Перрин стоял один под яркими лучами солнца близ фургонов Туата'ан. В боку его не было стрелы, и он не ощущал боли. Между фургонами были сложены сучья для костров, над которыми на треногах висели железные котелки, на веревках сушилось белье, но ни людей, ни лошадей не было видно. Вместо обычного кафтана и рубахи на нем была длинная кожаная безрукавка, какие носят кузнецы. Перрин осознавал, что это сон. Он знал, что в волчьем сне все представляется прочным и реальным, от высокой травы под ногами и ворошившего волосы западного ветерка до разбросанных поодаль ясеней и тсуг. Так оно и было, правда, фургоны Лудильщиков выглядели какими-то нереальными. Казалось, они в любой миг могут задрожать и растаять. Наверное, это оттого, что Туата'ан никогда не задерживаются подолгу на одном месте. Никакая почва не может их удержать.
Интересно, подумал Перрин, долго ли эта почва удержит его самого. Он положил руку на топор — и удивленно опустил глаза. В петле на поясе висел не топор, а тяжелый кузнечный молот. Перрин нахмурился. Когда-то он предпочитал именно молот, но это время миновало. Ныне он выбрал для себя топор. Навершие молота превратилось в отточенный полумесяц с отходящим от него большим шипом, но тут же вновь обернулось увесистым стальным цилиндром. Миг — и снова появился топор, затем опять молот… Наконец превращения закончились. На поясе у Перрина теперь висел топор, и он смог перевести дух. Раньше такого не случалось. Прежде, находясь здесь, он мог легко превращать одни вещи — во всяком случае свои — в другие.
Мне нужен топор, твердо сказал себе юноша.
Оглядевшись по сторонам, он приметил фермерский дом. На ячменном поле, окруженном шероховатой каменной оградой, пасся олень. Присутствия волков не ощущалось, и Перрин не стал призывать Прыгуна. Волк может услышать или не услышать, прийти или не прийти, но кто поручится, что где-то поблизости не затаился Губитель?
Неожиданно у него на поясе появился увесистый, ощетинившийся стрелами колчан, уравновешивавший топор, а в руке — крепкий длинный лук. Левое предплечье прикрывал толстый кожаный наруч. Вокруг ничто не двигалось, кроме, конечно, того оленя.
— Вряд ли я скоро проснусь, — пробормотал Перрин себе под нос. Что бы там Фэйли ни подмешала в воду, облапошила она его ловко. Он увидел всю эту картину, словно наблюдал ее через плечо девушки. — Влила свое зелье мне в рот, ровно младенцу, — прорычал он. Ох уж эти женщины!
Он сделал шаг — земля вокруг расплылась — и ступил на фермерский двор. Из-под ног с кудахтаньем выскочили две или три курицы, похоже, уже успевшие одичать. Сложенный из камней овечий загон был пуст, а оба крытых соломой амбара заперты. На окнах висели занавески, но, несмотря на это, двухэтажный дом выглядел необитаемым. Если все это правдивое отражение реального мира — а в волчьем сне обычно так и бывало, — люди уже не один день как покинули ферму. Фэйли была права: его предостережение достигло и тех краев, где он сам не побывал.
— Фэйли, — пробормотал Перрин, покачивая головой. — Надо же, она дочка лорда. И не просто лорда. Трижды лорда, полководца и дядюшки самой королевы. О Свет, выходит, она доводится королеве кузиной! — И полюбила простого кузнеца. Женщины — удивительные создания.
Решив проверить, насколько далеко распространился его призыв, он зигзагами, делая шаги в милю и больше длиной, преодолел половину расстояния до Дивен Райд. Большая часть ферм, которые он видел, имела такой же заброшенный вид. Только одна из пяти выглядела обитаемой — двери и окна были открыты, на веревках сушилось белье, а у порога валялись куклы, обручи и резные деревянные лошадки. При виде игрушек сердце Перрина сжалось. Пусть хозяева не желают слушать его предостережений, но ведь в округе полно сожженных ферм. Закопченные трубы уставились в небо, как окоченевшие пальцы мертвецов. Неужто одного этого недостаточно?
Он поднял куклу с улыбающимся стеклянным личиком, одетую в расшитое цветочками платьице — какая-то женщина любовно вышила их для дочурки, — и удивленно заморгал. Кукла по-прежнему лежала на крыльце, откуда он ее только что взял. Когда Перрин потянулся за ней, та, что была в руке, растаяла и пропала. Странно. Но тут в небе промелькнули темные тени, и он забыл о своем удивлении. Вороны. Стая воронов, десятка два или три, летела в сторону Западного Леса. К Горам Тумана, туда, где он впервые увидел Губителя. Он следил за воронами, пока они не превратились в темные точки и не исчезли, а потом двинулся следом.
Длинные шаги уносили его на пять миль каждый, все вокруг расплывалось, обретая четкие очертания лишь в краткий миг между шагами. Густой, скалистый Западный Лес, поросшие кустарником Песчаные Холмы и, наконец, заснеженные горы с поросшми елями, соснами и болотным миртом склонами — теми самыми, где он в первый раз увидел того, кого Прыгун назвал губителем.
