Сказка о пастушонке Пете,




его комиссарстве и коровьем царстве [127]

 

 

Пастушонку Пете

Трудно жить на свете:

Тонкой хворостиной

Управлять скотиной.

 

Если бы корова

Понимала слово,

То жилось бы Пете

Лучше нет на свете.

 

Но коровы в спуске

На траве у леса,

Говоря по-русски,

Смыслят ни бельмеса.

 

Им бы лишь мычалось

Да трава качалась, —

Трудно жить на свете

Пастушонку Пете.

 

 

* * *

 

Хорошо весною

Думать под сосною,

Улыбаясь в дреме,

О родимом доме.

 

Май все хорошеет,

Ели все игольчей;

На коровьей шее

Плачет колокольчик.

 

Плачет и смеется

На цветы и травы,

Голос раздается

Звоном средь дубравы.

 

Пете-пастушонку

Голоса не новы, —

Он найдет сторонку,

Где звенят коровы.

 

Соберет всех в кучу,

На село отгонит,

Не получит взбучу —

Чести не уронит.

 

Любо хворостиной

Управлять скотиной,

В ночь у перелесиц

Спи и плюй на месяц.

 

 

* * *

 

Ну, а если лето —

Песня плохо спета.

Слишком много дела —

В поле рожь поспела.

 

Ах, уж не с того ли

Дни похорошели, —

Все колосья в поле

Как лебяжьи шеи.

 

Но беда на свете

Каждый час готова.

Зазевался Петя —

В рожь зайдет корова.

 

А мужик, как взглянет,

Разведет ручищей

Да как в спину втянет

Прямо кнутовищей.

 

Тяжко хворостиной

Управлять скотиной.

 

 

* * *

 

Вот приходит осень

С цепью кленов голых,

Что шумит, как восемь

Чертенят веселых.

 

Мокрый лист с осины

И дорожных ивок

Так и хлещет в спину,

В спину и в загривок.

 

Елка ли, кусток ли,

Только вплоть до кожи

Сапоги промокли,

Одежонка — тоже.

 

Некому открыться,

Весь как есть пропащий.

Вспуганная птица

Улетает в чащу.

 

И дрожишь полсутки

То душой, то телом.

Рассказать бы утке —

Утка улетела.

 

Рассказать дубровам —

У дубровы опадь.

Рассказать коровам —

Им бы только лопать.

 

Нет, никто на свете

На обмокшем спуске

Пастушонка Петю

Не поймет по-русски.

 

Трудно хворостиной

Управлять скотиной.

 

 

* * *

 

Мыслит Петя с жаром:

То ли дело в мире

Жил он комиссаром

На своей квартире.

 

Знал бы все он сроки,

Был бы всех речистей,

Собирал оброки

Да дороги чистил.

 

А по вязкой грязи,

По осенней тряске

Ездил в каждом разе

В волостной коляске.

 

И приснился Пете

Страшный сон на свете.

 

 

* * *

 

Все доступно в мире, —

Петя комиссаром

На своей квартире

С толстым самоваром.

 

Чай пьет на террасе,

Ездит в тарантасе,

Лучше нет на свете

Жизни, чем у Пети.

 

Но всегда недаром

Служат комиссаром:

Нужно знать все сроки,

Чтоб сбирать оброки.

 

Чай, конечно, сладок,

А с вареньем — дважды,

Но блюсти порядок

Может, да не каждый.

 

Нужно знать законы,

Ну, а где же Пете?

Он еще иконы

Держит в волсовете.

 

А вокруг совета

В дождь и непогоду

С самого рассвета

Уймище народу.

 

Наш народ ведь голый,

Что ни день, то с требой, —

То построй им школу,

То давай им хлеба.

 

Кто им наморочил?

Кто им накудахтал?

Отчего-то очень

Стал им нужен трактор.

 

Ну, а где же Пете?

