Когда Раглан понял, что Эйри обнаружил выход из леса на дорогу, он тихим спокойным голосом приказал двум офицерам узнать, что случилось с кавалерией. Еще один офицер был направлен назад на развилку за оставшейся там артиллерийской батареей. Сам Раглан медленно направился к Эйри. На опушке леса лежали, отдыхая, несколько русских солдат. Внезапно кто‑то из них заметил в зелени листвы синий костюм Раглана. Русские так изумились, что несколько секунд молча, не двигаясь с места, смотрели на него. Даже после того, как они убежали и конечно же доложили своим командирам о присутствии в лесу двух вражеских генералов, никто из русских не свернул с дороги и не стал выявлять наличие в нем неприятеля. Раглан молча сидел в седле и наблюдал за врагом с таким выражением лица, будто вот‑вот собирался разгромить его.
В это время штабной офицер нашел в лесу артиллерийскую батарею и рассказал артиллеристам о случившемся. «Все подумали, – записал в дневнике капитан Шекспир, – что лорд Раглан сбился с дороги».
Но Раглан и не думал сбиваться с пути. Он находился на своем обычном месте – впереди армии. Он прекрасно владел собой. Даже когда его нагнал в сопровождении командира эскорта капитана Четвуда смущенный и покрасневший от стыда генерал Лекэн, Раглан сумел сдержаться и не дать воли гневу. «Лорд Лекэн, – промолвил он ледяным тоном, – вы опоздали!»
Кавалерия и теперь двигалась медленно. 8‑й гусарский полк задерживался настолько, что артиллеристы не стали дожидаться его прибытия и двинулись в путь самостоятельно, стремясь поскорее ударить по врагу. Орудия выкатили на дорогу, и, как вспоминал капитан Шекспир, уже через минуту прогремел первый залп по отступавшему противнику. «Враги убегали, а мы примерно десять минут преследовали их так быстро, как только могли. Дорога неожиданно повернула вправо, и мы с удивлением увидели перед собой построившийся у обочины неприятельский полк. С расстояния около 30 ярдов они с колена выстрелили по нас. Но по‑видимому, враги были настолько ошеломлены нашим появлением, что их выстрелы никому из нас не причинили вреда. Были только слегка задеты две лошади. Вскоре неприятель скрылся в лесу».
Кавалерия галопом пустилась в погоню. Однако Раглан, который берег кавалерию на случай неожиданных осложнений обстановки или для развития успешных действий своих войск, приказал кавалеристам вернуться. Он попытался объяснить причину одному из кавалерийских полковников, однако было видно, что тот не стремится понять своего командующего и выглядит раздосадованным и разочарованным.
Захваченные трофеи были впечатляющими. В телегах обнаружили запасы продовольствия, парики, длинные шубы из овечьей шкуры, отороченное мехом гусарское обмундирование, женское белье, бутылки ужасающе крепкой выпивки. На одной из повозок сидел смертельно пьяный русский артиллерийский офицер. С откупоренной бутылкой шампанского в руке, он весело напевал. Захвативших его в плен англичан он встретил бесконечными выражениями радости, настаивая на том, чтобы те выпили с ним шампанского. Когда предложение было принято, оказалось, что бутылка пуста. Это был единственный офицер, сопровождавший часть русского арьергарда. Его доставили к Раглану, который хотел узнать, почему и в каком количестве войска уходили из Севастополя. Офицер не только не мог дать каких‑либо вразумительных объяснений, но вообще еле держался на ногах. Английские солдаты посмеивались над ним так, как высмеивают поведение пьяных на улице. Раглан посмотрел на офицера с выражением неудовольствия и смущения. Не желая смотреть на то, как смеются над офицером, он повернулся к нему спиной. Его загорелое на крымском солнце лицо покраснело.