Перед ним находились Путевые Врата. Запертые — лист Авендесоры красовался среди множества других листьев и виноградных лоз, вырезанных в камне. То здесь, то там росли сухие, приземистые деревца — почва на месте гибели Манетерена была бедной и каменистой. Внизу, на гладкой поверхности вод Манетерендрелле, играли солнечные блики. Легкий ветерок донес из долины запах оленей, кроликов и лисиц. Но нигде не было ни малейшего движения.
Он уже собирался уйти, но неожиданно замер. Лист Авендесоры. Один лист! Но ведь Лойал запер Врата, поместив на эту сторону оба листа. Перрин обернулся, и мурашки пробежали по его коже. Путевые Врата открылись — две створки ожившей зелени будто шевельнулись под ветром, и он увидел собственное отражение на тусклой зеркальной поверхности.
Как же так? — изумился Перрин. Ведь Лойал запер эту проклятую штуковину.
Не осознавая, что делает, Перрин двинулся вперед и оказался у самых Путевых Врат. Трилистника среди причудливой резьбы с внутренней стороны не было Странно было думать, что в реальном мире в этот самый момент кто-то или что-то проходит Врата, возможно, в том самом месте, где он стоит. Коснувшись тусклой поверхности, юноша хмыкнул. Рука скользнула по ней все равно что по гладкому зеркалу. Краешком глаза Перрин приметил, что лист Авендесоры неожиданно появился на своем месте с внутренней стороны, и отпрянул назад. Он успел вовремя — Путевые Врата закрывались. Кто-то зашел или вышел из них. Перрину даже думать не хотелось о том, что в Двуречье, возможно, только что добавилось троллоков и Исчезающих.
Врата закрылись, створки столкнулись, превратившись в резную каменную стену.
Неожиданно почувствовав, что за ним следят, — это ощущение возникло само собой, неизвестно откуда, — Перрин прыгнул. Все вокруг расплылось, и он едва успел увидеть, что там, где он только что стоял, промелькнуло нечто черное. Приземлившись на дальнем склоне, Перрин, не задумываясь, прыгнул снова, из Манетеренской Долины в густой ельник, и снова, и снова. Он мчался, пытаясь на бегу восстановить в памяти то, что случилось у Врат. С какой стороны летела стрела, под каким углом… Стало быть, стрелявший находился…
Последним прыжком Перрин вернулся на склон долины над погребенным Манетереном и припал к земле среди кривых сосенок, держа наготове лук. Та стрела была пущена снизу, из-за валунов и корявых деревьев. Губитель таился где-то внизу. Он должен быть внизу…
Не размышляя, Перрин отпрянул — горы расплылись серыми, бурыми и зелеными пятнами.
— Опять! — прорычал Перрин. Он едва не повторил свою ошибку. Опять, как и тогда, в Мокром Лесу, решил, что враг будет дожидаться там, где ему, Перрину, угодно.
На этот раз он мчался изо всех сил, надеясь, что противник не успел его заметить. Всего тремя молниеносными прыжками одолев расстояние до Песчаных Холмов, Перрин сделал широкий круг и вернулся на тот же склон, но выше, туда, где воздух был разреженным и холодным, а немногочисленные деревца, похожие скорее на кусты, росли шагах в пятидесяти одно от другого. Выше того места, откуда вылетела стрела и где мог таиться в засаде невидимый враг. И там, в сотне шагов ниже по склону, Перрин увидел того, кого искал. Высокий темноволосый человек в темном кафтане припал к земле рядом с гранитным валуном величиной со стол. Держа в руках наполовину натянутый лук, он терпеливо изучал склон. Впервые Перрину удалось рассмотреть врага как следует — для волчьих глаз сто шагов не расстояние. Губитель был в темном, с высоким воротом кафтане, какие носят жители Порубежья, а лицом удивительно напоминал Лана — словно родной брат. Но Перрин знал, что у Стража нет братьев, да и вообще никаких родичей. Выходит, этот Губитель из Порубежья. Может, он шайнарец? Хотя нет, те обычно обривают голову, оставляя лишь прядь на макушке, а у этого волосы длинные, перехваченные кожаным ремешком, как у Лана. Но он не мог быть Малкири. Никого из Малкири не осталось в живых — никого, кроме Лана. Впрочем, откуда бы ни был Губитель родом, Перрин не испытывал угрызений совести, целясь ему в спину. Этот человек сам пытался убить Перрина из засады и едва не преуспел.
То ли Перрин слишком долго целился, то ли враг почувствовал на себе его холодный взгляд, но неожиданно Губитель метнулся в сторону, расплылся в пятно и исчез на востоке.
