Аграрный кризис 80-х гг., бедственное положение крестьян, трагические последствия неурожайных лет вынудили царское правительство в начале 90-х гг. к очередному пересмотру действовавшего законодательства о крестьянах. В 1893 г. Государственный совет предложил образовать для этой цели особую вневедомственную комиссию. Однако 27 ноября 1893 г. Александр III на основании доклада И. Н. Дурново распорядился поручить пересмотр крестьянского законодательства Министерству внутренних дел.[1] В июле 1894 г. оно разослало на заключение специально созванных под председательством губернатора губернских совещаний ряд вопросов, касавшихся «упорядочения крестьянского общественного и хозяйственного быта и управления».[2] В течение 1895 г. в Министерство внутренних дел поступали журналы этих совещаний. Однако там не спешили с разработкой нового законодательства.
И. Л. Горемыкин, сменивший в октябре 1895 г. на посту министра И. Н. Дурново, заявил о необходимости установить «известную постепенность в достижении намеченных Государственным советом задач по пересмотру действующих о крестьянах узаконений» и занялся «приведением в систему» материалов, доставленных из губерний, а также существовавшего законодательства. В результате к 1897 г. был издан «Свод заключений губернских совещаний по вопросам, относящимся к пересмотру законодательства о крестьянах»,[3] а также подробный перечень законов и высочайших постановлений, относящихся к устройству сельского состояния (1858-1896 гг.). Наконец, в 1898 г. был издан «Сборник постановлений, относившихся к гражданскому праву лиц сельского состояния».[4] Все эти издания Горемыкин рассматривал как подготовительные работы к составлению проекта нового положения о сельском состоянии. Независимо от этих подготовительных работ Министерство внутренних дел вынуждено было участвовать в рассмотрении «текущих» вопросов крестьянского законодательства, остававшихся нерешенными после реформы 1861 г. и либо отложенных, либо застрявших в разного рода комиссиях еще с 70-80-х гг. К числу настоятельно и давно требовавших своего разрешения принадлежали и переселенческое и паспортное [46] закнодательства, сковывавшие передвижение крестьянства в пределах губерний и переселение его в малозаселенные и окраинные районы империи.
|
|
Переселенческое дело к середине 90-х гг. приобрело особенную остроту в связи с усилившимся после голода 1891-1892 гг. самовольным движением за Урал крестьян из центральных губерний России и фактической потерей правительством контроля над этим процессом.[5] Задавленные нищетой крестьяне оставляли свои дома, предавались судьбе и отправлялись в полное риска путешествие, часто имея весьма смутное представление о том, что их ждет за Уралом.
До 1896 г. переселение сельских обывателей и мещан на казенные земли регулировалось на основании закона 13 июля 1889 г. После реформы 1861 г. правительство стремилось ограничить и затруднить переселенческое движение, опасаясь, что центральные губернии окажутся без рабочей силы, а поселение на казенных землях даст повод крестьянам надеяться на дополнительное наделение землей. Каждое ходатайство о переселении подлежало предварительному обсуждению местных губернских присутствий, а затем поступало на усмотрение Министерства внутренних дел, действовавшего по соглашению с Министерством земледелия и государственных имуществ. Но эти затруднения только способствовали самовольному переселению и хаосу, царившему в организации переселенческого дела. Многие крестьяне пускались в путь не дожидаясь, когда кончится бюрократическая волокита и они получат официальное разрешение. Переселенцы ехали в товарных вагонах. Они подолгу дожидались очереди перед посадкой в вагоны. Многие крестьяне добирались до места без всяких пособий при «убийственных условиях передвижения», иногда пешком, перевозя в тачках своих детей и имущество. Тем не менее число переселенцев росло. Крупными перевалочными пунктами для переселявшихся в Сибирь были Тюмень и Челябинск. Несмотря на неудачи и бедствия, среди крестьян центральной России распространялись наивные легенды «вроде того, что в Челябинске поезда с переселенцами встречают императрица Мария Федоровна и великий князь Михаил Николаевич с кашею».[6]
|
|
Начиная с 1894 г. правительство пыталось внести какие-то усовершенствования в организацию переселения. За счет ассигнований из фонда Сибирской железной дороги, начиная от Челябинска и Тюмени, нуждавшимся переселенцам была увеличена выдача путевых пособий, созданы новые врачебно-продовольственные пункты, образованы и командированы за Урал поземельно-устроительные и межевые партии с целью заготовки участков для переселенцев. 15 апреля 1896 г. Николай II утвердил мнение Государственного совета о предоставлении крестьянам, получившим разрешение на переселение, права посылать в Сибирь ходоков для осмотра земель и «зачисления их за однообщественниками на двухлетний срок». 7 декабря Комитет Сибирской железной дороги, ведавший [47] переселенческими делами, принял решение допускать ходоков даже от отдельных семей, причем выданное им «свидетельство» рассматривать как разрешение на переселение для всей семьи. В декабре 1896 г. было создано специальное Переселенческое управление при Министерстве внутренних дел.