Казалось, что неожиданное столкновение с противником расстроило лорда больше, чем тот факт, что он едва не попал в руки врага. Когда лорд Кардиган приблизился к нему, Раглан сухо заметил:
– Кавалерии не было там, где она должна была быть. Вы плохо командуете ею.
– В таком случае, милорд, – заявил Кардиган тоном несправедливо обвиненного в том, чего не совершал, – я отказываюсь от командования кавалерией.
Кардиган был обижен, Лекэн разъярен, Раглан и Эйри недовольны и тем и другим. Казалось, все пребывают в плохом настроении. Люди устали и хотели пить, их лица и руки были оцарапаны колючками в лесу. К тому же выяснилось, что русские, отступая, засыпали колодец у развалин дачи Маккензи.
Армия вышла на дорогу, ведущую в долину реки Черной, в мрачном молчании. В вечерних сумерках англичан догнали французы. К одиннадцати часам ночи они стали лагерем в окрестностях разрушенной дачи. Впоследствии это место называли «лагерем зуавов».
Ill
Раглан собрал свой штаб на совещание в маленькой каменной хижине, расположенной в месте пересечения реки Черной Трактирным мостом. К ночи обозы еще не подошли, и офицерам штаба пришлось бы голодать, если бы артиллерийский капитан Томас, которому удалось подстрелить дикого кабана, не прислал кабанью ногу Раглану. Слуга‑немец нарезал мясо тонкими ломтями и стал жарить на открытом огне. От аппетитных запахов настроение штабных офицеров постепенно стало улучшаться. Свинина была великолепна. Тарелка и вилка досталась только Раглану; остальные ели мясо руками, усевшись вокруг костра со скрещенными по‑турецки ногами. Офицеры оживленно беседовали, только командующий казался обеспокоенным. Сразу же после ужина он отправился в хижину, но не для того, чтобы лечь спать. Когда Найджел Кингскот с офицерами штаба укладывался спать на берегу реки, в единственном окошке хижины все еще горел свет.
Позже Раглан написал: «Мы находились в опасном положении». Отрезанная от флота, который до сих пор оставался в устье реки Качи, армия расположилась в незнакомой долине, на слабо разведанной местности и представляла собой идеальный объект для нападения противника. В его распоряжении пока была одна из пяти пехотных дивизий. Среди солдатов – много раненых и больных.
В своем письме жене Раглан сообщал, что никогда не чувствовал большего облегчения, чем на следующее утро, когда при свете восходящего солнца убедился в том, что ночью никто на них не напал. Солдаты еще завтракали солониной и галетами, когда Раглан верхом на коне перебрался на противоположный берег реки Черной. Флот по его приказу двигался в Балаклаву, и он спешил со своей армией туда же.
Примерно в 4 милях от Трактирного моста находился небольшой поселок Кадикей, расположенный на плато над Балаклавой, отделенный от нее грядой холмов. Построенный в живописной местности, поселок представлял собой несколько небольших домиков, утонувших в море виноградников. Когда Раглан с штабом вошел в один из таких домиков, его немногочисленные обитатели приветствовали его как героя и победителя. Жители поселка сообщили, что лежащая внизу Балаклава беззащитна перед армиями союзников.
Раглан отправился по дороге в Балаклаву. У подножия холма дорога резко поворачивала в сторону. Раглан оказался в месте, напоминавшем ему естественный бассейн, со всех сторон окруженный острыми скалами. Пока он смотрел на воду, из старинной крепости над ним ударило единственное орудие. Оказалось, что у города все‑таки были защитники, поэтому Раглан отправил легкую дивизию занять расположенные позади высоты. Однако не успел офицер отправиться выполнять поручение, как со стороны скрытого за холмами моря послышался грохот тяжелых корабельных орудий. В Балаклаву входил союзный флот. Комендант Балаклавы полковник Монто и немногочисленный гарнизон старинного замка, состоявший из четырех или пяти солдат‑греков, сдались англичанам. Раглан пошел дальше по дороге, которая, повернув за очередным холмом, вывела его за поселок к морю. Встречавшиеся ему по дороге местные жители в знак дружбы и гостеприимства становились на колени, предлагали Раглану фрукты и цветы, караваи хлеба с солью.