Выругавшись, Перрин бросился вдогонку. Три шага — и он у Песчаных Холмов, еще один — в Западном Лесу. Губитель затерялся среди дубов, миртов и густого подлеска. Перрин замер и прислушался. Тишина. Смолкли даже белки и птички. Он потянул носом — в воздухе висел запах недавно прошедшего оленьего стада и другой, едва ощутимый, — напоминающий человеческий, но слишком холодный, бесчувственный и неуловимо знакомый. Губитель был рядом. Но в лесу тихо, не было даже ветерка, который подсказал бы, откуда этот запах исходит.
— Ловко ты придумал, Златоокий, запереть Путевые Врата.
Перрин напряг слух. Невозможно было понять, из какого уголка чащобы доносится этот голос. Нигде даже лист не шелохнулся.
— Если бы ты знал, сколько Отродий Тени погибло, пытаясь вырваться из Путей, тебя бы это порадовало. Мачин Шин пировал у этих ворот. Ловко придумал, да не очень. Сам видел, Врата-то снова открыты.
Кажется, голос доносился справа. Перрин бесшумно, как на охоте, заскользил между деревьями.
— Поначалу троллоков здесь было всего несколько сотен, Златоокий. Их вполне хватало, чтобы держать в напряжении этих глупцов в белых плащах и чтобы карать смертью всех отступников. — В голосе Губителя послышался гнев. — Поглоти меня Тень, если тот человек не столь же везуч, что и Белая Башня. — Неожиданно он издал смешок:
— Но ты, Златоокий, явился так неожиданно и так кстати. Кое-кто мечтает увидеть твою голову насаженной на пику. Твое драгоценное Двуречье прочешут от края до края, но тебя рано или поздно выкорчуют с корнем. Что ты на это скажешь, Златоокий?
Перрин замер возле толстого, узловатого ствола дуба и, холодея, всматривался в лес. Почему этот человек так разоткровенничался? Почему вообще заговорил? Да он просто подманивает меня!
В лесу по-прежнему не было никакого движения.
Губитель хочет, чтобы я подошел поближе, чтобы угодил в западню, это ясно. А я хочу добраться до него и вцепиться ему в глотку. Но если погибнуть суждено мне, я не проснусь и никто не узнает, что Путевые Врата открыты и через них сотнями, а то и тысячами проникают троллоки. Нет, я не стану играть в игру, которую навязывает мне Губитель. Решив покинуть волчий сон, Перрин, невесело усмехнувшись, велел себе проснуться, и…
…Фэйли обнимала его за шею и покусывала бородку маленькими белыми зубками, а возле походных костров наигрывали какую-то зажигательную мелодию скрипки Лудильщиков. Порошок Илы! Я не могу проснуться!
Ощущение, что все происходит во сне, исчезло. Перрин со смехом заключил Фэйли в объятия и понес к теням, где трава была так мягка.
* * *
Пробуждение было медленным и мучительным. Вместе с сознанием возвращалась тупая боль в боку. Из маленьких окошек струился свет. Яркий свет. Утро. Перрин попытался сесть и со стоном откинулся назад.
Фэйли вскочила с низенького табурета, — судя по запавшим глазам, она не спала всю ночь.
— Лежи спокойно, ты и так до утра метался во сне, Чуть с кровати не свалился. Хорошо, я удержала, не то эта штуковина проткнула бы тебя насквозь.
В дверях, словно темный клинок, маячила фигура Айвона.
— Помогите мне подняться, — попросил Перрин. Говорить было больно, больно было даже дышать, но молчать он не имел права. — Я должен попасть в горы. К Путевым Вратам.
Фэйли, нахмурясь, приложила ладошку к его лбу.
— Жара нет, — пробормотала она и уже вполне отчетливо добавила:
— Ты поедешь в Эмондов Луг. Там есть Айз Седай, и одна из них тебя Исцелит. Я не позволю тебе, на собственную погибель, скакать в горы со стрелой в боку. Слышишь меня? Скажешь еще хоть слово о горах или Путевых Вратах, и я попрошу Илу дать тебе такого снадобья, что тебя отнесут в Эмондов Луг на носилках. Сдается мне, без этого не обойтись.
— Троллоки, Фэйли! Путевые Врата снова открыты! Я должен остановить троллоков. Девушка сердито покачала головой:
— Ну кого ты можешь остановить в таком состоянии? Тебе надо в Эмондов Луг. — Но!..
— Никаких «но», Перрин Айбара. Довольно об этом.
Он заскрипел зубами. Самое ужасное, что Фэйли права. Если он и подняться-то сам не в состоянии, куда ему доехать верхом до Манетерена.
— Эмондов Луг так Эмондов Луг, — примирительно сказал он, но Фэйли продолжала презрительно фыркать и бормотать что-то вроде «кабан безмозглый». Что ей еще надо? Вроде говорю я ласково и уважительно. До чего упряма, чтоб ей сгореть!
— Стало быть, троллоков прибавится, — задумчиво произнес Айвон. Он не спросил, откуда Перрину это известно, только покачал головой, будто отгоняя мысль об Отродьях Тени, и сказал:
— Пойду скажу всем, что ты проснулся. — Он выскользнул из фургона и закрыл за собой дверь.
