Мальчишка настойчиво дергал его за ногу:
— Лорд Перрин! Мастер ал'Вир велел передать, что троллоки сломлены. И там вправду кричат «Дивен Райд», люди, я имею в виду. Я сам слышал!
Перрин свесился с седла и взъерошил гонцу курчавые волосы:
— Тебя как зовут, паренек?
— Джайм Айбара, лорд Перрин. Я ваш кузен… ну, может, не совсем кузен, но что-то в этом роде. Мы родня.
Перрин закрыл глаза, чтобы сдержать подступившие слезы, и даже когда открыл их снова, его рука на голове парнишки дрожала.
— Ну что ж, кузен Джайм. Запомни этот день — ты сможешь рассказывать о нем своим детям. Своим внукам и правнукам.
— А я не собираюсь заводить никаких детей, — твердо заявил Джайм. — Девчонки противные, только и знают, что насмешничать да дразниться. От них одна морока.
— Думаю, когда-нибудь ты перестанешь считать их такими уж противными, хотя, по правде сказать, мороки от них меньше не станет.
Фэйли.
Джайм, похоже, не слишком поверил сказанному. Он задумчиво сдвинул брови, но вскоре широко улыбнулся:
— Побегу-ка к Хэду да расскажу ему, что сам лорд Перрин назвал меня кузеном.
И он помчался поделиться этой новостью с Хэдом и другими мальчишками, у которых, благодаря сегодняшней победе, будут когда-нибудь и свои дети. Солнце стояло прямо над головой, а значит, все сражение продолжалось не больше часа, тогда как Перрину казалось, что на него ушла целая жизнь.
Ходок — не иначе как Перрин его пришпорил — двинулся вперед. Люди приветствовали Перрина восторженными криками и расступались, давая ему дорогу. Там, где троллоки проломили тяжестью своих тел частокол, образовались бреши, в одну из которых Перрин и направил коня. Он ехал по тушам мертвых троллоков, но даже не замечал этого. Исчезающие, утыканные стрелами, словно подушечки для булавок, бились в предсмертных конвульсиях — Перрин не видел ничего. Ничего и никого — кроме Фэйли.
Она выехала из строя ополченцев из Сторожевого Холма, чуть задержалась, чтобы попросить Байн не следовать за ней, и поскакала навстречу Перрину, держась в седле так легко и грациозно, будто составляла с Ласточкой единое целое. Фэйли почти не касалась узды и направляла лошадь коленями. Свадебная красная лента по-прежнему была вплетена в ее волосы, длинные концы свисали за спину.
Непременно надо раздобыть для нее цветов. Какое-то время Фэйли пристально присматривалась к Перрину, и ему даже показалось, что она… Но нет, Фэйли, конечно же, не могла испытывать неловкости, хотя от нее и исходил такой запах, словно она не была уверена в себе.
— Я сказала тебе, что поеду, — промолвила она наконец, вздернув подбородок. Ласточка, выгнув шею, принялась выплясывать, но Фэйли успокоила лошадь, кажется, даже не заметив этого. — …Что поеду, говорила, но ни словом не обмолвилась, как далеко. Попробуй, скажи, что это не так.
Перрин вообще ничего сказать не мог. Она была так красива, что у него дыхание перехватывало. Видеть ее, любоваться ею — это все, чего он хотел. Он чувствовал запах ее пота, смешанный со слабым ароматом травяного мыла, и не знал, смеяться или плакать. А может, смеяться и плакать одновременно? Он желал вобрать в себя весь ее запах.
Фэйли сдвинула брови и продолжила:
— Они уже были готовы выступить, Перрин. Честное слово, были готовы, мне даже никого уговаривать не пришлось. Их троллоки почти не трогали, но они видели дым и понимали, что к чему. А мы — Байн и я — торопились изо всех сил и добрались до Сторожевого Холма еще до рассвета, а как только солнце взошло, пустились в обратный путь. — Хмурое выражение на ее лице сменилось горделивой улыбкой. Удивительно красивой улыбкой. — Они последовали за мной, Перрин. Пошли за мной! Даже Тенобия никогда не водила мужчин на битву. Как-то раз — мне тогда исполнилось лет восемь — она было вознамерилась, но отец потолковал с ней один на один в ее покоях, и, когда он отправился в Запустение, она осталась дома. По-моему, — добавила Фэйли с грустной улыбкой, — вы с ним пользуетесь похожими методами. Тенобия даже спровадила его в ссылку, но ей было всего шестнадцать, и вскорости Совет Лордов убедил ее изменить это опрометчивое решение. Она позеленеет от зависти, когда я ей расскажу. — Фэйли снова умолкла, потом собралась с духом, подбоченилась и выпалила:
— Ну а ты что, язык проглотил? Собираешься что-нибудь сказать или так и будешь сидеть да таращиться, чурбан волосатый? Я ведь не обещала тебе уехать из Двуречья. Это ты говорил, а я ничего подобного не обещала, поэтому не за что на меня сердиться. Ты вздумал отослать меня, потому что решил, будто сложишь здесь голову. А я взяла и вернулась, чтобы…
— Я люблю тебя.