На первый взгляд этот маленький рыбацкий поселок с домиками под зелеными крышами, утопавшими в море цветов, излюбленное место летнего отдыха жителей Севастополя, казался очаровательным. И все же в нем было что‑то тревожащее, несущее угрозу. Острые вертикальные скалы красного камня окружали дома, угрюмо нависали над ними, заслоняя от внешнего мира. Длинная бухта имела причудливую форму и тоже как бы пряталась в скалах, создавая впечатление, что это не море, а озеро. Глубины, несомненно, были достаточными для прохода больших кораблей, но сам проход – достаточно узким. Было очевидно, что Балаклава не сможет служить базой сразу для двух союзных армий. Англичане, конечно, пришли сюда первыми, но французы могли сослаться на оговоренное место на правом фланге наступающих на Севастополь армий. Когда командование союзников обсуждало сложившееся положение, офицеры французского штаба объявили Раглану, что ему самому следует принять решение о том, останутся ли англичане в Балаклаве и тем самым переместятся на правый фланг наступления или передислоцируются в расположенные несколько левее на побережье Камышовую или Казачью бухты. Раглан посоветовался с вице‑адмиралом Лайонсом, который выразил мнение, что английской армии следует остаться в Балаклаве, так как это позволит иметь постоянную поддержку флота.
Решение было глубоко ошибочным. И Камышовая, и Казачья бухты представляли собой более удобные базы, чем Балаклава. Расположившиеся там французы снова оказались в преимущественном, по сравнению с англичанами, положении. Их левый фланг прикрывало море, а правый – британская армия, в то время как правый фланг англичан оставался открытым для возможного нападения. Теперь перед Рагланом на все время осады встала проблема поиска дополнительных солдат для прикрытия незащищенного фланга.
В то время, конечно, никто не думал о стратегических преимуществах и недостатках Балаклавы. Каждый думал, что в течение нескольких дней, максимум одной или двух недель Севастополь будет взят штурмом. На немедленном штурме, исключавшем укрепление обороны русских войск, настаивали Раглан и адмирал Лайонс. Позже русские офицеры сами признавались, что при немедленном наступлении Севастополь обязательно бы пал. Но французы вновь не согласились с англичанами.
Теперь Сент‑Арно был ни при чем. Полковник Трошу просил не беспокоить маршала, чтобы «дать ему возможность прийти в себя после болезни». Но англичане настаивали на встрече.
– Я понимаю вас, – заявил Сент‑Арно после минутного молчания, – пришлите генерала Канробера.
Маршал почти оправился от холеры, однако слабое сердце не позволило ему окончательно выздороветь. Сент‑Арно был доставлен на борт парохода «Бертоле», где ему была предоставлена возможность спокойно умирать. Раглан ездил попрощаться с командующим французской армией и вышел из каюты маршала со слезами на глазах.
– Хоть он и создавал мне множество трудностей, – заявил Раглан герцогу Ньюкаслскому, – должен сказать, что мне его искренне жаль.
Со временем генерал Канробер стал вызывать у Раглана такие же эмоции, как в свое время Сент‑Арно. Этот небольшого роста, внушительный человек с большой куполообразной головой, ухоженными усами и проницательным взглядом, несмотря на свои сорок пять лет, по личному указанию французского императора был назначен преемником Сент‑Арно. Он верно служил своей стране в Алжире; во время декабрьского восстания без всяких сожалений выполнял неприятные обязанности палача. Через несколько недель после государственного переворота Канробер был назначен адъютантом президента. Несмотря на некоторую театральность поведения, Канробер был храбрым военным, пользовался популярностью в офицерском корпусе, всегда помнил о долге и воинской дисциплине. В его представлении на чин генерала было написано, что «военные способности данного офицера выше среднего». Тем не менее, как Канробер сам считал, он не подходил на должность командующего. Позже он написал: «Командующий на поле боя должен забывать о своих чувствах. В повседневной жизни он может позволить себе быть мягкосердечным, однако в бою должен быть тверд и безразличен к потерям». Этого качества Канроберу так и не удалось достичь.