|
|
Ввиду несомненной бесплодности «борьбы с самовольным переселением принудительными мерами» Министерство внутренних дел «признало нужным, с одной стороны, облегчить и ускорить возможность получения крестьянами надлежащих разрешений, а с другой - обставить законных переселенцев, по сравнению с самовольными, более льготными условиями».[7] Процедура выдачи разрешений на переселение в Сибирь была несколько упрощена, в частности, Министерству внутренних дел разрешалось предоставить это право на местах губернским и губернским по крестьянским делам присутствиям. Однако «водворение» на переселенческих участках самовольных переселенцев допускалось лишь при наличии «достаточного количества свободных душевых долей». Переселявшимся самовольно не предоставлялись льготы по отбыванию воинской повинности, они обязаны были погашать числившиеся за ними «по прежним обществам» недоимки.[8]
В решении Комитета Сибирской дороги от 27 апреля 1896 г. было обращено внимание на важность заселения таежных пространств в пределах Тобольской и Томской губерний и Иркутского генерал-губернаторства. В этих районах Сибири переселенцам предоставлялись особо льготные условия. Крестьянам разрешалось селиться здесь не только на специально отведенных для переселенцев участках, а «по собственному выбору». Они освобождались от воинской повинности на срок до четырех лет и от уплаты казенных податей в течение десяти лет. Селиться в тайге разрешалось также сибирским старожилам. Им позволялось «одновременно с вновь занятыми землями пользоваться их прежними наделами в течение трех, а в исключительных случаях, шести лет».[9]
20 января 1897 г. Министерство внутренних дел издало циркуляр, разъяснявший правительственную политику в отношении переселенцев. Губернаторам было разослано специальное справочное издание «Сибирь». 1 марта 1898 г. был введен льготный переселенческий тариф.
В результате проведенных правительством мер сократилась смертность среди переселенцев, упало число самовольно переселявшихся и возвращавшихся обратно переселенцев-неудачников. По данным Министерства внутренних дел в 1898 г. из 193 129 переселенцев (в том числе 50 193 ходоков) обратно возвратилось 14 645 душ, или 10.2%. В 1896 г. для губерний нечерноземной полосы самовольное переселение составляло 90%, в 1897 г. оно упало до 43%, а в 1898 г. до 11%.[10]
Помимо переселения в Сибирь Министерство внутренних дел наметило к 1898 г. целый ряд районов страны, в заселении которых правительство было заинтересовано. Это Южно-Уссурийский край, Кавказ, Тургайская область, район Пермь-Котласской железной дороги, Мурман. [48] Правительство, преследуя колонизационные цели, готово было способствовать переселенческому движению в эти окраинные районы страны. В то же время оно намерено было относиться «с крайней осторожностью» к «отводу участков» для переселенцев в пределах Европейской России (Самарская, Пермская, Вологодская губернии, а также Челябинский уезд Оренбургской губернии), «допуская устройство на них лишь безземельных или малоземельных крестьян», не имевших средств переселиться на окраины империи или приобрести земли через Крестьянский поземельный банк.
