел?
Барбара и Каролек тоже уставились на него, и душа Леся запылала негодованием. «Толстокожие, в сущности, особи, – подумал он раздраженно. – Ну что они понимают?..» Гордость росла и распирала его при мысли о том, сколь недоступна их ограниченным умишкам глубина его печального и мрачного существа. Разве кто‑нибудь из них посягнул бы на преступление?..
– Мне надо кое‑куда съездить, скоро вернусь, – сухо объявил он, не снисходя до каких‑либо объяснений.
Увлекательное декольте Барбары господствовало в его уме и сердце, вытесняя все остальное и прочее. Пленительная картина столь захватила, что он почти забыл, зачем едет, и лишь зрелище препарированного мороженого в холодильнике снова низвергло его в когти кошмара. Отравленное мороженое «Калипсо» зловеще заблестело упаковочной фольгой.
Пакет из‑под молодого картофеля с шестью пачками отравы жег руки, когда он поднимался по служебной лестнице. На четвертом этаже шаги его замедлились, он прислонился к стене и заглянул в пакет.
Стафилококки… Смертельная отрава, убийственный яд… Славянские воины с криком хватаются за грудь на пиршестве Брунгильды… Бьющаяся в судорогах пани Матильда… Хладный труп на катафалке…
И что – дать отраву женщине? Заставить это съесть, присутствовать при исчезновении стафилококков в ее пищеводе? Отравить, вульгарным образом отравить? Ни за что!!!
Испарина выступила у Леся на лбу. Возмущение, протест рвали его на части. Убить кадровичку… Как это должен?! И вообще, кто сказал, должен?! Вовсе не должен, убивает, ибо такова его воля! А если не воля, так и не станет убивать! У него есть свобода выбора, вот сейчас войдет нахально в ее комнату, поклонится, предложит соблазнительный пакет с мороженым… Или не предложит… Ну конечно же, ничего он не должен!
Не должен, но необходимо. Решился. И порядок, свое решение выполнит! Будет безжалостен и тверд, как гранит! Войдет, поклонится и предложит мороженое…
Лесь энергично оторвался от стены. Открыл дверь. Занятая работой пани Матильда подняла голову и внимательно посмотрела на него. На вежливый поклон ответила легким кивком и вернулась к своим делам. Сжав под мышкой пакет из‑под молодого картофеля, Лесь проследовал дальше в свою комнату.
В полном своем замешательстве он вдруг почувствовал нечто вроде облегчения. Вот так штука! Он отвлекся от мыслей об отраве и машинально поставил пакет у себя на столе. Что же это делается, ведь облегчение должна принести ему не жизнь, а смерть кадровички! Ясно – ее необходимо убить безотлагательно!
Нетерпеливо он отодвинул пакет в сторону и сел. Безмерная усталость навалилась на него: нет, он никогда не решится на такой шаг. Все пропало! Заставить съесть с таким трудом добытую отраву?.. О нет! Такой великолепный замысел, столько трудов и что? И ничего. Никогда не сможет он сделаться убийцей!
А вдруг все‑таки сможет?..
Встал, взял пакет и снова направился в комнату кадровички.
Пани Матильда, которая записывала телефонограмму, увидела довольно странное зрелище. В ее комнату вошел Лесь, остановился посередине, повернулся к ней, как‑то затейливо покачал корпусом, проделал несколько кубретов, после чего вышел на лестницу. Она хотела задержать его – не записался в книге выходов, – но не могла оторваться от телефона. Лесь вернулся быстро, снова задержался около ее стола и повторил свои непонятные па, дополнив их загадочной мимикой и закатыванием глаз. Пани Матильда решила, что это особый танцевальный номер, сопровождаемый вращением зрачков. А Лесь изо всей силы прижал под мышкой пакет из магазина деликатесов, который носил с собой туда и обратно, и отправился к себе.
Непомерно изумленная пани Матильда так загляделась на дверь, за которой скрылся Лесь, что не расслышала какого‑то вопроса главного инженера и попросила повторить.
Расстроенный Лесь задумчиво уселся за свой стол, небрежно поставив пакет на верхнем, срочном чертеже. Озлобление сменилось неимоверным облегчением. Не решился. И что делать, больше уже не решится… Кошмар его жизни в виде кадровички вечен и несокрушим!