Он объявил Раглану, что мысль о немедленном штурме приводит его в ужас. Он не мог требовать от своих солдат, дисциплина и послушание которых, по сравнению с англичанами, оставляли желать лучшего, наступления на открытой местности под огнем артиллерии севастопольских бастионов и русских кораблей, расположенных в бухте. Кроме того, постоянно нужно было опасаться удара во фланг. Ведь князь Меншиков наверняка вывел свою армию из Севастополя для того, чтобы иметь возможность атаковать осаждавших город союзников с гористой местности на их правом фланге. Канробер считал, что наступление без поддержки тяжелой артиллерии равноценно преступлению.
И снова генерал Бэргойн согласился с точкой зрения французов. В отличие от Канробера предпочитая избегать громких фраз, Бэргойн заявил, что штурм без поддержки огнем осадных орудий сделает ответный огонь противника «недопустимо плотным».
Увидев, что остался в одиночестве, Раглан предпочел уступить. Хороший политик, он сразу же отмел предложение о том, что англичане могли бы штурмовать город без французов. Щепетильный во всем, что касалось единства рядов союзников, он не только принял решение французов без серьезных возражений, но даже никак не упомянул о возникших разногласиях в своих депешах в Лондон. Были отданы распоряжения о подготовке штурмовых орудий.
Генерал Кэткарт, 4‑я дивизия которого расположилась на возвышении прямо напротив центра русской обороны, пришел от такого решения командования в ужас. После битвы на Альме он был уверен, что с русскими больше не будет проблем. Генерал был настолько уверен в необходимости немедленного штурма, что счел необходимым отправить Раглану еще одно донесение, в котором настаивал: «Мы находимся в очень выгодной позиции, здесь даже 20 тысяч русских не смогут помешать нам. У них здесь два или три редута, однако прикрытием им служит низкая полуразрушенная стена парка. Уверен, что мы могли бы без всяких потерь прорваться туда ночью или за час до рассвета». Он настаивал на том, чтобы Раглан принял во внимание мнение генерала, которому правительство доверяло настолько, что назначило его возможным преемником командующего. Поэтому, когда вечером 28 сентября Раглан приехал в расположение его войск, чтобы лично проинформировать о принятом решении, Кэткарт взорвался от негодования:
– Ставить на платформы осадные орудия! Но, мой дорогой лорд Раглан, какого черта они должны будут здесь разрушить?
На тот момент у русских действительно было мало укреплений, однако с каждым часом их становилось все больше и больше. Глядя через оптику на растущие на глазах по периметру города земляные насыпи, английские офицеры не могли не восхищаться решимостью мужчин, женщин и детей, которые работали весь день, а затем и всю ночь при свете фонарей и костров, стараясь во что бы то ни стало спасти свои дома от захватчиков.
Глава 8
СЕВАСТОПОЛЬ
Если я прикажу вам отступить, можете заколоть меня штыками.
Вице‑адмирал Корнилов
Население Севастополя вдохновляли на решительное сопротивление вторжению два выдающихся человека.
Начальник штаба Черноморского флота вице‑адмирал Корнилов был глубоко религиозным человеком и настоящим патриотом. Внешне он походил на Наполеона в молодости. Вездесущий и энергичный, он в самый неожиданный и опасный момент появлялся верхом на горячем жеребце перед подчиненными, обращаясь к ним со словами, которые впоследствии становились историческими.
– Если я прикажу вам отступить, можете заколоть меня штыками, – заявил он как‑то солдатам.
И те не сомневались в искренности адмирала.
– Сначала донесите до солдат слово Божье, – говорил он священникам, – а затем я сам доведу до них слова царя.
И военные священники заражались энергией и оптимизмом Корнилова. Когда севастопольцы, мужчины и женщины, взяли на себя тяжкую работу по укреплению обороны города, монахи окропляли их святой водой и благословляли. Священники освятили и благословили все бастионы и оружие их защитников. Днем и ночью они переходили от одного окопа к другому, от орудия к орудию с иконами и крестами, молитвами и песнопениями вдохновляя воинов на защиту святой Руси.
Гарнизону был нужен такой военачальник. Князь Меншиков после поражения на реке Альме привел армию в Севастополь, однако сразу же снова увел ее из города. По мнению генерала Бэргойна, князь принял единственно верное решение. Таким образом он добился, что его армия не была отрезана от баз снабжения в Керчи и Одессе. Он сумел расположить армию так, что она, подобно коршуну, нависала над флангами союзников, меняя местами осажденных и осаждавших. Нащупав слабое место в боевых порядках союзных армий, Меншиков в любое время мог атаковать противника на самом неожиданном участке. Но, приняв правильное решение, он не смог воспользоваться своим преимуществом. В районе дачи Маккензи он упустил возможность навязать рассеявшимся в лесу войскам англичан бой в самых невыгодных для них условиях, предпочтя продолжить отход и открыть неприятелю дорогу на Балаклаву. Сейчас, находясь в нескольких милях от Севастополя, князь не только не атаковал союзников, но и не предпринял никаких шагов для того, чтобы определить местонахождение противника. Как отметил один из офицеров, Меншиков «казался растерявшимся» и поэтому ничем не мог помочь гарнизону осажденного города.
26 сентября вице‑адмирал Корнилов записал в дневнике: «От князя нет никаких новостей». Прошел еще один день, и снова ничего нового. Ночь, по словам адмирала, «прошла в мрачных раздумьях о будущем России». Меншиков оставил Севастополь с гарнизоном 16 тысяч человек, три четверти из которых составляли матросы, зачастую вооруженные только абордажными пиками. Под началом генерала Моллера, командовавшего сухопутными войсками, был всего один саперный батальон; остальные солдаты были плохо обученными ополченцами. Он, как и командовавший эскадрой вице‑адмирал Нахимов, был подавлен и не уверен в своих возможностях. Поэтому оба с удовольствием предоставили энергичному Корнилову все полномочия старшего командира. Но, кроме Корнилова, в Севастополе был еще один офицер, в отличие от адмирала вовсе не склонный полагаться только на красивые речи, личную храбрость и веру в счастливую звезду.
Подполковник Эдуард (Франц) Иванович Тотлебен, человек, чьи способности военного инженера были близки к гениальным, родился и вырос в одной из прибалтийских провинций России и имел внешность и темперамент типичного пруссака. Это был высокий широкоплечий человек с властными манерами и пронизывающим взглядом. Эдуарду Ивановичу к тому времени было только тридцать семь лет, но он уже пользовался репутацией новатора в области военного дела. Он отвергал взгляды, согласно которым оборона крепостей должна быть статичной. Согласно его теории, оборона системы инженерных укреплений вокруг крепости должна быть эластичной и мобильной, меняясь в зависимости от обстановки. Эту идею Тотлебен решительно отстаивал при обороне Севастополя.
Было уже почти слишком поздно, когда подполковнику позволили применить свои идеи на практике. Горчаков представил его Меншикову как офицера, который отличился при Силистрии и конечно же будет полезен в Севастополе. По прибытии в Крым Тотлебен получил разрешение князя Меншикова ознакомиться с оборонительными сооружениями в Севастополе. Однако выводы военного инженера настолько не понравились князю, что тот приказал ему немедленно покинуть город. Но Тотлебен не спешил выполнять этот приказ, а уже через несколько дней союзники высадились в Крыму, и угроза, которую Меншиков не принимал всерьез, стала печальной реальностью. Молодому подполковнику предстояло за несколько дней сделать то, на что обычно требовались месяцы кропотливого труда.
Тотлебен сразу понял, что за этот срок невозможно превратить город в неприступную крепость. Оборона берега с запада была надежной. Построенные батареи артиллерийских орудий позволяли надежно контролировать вход в бухту. Кроме того, входу вражеских кораблей в Севастополь препятствовали затопленные по приказу Меншикова корабли Черноморского флота. Этот шаг вызвал на глазах адмирала Корнилова слезы ярости и унижения, поскольку оставшийся флот оказался запертым в городе. Но в свою очередь, союзники тоже не могли войти в город. Наступление с востока тоже имело бы мало шансов на успех, поскольку вход в бухту с этой стороны представлял собой узкое длинное ущелье, ограниченное высокими скалами. Расположенные там артиллерийские батареи при поддержке кораблей Черноморского флота с легкостью отразили бы попытку вражеских кораблей прорваться в гавань. Тотлебен считал, что после победы на Альме противник попытается атаковать город с севера. И без того огромный, форт Звезда был значительно усилен. Кроме того, на этом направлении были построены дополнительные оборонительные укрепления. И все же Тотлебен, как и Раглан, знал, что даже теперь удержать город на этом направлении практически невозможно[16].
Но, к счастью, союзники направились вокруг города, чтобы осуществить штурм с другой стороны. Теперь Тотлебен мог приложить весь свой талант и энергию для укрепления южного участка обороны. Учитывая упорное нежелание князя Меншикова тратить значительные средства на оборонительные сооружения под тем предлогом, что союзники никогда не смогут подойти к Севастополю, сделать предстояло очень много. И Тотлебен лично контролировал проведение работ, день и ночь разъезжая на огромном черном жеребце вдоль линии артиллерийских позиций от одного участка к другому. Оставив в общем с вице‑адмиралом Корниловым кабинете массу нераспечатанных писем, приказов и директив, он сам устанавливал орудия, определял для них секторы обстрела, налаживал взаимодействие между артиллерийскими батареями, добиваясь, чтобы незаконченная система обороны смогла выстоять еще один день, еще несколько часов, которые будут использованы для ее дальнейшего усовершенствования.
25 сентября адмирал Корнилов наблюдал за передвижением союзных армий в долине реки Черной из окон высокого здания морской библиотеки. Он понял, что вскоре союзники нанесут удар на южном участке обороны, где инженерные сооружения представляли собой всего лишь беспорядочно расположенные среди многочисленных проемов в стене насыпи из песка и гальки. Но шаг за шагом то, что генерал Кэткарт презрительно назвал «парковой оградой», превращалось в хорошо организованную систему укреплений на участке в 4 мили. 7 артиллерийских бастионов были построены полукругом, что давало возможность огнем расположенных ближе к городу фланговых батарей поддерживать орудия в центре, находившиеся на большем отдалении. В западной части, почти около моря, располагался Карантинный бастион; затем – Центральный бастион. В центре нацелились в сторону противника, подобно острию стрелы, Флагманский бастион и Большой редан. Сзади и к востоку от редана находился Малахов бастион, еще восточнее – Малый редан. Из города были вывезены и установлены в бастионах тяжелые орудия. Орудия меньшего калибра расположили между ними. Матросы снимали с кораблей морские орудия. Женщины тащили чаны и корзины с ядрами и гранатами. Из тюрем освободили заключенных; вооруженные кирками и лопатами, они теперь трудились на строительных работах. Кричащие от восторга дети помогали родителям строить песочные крепости. Днем работали при солнечном свете, ночью – при свете многочисленных костров и факелов.
Дни и ночи сменяли друг друга, а штурма, которого напряженно ждали каждый день, все не было. 28 сентября из ставки князя Меншикова в город прибыл лейтенант Стеценко, который интересовался «положением дел в Севастополе». Посланцу князя объяснили необходимость усилить гарнизон города. Через два дня прибыл сам князь, которому снова повторили просьбу увеличить численность оборонявшихся войск. Однако Меншиков, в армию которого из Одессы прибыло 10 тысяч солдат, колебался, ведь он потерял очень много офицеров в сражении на Альме. Армии союзников были очень сильны. Он как раз собирался совершить маневр, в результате которого создавалась угроза правому флангу неприятеля. Вице‑адмирал Корнилов вышел из себя и написал князю письмо протеста, копию которого намеревался отправить царю. Наконец Меншикова удалось убедить, что больше медлить нельзя. 1 октября в город вошли 14 батальонов русской пехоты. К 9 октября гарнизон Севастополя увеличился на 28 тысяч солдат и офицеров.
Теперь вице‑адмирал Корнилов мог чувствовать себя в безопасности. «Не важно, сколько солдат противник сосредоточит на южном участке бухты, – писал он, – теперь мы не боимся, что не сможем отразить штурм. Разве что Бог отвернется от нас. Ведь на все его воля, и, что бы он ни делал, люди должны смиренно повиноваться ему, ибо он всегда прав».
Тотлебен тоже мог позволить себе вздохнуть с облегчением. С каждым днем оборона становилась все прочнее. Когда стало ясно, что союзники намерены перейти к осаде города, войска гарнизона восприняли это известие так, будто выиграли великую битву. Как писал Тотлебен, «каждый радовался этому счастливому известию».
Три недели союзники не предпринимали на юге города никаких действий. Их орудия молчали. Корабли флота спокойно стояли на якоре. Только колыхание на ветру тысяч палаток напоминало о присутствии огромных армий, а недавно отстроенные укрепления свидетельствовали об их намерениях.
Глава 9
БОМБАРДИРОВКА
Оборона была полностью парализована.
Подполковник Франц Иванович Тотлебен
I
«Лично я считаю, – написал в начале октября генерал Эйри лорду Хардинджу в Уайтхолл, – что нам придется остаться здесь на зиму». К тому времени это мнение разделяла большая часть офицеров армии.
Вначале все были приятно удивлены неожиданной красотой местности к югу от Севастополя. «Это прекрасная страна, – писал родителям корнет Фишер, – она очень похожа на Англию. Дома великолепно, просто роскошно обставлены». Здешние жители ему тоже очень понравились: «Они выглядят очень доброжелательными и приятными, всегда вежливы с нами, носят длинные белые блузы, брюки и шляпы и очень похожи на нас, англичан». Последнее утверждение в устах англичанина звучало настоящим комплиментом. И на самом деле после Болгарии Крым всем казался благословенным местом. Иногда здесь шли дожди, но погода все еще была довольно теплой и почти всегда солнечной. Здоровье солдат заметно улучшилось; к 9 октября каждый имел свое место в палатке. Всюду росли фрукты, которые все легко могли собирать. Офицеры покупали, а солдаты просто воровали домашнюю птицу. Вода, солома и дрова были в изобилии. Гардемарины с веселыми криками охотились в море на гусей и уток. «В день мы получаем 1 фунт галет, 3/4 фунта свинины или 1 фунт свежего мяса и 1/4 бутылки рома, – писал своей родственнице лейтенант Ричардс, – не много для того, чтобы прожить, может быть, скажете Вы. Но мы добавляем к этому капусту, турнепс, домашнюю птицу, тыкву, арбузы и прекрасный виноград. Здоровье солдат значительно улучшилось. Иногда удается даже полакомиться медом из ульев». Корабли смогли наладить отличное снабжение, и, несмотря на то что цены были довольно высокими, поскольку деньги больше некуда было тратить, никто не жалел их на покупку товаров. Офицеры охотно платили по 2 фунта 17 шиллингов за ветчину, по 3 шиллинга за фунт соли, 5 шиллингов за фунт мыла, по 1 шиллингу 3 пенса за свечи, 1 шиллинг за хлеб, 10 шиллингов за бутылку шерри и 1 шиллинг за унцию табака.
Со стороны моря ветер доносил звуки приятных мелодий из французского лагеря. Из турецкого лагеря долетали громкие звуки труб, далекие от гармонии, которые можно было назвать музыкой лишь при наличии достаточного воображения. Землю покрывала зеленая трава и голубые крокусы. Этот рай можно было сравнить с теми местами, откуда пришли армии союзников.
Британский штаб расположился на одной из загородных дач, окруженной надворными постройками. Белое одноэтажное здание штаба, покрытое красной черепицей, выходило во двор, где расположился палаточный городок офицеров штаба. По обе стороны двора, обнесенного низким забором, находились каменные и глиняные хозяйственные постройки и навесы, которые использовались как служебные помещения и стойла для лошадей. Дачу окружало примерно 6 акров виноградников. Раглан и его соратники находили свою новую резиденцию весьма приятной.
Однако по мере того, как проходила теплая ранняя осень и становилось ясно, что войскам придется задержаться здесь на неопределенное время, настроение солдат менялось. После прибытия в Балаклаву никто не сомневался, что вскоре Севастополь будет вынужден сдаться. В течение двух дней тяжелые осадные орудия превратят город в развалины. Но прошла неделя, осадные орудия все еще не подошли, затем артиллерийский огонь из города становился все более интенсивным. Пока он приносил мало вреда осаждающим, но все понимали, какой ущерб может причинить союзникам, решись они перенести свои траншеи ближе к городу. Сама работа по оборудованию траншей, параллельных и зигзагообразных путей подхода казалась неблагодарным делом и не была начата до 9 октября. Под тонким слоем грунта земля была твердой и каменистой; за день удавалось преодолеть лишь очень небольшой участок. И все время в оптику можно было наблюдать этих «проклятых русских», которые, по словам корреспондента «Таймс», работали как пчелы. «Женщины и дети подносят новые корзины с землей, и вот уже можно видеть, что высящуюся перед нашими позициями белую башню окружают двойные ряды укреплений для пехоты и артиллерии».
Причиной недовольства и постоянных жалоб солдат были не только инженерные работы, которые выполнялись неохотно и катастрофически медленно. За несколько дней благодатная земля, которая, казалось, подверглась нашествию саранчи, опустела. Армия была вынуждена вернуться к скудному пайку из солонины и галет, от одних мыслей о которых у солдат возникало расстройство желудка. Вновь вспыхнула холера. Из расположенного в Балаклаве госпиталя сообщали, что только в первую неделю от холеры умирало по 25 человек в день. Из‑за недостатка лекарств больных приходится лечить только опиумом и ромом. Балаклава превращалась в переполненную зловонную помойку. Корабли стояли в гавани борт в борт, как сельди в консервной банке. На пристани повсюду в беспорядке было навалено армейское имущество: коробки, мешки, охапки сена, кучи мусора высились на земле и в воде. Офицеры тыловых служб с кипами накладных, квитанций и списков прокладывали себе путь в этой сутолоке, пытаясь привести этот хаос хоть в какое‑либо подобие порядка. То здесь, то там им приходилось сталкиваться с разгневанными боевыми офицерами, которые всячески демонстрировали им свое пренебрежение и ненависть только за то, что тыловики пытались честно выполнять свои обязанности. Тыловых офицеров обвиняли в нечестности и хищениях. «Этот чертов Комиссариат, – писал домой лейтенант Ричардс, – превратил несколько оставленных жителями домов в склады, как они их называют. Если вы хотите там что‑нибудь получить, то встречаете на складе господина тылового офицера Джонса, Смита или Робинсона, курящего сигару (которая наверняка предназначалась для армии и которую он, конечно, украл), и он вам заявляет, что, к сожалению, искомое имущество находится где‑то на складе, но у него сейчас нет времени на поиски».