Для переселения в пределах Европейской России порядок, установленный законом 13 июля 1889 г., по существу сохранял свою силу. Вместе с тем правительство намерено было «противодействовать» неоправданному с его точки зрения переселению предоставлением через Крестьянский банк кредитов «стесненным в земельном отношении крестьянам» для приобретения участков «на родине или в ближайших губерниях». С этой целью в 1898 г. начальник Переселенческого управления был введен в состав Крестьянского банка и Соединенного присутствия советов Крестьянского и Дворянского банков.[11]
Итак, правительственная политика в переселенческом деле не подверглась коренному изменению в 90-е гг. Принятые правительством меры для облегчения переселения на окраины империи не решали и не могли решить переселенческую проблему в целом. Она находилась в прямой зависимости от общекрестьянского законодательства. Свободное передвижение крестьян было по-прежнему сковано паспортным уставом, общинной системой землевладения и круговой порукой.
Начало паспортному законодательству в России было положено петровским указом 30 октября 1719 г. Паспорта или пропускные письма были введены с чисто полицейской целью - для борьбы с лицами, уклонявшимися от рекрутских наборов и службы в регулярной армии. В 1724 г. Петр I установил подушный сбор на содержание армейских и гарнизонных полков. В связи с этим были опубликованы особые правила, запрещавшие крестьянам без специального разрешения отлучаться от места жительства далее 30 верст. Паспорт получил значение документа, контролировавшего передвижение лиц податного состояния. С введением в 1763 г. паспортного сбора он стал и одним из важных источников государственных доходов.
Многочисленные изменения, внесенные в паспортное законодательство на протяжении XVIII и первой половины XIX вв., никак не затронули его основ. Общее паспортное законодательство в том виде, как оно сложилось во второй половине XIX столетия, распространялось не на все население империи и не на все группы населения. Особое законодательство существовало для Сибири, Кавказского и Закавказского краев, Финляндии, губерний Царства Польского, Прибалтийских губерний, для еврейского населения, калмыков, цыган.
О необходимости пересмотра паспортного законодательства как препятствовавшего «общественной и частной предприимчивости», в правящих кругах заговорили в связи с подготовкой крестьянской реформы. [49] В апреле 1859 г. при Министерстве внутренних дел была образована особая паспортная комиссия. Однако она пришла к заключению о невозможности изменения паспортных правил при существовавших податной системе и рекрутской повинности.[12] После военной реформы 1874 г. и отмены подушной подати в 1883-1886 гг. вопрос о недостатках паспортного законодательства стал опять оживленно обсуждаться в правительственных кругах. Подготовивший и проводивший отмену подушной подати Бунге выступил решительным противником как круговой поруки, так и существовавшей паспортной системы, затруднявшей для крестьян отхожие промыслы. Еще в самом начале 80-х гг. Бунге относил подушную подать и «прикрепление рабочей силы к земле» к числу «главных препятствий для накопления капиталов в руках сельского населения».[13]
В феврале 1886 г. при Министерстве финансов под председательством директора Общей канцелярии министра Г. М. Раевского была образована Подготовительная паспортная комиссия. Разработанный ею проект нового закона о паспортах в августе 1886 г. был передан в Общую паспортную комиссию под председательством товарища министра финансов П. Н. Николаева.[14] Однако многолетнее законотворчество обеих комиссий оказалось безрезультатным. В связи с возникшими в комиссии Николаева разногласиями работа ее была прекращена в самом конце 80-х гг. В марте 1891 г. царь утвердил постановление Государственного совета, предлагавшее министру финансов совместно с министром внутренних дел «в возможно скорейшем времени» представить проект нового паспортного устава, а если это окажется невозможным, то «внести особо предложения о порядке выдачи и возобновления паспортов крестьянам».[15]
30 августа 1892 г. министром финансов стал С. Ю. Витте, взявший на себя совместно с министром внутренних дел И. Н. Дурново окончательную выработку проекта паспортного закона.
