Верно решили веять на заснеженном восточном берегу реки, открытом для резкого северного ветра. Мужчины и женщины из города возили мешки через мосты на подводах, запряженных четверней, и на однолошадных повозках, и даже на ручных тележках. Обычно покупатели подводили к складам собственные повозки, в худшем случае зерно и бобы приходилось доставлять до пристани, но у Перрина не было намерения пускать своих возчиков в Со Хабор. Или кого-нибудь еще, если уж на то пошло. Что бы ни было не так с этим городом, это могло оказаться заразным. Во всяком случае, возчики и без того были достаточно беспокойны, они хмуро посматривали на грязных горожан, которые никогда не заговаривали первыми и нервно смеялись, случайно встречая чей-нибудь взгляд. Купцы с чумазыми лицами, приглядывавшие за работой, были не лучше. На родине возчиков, в Кайриэне, купцы были опрятными, почтенными людьми, по крайней мере выглядели так со стороны; они не дергались то и дело лишь из-за того, что замечали краем глаза какое-то движение. Между купцами, глядевшими с подозрением на любого, кого они не знали, и горожанами, уныло тащившимися обратно по мосту с явным нежеланием возвращаться в стены собственного города, возчики испытывали постоянную нервозность. Они собирались маленькими кучками, бледные, одетые в темное мужчины и женщины, теребя рукоятки своих поясных ножей и глядя на более высоких местных жителей так, словно те были маньяками-убийцами.
Перрин медленно ездил кругами, наблюдая за тем, как веют зерно, то рассматривая ряды повозок, которые растянулись вверх по холму и дальше, насколько хватало взгляда, в ожидании погрузки, то заглядывая в подводы, повозки и тележки горожан, двигавшиеся по мостам. Он старался постоянно быть на виду. Он не очень понимал, почему при виде того, как он разъезжает, стараясь казаться не озабоченным, кто-то может воспрять духом, но, по-видимому, так оно и было. По крайней мере, этого было достаточно, чтобы его люди не разбегались, хотя они продолжали глядеть косо на мужчин и женщин из Со Хабора. Те тоже держались на расстоянии, и это было хорошо. Стоит лишь мысли о том, что кто-нибудь из этих людей может оказаться мертвецом, забрести в кайриэнские головы, и половина их тут же стегнет по лошадям, чтобы бежать отсюда без оглядки. Большинство остальных, скорее всего, не останутся дольше чем до темноты. Такого рода рассказы напугают кого угодно, когда спустится ночь. Бледное солнце, почти скрытое серой пеленой, еще не прошло и половины своего пути к зениту, однако постепенно становилось все более очевидно, что им придется остаться здесь на ночь. А может быть, и не на одну. Его челюсти сводило от усилия не заскрежетать зубами, и даже Неалд начинал избегать его хмурого взгляда. Перрин ни на кого не рявкал. Ему просто хотелось этого.
|
|
Веять зерно было трудоемким процессом. Каждый мешок надо было открыть и опорожнить в большую плоскую плетеную корзину, которую затем двое человек поднимали и начинали подбрасывать на ней зерно или бобы. Холодный ветер уносил долгоносиков прочь дождем черных мелких точек, а мужчины и женщины с плетеными двуручными опахалами помогали порывам ветра. Быстрое течение уносило все, что попадало в реку, но на берегу снег вскоре был уже растоптан в серую кашу, устланную слоями мертвых и умирающих от холода насекомых, а также случайно упавшими зернами овса и ячменя, испещренную красными пятнышками бобов. То, что ноги втаптывали в снег, тут же заменялось новым слоем. Тем не менее оставшееся в корзинах зерно выглядело более чистым, хоть и не до конца; его пересыпали обратно в грубые джутовые мешки, вывернутые наизнанку и яростно выбитые палками, чтобы избавиться от вредителей. Вновь наполненные мешки укладывали в повозки кайриэнцев, как только их горловины перевязывали веревками; однако груды мешков, оставшихся пустыми, росли с огромной быстротой.
|
|
Перрин, опершись на луку седла, как раз пытался вычислить, действительно ли для того, чтобы наполнить одну из его повозок, уходит две телеги со склада, когда к нему подъехала Берелейн на своей белой кобыле, придерживая от ветра свой малиновый плащ рукой в красной перчатке. Анноура держалась в двух шагах позади, ее безвозрастное лицо было спокойным и непроницаемым. Айз Седай, казалось, оставляла их наедине, однако при этом находилась в достаточной близости, чтобы слышать все, что не будет сказано шепотом, даже не прибегая к помощи Силы. Как бы ее лицо не выглядело непроницаемым, орлиный нос придавал ей сегодня хищный вид. Косы с вплетенными в них бусами казались каким-то странным птичьим хохолком, прижатым к голове.
– Ты не сможешь спасти всех, – спокойно сказала Берелейн. Здесь, где не было зловония города, ее запах был напряженно-острым, в нем чувствовался гнев. – Временами приходится выбирать. Со Хабор находится под защитой лорда Каулина. Он не имел права брасать своих людей. – Ага, значит, ее гнев относился не к нему.
|
|
Перрин нахмурился. Неужели она думает, что он чувствует себя виноватым? Когда на другой чаше весов находится жизнь Фэйли, тревоги Со Хабора не сдвинут стрелку даже на волос. Однако он повернул своего гнедого так, чтобы смотреть на серые городские стены по ту сторону реки, а не на пустые глаза ребятишек, выбивающих вывернутые мешки. Человек делает то, что он может. Что он должен.
– У Анноуры есть мнение о том, что здесь происходит? – пробурчал Перрин. Он говорил тихо, но почему-то у него не было сомнения, что Айз Седай услышала его.
– Я не имею ни малейшего понятия, что думает Анноура, – ответила Берелейн, даже не пытаясь понизить голос. Она не только не заботилась о том, что ее могут услышать, она хотела, чтобы ее услышали. – Она не такая общительная, как была когда-то. Какой я ее когда-то считала. Пусть сама латает то, что порвала. – Без единого взгляда на Айз Седай она развернулась и поехала прочь.
Анноура осталась, глядя немигающим взором на Перрина.
– Ты, конечно, та'верен, но все же ты – лишь нитка в Узоре, так же как и я. В конце концов, даже Дракон Возрожденный – лишь нитка, вплетенная в Узор. Даже нитка та'верена не может выбирать, где и как ей быть вплетенной.
– Эти нитки – люди, – устало произнес Перрин. – Возможно, иногда люди не хотят, чтобы их вплетали в Узор, не спросив у них.
– А ты думаешь, есть какая-то разница? – Не ожидая ответа, она подняла поводья и погнала свою длинноногую бурую кобылу вслед за Берелейн, припустив ту галопом, так что плащ вздулся у нее за плечами.
Она была не единственной Айз Седай, у которой было что сказать Перрину.
– Нет, – твердо ответил он Сеонид, похлопывая Трудягу по шее. Впрочем, на этот раз успокаивать следовало не коня, а всадника. Он хотел оказаться подальше от Со Хабора. – Я сказал – нет, значит – нет.
Она сидела, выпрямившись в седле, бледная маленькая женщина, вырезанная изо льда. Не считая того, что глаза ее были темными пылающими углями, и от нее буквально несло с трудом сдерживаемой яростью. Сеонид была мягкой как масло с Хранительницами Мудрости, но он не был одной из Хранительниц Мудрости. Смуглое лицо Алхар-ры позади нее было каменным, седина присыпала его кудрявые черные волосы как изморозь. Лицо Винтера над завитыми усами было красным. Им приходилось принимать то, что происходило между их Айз Седай и Хранительницами Мудрости, но Перрин не был… Порыв ветра распахнул их меняющие цвет плащи, оставив руки свободными, чтобы вытащить меч в случае нужды. Хлопая на ветру, плащи переливались оттенками серого и коричневого, голубого и белого. Неприятное ощущение в желудке рассасывалось, когда он не видел, как часть человека исчезает под ними. Почти рассасывалось.
– Если будет нужно, я пошлю Эдарру, чтобы она привела тебя обратно, – предупредил он.
Ее лицо оставалось холодным, глаза по-прежнему пылали, однако по телу пробежала дрожь, качнув маленький белый камень у нее на лбу. Не из страха перед тем, что Хранительницы Мудрости сделают с ней, если ее придется силой приводить обратно; просто из-за оскорбления Перрина, сделавшего ее запах острым как шип терновника. У него начинало входить в привычку оскорблять Айз Седай. Вряд ли благоразумно усваивать подобные привычки, но другого выхода он не видел.
– А ты? – спросил он Масури. – Ты тоже хочешь остаться в Со Хаборе?
Худощавая Айз Седай была известна манерой говорить напрямик, как Зеленая, несмотря на то что была Коричневой, но сейчас она лишь сказала спокойно:
– А разве за мной ты не пошлешь Эдарру? Есть много способов служить, и мы не всегда можем избирать те пути, которые нам нравятся. – Если подумать, это было сказано довольно откровенно в каком-то смысле. Он по-прежнему не имел ни малейшего понятия, зачем она втайне посещала Масиму. Подозревает ли она, что он знает об этом? Лицо Масури было ничего не выражающей маской. На лице Кирклина застыло скучающее выражение, теперь, когда они покинули стены Со Хабора. Он выглядел так, словно мешком сидит в седле, – хотя на самом деле сидел прямо, – ни о чем в мире не беспокоясь и без единой мысли в голове. Но лишь круглый дурак поверил бы в беззаботность Кирклина.
Солнце поднималось все выше; горожане продолжали механически работать, как люди, желающие потеряться в сиюминутных заботах, боясь, что воспоминания вернутся к ним, когда они закончат. Перрин решил, что Со Хабор делает его слишком впечатлительным. Однако он думал, что прав. Воздух за стенами по-прежнему выглядел слишком тусклым, словно темная туча нависала над городом.
В полдень возчики очистили для себя от снега несколько возвышенных участков берега, чтобы разжечь небольшие костры и разогреть воду для слабого чая; они пили уже третью заварку, если не четвертую. В городе чая не нашлось. Некоторые из возчиков поглядывали на мосты так, словно помышляли о том, чтобы войти в Со Хабор и поискать там чего-нибудь поесть. Но при виде покрытых грязью людей, ворочающих тяжелые корзины с зерном, они снова принимались рыться в своих мешочках с овсом и молотыми желудями. Тут они по крайней мере могли быть уверены, что эта смесь чистая. Некоторые посматривали на мешки, нагруженные на повозки, но бобы нужно было вымачивать, а зерно молоть на больших ручных мельницах, оставшихся в лагере, и это можно сделать не раньше, чем повара выберут оставшихся долгоносиков и не сочтут, что то, что осталось, люди как-нибудь переварят.
У Перрина не было аппетита, он не стал бы есть даже чистейший хлеб, но пить он мог и как раз прихлебывал то, что могло сойти за чай, из помятой оловянной кружки, когда его нашел Латиан. Кай-риэнец не стал подходить к нему. Низкорослый, в полосатой темной куртке, он не спеша проезжал мимо небольшого костра, у которого стоял Перрин, затем натянул поводья, хмурясь на небольшой взгорок перед собой. Спешившись, Латиан поднял переднее копыто своего мерина и озабоченно принялся его разглядывать. Разумеется, при этом он пару раз поднял голову, чтобы удостовериться, что Перрин приближается.
Перрин со вздохом возвратил помятую кружку приземистой коренастой женщине, у которой ее одалживал; седоватая возчица присела перед ним, раскинув в реверансе темные юбки. Ухмыльнувшись, она покачала головой, глядя на Латиана. Судя по всему, она могла бы шпионить раз в десять лучше, чем тот. Неалд, сидевший на корточках у костра, держа обеими руками такую же оловянную кружку, громко расхохотался, он смеялся так сильно, что вынужден был утереть слезу, скатившуюся по щеке. Возможно, он начинал сходить с ума. Свет, однако, это место способно породить в человеке веселые мысли!
Латиан выпрямился лишь настолько, чтобы отвесить поклон перед Перрином, сказав: «Вижу вас, милорд», – и снова нагнулся к передней ноге своей лошади, как дурак. Нельзя так хватать лошадь за ногу, если не хочешь, чтобы она тебя лягнула. Впрочем, Перрин и не ожидал от него ничего, кроме глупостей. Сначала Латиан старался походить на айильца, завязывая свои длинные волосы в хвост на затылке в слабом подражании айильской стрижке, а теперь решил поиграть в шпиона. Перрин положил руку на шею его мерина, успокаивая животное, и обратил заинтересованный взгляд на его лицо, в то время как тот вглядывался в копыто, в котором не было ровно ничего особенного. Если не считать трещины в подкове, где металл мог переломиться через несколько дней, если подкову не заменить. Руки Перрина чесались взяться за молот. Казалось, прошли годы с тех пор, как он последний раз перековывал лошадь или работал мехами.
– Мастер Балвер велел вам передать, милорд, – тихо сказал Ла-тиан, не поднимая головы. – Его друг отправился в поездку с караваном, но его ожидают обратно завтра или послезавтра. Он просил спросить вас, не будете ли вы против, если мы присоединимся к вам попозже. – Глядя под брюхом лошади на веятелей у реки, он прибавил: – Хотя, по-видимому, вы вряд ли уйдете до этого времени.
Перрин мрачно взглянул на работников. Затем, не менее мрачно, – на ряды повозок, ждущих своей очереди на погрузку; на полдюжины тех, которые были уже накрыты парусиной. В одной из них находились кожи для починки сапог, свечи и тому подобное. Впрочем, масла там не было. Ламповое масло в Со Хаборе воняло так же прогоркло, как и масло для готовки. Что, если Гаул и Девы принесли весточку от Фэйли? А может быть, даже письмо? Он отдал бы все что угодно, чтобы только поговорить с кем-нибудь, кто видел ее, кто мог сказать ему, что она цела и невредима.
– Скажи Балверу, чтобы не ждал слишком долго, – проворчал он. – Что до меня, я через час уеду.
Так он и поступил. Большинство повозок с возчиками пришлось оставить, им придется проделать однодневный путь до лагеря самостоятельно; с ними для охраны остался Кирейин и его зеленые шлемы, им было дано распоряжение следить, чтобы никто не переходил мосты. С холодными глазами, по-видимому полностью оправившийся от своего потрясения, гэалданец заверил его, что он в порядке и готов к действию. Весьма вероятно, что, несмотря на указания, он вернется в Со Хабор, просто чтобы убедить себя, что он не боится. Перрин не стал тратить время, отговаривая его. Прежде всего ему надо было найти Сеонид. Нельзя было сказать, что она скрывалась; однако, узнав об отъезде, она оставила своих Стражей на виду держать ее лошадь и нырнула куда-то, так чтобы повозки отделяли ее от него. Тем не менее она не могла скрыть своего запаха или, если и могла, не знала, что это необходимо. Она была удивлена, когда он быстро отыскал ее, и возмущена, когда он чуть ли не волоком притащил ее к лошади, стоящей рядом с Трудягой. Но теперь его отделял час езды от Со Хабора; Крылатая Гвардия снова сомкнула вокруг него и Берелейн свое красное бронированное кольцо, двуречен-цы окружали восемь нагруженных повозок, тяжело тащившихся за оставшимися тремя знаменами, а Неалд ухмылялся во весь рот. Не говоря уже о том, что он пытался болтать с Айз Седай. Перрин не знал, что будет делать, если Аша'ман действительно сойдет с ума. Как только первый холм закрыл от них Со Хабор, он почувствовал, как расслабляется узел между его лопатками; он и не заметил, когда тот образовался. Это оставляло всего лишь десять других, не считая узла нетерпения, скрутившего его живот. Даже очевидное сочувствие Берелейн не могло ослабить их.
Врата, сплетенные Неалдом, доставили их с занесенного снегом поля на маленькую полянку площадки для Перемещения среди высоких деревьев; но, преодолев четыре лиги за один шаг, Перрин не стал ждать, пока горстка повозок минует врата. Ему показалось, что позади себя он услышал озабоченное восклицание Берелейн, когда пришпорил Трудягу и припустил к лагерю быстрой рысью. Или, возможно, это была одна из Айз Седай. Гораздо более возможно.
Спокойствие окружило его, когда он въезжал в лагерь мимо дву-реченских палаток и хижин. Солнце все еще висело на сером небе почти над его головой, но на огне не стояли котлы, и лишь немногие собрались вокруг костров, кутаясь в плащи и вглядываясь в огонь. Некоторые сидели на грубых табуретах, которые умел делать Бан Кро; другие стояли или сидели на корточках. Никто даже не поднял головы. И разумеется, никто не подбежал к нему, чтобы принять его лошадь. Нет, понял Перрин, это не спокойствие. Это напряженность. Их запах чем-то напомнил ему лук, натянутый до отказа, так что еще чуть-чуть – и сломается. Он почти слышал его скрип.
Когда он спешивался перед своим красно-полосатым тентом, от низких палаток Айил, быстрым шагом направившись к нему, появился Даннил. Сулин и Эдарра, одна из Хранительниц Мудрости, шли следом, легко поспевая за ним, хотя ни одна из них как будто и не спешила. Загорелое морщинистое лицо Сулин казалось непроницаемой маской. На лице Эдарры, почти скрытом темной шалью, намотанной на голову, было написано спокойствие. Несмотря на мешковатую юбку, она производила не больше шума, чем седоволосая Дева, лишь слегка постукивали ее золотые и костяные браслеты и ожерелья. Даннил жевал свой пышный ус, рассеянно вытаскивая меч на пару дюймов из грубых кожаных ножен и с силой вдвигая его обратно. Туда и обратно. Он глубоко вобрал в грудь воздух, прежде чем заговорить:
– Девы привели пятерых Шайдо, лорд Перрин. Арганда забрал их для допроса в гэалданские палатки. С ним Масима.
Перрин взмахом руки отмел присутствие Масимы в лагере.
– Почему ты позволила Арганде забрать их? – спросил он Эдарру. Даннил не мог остановить его, но Хранительницы Мудрости были на другом положении.
Эдарра выглядела не намного старше Перрина, однако ее холодные голубые глаза, казалось, видели гораздо больше, чем ему когда-либо доведется увидеть. Она сложила руки на груди, звякнув браслетами. В этом жесте было нетерпение.
– Даже Шайдо знают, как выносить боль, Перрин Айбара. Понадобятся дни, чтобы заставить кого-нибудь из них заговорить, и я не видела причин медлить.
Если глаза Эдарры были холодны, то глаза Сулин были голубым льдом.
– Я со своими сестрами по копью могли бы сделать это немного быстрее, но Даннил Левин сказал, что ты запретил наносить удары. Герард Арганда – нетерпеливый человек, и он не доверяет нам. – Это звучало так, словно она плюнула бы, не будь она айил-кой. – В любом случае, ты узнаешь не очень много. Это Каменные Псы. Они уступают медленно и, даже сдавшись, говорят очень немного. В таких случаях всегда приходится брать немного от одного и прибавлять немного от другого, чтобы получить общую картину.
Выносить боль. Без боли не обойтись, когда подвергаешь человека допросу. До сих пор Перрин не позволял этой мысли сформироваться в своей голове. Но чтобы вернуть Фэйли…
– Скажи кому-нибудь, пусть оботрут Трудягу, – глухо сказал он, бросая Даннилу поводья.
Гэалданская часть лагеря не могла больше не походить на грубые навесы и беспорядочно разбросанные палатки двуреченцев. Островерхие парусиновые палатки стояли стройными рядами, перед входом большинства из них стояли составленные в козлы копья со стальными наконечниками, а сбоку были привязаны оседланные лошади, готовые к езде. Единственными беспорядочными движениями, которые можно было здесь увидеть, было подергивание лошадиных хвостов и хлопанье длинных вымпелов на копьях под холодным ветром. Тропки между палатками были все одинаковой ширины, а через ряды костров хоть сейчас проводи прямую линию. Даже сгибы в парусине палаток, по которым они складывались, когда лежали на дне повозок, пока не начались снегопады, располагались все на одном уровне. Все здесь было аккуратно и упорядоченно.
Запах овсяной каши и вареных желудей висел в воздухе; некоторые из людей в зеленых куртках выскребали пальцами последние крохи полуденной трапезы со своих оловянных тарелок. Другие уже мыли котлы. Ни в ком не было ни следа напряжения. Они просто ели и исполняли повседневную работу, примерно с одинаковым удовольствием. Это просто было нечто, что должно быть сделано.
Большая группа людей собралась вокруг заостренных кольев, отмечавших дальнюю границу лагеря. Не более половины из них было одето в зеленые куртки и начищенные кирасы гэалданских копейщиков. У некоторых из остальных в руках были копья или мечи, привешенные к поясу поверх измятых курток. Одежда этих людей варьировала от тонкого шелка или доброй шерсти до обносок и тряпок, но ни одного из них нельзя было назвать чисто одетым, разве что по сравнению с Со Хабором. Людей Масимы всегда опознаешь, даже со спины.
Еще один запах донесся до Перрина, когда он подошел к собравшимся. Запах горелого мяса. Слышался также приглушенный звук, который он старался не слышать. Он начал проталкиваться сквозь толпу; солдаты оборачивались и неохотно уступали дорогу, люди Масимы пятились, бормоча что-то насчет желтых глаз и Порождений Тени. И в том и в другом случае его пропускали.
Четверо высоких мужчин, с рыжими или светлыми волосами, в серо-коричневых кадин'сорах, лежали на земле, их запястья были притянуты ремнями к лодыжкам за спиной, а под их локти и колени привязали крепкие палки. Их лица были избиты и окровавлены, во рту торчали тряпичные кляпы. Пятый был обнажен, распялен между четырьмя крепкими кольями, вбитыми в землю, и растянут так сильно, что жилы проступили под кожей. Он дергался, насколько позволяли путы, и вопил от боли, однако его крики заглушались забивавшими его рот тряпками. На его животе маленькой кучкой лежали горящие угли, над ними поднимался слабый дымок. Вот откуда тот самый запах горелой плоти, который уловил нос Перрина. Угли пригорали к натянувшейся коже, и каждый раз, когда его рывки сбрасывали один из них, парень в грязной зеленой шелковой рубахе, сидящий, ухмыляясь, на корточках подле него, заменял его другим, аккуратно беря его щипцами из стоящего рядом горшка, снег вокруг которого протаял, образовав на земле грязный круг. Перрин знал этого парня. Его звали Хари, и он любил отрезать у людей уши, нанизывая их на кожаную тесемку. Мужские уши, женские уши, детские уши – для Хари это не имело значения.
Не раздумывая, Перрин шагнул вперед и пинком сбил кучку углей с живота распяленного. Некоторые из них попали в Хари, который отпрыгнул назад с испуганным воплем, превратившимся в вой, когда его рука попала в горшок с углями. Он опрокинулся набок, схватив обожженную руку другой и бросая на Перрина ненавидящие взгляды, – хорек в человеческом обличье.
– Дикарь дурит нам головы, Айбара, – произнес Масима. Пер-рин даже не заметил, что тот тоже стоит среди собравшихся. В его темных лихорадочных глазах гнездилось презрение. Запах его безумия проникал даже сквозь вонь горелой плоти. – Я знаю их. Они делают вид, что им больно, хотя не чувствуют боли… не так, как остальные люди. Нужно уметь причинить боль камню, чтобы заставить одного из них разговориться.
Арганда, стоявший выпрямившись подле Масимы, сжимал рукоять своего меча с такой силой, что рука дрожала.
– Может быть, ты хочешь потерять свою жену, Айбара, – прохрипел он, – но я не потеряю свою королеву!
– Это необходимо, – сказал Айрам, наполовину уговаривая, наполовину требуя. Он стоял с другой стороны от Масимы, комкая в кулаке край своего зеленого плаща, словно для того чтобы не вытащить меч из-за спины. Его глаза пылали почти так же, как у Маси-мы. – Ты сам учил меня, что мужчина делает то, что должен сделать.
Перрин заставил себя разжать кулаки. То, что необходимо сделать, ради Фэйли.
Берелейн и Айз Седай подошли, протиснувшись сквозь толпу, Берелейн слегка наморщила нос при виде человека, распятого между кольев. Трое Айз Седай с тем же выражением на лицах могли бы смотреть на кусок дерева. Эдарра и Сулин были с ними, такие же спокойные и собранные. Некоторые из гэалданских солдат хмурились при виде двух айилок и бормотали что-то себе под нос. Помятые грязнолицые люди Масимы смотрели на Айз Седай и айилок с одинаковой ненавистью, но большинство из них держалось подальше от трех Стражей, а тех, кто не хотел уступать им дорогу, оттаскивали в сторону свои же товарищи. Даже глупцы знали пределы, допустимые для глупости. Масима обдал Берелейн пылающим взором, но затем решил сделать вид, что ее попросту не существует. Некоторые глупцы, видимо, не знают никаких пределов.
Наклонившись, Перрин вытащил кляп изо рта распяленного на земле человека. Он едва успел отдернуть руку, избежав его зубов; таких злобных укусов он не ждал даже от Трудяги.
Айилец немедленно откинул назад голову и запел низким, чистым голосом:
Омойте копья – когда солнце восходит.
Омойте копья – когда солнце садится.
Омойте копья – кто страшится смерти?
Омойте копья – мне такой неведом!
Смех Масимы разнесся в воздухе посередине песни. Волосы на загривке Перрина снова поднялись. Он никогда не слышал, как Масима смеется. Это был не самый приятный из звуков.
Не желая потерять палец, Перрин вытащил топор из петли на поясе и осторожно приложил обух к подбородку поющего, чтобы заставить его замолчать. Глаза цвета неба взглянули на него снизу с загорелого лица, в них не было страха. Айилец улыбался.
– Я не прошу тебя предавать свой народ, – сказал Перрин. Его горло саднило от усилия заставить голос звучать ровно. – Вы, Шайдо, захватили нескольких женщин. Все, что я хочу узнать, – это как вернуть их обратно. Одну из них зовут Фэйли. Она так же высока, как ваши женщины, у нее темные раскосые глаза, четко очерченный нос и смелый рот. Она прекрасна. Ты наверняка запомнил ее, если видел. Ты ее видел? – Убрав топор, он выпрямился.
Шайдо некоторое время смотрел на него, затем приподнял голову и снова начал петь, не отрывая взгляда от Перрина. Это была веселая, бесшабашная песенка с разухабистым плясовым мотивом:
Я встретил как-то парня, от дома вдалеке,
С желтыми глазами и без мозгов в башке.
Он захотел, чтоб я держал в ладонях дым,
Сказал, что отведет туда, где много есть воды.
На голове стоял он, ногами в небеса,
Но говорил, что может как девушка плясать.
Он говорил, что может стоять так круглый год,
Но я моргнул – и он пропал, как не было его.
Голова айильца упала на землю, и он расхохотался, весело и от души. Было такое впечатление, что он не лежит на земле, а отдыхает на пуховой кровати.
– Если… Если ты не можешь этого сделать, – в отчаянии проговорил Айрам, – тогда уходи. Я прослежу здесь за всем.
То, что необходимо. Перрин оглядел окружавшие его лица. Ар-ганда, мрачно косящийся теперь уже и на него, не меньше, чем на Шайдо. Масима, от которого несло безумием, полный презрительной ненависти. Нужно уметь причинить боль камню. Эдарра с лицом таким же непроницаемым, как у Айз Седай, со спокойно сложенными на груди руками. Даже Шайдо знают, как выносить боль. Понадобятся дни, чтобы заставить их заговорить. Сулин, со шрамом поперек щеки, белеющим на морщинистой коже, со спокойным взглядом и запахом, в котором сквозила непреклонность. Они уступают медленно и, даже сдавшись, говорят очень немного. Бе-релейн, пахнувшая как судья, как властитель, который приговаривает людей к смерти и спокойно спит после этого. То, что необходимо. Причинить боль камню. Выносить боль. О Свет, Фэйли.
Топор был легким как пушинка, поднимаясь в его руке, и ударил как молот по наковальне; тяжелое лезвие, рассекающее запястье айильца.
Тот вскрикнул, затем конвульсивно подался назад, рыча от боли и умышленно протягивая руку так, чтобы кровь из отрубленного запястья брызгала Перрину в лицо.
– Исцелите его, – сказал Перрин Айз Седай, отступая назад. Он не сделал попытки вытереть лицо. Кровь капала с бороды. Он чувствовал внутри себя пустоту. Он не мог бы поднять топор вновь, даже ради спасения собственной жизни.
– Ты с ума сошел! – яростно воскликнула Масури. – Мы не можем вернуть ему его руку!
– Я сказал, Исцелите его! – прорычал он.
Сеонид, однако, уже скользнула к айильцу, приподняв юбки; приблизившись, она встала на колени рядом с его головой. Он сжимал зубами свое запястье, тщетно пытаясь остановить бьющий из него фонтан крови. Но в его глазах не было страха. Не было страха и в его запахе. Совершенно.
Сеонид сжала руками голову Шайдо, и внезапно он снова забился в конвульсиях, беспорядочно размахивая рукой в воздухе. Поток крови из его запястья начал слабеть, потом кровотечение прекратилось, и айилец мешком рухнул на землю; лицо его посерело. Весь дрожа, он поднес к лицу обрубок левой руки, чтобы взглянуть на гладкую кожу, которая теперь покрывала его. Если там и был шрам, Перрин его не видел. Айилец оскалил на него зубы. От него по-прежнему не пахло страхом. Сеонид тоже тяжело опустилась на землю, словно до конца исчерпала свои силы. Алхарра и Винтер шагнули вперед, чтобы поднять ее, но она взмахом руки остановила их и с тяжелым вздохом поднялась сама.
– Мне говорили, что вы можете держаться целыми днями и все же не сказать почти ничего, – проговорил Перрин. Его голос б ы л слишком громким для его ушей. – У меня нет времени на то, чтобы вы могли показать, насколько вы крепки или насколько смелы. Я и так знаю, что вы смел ы и крепки. Но моя жена находится в плену слишком долго. Вас разведут по разным палаткам и зададут несколько вопросов насчет определенных женщин. Видели ли вы их, и если да, то где. Это все, что я хочу знать. Больше не будет горящих углей или чего-либо подобного; только вопросы. Но если кто-нибудь откажется отвечать или если ваши ответы будут слишком разными, каждый из вас лишится какой-то части тела. – Он был удивлен, обнаружив, что все же может поднять топор. Лезвие было вымазано кровью. – У вас по две руки и по две ноги, – холодно произнес Перрин. Свет, в его голосе звучал лед! Он ощущал себя глыбой льда, до мозга костей. – Это означает, что у вас есть четыре возможности ответить одинаково. Но если вы будете упрямиться, я все равно не стану вас убивать. Я найду какую-нибудь деревню и оставлю вас в ней, какое-нибудь место, где вы сможете выпросить себе корку хлеба, где мальчишки смогут бросить монетку свирепому айильцу без рук, без ног. Подумайте и решите, стоит ли это того, чтобы держать мою жену вдали от меня.
Даже Масима теперь глядел на него во все глаза, так, словно в первый раз видел человека, стоявшего рядом с ним с топором в руках. Когда он повернулся, чтобы уйти, и люди Масимы, и гэалдан-цы расступились перед ним так широко, что в образовавшийся проход прошел бы целый кулак троллоков.
Он обнаружил, что перед ним ограда из заостренных кольев, а в сотне шагов впереди лес, но в сторону не свернул. Держа в руке топор, он шел вперед, пока огромные деревья не окружили его, а запах лагеря не остался позади. Запах крови он нес с собой, острый и металлический. От этого не убежать.
Вряд ли он смог бы сказать, как долго шагал, проваливаясь в снег. Угол наклона солнечных лучей, прорезавших тени под лесным пологом, становился все острее, но он не замечал этого. Кровь запеклась коркой на лице и в бороде. Сколько раз он говорил, что сделает все, чтобы вернуть Фэйли? Мужчина делает то, что должен. Для Фэйли – все, что необходимо.
Внезапно он резким движением взметнул топор над головой, держа его обеими руками, и швырнул вперед со всей силой, на какую был способен. Несколько раз перекувырнувшись в воздухе, топор воткнулся в толстый дубовый ствол с плотным, тяжелым стуком.
Выдохнув воздух, который, казалось, был заперт в его легких, Перрин тяжело сел на шершавый камень, высокий и широкий как скамья, и поставил локти на колени.
– Можешь показаться, Илайас, – устало сказал он. – Я чувствую твой запах.
Человек, к которому он обращался, выступил из теней, его желтые глаза слабо поблескивали под широкими полями шляпы. По сравнению с ним айильцы казались шумными. Придерживая длинный нож, он сел на валун рядом с Перрином, но некоторое время просто сидел, пробегая пальцами по седеющей бороде, веером ложившейся ему на грудь. Он кивнул на топор, торчащий из дубового ствола.
– Я как-то сказал тебе не расставаться с ним, пока ты не почувствуешь, что тебе начнет слишком нравиться его использовать. Тебе понравилось это? То, что ты сделал?
Перрин с силой тряхнул головой:
– Нет! Ни за что! Но…
– Но – что, парень? Думаю, ты едва не испугал даже Масиму. Вот только от тебя тоже пахло страхом.
– Ему уже давно пора хоть чего-нибудь испугаться, – пробормотал Перрин, неловко пожимая плечами. Некоторые вещи трудно произносить вслух. Однако сейчас, видимо, пришло время произнести их. – Насчет топора. В первый раз я не заметил этого; заметил только потом, когда начал вспоминать. В ту ночь, когда я встретил Гаула, а Белоплащники пытались убить нас. Позже, когда мы бились с троллоками в Двуречье, я еще не был уверен. Но потом, у Колодцев Дюмай, я понял. В битве я чувствую страх, Илайас, страх и печаль, может быть потому, что могу никогда больше не увидеть Фэйли. – Его сердце стиснуло так, что заболела грудь. Фэйли. – Вот только… Я слышал, как Грейди и Неалд говорили о том, каково это – когда обнимаешь Единую Силу. Они говорили, что чувствуют себя более жив ы ми. Я в битве напуган так, что плюнуть не могу, но я тоже чувствую себя более живым, сильнее, чем когда бы то ни было, не считая того времени, когда обнимаю Фэйли. Я думаю, что не вынесу, если начну чувствовать то же самое относительно того, что сегодня сделал. И думаю, Фэйли вряд ли захочет возвращаться ко мне, если я дойду до такого.
Илайас фыркнул:
– Вряд ли в тебе это есть, парень. Знаешь, опасность сказывается на разных людях по-разному. Некоторые холодны как часовой механизм, но ты никогда не казался мне человеком такого типа. Когда твое сердце начинает колотиться, оно согревает твою кровь. Разумно предположить, что оно также обостряет твои ощущения. Делает тебя более осознающим. Может быть, ты умрешь через несколько минут, может быть, твое сердце успеет ударить всего раз, но сейчас ты еще не мертв, и ты знаешь это всем телом, от волос до кончиков ногтей. Просто так происходит. Это не значит, что тебе это нравится.
– Хотел бы я поверить, – просто сказал Перрин.
– Поживи с мое, – сухо ответил Илайас, – и ты поверишь. А до тех пор просто прими это как свидетельство человека, который прожил больше тебя и уже прошел через это.
Они сидели рядом, глядя на топор. Перрин хотел поверить. Кровь на топоре теперь казалась черной. Никогда прежде кровь не была так черна. Сколько времени прошло? Судя по наклону лучей, пронизывавших древесные кроны, солнце уже садилось.
Перрин уловил хруст снега под конскими копытами, медленно приближающийся к ним. Через несколько минут перед ними появились Неалд и Айрам, бывший Лудильщик указывал следы, а Аша'ман нетерпеливо тряс головой. След был ясно виден, но, по правде говоря, Перрин не поручился бы, что Неалд способен найти его самостоятельно. Неалд был городским человеком.
– Арганда считал, что нам лучше подождать, пока твоя кровь остынет, – сказал Неалд, наклоняясь с седла и изучающе глядя на Перрина. – Но я думаю, что она не может остыть еще больше. – Он кивнул, в очертаниях его губ читалось удовлетворение. Он был привычен к тому, что люди боятся его из-за его черной куртки и того, что она означала.
– Они заговорили, – произнес Айрам, – и все дали одинаковые ответы. – Его угрюмый вид показывал, что ответы ему не понравились. – Думаю, угроза, что их оставят просить подаяние, напугала их больше, чем твой топор. Но они говорят, что не видели леди Фэйли. И никого из остальных. Мы можем еще раз попробовать угли. Может быть, тогда они вспомнят. – Не было ли в его голосе нетерпения? Относилось ли оно к тому, чтобы найти Фэйли или чтобы использовать угли?
Илайас поморщился:
– Теперь они только скажут тебе то, что уже слышали от тебя. То, что ты хочешь услышать. В любом случае, шансы были невелики. Там тысячи Шайдо и тысячи пленных. Человек может прожить целую жизнь среди такой толпы и не встретить больше сотни человек, которых смог бы запомнить.
– Тогда нужно их убить, – мрачно произнес Айрам. – Сулин сказала, что Девы специально позаботились, чтобы при них не было оружия, когда их брали в плен, чтобы их можно было допрашивать. Но нам нельзя просто сделать их гай'шайн. Если хотя бы один сбежит, он даст Шайдо знать, что мы здесь. И тогда они все обрушатся на нас.
Перрин встал; его суставы казались заржавевшими и только что не скрипели. Он не мог просто позволить Шайдо уйти.