Он ведь пас скотину —

Понимал на свете

Только хворостину.

 

А народ суровый

В ропоте и гаме

Хуже, чем коровы,

Хуже и упрямей.

 

С эдаким товаром

Дрянь быть комиссаром.

 

Взяли раз Петрушу

За живот, за душу,

Бросили в коляску

Да как дали таску…

…………

Тут проснулся Петя.

 

 

* * *

 

Сладко жить на свете!

 

Встал, а день что надо, —

Солнечный, звенящий,

Легкая прохлада

Овевает чащи.

 

Петя с кротким словом

Говорит коровам:

«Не хочу и даром

Быть я комиссаром».

 

А над ним береза,

Веткой утираясь,

Говорит сквозь слезы,

Тихо улыбаясь:

 

«Тяжело на свете

Быть для всех примером.

Будь ты лучше, Петя,

Раньше пионером».

 

 

* * *

 

Малышам в острастку,

В мокрый день осенний,

Написал ту сказку

Я — Сергей Есенин.

 

Октябрь 1925

 

«Клен ты мой опавший, клен заледенелый…»

 

 

Клен ты мой опавший, клен заледенелый,

Что стоишь нагнувшись под метелью белой?

 

Или что увидел? Или что услышал?

Словно за деревню погулять ты вышел.

 

И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,

Утонул в сугробе, приморозил ногу.

 

Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,

Не дойду до дома с дружеской попойки.

 

Там вон встретил вербу, там сосну приметил,

Распевал им песни под метель о лете.

 

Сам себе казался я таким же кленом,

Только не опавшим, а вовсю зеленым.

 

И, утратив скромность, одуревши в доску,

Как жену чужую, обнимал березку.

 

28 ноября 1925

 

«Какая ночь! Я не могу…»

 

 

Какая ночь! Я не могу.

Не спится мне. Такая лунность.

Еще как будто берегу

В душе утраченную юность.

 

Подруга охладевших лет,

Не называй игру любовью,

Пусть лучше этот лунный свет

Ко мне струится к изголовью.

 

Пусть искаженные черты

Он обрисовывает смело, —

Ведь разлюбить не сможешь ты,

Как полюбить ты не сумела.

 

Любить лишь можно только раз.

Вот оттого ты мне чужая,

Что липы тщетно манят нас,

В сугробы ноги погружая.

 

Ведь знаю я и знаешь ты,

Что в этот отсвет лунный, синий

На этих липах не цветы —

На этих липах снег да иней.

 

Что отлюбили мы давно,

Ты не меня, а я — другую,

И нам обоим все равно

Играть в любовь недорогую.

 

Но все ж ласкай и обнимай

В лукавой страсти поцелуя,

Пусть сердцу вечно снится май

И та, что навсегда люблю я.

 

30 ноября 1925

 

«Не гляди на меня с упреком…»

 

 

Не гляди на меня с упреком,

Я презренья к тебе не таю,

Но люблю я твой взор с поволокой

И лукавую кротость твою.

 

Да, ты кажешься мне распростертой,

И, пожалуй, увидеть я рад,

Как лиса, притворившись мертвой,

Ловит воронов и воронят.

 

Ну, и что же, лови, я не струшу.

Только как бы твой пыл не погас?

На мою охладевшую душу

Натыкались такие не раз.

 

Не тебя я люблю, дорогая,

Ты лишь отзвук, лишь только тень.

Мне в лице твоем снится другая,

У которой глаза — голубень.

 

Пусть она и не выглядит кроткой

И, пожалуй, на вид холодна,

Но она величавой походкой

Всколыхнула мне душу до дна.

 

Вот такую едва ль отуманишь,

И не хочешь пойти, да пойдешь,

Ну, а ты даже в сердце не вранишь

Напоенную ласкою ложь.

 

Но и все же, тебя презирая,

Я смущенно откроюсь навек:

Если б не было ада и рая,

Их бы выдумал сам человек.