9 марта 1893 г. Витте и Дурново внесли в Государственный совет совместный проект паспортного закона, составленный по материалам обеих комиссий. Объявив существовавшую паспортную систему пережитком крепостничества, Витте и Дурново высказались за то, чтобы «распространить действие проектируемых паспортных правил на все сословия и классы», за исключением военных и духовенства. Министры утверждали, что с отменой подушной подати «само деление сословий на податное и неподатное утратило значение», а «последние реформы по финансовому ведомству» вообще имели целью «объединение всех классов населения в деле податном». По новому проекту и купцы наряду с гильдейскими свидетельствами, дававшими им определенные сословные права и преимущества, должны были также получить долгосрочный паспорт. В случае же перехода их в сословие крестьян или мещан в паспорте должна была быть сделана соответствующая отметка. В то же время Витте и Дурново поддержали предложение Подготовительной комиссии [50] о выдаче «лицам привилегированных классов» долгосрочных паспортных книжек сроком на 10 лет, а «лицам прочих состояний» не более чем на 5 лет.[16]
Несмотря на «антикрепостнические» заявления министров их совместный проект отнюдь не носил радикального характера, что было, между прочим, подмечено в отзыве о нем министра юстиции Н. А. Манасеина. Оценивая предложения Витте и Дурново, Манасеин писал, что после замены «действующего устава о паспортах» «новыми правилами» «общие начала нашей паспортной системы едва ли подвергнутся коренному изменению: сохранится разделение сословий на свободные и несвободные в выборе занятий и места пребывания, а отлучки большинства трудящегося населения будут, по-прежнему, поставлены в условия, могущие подать повод к различного рода злоупотреблениям как со стороны обществ и надлежащих властей, так и со стороны тех, от которых лица, нуждающиеся в отлучке, зависят по семейному и имущественному положению». «... Пока будут сохранены в силе общие начала, на которых основывается действующая паспортная система, - рассуждал Манасеин, - те или другие частные улучшения в паспортном законодательстве, как бы они ни были значительны сами по себе, едва ли не останутся паллиативными мерами, неспособными оказать существенное влияние на улучшение экономического благосостояния населения».[17]
Витте и Дурново попытались представить свой проект как все-таки значительно облегчающий крестьянскому населению возможности свободного передвижения, но вместе с тем вынуждены были признать, что предусмотренная новыми правилами зависимость членов семьи при получении паспорта от домохозяина «является лишь логическим последствием, необходимым звеном в том ряде законодательных мер последнего времени, в которых - особенно в положении о земских участковых начальниках и в правилах о порядке разрешения семейных разделов - выразилась осознанная правительством необходимость в особом попечении относительно экономического и нравственного преуспеяния крестьянской семьи».[18] Это заявление свидетельствовало о том, что Витте и Дурново в полной мере отдавали себе отчет в том, что подготовленный проект находится в соответствии с общим направлением правительственной политики в крестьянском вопросе, предусматривавшим укрепление общинного землевладения.
С 19 февраля по 19 марта 1894 г. совместный проект министров обсуждался на нескольких заседаниях Соединенных департаментов Законов, Государственной экономии, Гражданских и духовных дел Государственного совета.[19] В результате этого обсуждения предложения Витте и Дурново подверглись изменениям. Государственный совет был настроен [51] действовать в духе еще более умеренных преобразований. Он не собирался ни отменять податное значение паспорта, ни посягать на круговую поруку и считал нужным лишь точно определить законом: в каких случаях общества имели право своим членам запрещать отлучку.
Новые паспортные правила вводились с 1 января 1895 г. во всей империи, за исключением Царства Польского. Они не распространялись на лиц, состоявших на действительной военной и морской службе, лиц войскового сословия казачьих войск, жителей Финляндии, инородцев, лиц римско-католического духовенства и ряд категорий неполноправного населения.
Появление нового паспортного законодательства не изменило положения еврейского населения.
Вновь выдававшиеся паспортные документы под общим наименованием «видов на жительство», должны были служить «для всех состояний удостоверением их личности», а для лиц, передвижение которых зависело от разрешения обществ и учреждений, еще и удостоверением «права на отлучку».[20]
В основе паспортной реформы лежало разделение населения империи на две части: привилегированную и податную. Дворяне, чиновники, почетные граждане, купцы и разночинцы не были ограничены в выборе постоянного места жительства. В ином положении находились мещане, ремесленники и крестьяне, приписанные к своим обществам.