— Неужто я один вижу опасность? — пробормотал Перрин.
— Я вижу в твоем боку стрелу, — отрезала Фэйли.
Напоминание вызвало новый приступ боли. Перрин с трудом подавил стон, и Фэйли удовлетворенно кивнула. Удовлетворенно!
Теперь ему хотелось встать и поскорее отправиться в Эмондов Луг. Чем раньше его Исцелят, тем скорее он сможет вернуться к Вратам, чтобы снова закрыть их — теперь уж навсегда. Однако Фэйли настояла, чтобы он позавтракал. Кормила его с ложечки протертым овощным супом, словно младенца, да еще и вытирала подбородок. Он, конечно, возражал, да без толку — в ответ на каждое слово она совала ему в рот ложку. Даже умыться самому и то не позволила. К тому времени, когда она принялась расчесывать ему волосы и бороду, Перрин сдался и погрузился в исполненное достоинства молчание.
— Ты такой симпатичный, когда дуешься, — проворковала Фэйли. И ущипнула его за нос!
Ила, одетая на сей раз в зеленую блузку и синюю юбку, поднялась в фургон с рубахой и кафтаном Перрина — выстиранными и заштопанными. Хоть это и раздражало, юноше пришлось позволить женщинам одеть его. Да что там одеть, он и сел-то с их помощью. Кафтан застегивать не стали, и он топорщился на боку, где торчала стрела.
— Спасибо, Ила, — произнес Перрин, ощупывая аккуратную штопку. — Прекрасная работа.
— Верно, — согласилась Ила. — Фэйли — настоящая мастерица в шитье.
Фэйли залилась краской, а он усмехнулся, вспомнив, как она твердила, будто ни за что не станет чинить ему одежду. Глаза девушки вспыхнули, и он попридержал язык. Иногда разумнее промолчать.
— Спасибо, Фэйли, — серьезно сказал он. Девушка покраснела еще гуще.
Когда Перрина поставили на ноги, он довольно бодро дошел до двери, правда, по ступенькам спускаться пришлось все же с помощью женщин. Все кони были уже оседланы, и двуреченские парни дожидались его с закинутыми за спины луками. Умывшись и приведя в порядок одежду, они выглядели не так уж плохо. Многих даже не пришлось перевязывать. Ночь у Туата'ан явно благотворно сказалась на ребятах. Они приободрились, даже у тех, кто с виду и сотни шагов пройти не в силах, просветлели лица. От вчерашней изможденности осталась разве что тень. Вил стоял в обнимку с хорошенькой большеглазой девчонкой, да и носатый Бан Левин, хотя голова его была перевязана и темные волосы топорщились, как щетина, держал за руки смущенно улыбавшуюся девушку. В руках у большинства остальных были миски и ложки. Они с аппетитом уминали овощное рагу.
— Ну и вкуснятина, Перрин, — промолвил Даниил, отдавая пустую миску Лудильщице. Та посмотрела на него, будто спрашивая долговязого парня, не хочет ли он добавки. Даниил покачал головой и пояснил:
— Я и так ел-ел, чуть не лопнул, все наесться не мог. А ты?
— Я наелся до отвала, — с кислой миной ответил Перрин, — протертым овощным супчиком.
— Прошлым вечером здешние девчонки так здорово танцевали, — поделился своим восхищением кузен Даниила Телл. — Все девушки и даже некоторые замужние женщины. Жаль, Перрин, что ты этого не видел, было на что посмотреть.
— Мне раньше случалось видеть танец Лудильщиц, Телл.
Видимо, он не сумел скрыть, какое впечатление произвело некогда на него это зрелище, ибо Фэйли, покосившись на него, сухо сказала:
— Ты, надо думать, видел, как танцуют тиганзу. Это что! Вот будешь вести себя хорошо, я когда-нибудь станцую для тебя ca'capy. Тогда ты узнаешь, что такое настоящий танец.
Услышав слово ca'capa. Ила ахнула, а Фэйли снова залилась румянцем. Перрин поджал губы. Если от этой са'сары сердце забьется еще сильнее, чем от танца Лудильщиц, которые эдак покачивают бедрами — значит, это называется тиганза? — он не прочь взглянуть, как танцует Фэйли. Перрин старательно избегал смотреть на девушку. Подошел Раин. Он был в том же ярко-зеленом кафтане, что и вчера, но штаны натянул такого невероятного ослепительно-алого цвета, какого Перрин отродясь не видывал, — у него аж голова разболелась.
— Дважды ты гостил у наших костров, Перрин, и уже второй раз покидаешь нас без прощального пира. Ты должен обязательно наведаться к нам снова, да поскорее, и уж тогда мы наверстаем упущенное.
Отстранившись от Илы и Фэйли — уж стоять-то он во всяком случае мог и сам, — Перрин положил руку на плечо Махди:
— Пойдем с нами. Раин. В Эмондовом Лугу никто не причинит вам зла, и там всяко будет безопаснее, чем среди троллоков. Раин, поколебавшись, покачал головой:
— Понять не могу, как это тебе удается заставить меня хотя бы обдумывать подобные предложения? — Он обернулся и громко объявил:
— Люди, Перрин предлагает нам отправиться в его деревню. Там нам не надо будет бояться троллоков. Кто хочет пойти?
Лудильщики изумленно уставились на него. Некоторые женщины притянули к себе детей, и те попрятались в материнских юбках, будто сама подобная мысль внушала им ужас.
— Видишь, Перрин, — промолвил Раин. — Безопасность для нас не в деревнях, а в движении. Уверяю тебя, мы и двух ночей не задерживаемся на одном месте и сегодня, прежде чем остановимся снова, будем в пути весь день.
— Боюсь, Раин, этого может оказаться недостаточно.
Махди пожал плечами:
— Мне приятна твоя забота, Перрин, но если будет на то воля Света, с нами не случится ничего дурного.
— Пойми, Путь Листа не только в том, чтобы не творить насилия, — мягко промолвила Ила, — но и в том, чтобы не ропща принимать свою судьбу. Лист опадает, когда приходит время, и не сетует на это. Свет охранит нас, пока не придет наш час.
Перрин хотел было возразить, но сдержался. Эти люди были добры, участливы, но тверды, как камень. Пожалуй, легче заставить Байн и Чиад — даже Гаула! — забросить копья и переодеться в женское платье, чем подвигнуть этих людей хоть на дюйм уклониться от избранного пути.
Раин пожал Перрину руку, и, словно по сигналу. Лудильщики принялись прощаться с гостями. Женщины обнимали двуреченских парней, мужчины жали им руки. Все желали отъезжавшим счастливого пути и выражали надежду на скорую встречу. Только Айрам стоял в стороне с кислой физиономией, сунув руки в карманы. Когда Перрин встречался с ним в прошлый раз, этот малый тоже смотрел исподлобья. Для Лудильщика у него слишком угрюмый нрав. Мужчины не только пожимали Фэйли руку, но и обнимали ее — чуть вконец не затискали. Перрин стоял с непроницаемым лицом, даже когда объятия молодых Лудильщиков казались ему не в меру ретивыми. Зато его самого не обняла ни одна женщина моложе Илы. Фэйли караулила Перрина, как мастифф, хотя в эти минуты ее и прижимали к себе крепкие руки кричаще разодетых Лудильщиков, и, взглянув на нее, молоденькие Туата'ан тут же направлялись к другим парням. Зато Вил, похоже, перецеловал всех девчонок в лагере, да и носатый Бан не ударил в грязь лицом. Айвон и то не отставал от других. Наконец Туата'ан отступили, оставив возле двуреченцев только Раина и Илу. Седовласый Махди чинно поклонился, прижав руки к груди:
— С миром пришли вы и уходите с миром. Знайте, что у наших костров вы всегда будете желанными гостями. Путь Листа есть путь мира.
— Мир да пребудет с вами всегда, — отозвался Перрин, — с вами и со всем Народом. О Свет! Как это было бы прекрасно.
— Отыщу песню я или кто другой, она непременно будет пропета, не в этом году, так в следующем.
Интересно, размышлял Перрин, существует ли вообще эта песня? Возможно, Туата'ан пустились в свое нескончаемое странствие с какой-то другой, ныне уже позабытой целью. Илайас говорил, что они понятия не имеют, какова эта песня, но верят, будто узнают ее, как только услышат. Если не песню, то пусть хоть безопасность обретут, хотя бы ее.
— Так было прежде, и так будет снова, — завершил Перрин ритуал прощания. — Да пребудет мир вечно.
— Да пребудет вечно, — отозвался глава Туата'ан. — Да не будет миру конца, как нет конца времени.
Пока Айвон и Фэйли помогали Перрину взобраться на Ходока, двуреченцы вновь обменивались со Странствующим Народом прощальными рукопожатиями и объятиями. Вил сорвал еще несколько поцелуев, так же как и Бан. И как он только целуется, с эдаким-то носищем. Серьезно раненным помогли подняться в седла. Лудильщики махали двуреченцам вслед, как старым добрым друзьям.
Раин пожал Перрину руку.
— Может, все-таки передумаете? — спросил Перрин. — Я помню, вы как-то раз сказали, что зло блуждает повсюду. Поверьте, сейчас стало гораздо хуже, и здесь, у нас, тоже.
— Мир да пребудет с тобой, Перрин, — с улыбкой отозвался Раин.
— И с вами, — грустно промолвил юноша. Лишь когда отряд отъехал от лагеря Лудильщиков на добрую милю, появились айильцы. Байн и Чиад внимательно посмотрели на Фэйли, после чего заняли свое прежнее место впереди колонны. Перрин терялся в догадках, что же, по их разумению, могло случиться у лагеря Туата'ан.
Гаул пристроился рядом с Ходоком, легко поспевая за конем. Впрочем, отряд двигался не слишком быстро, ведь больше половины двуреченцев шло пешком. Как обычно, Гаул окинул оценивающим взглядом Айвона и лишь потом обратился к Перрину:
— Как твоя рана, не очень болит?
Рана болела страшно, каждый шаг Ходока отдавался в боку.
— Чувствую себя превосходно, — ответил юноша, стараясь не скрипеть зубами от боли, — надеюсь, вечерком в Эмондовом Лугу мы еще спляшем. А ты как провел вечерок? Весело сыграл в «Поцелуй Девы»?
Гаул запнулся, да так, что чуть не упал.
— Что такое?
— От кого ты слышал про «Поцелуй Девы»? — спросил айилец, глядя прямо перед собой.
— От Чиад. А что?
— Чиад, — пробормотал Гаул. — Эта женщина — Гошиен. Гошиен! Мне следует отвести ее в Горячие Ключи как гай'шайн. — Слова были сердитыми, но тон каким-то странным. — Чиад…
— Может, объяснишь мне, в чем дело?
— Даже у Мурддраала меньше хитрости, чем у женщины, — пробурчал Гаул, — у троллока больше понятия о чести… а у козы больше разума, — закончил он яростным шепотом и, ускорив шаг, устремился вдогонку за Девами. Однако, как заметил Перрин, поравнявшись с ними, Гаул замедлил шаг и в разговор вступать не стал.
— Ты что-нибудь понял? — спросил Перрин Айвона.
Страж покачал головой. Фэйли фыркнула:
— Если он вздумает к ним цепляться, они подвесят его за ноги на дерево, чтоб малость поостыл.
— А ты поняла? — спросил Перрин девушку. Она шла рядом, не глядя на него и ничего не отвечая. Может, не расслышала вопроса? — Пожалуй, мне стоит еще разок наведаться к фургонам Раина. Давненько я не видел тиганзы. Это… занятное зрелище.
Фэйли что-то сердито буркнула. «Чтоб ты сам себя за ноги подвесил», — удалось расслышать Перрину.
Он улыбнулся, глядя с высоты седла на ее макушку:
— Стоило бы, но не придется. Ты ведь обещала станцевать для меня эту ca'capy…
Фэйли залилась краской.
— А этот танец похож на тиганзу? Я имею в виду, что иначе не имеет смысла…
— Ах ты, дурья башка! — Фэйли метнула на него яростный взгляд. — Мужчины бросали свои сердца и состояния к ногам женщин, танцевавших ca'capy! Если бы матушка только заподозрила, что я умею…
Фэйли осеклась, будто сказала слишком много, и вскинула голову, глядя прямо перед собой. Она покраснела от ушей до выреза платья.
— Коли так, тебе незачем танцевать, — спокойно сказал Перрин. — Мое сердце, так же как и состояние — уж какое есть, — давно у твоих ног. Фэйли сбилась с шага, тихонько рассмеялась и прижалась щекой к его ноге.
— Уж больно ты умен, — промурлыкала она. — В один прекрасный день я все же станцую, чтобы взыграла кровь в твоих жилах.
— Она и так кипит, — сказал Перрин, и девушка снова тихонько рассмеялась, а потом просунула руку под стремя и подтянула ногу юноши к себе.
Но как ни занимал его мысли образ танцующей Фэйли — он представлял себе нечто похожее на танец Туата'ан, но более зажигательное, — боль в боку скоро его вытеснила. Каждый шаг Ходока отдавался невыносимой мукой. Но держался он прямо — так казалось менее больно, к тому же пребывание у Странствующего Народа изрядно всех приободрило, и он не хотел сбивать этот настрой. Даже тяжелораненые, вчера падавшие на гривы своих лошадей, сегодня старались держаться молодцом. Бан, Даниил и прочие вышагивали, высоко подняв головы. Уж во всяком случае он, Перрин, первым не расклеится.
Вил принялся насвистывать «Возвращение от Тарвинского Ущелья». Трое или четверо подхватили мелодию, а через несколько так-тов звонким, глубоким голосом вступил Бан:
Там ждет меня родимый дом И славная девчонка, Ее глаза горят огнем, Она смеется звонко.
Так ножка девичья стройна, А губки словно мед, Всего дороже мне она, Мое сокровище — она, Она, что дома ждет.
Второй куплет подхватили многие, и наконец запели все, даже Айвон. И Фэйли. Все, кроме Перрина, — он с детства только и слышал, что ему медведь на ухо наступил, да и поет он, что басовитая лягушка квакает. Некоторые даже зашагали в такт мелодии.
В Ущелье Тарвинском на бой С троллоков дикою ордой Я вышел не робея.
Меня ужасный Мурддраал Могильным холодом объял, Но знал всегда, везде я, Что встретит милая моя Меня горячим поцелуем И мы вдвоем, она и я, Что снова мы, она и я, Под яблоней станцуем.
Перрин покачал головой. Позавчера готовы были разбежаться и попрятаться кто куда, а сегодня поют. Поют песню о битве, которая произошла так давно, что, кроме этой песни, в Двуречье не осталось о ней никаких воспоминаний. Может быть, эти деревенские парни становились воинами? Что ж, им придется быть воинами, во всяком случае до тех пор, пока он не закроет Путевые Врата.
Местность становилась все более обжитой, фермы встречались чаще, и наконец отряд вышел на утрамбованную дорогу, тянувшуюся между полями, обнесенными низкими каменными оградами. Все фермы были покинуты. Здешний народ не цеплялся за насиженные места.
Они вышли к Старому Тракту, ведущему на север от Белой Реки, Манетерендрелле, через Дивен Райд к Эмондову Лугу… Вскоре начали попадаться стада овец — непривычно большие. Не иначе как отары дюжины семей собирались вместе, причем вместо одного мальчугана с хворостиной их сторожили группы человек по десять — многие взрослые, и все с луками.
Завидя горланящий отряд, вооруженные луками пастухи провожали его недоуменными взглядами.
Завидев Эмондов Луг, Перрин не знал, что и думать о произошедших в родной деревне переменах. Похоже, его спутников это зрелище тоже смутило, во всяком случае песня скоро стихла. Ближайшие к деревне изгороди, кусты и деревья исчезли, как и дома, стоявшие прежде на отшибе, у опушки. Теперь и сама опушка отодвинулась от края деревни шагов на пятьсот — расстояние, на которое бьет двуреченский длинный лук. Стук топоров указывал на то, что лес продолжали вырубать, расширяя открытое пространство.
Деревня была опоясана рядами заостренных кольев, вбитых под углом в землю. В частоколе имелся только один проход, куда и вела дорога. А за частоколом на равном расстоянии друг от друга были расставлены часовые. Некоторые из них облачились в старые, проржавевшие панцири или кожаные куртки с нашитыми на них железными бляхами. Кое на ком были древние, с вмятинами от ударов шлемы. Вооружено это воинство было охотничьими рогатинами, с какими ходят на кабанов, откопанными на чердаках прадедовскими алебардами, а то и насаженными на шесты косами. На соломенных крышах сидели дозорные — мужчины и мальчишки с луками. Завидя приближающийся отряд, они подняли крик.
За частоколом возле прохода Перрин увидел странное приспособление — не то лук, не то рогатку из брусьев, бревен и толстого крученого каната. Подле нее громоздилась куча камней с человеческую голову и больше. Приметив, что он удивленно сдвинул брови, Айвон пояснил:
— Это катапульта. Пока изготовлено всего шесть. Мы с Томасом только объяснили, как они устроены, а смастерили их ваши плотники. А эти колья помогут сдержать натиск троллоков или Белоплащников. — Голос его звучал невозмутимо, словно он говорил о погоде.
— Я же сказала, что твоя деревня готова обороняться своими силами, — промолвила Фэйли с такой гордостью, словно речь шла о ее родной деревне. — Земля здесь мягкая, — размышляла вслух девушка, — а народ словно кремень. Почти как в Салдэйе. Недаром Морейн говорила, что манетеренская кровь по-прежнему сильна в этих краях.
Перрин лишь головой покачал.
Утоптанные, пыльные деревенские улочки были запружены народом — впору и городу, а проходы между домами забиты подводами и фургонами. Из распахнутых окон и дверей выглядывали люди. Толпа раздалась, давая дорогу шедшим впереди Айвону, Гаулу и Девам. По пути следования отряда слышался гул голосов:
— Перрин! Смотрите, это Перрин Златоокий!
— Перрин Златоокий!
— Перрин Златоокий!
Перрину стало не по себе. Ну к чему все это? Ведь они знают его с самого детства. Вот, например, Нейса Айеллин с лошадиной физиономией; она, помнится, задала ему отменную трепку, когда он десятилетним мальчишкой по наущению Мэта стащил у нее кусок пирога с крыжовником. Тут же и розовощекая, большеглазая Силия Коул — первая девушка, которую он поцеловал, и Пэл Айдар со своей лысиной и неизменной трубочкой, учивший Перрина ловить руками форель, и рослая Дейз Конгар собственной персоной, со своим муженьком — подкаблучником Витом. А уж когда старый Кенн Буйе, посадив себе на плечо какого-то мальчугана, принялся что-то возбужденно ему втолковывать, указывая на Перрина, он, Перрин, застонал. Не иначе как они все с ума посходили. Люди облепили отряд Перрина со всех сторон, улицы полнились гомоном. Из-под ног с кудахтаньем выскакивали куры, в хлевах, перекрывая голоса людей, мычали телята и визжали свиньи. Черно-белые коровы, овцы и гуси, запрудив лужайку, пощипывали на ней травку. А в центре лужайки на высоченном шесте лениво колыхался белый, с красной каймой и красным же изображением волчьей головы, стяг. Перрин глянул на Фэйли, но та лишь покачала головой — она была удивлена не меньше его.
— Это символ.
Перрин не заметил, как подошла Верин, но заслышал сопровождавший ее шепот: «Айз Седай, Айз Седай». Селяне смотрели на Верин с благоговейным трепетом.
— Людям нужны символы, — продолжила Верин, опершись рукой о холку Ходока. — Когда Аланна сказала твоим землякам, что троллоки боятся волков, они решили поднять такое знамя, чтобы нагнать на Отродья Тени страху. А ты что об этом думаешь? — Голос Айз Седай звучал суховато — или ему это только почудилось? Она вскинула на него глаза, словно птица, разглядывающая червяка.
— Интересно, что подумает об этом Королева Моргейз, — заметила Фэйли. — Это ведь андорская земля. Королевам не всегда нравится, когда в их владениях поднимают чужие знамена.
— Да эти границы не более чем линии на карте, — возразил Перрин. Пульсирующая боль в боку, кажется, чуточку унялась. — Я, например, узнал, что Двуречье — часть Андора, только когда побывал в Кэймлине, а многие у нас и до сих пор об этом не слыхивали.
— Правители, Перрин, склонны верить картам. — На сей раз голос Фэйли прозвучал суховато. — В годы моего детства у нас в Салдэйе тоже были края, где на протяжении пяти поколений в глаза не видели сборщика налогов. Но как только отец смог ненадолго отвлечься от обороны рубежей Запустения, Тенобия заставила тамошних жителей вспомнить, что у них есть королева.
— Здесь Двуречье, а не Салдэйя, — усмехнулся Перрин, но, повернувшись к Верин, снова нахмурился:
— Я-то думал, вы таитесь, раз вы… те, кто вы есть.
Он и сам не знал, что внушало большую тревогу: Айз Седай, действующие тайно, или они же, выступающие открыто.
Рука Верин парила в дюйме от торчавшего из его бока обломка стрелы. Вокруг раны покалывало.
— Не нравится мне это, — проворчала Верин. — Стрела застряла в ребре, да и заражение началось, несмотря на примочку. Пожалуй, здесь без Аланны не обойтись. — Поморгав, она отвела руку, и покалывание прекратилось. — Так что ты говорил? Таимся? Где уж тут таиться, когда такое началось! Возможно, нам следовало убраться подобру-поздорову, но ведь ты этого не хочешь, верно? — Она снова посмотрела на него тем же птичьим взглядом — пристальным, оценивающим.
Подумав, Перрин со вздохом ответил:
— Пожалуй, верно.
— Приятно слышать, — с улыбкой отозвалась она.
— А почему вы вообще здесь оказались, Верин?
Похоже, Айз Седай не услышала вопроса. Или не захотела услышать.
— А сейчас нам надо заняться твоей стрелой. Да и о твоих ребятах тоже следует позаботиться. Мы с Аланной поможем самым тяжелым, но…
Парни из его отряда были ошарашены. Бан в недоумении поскреб макушку. Некоторые уставились на знамя, другие удивленно озирались по сторонам, но внимание большинства, бесспорно, привлекала Верин — на нее таращились широко раскрытыми глазами: шепоток «Айз Седай» дошел и до их ушей. Да и на Перрина поглядывали почти так же, ведь он разговаривал с настоящей Айз Седай запросто, словно с какой-нибудь деревенской кумушкой.
Верин обвела взглядом собравшихся и неожиданно, будто и не глядя, вытянула из толпы зевак девчушку лет десяти-двенадцати. Девочка с темными волосами, перевитыми голубыми лентами, замерла от испуга.
— Ты знаешь Дейз Конгар, девочка? — спросила Верин. — Так вот, найди ее и скажи, что раненым нужны травы Мудрой. И пусть поторопится. Передай еще, что мне надоело ее вздорное упрямство. Все поняла? Беги!
Перрин не знал эту девочку, зато она, очевидно, знала нрав Дейз и даже вздрогнула, услышав, что ей ведено делать. Но Верин — Айз Седай! Поразмыслив, девочка пришла к заключению, что Айз Седай всяко будет поважнее, чем Дейз Конгар, и припустила со всех ног. — А о тебе позаботится Аланна, — сказала Верин и вновь пристально посмотрела на Перрина.
Ему показалось, что эти слова таили в себе и какой-то иной смысл.
Глава 43. ЗАБОТА О ЖИВЫХ
Взяв Ходока за узду, Верин сама повела коня к гостинице. Толпа расступилась, давая ей дорогу, и снова сомкнулась. Отряд раздробился — пешие и конные соратники Перрина смешались со своими друзьями и родичами. Хоть парней и удивили произошедшие в Эмондовом Лугу перемены, вид у них был горделивый. Верховые старались держаться в седлах попрямее, пешие, хоть и прихрамывали, но вышагивали с высоко поднятыми головами. Еще бы — они вернулись домой, померившись силами с троллоками. Правда, женщины встречали израненных сыновей и внуков охами, ахами да слезами. Мужчины гордо улыбались, стараясь скрыть волнение, подшучивали над бородками своих отпрысков и заключали их