Это единственное, что он смог вымолвить, но, как оказалось, большего и не требовалось. Едва Перрин успел произнести эти слова, как Фэйли подъехала к нему вплотную, обняла и прижалась лицом к его груди — изо всех сил, словно хотела его раздавить. Он нежно гладил ее темные шелковистые волосы — просто ощущал их под рукой, и этого было достаточно.
— Я так боялась, что не успею, — промурлыкала она, уткнувшись в его кафтан. — Эти парни из Сторожевого Холма поспешали изо всех сил, но, когда мы добрались до Эмондова Луга, вы дрались уже у самых домов, да я еще и не сразу тебя увидела… — Она поежилась и умолкла, но, когда заговорила снова, голос ее звучал заметно спокойнее:
— А из Дивен Райд пришли? Перрин встрепенулся и даже перестал гладить ее волосы:
— Да, пришли… А ты-то откуда знаешь? Неужто и это ты устроила?
— Нет, сердце мое, хотя, если б могла, непременно бы устроила. Просто когда тот человек… Помнишь, он говорил: «Мы идем»? Я сразу подумала… надеялась, что как раз в этом и дело. — Она слегка отодвинулась и вскинула на него глаза:
— Я не могла сказать тебе сразу, Перрин, потому что сама не была уверена и не хотела пробуждать напрасные надежды. Ведь если бы они не… Не сердись на меня, Перрин.
Он со смехом подхватил ее на руки и пересадил в свое седло. Фэйли тоже рассмеялась, сделала вид, будто сопротивляется, но в конце концов обняла его.
— Я никогда, никогда не стану на тебя сердиться, кля…
Фэйли прикрыла ему рот ладошкой.
— Мама рассказывала, что, когда отец перестал на нее сердиться, она чуть с ума не сошла, решив, что стала ему безразлична, и сделала все, чтобы привести его в чувство. Так что ты, Перрин, будешь на меня сердиться! И, если хочешь принести мне еще один свадебный обет, поклянись, что, если рассердишься, никогда не станешь этого скрывать. Ведь сама я вижу лишь то, что ты позволяешь мне увидеть, муж мой… Муж мой, — повторила она с видимым удовольствием. — Мне нравится, как это звучит.
Перрин заметил, что она не сочла нужным сказать, будет ли и сама давать ему знать, когда рассердится, но, исходя из предыдущего опыта, полагал, что это ему придется выяснять самому. Семейная жизнь — во всяком случае поначалу — не обещала быть легкой, но какое значение это могло иметь сейчас? Фэйли жива, и она рядом.
— Конечно, я всегда буду давать тебе знать, когда рассержусь, жена моя, — заверил Перрин.
Фэйли посмотрела на него так, будто не знала, как ей отнестись к сказанному.
Ох, кузен Джаим, никогда тебе не понять девчонок, но со временем тебе будет все равно.
Неожиданно Перрин осознал, что вокруг валяются туши убитых троллоков, а истыканный стрелами Мурддраал все еще бьется, цепляясь за жизнь. Юноша медленно повернул коня. Земля, насколько хватало глаз, была усеяна трупами — точно черное бугристое поле, поросшее оперенными сорняками. Стервятники уже кружили над полем, почуяв поживу, только воронов нигде не было видно. По словам Джайма выходило, что то же самое можно увидеть и к югу от деревни. Горы трупов и тучи стервятников. Но этого недостаточно, чтобы поквитаться за Диселле, Адору, маленького Пэта или… Ничто не может возместить такую утрату. Ничто и никогда.
Перрин сжал Фэйли в объятиях с такой силой, что она пискнула, но, когда он попытался ослабить хватку, удержала его руки.
Из деревни валом валил народ. Опираясь на копье, словно на посох, ковылял Бран, которого поддерживала улыбающаяся Марин. Дейз Конгар обнимала за плечи своего мужа Вита, шли рука об руку Гаул и Чиад с открытыми лицами. Уши Лойала устало обвисли, у Тэма все лицо было в крови, а Фланн Левин и на ногах-то держался лишь благодаря помощи своей жены Эдин. Ранены были почти все, но многих уже успели наспех перевязать. Люди все прибывали и прибывали — Элам и Дэв, Ивин и Айрам, Эвард Кэндвин, Хью с Тэдом — конюхи из «Винного Ручья», Бан, Телл и другие Спутники, ухитрившиеся-таки сохранить свое знамя. Подъехали Верин с Аланной, сопровождаемые Томасом и Айвоном. Старый Байли Конгар уже размахивал баклагой, в которой наверняка был эль, а то и бренди. Тут же были и Кенн Буйе, и Джак ал'Син в окружении своих многочисленных сыновей и дочерей, а также Раин и Ила, все еще державшие на спинах младенцев. Появились и вовсе незнакомые Перрину лица — не иначе как подоспевшие на выручку жители Дивен Райд. Детишки со смехом бегали под ногами у взрослых. Подошедшие развернулись веером и, обступив Перрина и Фэйли, образовали широкий круг. Они как будто не замечали мертвых троллоков и бившихся в агонии Мурддраалов — все взоры были устремлены на восседавшую на Ходоке пару. Над полем повисла тишина. Такая тишина, что Перрин занервничал.
Чего они на меня уставились? И молчат, словно воды в рот набрали?
И тут появились Белоплащники. Сверкающая сталью колонна по четыре, возглавляемая Дэйном Борнхальдом и Джаретом Байаром, медленно выехала из-за домов. Плащи воинов выглядели так, будто их только что выстирали и отгладили, и даже копья они держали под одним строго выверенным углом. Двуреченцы встретили их ропотом, но расступились и пропустили в центр круга.
Увидев Перрина, Борнхальд поднял руку в стальной перчатке. Звякнули уздечки, заскрипели седла — колонна остановилась.
— Дело сделано. Отродье Тени. — Байар скривил рот, но выражение лица Борнхальда не изменилось, он даже не повысил голоса. — С троллоками покончено, и, согласно уговору, я беру тебя под стражу как убийцу и Приспешника Темного.
— Нет! — воскликнула Фэйли и, обернувшись, сердито уставилась на Перрина:
— Что он несет? Какой еще уговор?
Ее слова почти потонули в возмущенном реве двуреченцев:
— Нет! Не позволим! Златоокий! Златоокий! Не сводя глаз с Борнхальда, Перрин в свою очередь поднял руку, и выкрики постепенно стихли. Когда воцарилось молчание, он заговорил.
— Я обещал, что позволю тебе взять меня под стражу, если вы нам поможете. — Голос его звучал на удивление спокойно, хотя внутри нарастала холодная ярость. — Если поможете, Белоплащник! Где же вы были во время боя?
Борнхальд молчал.
Из толпы выступила Дейз Конгар, с Витом под боком. Муженек льнул к ней так, будто решил никогда больше не отпускать ее ни на шаг. Одной рукой она прижимала к себе бывшего на голову ниже ее супруга, а в другой держала острые вилы.
— Они отсиживались на Лужайке, — громко заявила Дейз. — Выстроились в колонну, расфрантились что твои девчонки, когда на танцы в День Солнца соберутся, а с места так и не стронулись. Потому нам, женщинам, и пришлось лезть в драку…
Женщины поддержали ее гневными выкриками.
— Правильно! Верно! Мы увидели, что вас вот-вот сомнут, вот и… А эти щеголи торчали на Лужайке, точно шишки на елке, ни один и пальцем не шевельнул!
Борнхальд, не отрываясь и даже не моргая, смотрел прямо в глаза Перрину.
— А ты, Отродье Тени, надеялся, что я доверюсь тебе? — Он усмехнулся. — Твой замысел провалился, потому что подоспели люди. Этого ты не предвидел, да? Надеюсь, ты не хочешь сказать, что сам их призвал?
Фэйли открыла было рот, но Перрин прижал палец к ее губам. Она ущипнула его — сильно и больно, но промолчала.
Борнхальд наконец-то возвысил голос:
— Я все равно увижу твой конец. Отродье Тени. Жизнь положу, но ты попадешь на виселицу! Пусть сгорит весь миру но я этого добьюсь! — Последние слова Борнхальд выкрикнул.
Байар вытащил меч из ножен почти на ладонь, а находившийся у него за спиной здоровенный воин — Перрин припомнил, что его, кажется, звали Фарраном, — выхватил свой. При этом Фарран не скалился, как Байар, а улыбался, словно предвкушая потеху.
Однако оба замерли, увидев, как двуреченцы подняли луки, нацеливаясь в Белоплащников. Воины беспокойно заерзали в седлах, но Борнхальд не выказывал никаких признаков страха. Он испытывал лишь ненависть — Перрин чуял ее запах. Обведя взглядом двуреченцев, державших на прицеле всех его солдат, Борнхальд снова повернулся к Перрину. Глаза его горели неистовой злобой.
Перрин сделал знак рукой, и напряжение спало — двуреченцы медленно и неохотно опустили луки.
— Вы не пожелали помочь нам, — продолжил он холодным и твердым, как сталь, голосом. — И не только нам — если вы хоть кому-то в Двуречье помогли, то разве что случайно. Троллоки убивали людей, опустошали поля и фермы, а вы выискивали Приспешников Темного среди деревенского люда, где их отродясь не бывало.
Борнхальд поежился, но глаза его по-прежнему лихорадочно горели.
— Уводи своих людей, Борнхальд, — решительно заявил Перрин, — и не только из Эмондова Луга, но и вообще из Двуречья. Уходите!
— Рано или поздно я увижу тебя на виселице, — тихо проговорил Борнхальд и, взмахнув рукой, чтобы солдаты следовали за ним, направил коня прямо на Перрина.
Тот повернул Ходока и отъехал в строну. Он хотел, чтобы Белоплащники убрались из Двуречья, но не намеревался проливать кровь. Борнхальд больше ни разу не повернул головы, но Байар глядел на Перрина с лютой злобой, а Фарран — как ни странно — чуть ли не с сожалением. Остальные Белоплащники смотрели прямо перед собой. Кольцо двуреченцев медленно разомкнулось, и колонна Белоплащников, бряцая железом, двинулась на север.
К Перрину подошли люди в старых, плохо подогнанных доспехах. Было их около дюжины, все незнакомые. Удалявшихся Белоплащников они проводили неприязненными взглядами. Возглавлял эту группу седовласый малый с обветренным лицом, облаченный в длинную, до колен, кольчугу, из-под шейного выреза которой виднелся ворот обычного деревенского кафтана. Он неуклюже поклонился Перрину, перегнувшись через собственный лук.
— Я — Джеринвар Барстер, милорд Перрин, а люди кличут меня попросту Джером. — Говорил он торопливо, будто боялся, что его в любой момент прервут. — Прошу прощения за беспокойство. Наши парни приглядят за этими Белоплащниками, ежели вы, конечно, не против. Все одно многим из нас не терпится вернуться домой, пусть даже мы не поспеем до темноты. У нас в Сторожевом Холме этих молодцов в белых плащах тоже полным-полно, но они оттуда носу не высунут. Мы сюда отправились, а они ни с места — без приказа даже своих выручать не тронутся. И я вам так скажу, лорд Перрин: дураки они все набитые. Надоели нам так, что самое время их выставить. Толку от них никакого — только и знают, что соваться в чужие дома да подбивать добрых людей доносить на соседей. — Он смущенно взглянул на Фэйли и опустил голову, но поток слов при этом ничуть не замедлился. — Прошу прощения и у вас, миледи Фэйли, за то, что побеспокоил вас и вашего лорда. Я просто хотел, чтобы он знал: мы с ним. А жена у вас славная, достойный лорд, расчудесная женщина. Лучше и быть не может. Вы уж не обессудьте, леди Фэйли, я по-простому говорю, как умею. Ну что ж, мы, пожалуй, и тронемся, пока светло. Что болтать попусту — языком овец не стригут. Еще раз простите, лорд Перрин. Простите, леди Фэйли.
Он снова отвесил низкий поклон, остальные последовали его примеру, и весь отряд удалился, подгоняемый бурчанием мэра:
— Нечего отнимать время у лорда и леди. Им и без нас есть чем заняться, да и нам тоже.
— Кто это такой? — спросил Перрин, слегка ошарашенный этим словесным потоком. Эдак тараторить не умели, пожалуй, и Дейз Конгар с Кенном Буйе вместе взятые. — Ты его знаешь? Он из Сторожевого Холма?
— Мастер Барстер — мэр Сторожевого Холма, ну а остальные — члены Совета Деревни. Круг Женщин тоже отправит к тебе делегацию во главе с Эдель Гаэлин, тамошней Мудрой, но попозже, как только станет ясно, что дорога безопасна. Они говорят, что хотят взглянуть, на что годится «этот лорд Перрин», но сами приставали ко мне, чтобы я научила их делать реверанс. А Эдель Гаэлин пришлет тебе своих яблочных пирогов. — Ох, чтоб мне сгореть! — выдохнул Перрин. — Да я гляжу, эта зараза распространяется. Зря я не пресек все это в самом начале… Эй, вы! — крикнул он вслед удалявшимся мужчинам. — Не называйте меня так! Я кузнец! Слышите — кузнец!
Джер Барстер обернулся, помахал Перрину рукой, вновь поклонился и заторопил остальных дальше.
Фэйли расхохоталась и дернула Перрина за бороду.
— Милый ты дурачок, мой лорд Кузнец. Поздно поворачивать назад — ничего уже не изменишь. — Неожиданно ее улыбка стала совсем лукавой:
— Скажи-ка, муж мой, а не найдешь ли ты возможности остаться наедине со своей женой, да поскорее? Похоже, замужество сделало меня нахальной, словно я доманийская бесстыдница. Я знаю, что ты устал, но…
Она осеклась, вскрикнула и вцепилась в его куртку, когда Перрин, не дослушав, пришпорил Ходока и во весь опор понесся к постоялому двору. Скакавшую пару сопровождали приветственные возгласы, но его это не беспокоило.
— Златоокйй! — неслось над Эмондовым Лугом. — Златоокий! Лорд Перрин Златоокий!
* * *
Ордейт сидел на толстой ветке раскидистого дуба и с опушки Западного Леса неотрывно смотрел на лежащий примерно в миле к югу Эмондов Луг. Невозможно поверить. Покарать их! Содрать с них живьем шкуры! А ведь совсем недавно все шло, как он, Ордейт, замыслил. Даже Изам подыграл ему. Но почему этот дурак перестал пригонять сюда троллоков? Надо было наводнить троллоками Двуречье, чтобы оно от них почернело!
Слюна текла у Ордейта изо рта, но он этого не замечал, как не замечал и того, что шарит у своего пояса.
Загнать их до смерти! В землю живьем втоптать! Ведь все было так прекрасно задумано, все шло к тому, чтобы Ранд ал'Тор сам явился к нему, как на веревочке, а чем кончилось? Двуреченцы считай что и не пострадали. Несколько сожженных ферм, так же как и несколько фермеров, заживо сваренных в троллоковых котлах, не в счет.
Я хочу, чтобы все это проклятое Двуречье выгорело дотла, так, чтобы люди со страхом поминали это и через тысячу лет!
Он всмотрелся в развевающиеся над деревней флаги. Один — алая волчья голова на белом фоне, с алой же каймой. И красный орел. Красный цвет — цвет крови. Той крови, которой надо было затопить Двуречье, чтобы Ранд ал'Тор взвыл от ужаса. Но второй… На втором флаге был изображен герб Манетерена. Кто рассказал им о Манетерене? Что могли знать эти деревенские простофили о славе и величии Манетерена? Ну что ж, он найдет способ наказать, покарать их, и не один. Ордейт расхохотался, да так, что едва не свалился с дуба, и только тогда понял, что держится за ветку одной рукой, потому что второй ухватился за пояс, где должен был быть кинжал. Он уставился на свою руку, и смех его превратился в рычание.
Белая Башня! Белая Башня удерживает то, что у него украли. То, что праву принадлежало ему еще со времени Троллоковых Войн.
Ордейт спрыгнул на землю и вскарабкался в седло, не глядя на своих спутников. На своих псов. Его сопровождало около тридцати Белоплащников. Правда, плащи их уже давно не были белыми, доспехи покрывала ржавчина, и Борнхальд ни за что не признал бы этих угрюмых, небритых, нечистоплотных солдат Чадами Света. Люди недоверчиво, с опаской поглядывали на Ордейта и старались вовсе не смотреть на находившегося среди них Мурддраала. Его болезненно-бледное, как у слизня, безглазое лицо было таким же встревоженным, как и у солдат. Получеловек боялся, что его найдет Изам. Изаму не понравилось, что при том нападении на Таренский Перевоз многим людям удалось переправиться на другой берег и разнести повсюду весть о постигшей Двуречье напасти. Ордейт усмехнулся, подумав о недовольстве Изама. С Изамом он разберется в другой раз, если тот, конечно, останется в живых.
— Едем в Тар Валон! — рявкнул Ордейт. Он знал, что придется скакать сломя голову, чтобы поспеть к парому раньше Борнхальда.
Здесь, в Двуречье, впервые за столько веков вновь подняли манетеренское знамя. Проклятого манетеренского Красного Орла, так донимавшего его, Ордейта, в незапамятные времена.
— Но сперва в Кэймлин!
Покарать их! Шкуры заживо содрать! Сперва поплатятся двуреченцы, потом Ранд ал'Тор, а потом…
Он рассмеялся и галопом помчался на север, прямо через лес, даже не оглянувшись, не проверив, следуют ли за ним остальные. Последуют, никуда не денутся. Другого выхода у них теперь нет.