Любое лицо в месте своего постоянного жительства не обязано было иметь паспорт, если только речь не шла о городах и районах, находившихся на особом положении.
Для дворян, чиновников, духовенства, почетных граждан, купцов и разночинцев вводились не десятилетние, как предлагали министры финансов и внутренних дел, а бессрочные паспортные книжки.[21]
Для мещан, ремесленников и «сельских обывателей» видами на жительство могли служить: паспортные книжки, паспорта и бесплатные билеты на отлучку. Податной части населения паспортные книжки выдавались на пять лет, паспорта - на один год, полгода и три месяца, бесплатные билеты на отлучку, как правило, на срок до одного года. При получении бессрочной паспортной книжки ее владелец платил 50 копеек, срочной - 25, кроме того, взимался годовой сбор в размере рубля. Годовые паспорта стоили рубль, полугодовые 50 и трехмесячные 15 копеек.[22]
Основные нововведения, которые должны были по мнению Государственного совета облегчить свободу передвижения мещан, крестьян и ремесленников, сводились к следующему. По старому законодательству существовали полугодовые, годовые, двухгодовые и трехгодовые паспорта. Теперь пятилетняя паспортная книжка давала возможность ее владельцу в течение более длительного срока находиться вне места своего постоянного жительства, не занимаясь хлопотами о возобновлении документа. [52] По новому законодательству паспортные книжки выдавались и тем мещанам, крестьянам и ремесленникам, за которыми числились недоимки по общественным сборам, но только с согласия общества.[23] При выдаче паспортных книжек в них отмечался размер годовых сборов, причитавшихся по последней раскладке с лица, получившего документ. Владелец паспортной книжки обязан был не позднее 31 декабря уплатить указанную в книжке сумму годового сбора. В противном случае полиция имела право отобрать паспортную книжку.
По приговорам местных обществ, утвержденным вышестоящей администрацией, паспортные книжки, выданные крестьянам, мещанам или ремесленникам, могли быть отобраны «а) в случае оставления без призрения членов семьи или воспитателей, нуждающихся в средствах к жизни и не могущих сыскать себе пропитание личным трудом; б) по требованию домохозяина, ко двору которого отлучившийся крестьянин принадлежит, и в) в случае избрания крестьян на одну из (общественных, например, волостного старшины или сельского старосты, - Б. А.) должностей», предусмотренных ст. 112 Общего положения о крестьянах.[24] Государственный совет не мог не признать, что строгое, таким образом, определенне новым законом прав общества в отношении отдельных его членов «не вполне» соответствовало главной цели законодательства «предоставить населению возможно большие облегчения при отлучках по паспортным видам». В то же время Государственный совет рассматривал это определение как необходимое восполнение «существенного пробела» в законодательстве.[25]
В поступившем на обсуждение в Государственный совет проекте предусматривалось разрешать передвижение крестьян без паспорта в уезде или за его пределами, но не далее пятидесяти верст от места жительства и на срок не более 14 дней. Государственный совет принял [53] решение «расширить срок льготных отлучек до 6 месяцев».[26] Отлучки «без вида» и без ограничения срока отныне разрешались при найме на сельскохозяйственные работы в своем уезде и в смежных с ним волостях. Витте и Дурново выступили в Государственном совете против распространения этой льготы на лиц, принимавшихся на фабрики и заводы. По действовавшему законодательству заводские и фабричные управления обязаны были требовать предъявления паспортов только от рабочих, живших на расстоянии более 30 верст от предприятий. Это правило, по заявлению министров, не всегда точно выполнявшееся, стало «недостаточным для потребностей полицейского надзора за фабричными и заводскими рабочими». Витте и Дурново настаивали на том, чтобы все, поступавшие на фабрики и заводы как «в пределах льготного в паспортном отношении района, так и в месте постоянного жительства», непременно имели паспорта.[27] Разумеется, эта мера была принята Государственным советом, который счел, однако, достаточным «ограничиться применением ее собственно к местам, отличающимся значительным развитием фабрично-заводской промышленности».[28]
В истории подготовки и выработки новых паспортных правил в полной мере отразился кризис правительственной политики 80-90-х гг.