 

1 декабря 1925

 

«Ты меня не любишь, не жалеешь…»

 

 

Ты меня не любишь, не жалеешь,

Разве я немного не красив?

Не смотря в лицо, от страсти млеешь,

Мне на плечи руки опустив.

 

Молодая, с чувственным оскалом,

Я с тобой не нежен и не груб.

Расскажи мне, скольких ты ласкала?

Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

 

Знаю я — они прошли, как тени,

Не коснувшись твоего огня,

Многим ты садилась на колени,

А теперь сидишь вот у меня.

 

Пусть твои полузакрыты очи

И ты думаешь о ком-нибудь другом,

Я ведь сам люблю тебя не очень,

Утопая в дальнем дорогом.

 

Этот пыл не называй судьбою,

Легкодумна вспыльчивая связь, —

Как случайно встретился с тобою,

Улыбнусь, спокойно разойдясь.

 

Да и ты пойдешь своей дорогой

Распылять безрадостные дни,

Только нецелованных не трогай,

Только негоревших не мани.

 

И когда с другим по переулку

Ты пройдешь, болтая про любовь,

Может быть, я выйду на прогулку,

И с тобою встретимся мы вновь.

 

Отвернув к другому ближе плечи

И немного наклонившись вниз,

Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!»

Я отвечу: «Добрый вечер, miss».

 

И ничто души не потревожит,

И ничто ее не бросит в дрожь, —

Кто любил, уж тот любить не может,

Кто сгорел, того не подожжешь.

 

4 декабря 1925

 

«Может, поздно, может, слишком рано…»

 

 

Может, поздно, может, слишком рано,

И о чем не думал много лет,

Походить я стал на Дон-Жуана,

Как заправский ветреный поэт.

 

Что случилось? Что со мною сталось?

Каждый день я у других колен.

Каждый день к себе теряю жалость,

Не смиряясь с горечью измен.

 

Я всегда хотел, чтоб сердце меньше

Билось в чувствах нежных и простых,

Что ж ищу в очах я этих женщин —

Легкодумных, лживых и пустых?

 

Удержи меня, мое презренье,

Я всегда отмечен был тобой.

На душе холодное кипенье

И сирени шелест голубой.

 

На душе — лимонный свет заката,

И все то же слышно сквозь туман,—

За свободу в чувствах есть расплата,

Принимай же вызов, Дон-Жуан!

 

И, спокойно вызов принимая,

Вижу я, что мне одно и то ж —

Чтить метель за синий цветень мая,

Звать любовью чувственную дрожь.

 

Так случилось, так со мною сталось,

И с того у многих я колен,

Чтобы вечно счастье улыбалось,

Не смиряясь с горечью измен.

 

13 декабря 1925

 

«Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…»

 

 

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,

Синь очей утративший во мгле,

Эту жизнь прожил я словно кстати,

Заодно с другими на земле.

 

И с тобой целуюсь по привычке,

Потому что многих целовал,

И, как будто зажигая спички,

Говорю любовные слова.

 

«Дорогая», «милая», «навеки»,

А в душе всегда одно и то ж,

Если тронуть страсти в человеке,

То, конечно, правды не найдешь.

 

Оттого душе моей не жестко

Не желать, не требовать огня,

Ты, моя ходячая березка,

Создана для многих и меня.

 

Но, всегда ища себе родную

И томясь в неласковом плену,

Я тебя нисколько не ревную,

Я тебя нисколько не кляну.

 

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,

Синь очей утративший во мгле,

И тебя любил я только кстати,

Заодно с другими на земле.

 

<1925>

 

«До свиданья, друг мой, до свиданья…» [128]

 

 

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

 

До свиданья, друг мой, без руки и слова,

Не грусти и не печаль бровей, —

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

 

1925

 

 

ПОЭМЫ

 

ПУГАЧЕВ [129]

 

Анатолию Мариенгофу

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: