нов, с помощью государства. Особое место в этом направлении занимает учение Ковалевского, считавшего как право, так и государство средством обеспечения солидарности, "замиренной среды" в обществе.
Изучение формально-догматического, (например, теория Шершеневича) и социологического (учения Муромцева, Коркунова, Ковалевского) подходов к праву имеют первостепенное значение для юриста-практика, задача которого – разрешать правовые споры – стоит вне идеологии государства и политики права, а основывается только на догме права.
Естественно-правовое направление ориентировано на создание общественного идеала (конституционное правовое государство). С этих позиций право рассматривалось как явление культуры, сфера духовной деятельности человека и потому представляло собой ценность – признание и юридическое закрепление основных прав и свобод личности (Соловьев, Трубецкой, Новгородцев, Кистяковский). Полемизируя с представителями формально-догматического направления правоведения, сторонники естественно-правовой школы утверждали, что с точки зрения юридического позитивизма можно только классифицировать, но не объяснять сущность правовых явлений.
Каждая из этих теорий права и государства заслуживает глубокого изучения под углом зрения не только историко-сравнительного правоведения, но и доктринального мышления и вневременной оценки решения политико-правовых проблем. Содержательное решение этих вопросов либо с позиций охранительного либерализма (Чичерин), либо с позиций неокантианства (Новгородцев, Кистяковский), либо с позиций социологии права (Муромцев, Коркунов, Ковалевский), либо с позиций религиозно-нравственной философии (Соловьев, Трубецкой), либо вне политики вообще (Шершеневич) встречает многочисленных сторонников.
Вопрос Феноменологическая редукция Э. Гуссерля и экзистенциальная диалектика Н. Бердяева как историко-философская параллель
М.В. Силантьева
Современная философия как феномен культуры: исследовательские традиции и новации. Материалы научной конференции. Серия “Symposium”, выпуск 7. СПб.: СПб.:Санкт-Петербургское философское общество, 2001.
В истории философии не один раз прослеживались параллели, имевшие место в определенные периоды времени, когда в рамках различных концепций вдруг возникали сходные идеи и формировались близкие по сути подходы. При этом, разумеется, каждая философская позиция оставалась вписанной в свой собственный контекст, а ее автор в большинстве случаев исходил не только из необходимости иметь «общее поле» рассуждения с коллегами, но и из собственного «вслушивания» в «духовную ситуацию времени». По-видимому, идеи, витающие в воздухе, действительно дают ответ на какой-то запрос времени — отсюда «параллелизм» философских размышлений. Примером подобной параллели может служить сравнительный анализ таких известных подходов, как феноменологическая редукция Э. Гуссерля и экзистенциальная диалектика Н. Бердяева.
Центральным вопросом, вставшим перед обоими мыслителями в связи с необходимостью развития трансцендентального идеализма в пост-кантовское время, оказался вопрос о преодолении «естественной установки» (Гуссерль) — или «раз-объективация» (Бердяев). Речь и в том и в другом случае идет о пересмотре позиции, резко противопоставляющей субъект и объект — позиции, ставшей «судьбой» европейской философии в известное время; именно она и должна быть преодолена. Рассмотрим в основных пунктах феноменологическую редукцию и экзистенциальную диалектику, сравним цели, задачи и «технологию» этих философских подходов, попытаемся выявить их сходство и различие.
1.Итак, как уже было сказано, цель феноменологической редукции — освободить сознание от «естественной установки», цель экзистенциальной диалектики — преодолеть объективацию свободы (или, если угодно, трансценденции). Сходство целей сомнений не вызывает — и в том и в другом случае это попытка снять субъект-объектное разделение. Однако просматривается и различие. Самосознание трансцендентального субъекта у «раннего» Гуссерля предстает подобием стенок пустого туннеля, из бесконечно малой «толщи» которых акты сознания производят смыслы. Правда, «поздний» Гуссерль, как известно, вводит в свою философию идею «жизненного мира». в котором укоренен трансцендентальный субъект — как некоторого содержательного горизонта сознания. Напротив, у Бердяева познающая личность сразу имеет дело ни с «ничто» пустого тоннеля, но с предельной полнотой трансцендентного смысла (=свобода), который «символически» выражается в реальности. Несомненно, данная позиция ближе к «позднему» Гуссерлю, однако и здесь между «жизненным миром» и свободой нельзя ставить знак равенства.
2. Задача феноменологической редукции — освободить сознание от сциентизма и перейти к тому, что сам Гуссерль назвал «новым мышлением». Задача экзистециальной диалектики — освобождение человека от рабства у объективаций. Сходство здесь обнаруживается в попытке обоих мыслителей вернуть человека в стихию духа (причем дух понимается не в спиритуалистической смысле, а скорее как исходное единство, задающее существование). Отличает рассматриваемые концепции то, к т о в конечном итоге обращается к этому нерасчлененному единству. Бердяев. как известно, персоналист, для него сознание — это всегда сознание личное, и его освобождение — это свободное предстояние свободных личностей перед лицом «экзистенциального центра». Для Гуссерля же сознание трансцендентального субъекта совершенно не персоналистично, мышление не носит индивидуальной окраски: это именно безличный «трансцендентальный субъект». Личное начало, таким образом, отождествляется им с эмпирическим измерением, тогда как для Бердяева чем меньше эмпирического, тем, строго говоря, больше именно личного (как собранного в себе).
3. Далее рассмотрим феноменологическую редукцию и экзистенциальную диалектику как методы познания (а не только как своеобразную онтологию сознания, как мы это делали только что). Сходство здесь обнаруживается прежде всего в том, что и тот и другой мыслитель настаивают, что они не объясняют, а описывают некоторую реальность. При этом сам метод в обоих случаях представляет собой сумму процедур, которые сами по себе еще не гарантируют никакого результата — с человеком должно произойти некое «событие», которое «обратит» его к занятиям философией и, соответственно, побудит заниматься редукцией либо диалектикой.
Воспроизведем коротко схему данных методов, чтобы проследить имеющие место различия. Феноменологическая редукция, как известно, предполагает:
- «эпохэ», т.е. воздержание от суждений о реальном существовании мира. Мир как бы заключается в скобки. Что же остается? Сознание мира, акт, сходный с декартовым соgito.
- Затем редукции подвергается следующий слой сознания — все, что определяется как принадлежность к какой-либо традиции, социальному страту и прочее. Все это должно быть исключено как следующий — психологический — слой эмпирического сознания. Только после этого можно переходить к «чистому сознанию».
- При переходе к «чистому сознанию» мы получаем собственно феномены как явления, совпадающие с сущностью, в которых выделяется предметное содержание (ноэма) и сам познавательный акт (ноэза). В результате смысл предмета, «затемненный мнениями, словами и оценками», проясняется как набор актов чистого сознания. При этом в поле рассмотрения возвращается все то, что было исключено из него раньше, но уже в своей «чистой сущности». Такое возвращение осуществляется через идеацию — непосредственное усмотрение идентичной сущности языковых выражений.
Каков же путь экзистенциальной диалектики? Она требует:
- перехода от терминов и понятий философского языка к словам языка естественного (в их символическом значении);
- устанавливает принципиальную парадоксальность всякого слова как единства трансцендентного смысла с его объективированной (смысловой же) оболочкой;
- далее необходимо описать выявленный символ как некоторое апофатическое указание на «горячее ядро» личной экзистенции;
- в результате необходимо вернуться к исходному понятию, с которого сняты несколько слоев объективации.
Итак, мы можем видеть, что по основным параметрам Гуссерль и Бердяев идут в параллели: для обоих философов суть метода состоит в «снятии слоев», «очищении» исходной данности смыслообразующего единства. Общим также является внимание к языку как «месту» (если можно так выразиться) фиксации исходного нерасчлененного единства смысла; а также указание на творческую природу процесса понимания, который требует от человека некоторых технологически неразложимых внутренних усилий.
Бросается в глаза различие данных методов, связанное с различием в понимании личности (и, соответственно, личного или безличного характера мышления); а так же разница в понимании «единицы» анализа: для Гуссерля это все-таки понятие в том виде, в котором оно функционирует в философском рассуждении; для Бердяева — слово естественного языка, которое надо как раз освободить от терминологического употребления. Отличает мыслителей и акцент на различных полюсах той духовной реальности, которую они описывают. Гуссерль, как «чистый» философ, к тому же принадлежащий к немецкой школе, принципиально отказывается рассуждать о границе сознания: то, что «стенки» тоннеля рождают акты сознания, принимается как факт; вопрос «почему» здесь запрещен по определению (что, разумеется, не означает, что он считает трансценденцию несуществующей). Бердяев же — представитель так называемой религиозной философии, и для него задачей как раз является описание границы сознания как «другого измерения», уходящего в глубину трансценденции. Поэтому описание трансценденции, при полном осознании метафоричности такого описания, видится им как закономерно воспроизводящийся парадокс, от которого нельзя просто отмахнуться.
Следовательно, можно сказать, что в начале ХХ века одним из вопросов, занимавших самосознание человечества, был вопрос о выработке метода, который позволил бы перейти к пониманию сознания как некоторой цельности; преодолеть его разорванность, связанную с «естественной» (=эмпирической) установкой, связанной с привычкой ориентироваться в мире природы, а не в мире свободы, построить такую гносеологию, которая бы совпадала с онтологией и отвечала бы на вопрос «что», а не на вопрос «о чем». Различные варианты разработки данной проблемы представлены в философии Э. Гуссерля и Н. Бердяева.
44вопрос.