Правительство Александра III взяло курс на укрепление общины, и круговая порука оказалась в самом фокусе полемики, развернувшейся вокруг проекта паспортной реформы. Новые паспортные правила, вводившиеся ради предоставления крестьянству возможности более свободного передвижения, должны были, казалось, подорвать принцип круговой поруки, однако на деле устав 1894 г. закрепил и права общества по отношению к недоимщикам и права домохозяина по отношению к членам семьи.[29] Передвижение крестьян было несколько облегчено. Недоимщик мог получить паспорт на срок до одного года и независимо от согласия общества, лица, уплатившие необходимые сборы, имели возможность для более свободного передвижения, чем прежде. Однако паспорт сохранил и фискальное и податное значение. Паспорт утратил фискальное значение с изданием закона 7 апреля 1897 г. об отмене сборов, взимавшихся в казну с видов на жительство. Готовившаяся в течение столь длительного периода реформа не решила основной, стоявшей перед ней задачи, не обеспечила условий для свободного передвижения крестьянского населения.
Обсуждение нового паспортного законодательства лишь вынесло на поверхность противоречие во взглядах представителей правящих кругов России на общину вообще и на круговую поруку в частности. Поэтому [54] давно назревший вопрос о ее отмене продолжал оставаться объектом полемики и после выработки нового паспортного устава.
Точка зрения Министерства внутренних дел строго соответствовала официальной правительственной политике укрепления общины. Это нашло свое отражение в заявлении товарища министра внутренних дел В. К. Плеве, сделанном им в качестве председателя Особой комиссии по продовольствию, образованной в феврале 1893 г. Плеве назвал круговую поруку «надежнейшим средством изыскания всех недоимок». По-видимому, эту точку зрения разделял и сам министр Дурново, считавший возможным отмену круговой поруки только «по сборам и недоимкам ссуд в губернские и имперский продовольственные капиталы».[30]
В конце 80-х - начале 90-х гг. правительство провело ряд законодательных мер, направленных на укрепление общины. Так, в 1886 г. был принят закон, ограничивавший право семейных разделов у крестьян-общинников, в 1889 г. введен институт земских начальников, усиливший контроль дворянства над органами крестьянского местного самоуправления. В 80-е гг. в правительственных кругах раздавались голоса за отмену 165 статьи положения 19 февраля 1861 г., допускавшей выход крестьян из общины или с согласия «мира» или при досрочном погашении выкупного долга.
В результате длившихся почти десять лет по этому поводу споров было принято два закона, укреплявших общинную систему землевладения. Первый - 8 июля 1893 г. - об ограничении права земельных переделов. Он устанавливал наименьший срок для переделов в 12 лет и непременный контроль над переделами земских начальников. Второй - 14 декабря 1893 г. о запрещении выхода из общины без согласия «мира» даже при досрочном погашении выкупного долга, а также о запрещении продажи, передачи в дар или залога земельных наделов.[31]
При подготовке этих законопроектов окончательно выявились противоречия в правящих кругах России по отношению к общине. Сторонники сохранения и консервации общинных отношений видели в этом средство спасти русское крестьянство от пролетаризации, а Россию от социальной революции.
Эта точка зрения была прежде всего обоснована в сочинениях Победоносцева, который оправдывал необходимость существования общины преобладанием «первобытной» формы «земледельческого хозяйства в России», нищетой и отсталостью крестьянского населения, заинтересованного, прежде всего, в том, чтобы «добыть хлеб насущный». «В таком состоянии, - утверждал Победоносцев, - только общинное хозяйство может обеспечить крестьянина от нищеты и бездомовности, или в самой нищете, составляющей обыкновенное у нас явление - отдалить опасность голодной смерти». «...Не настало еще время прямо или косвенно способствовать разложению общинного землевладения, а надлежит напротив до времени оберегать его. Время его придет само собой, с естественным развитием производительных сил и с изменением хозяйственных условий».[32] [55] Противники общины считали процесс ее разложения неизбежным и видели путь к спасению от пролетаризации крестьянства в создании устойчивых мелких индивидуальных хозяйств.
Противоположные точки зрения на общину были высказаны еще в начале 1893 г. при обсуждении в Государственном совете проекта закона об ограничении 12-летним сроком земельных переделов. В отзывах на законопроект выступили против общинного землевладения председатель Комитета министров Н. X. Бунге и министр императорского двора и уделов И. И. Воронцов-Дашков.
Бунге доказывал, что интересам охранительной политики отвечает не укрепление общины, а «создание сословия крестьян-собственников», менее склонных к социализму. В подтверждение этого он ссылался на авторитеты западноевропейских экономистов и на пример Франции, где «земледельцы наиболее чужды социализму вообще и революционному в особенности».[33]
Бунге ставил под сомнение и хозяйственное значение общины. «Такие факты, - писал он, - как бывший голод (последствия которого еще не изгладились), как необходимость в тех или других губерниях ежегодно кормить народ на счет государства, как обнищание масс и стремление к переселению, заставляют признать, что переход от общинного землевладения к подворному становится более и более настоятельным». Бунге критиковал утверждение министра внутренних дел о том, что общинное владение «как землевладение общественное» имеет «все преимущества крупной поземельной собственности перед мелкой особенно с точки зрения большей устойчивости в области менового и кредитного оборота».[34]
Воронцов-Дашков утверждал, что с отменой крепостного права патриархальность общинного строя оказалась подорванной, а крестьяне, избавившись от «крепостной зависимости казны, удела, помещика», обрели еще худший вид «крепостной зависимости общины». Воронцов-Дашков развивал мысль о том, что общинное землевладение сложилось не как разумный хозяйственный организм, а потому, что крестьян для удобства селили обществами, что общине сопутствует оскудение земли, переделы, чересполосица, уничтожение лесов. Он доказывал, что с каждым годом в деревне растет процент безлошадных крестьян-пролетариев. «Пролетариат при этих условиях неизмеримо хуже западноевропейского, - писал Воронцов-Дашков, - там пролетарий, по крайней мере свободен, а у нас он связан с бездоходным, по дорогостоящим наделом, часто только с именем надела».[35]
Воронцов-Дашков призывал к упразднению общины и круговой поруки, введению подворного землевладения с установлением земельного минимума для «неделимых, непродаваемых, незакладываемых» участков [56] и организации переселения крестьян на новые земли. С этих позиций он высказался и за 12-летний запрет переделов.[36]
Взгляды на общину Воронцова-Дашкова и Бунге встретили на этот раз возражения не столько со стороны Министерства внутренних дел, традиционно отстаивавшего общину, сколько со стороны министра финансов Витте, представившего пространную записку в защиту общинного землевладения, обильно нашпигованную разного рода данными и ссылками на авторитеты. В записке приводились высказывания ученых и политических деятелей от Бисмарка, заявлявшего, что «вся сила России в общинном землевладении», до К. Д. Кавелина, видевшего в общине «страховое учреждение от безземелья и бездомности».
Сам Витте называл общину «плотом» против социализма, а русское крестьянство «консервативной силой» и «главной опорой порядка».[37]
Если Бунге приводил французскую систему земледелия как пример достойный подражания, то Витте доказывал, что опыт французской истории должен служить серьезным предостережением для России. «Во время первой французской революции, - писал Витте, - была провозглашена и осуществлена мысль - осчастливить народ единственной панацеей, мелкой участковой собственностью. Для осуществления этой идеи было пролито много крови и учинено много горя и несчастья, но прошло столетие и перед западно-европейскими государствами новое грозное явление - пролетариат, обезземеление и обездоленность народных масс. Кровь была пролита напрасно, и этот кровавый урок истории не должен быть забываем. Следование в области земельной политики началам „экономической свободы" породит в России „свободу нищенства"».[38] Витте выступал против выхода крестьян из общины без согласия мира и путем досрочного выкупа. В связи с подготовкой закона 14 декабря 1893 г. Витте писал, что «сельская община представляет собой наиболее яркое, живое и типичное выражение массовых способностей, массового творчества в среде внутренних, бытовых отношений крестьянского мира». «Такое учреждение русской крестьянской жизни, - урезонивал Витте противников общинного землевладения, - заслуживает самого осторожного к нему отношения, здесь есть нечто бытовое, стихийное и никакими искусственными построениями и теориями нельзя опровергнуть того, что с полной очевидностью явствует из каждой страницы русской истории, что наконец всенародно чувствуется».[39]
Таким образом, заявляя себя сторонником отмены круговой поруки и проведения паспортной реформы: мер, подтачивавших систему общинного землевладения, Витте в то же время оставался на позициях самого правоверного защитника общины и активно участвовал в проведении законодательных актов, способствовавших ее укреплению. Чем объяснить эту двойственность в поведении Витте? Быть может, какие-то определенные соображения момента побудили его с таким пафосом отстаивать общину? [57] Или в своих взглядах на общину Витте все еще отдавал дань постепенно улетучивавшейся из его сознания идеологии Каткова - Победоносцева? Во всяком случае, как подметил И. В. Чернышев, признаки отказа Витте от этих взглядов на общину можно видеть только в его объяснительной записке к росписи доходов и расходов на 1897 г. В ней Витте выделил «особую группу зажиточных крестьян» как силу, способную преодолеть «неблагоприятные условия сельской жизни» и подчеркивал неизбежность того, что она будет идти по пути капиталистического развития.[40]
Перелом во взглядах Витте на общину не был связан с его отношением к круговой поруке. За отмену ее Витте высказался сразу же после вступления на пост министра финансов.[41] В 1893 г. для этой цели было образовано Особое совещание под председательством А. А. Рихтера, занявшееся обработкой материалов об общине и круговой поруке, присланных податными инспекторами 50 губерний.
В конце 1896 г. министерства финансов и внутренних дел начали готовить совместный законопроект об отмене круговой поруки. Это отнюдь не означало единомыслие в двух важнейших министерствах империи по вопросам аграрной политики. В эти же годы она становится объектом постоянной полемики между Плеве (независимо от занимавшихся им постов) и Витте. В 1897 г. они главные оппоненты в Особом совещании о нуждах дворянского сословия.[42] В 1898 г. Плеве при поддержке Победоносцева и Дурново сорвал в Комитете министров предпринятую Витте попытку «пересмотра аграрного курса правительства».[43]
Подготовка проекта об отмене круговой поруки была завершена только к весне 1899 г. Полярные взгляды на круговую поруку в министерствах финансов и внутренних дел сказались на характере подготовленной реформы. Они нашли свое отражение и в законе 23 июня 1899 г. о порядке взыскания окладных сборов, когда была признана возможной лишь частичная отмена круговой поруки для крестьян в мелких селениях с числом ревизских душ до 60, а также для подворных владельцев. До этого податной надзор в деревне осуществлялся в основном земскими начальниками или уездными по крестьянским делам управлениями. Теперь по настоянию Витте были созданы уездные податные управления и усилено влияние податной инспекции. Однако за земскими начальниками оставалось право контроля над своевременным взысканием окладных сборов.[44] Вместе с тем закон 23 июня 1899 г. предопределил судьбу круговой поруки: в Министерстве финансов начали готовить проект окончательной ее отмены. Работа над ним была завершена к концу 1901 г., и он был представлен за подписями С. Ю. Витте и директора Департамента окладных сборов Н. Н. Кутлера. Витте назвал круговую поруку «безжизненным» институтом, мешавшим развитию «личной инициативы [58] и предприимчивости», стремлению «наиболее развитых и энергичных крестьян улучшить свое положение».[45]
17 ноября 1901 г. Витте отправил проект на заключение в Министерство внутренних дел и Министерство земледелия и государственных имуществ. Со стороны А. С. Ермолова проект встретил безоговорочную поддержку. Министр земледелия и государственных имуществ также рассматривал круговую ответственность крестьян как «наиболее серьезный тормоз на пути их экономического процветания и развития» и как «фискальный институт», не связанный органически с общиной, - «хозяйственным союзом сельских обывателей».[46]