– Да. Но только не за границу.
Странно. Он всегда такой самоуверенный, дерзкий, напористый… а тут ему явно не по себе. Мне даже кажется что он немного напуган.
– А почему? Вы не любите летать самолетами?
– Нет. Я вообще не люблю заграницу.
– Ну ладно. Тогда извините.
Я в полной растерянности. Я не знаю, к кому еще обратиться. Я так рассчитывала на Одли.
* * *
На следующий день мне звонит Одли.
– Я – трус, – говорит он.
– Человек, занимающийся карате, не может быть трусом.
– Может. Я знаю, что говорю. Бокс, карате, когда ты первым хватаешься за микрофон в караоке – это все ерунда. Я – трус, и мне это не нравится. Если эта работа действительно интересная, я за нее возьмусь. Но это вам обойдется недешево.
– Каждый чего-то боится.
– Не каждый. Мне встречались и очень крутые парни.
– И кто был самым крутым?
– Как-то ночью мы с братьями переходили дорогу, нас было пятеро, и тут вдруг появляется этот мужик на машине и давай нам сигналить. Ситуация была двоякая: мы дурачились на проезжей части, но зачем ему было сигналить?! Я доказываю ему палец, мол, иди-ка ты, дядя, куда подальше, а мужик резко тормозит, выходит из машины и направляется прямо к нам, на ходу натягивая перчатки. Он был такой… невысокий, но крепкий. И он говорит: «Ну и чего?» Тихо так, еле слышно. Просто: «Ну и чего?» – и все.
– И мы подумали, что нас пятеро, и он знает, что нас пятеро, он же умеет считать и видит, что нас… раз, два, три, четыре, пять… пятеро. А он один. Причем он не пьяный, и с ним нету бабы, на которую надо произвести впечатление. А дело тем более было в Гулле. Там, при раскладе пятеро на одного, просто фингалом под глазом тебе не отделаться. Тут прямая дорога в реанимацию. Этот мужик, он был либо самым крутым парнем в городе, либо законченным психом. Мы с братьями переглянулись, а он говорит: «Я так и думал», – разворачивается и идет обратно к машине. Я потом долго об этом думал. И до сих пор еще думаю. И иногда я жалею, что мы так просто его отпустили, потому что мне интересно, что бы он сделал, если бы дело дошло до драки. Положил бы он нас или нет. Но я никогда этого не узнаю. Бот что меня угнетает. Неудовлетворенное любопытство.
|
|
Я рассказываю Одли про Уолтера. Одли любитель поговорить, но в отличие от многих говорунов он умеет слушать.
– А где вы с ним познакомились?
– В Барселоне.
В Барселоне
Женщина-полицейский. Пещерная женщина. Учительница. Девочка-школьница. Горничная-француженка. Медсестра. Застенчивая невеста. Исполнительница танца живота. Военнослужащая. Гейша. Бой-баба, командир космического корабля. Характерные костюмы – важная составляющая представления, потому что без костюмов и минимальной хореографии это было бы уже никакое не шоу, а самая обыкновенная поебень, как называл это Хорхе. Я делала горничную-француженку и медсестру, потому что эти костюмы подходили мне по размеру. Остальные девчонки тоже особенно не выпендривались и работали каждая в своем образе, кроме Марины, которая вечно пыталась внедрить в представление новых персонажей – предположительно знаменитых женщин из истории и легенд, про которых никто из нас даже не слышал: каких-то философинь, забитых до смерти камнями, королев, чье влияние на развитие картофеля как сельскохозяйственной культуры было явно недооценено, изнасилованных политических деятельниц, фанатичных химичек.
|
|
– Нет, – решительно заявлял Хорхе. – Зрителям не нужны никакие новшества. К нам идут люди, которые знают, чего хотят.
– Наверняка им уже надоело смотреть, как женщине-полицейскому грубо вставляют сзади, – возражала Марина, женщина-полицейский, которой грубо вставляют сзади.
– Зрителям никогда не надоедает смотреть, как женщине-полицейскому грубо вставляют сзади. Этот номер идет уже десять лет. И за все это время в зале не было ни единого пустого места.
– Но должен же быть хоть какой-то прогресс.
– А зачем?
Хорхе был прав. Прогресс в данном случае был не нужен. В основном к нам ходили туристы, а из местных никто не смотрел наше шоу больше одного раза. Хотя были, конечно, и исключения. Периодически к нам заглядывал обозреватель из, так сказать, отраслевого журнала (да, сегодня буквально у каждого ремесла есть свой журнал). Телепродюсеры забредали достаточно часто в поисках «новых талантов»; но как только Хорхе их вычислял, он сразу же выдворял их из клуба. Аккуратненький старичок в галстуке-бабочке, доктор Альфонсо, дерматолог на пенсии, приходил два-три раза в неделю. Он был истинным почитателем данного вида искусства, но именно в традиционной и устоявшейся форме, без новомодных изысков. Он писал очень славные, трогательные записочки: красивым почерком, по-английски. «Такой замечательной горничной я не видел с того представления в Амстердаме, тридцать лет назад» или «Мне показалось, вы были немного подавлены во время вашей потрясающей сцены с медсестрой. Надеюсь, у вас все хорошо. Для меня это был незабываемый вечер: смотреть на вас сзади – истинное наслаждение. Ваш верный поклонник».
|
|
Исполнители не задерживались в шоу надолго, потому что, хотя нам платили большие деньги и условия работы были очень даже приличные, когда ты привыкаешь делать «это» на сцене, тебе быстро становится скучно, причем с каждым разом все скучнее и скучнее. Тем более что это не та работа, где есть какие-то перспективы карьерного роста; то есть какие-то перспективы есть – например, можно со временем перейти в шоу классом повыше, – но там будет все то же самое. И конечно же, это не та работа, которой можно заниматься всю жизнь.
Когда я работала в клубе, там были еще Кристиана (из Люксембурга; рост шесть футов и дюйм, могла бы легко подрабатывать вышибалой), Надя (из России; двадцать два года, но выглядела на двенадцать), Северин (француженка с роскошным бюстом, как у цветущей кормящей матери – причем кормящей как минимум двух младенцев), Эрика (шведка с бюстом, как кредитная карточка), Лу и Сью (лесбиянки из Далласа, вечно под кайфом), Марина (швейцарка), и среди этого иностранного легиона «горячих штучек» – три символические испанки, Лурдес и две Патрисии (которые были похожи как две капли воды, но всегда обижались, если их принимали за сестер или путали друг с другом, и которые никогда не работали в одном и том же спектакле, потому что были похожи как две капли воды. Одну называли Скорбящей Патрисией, другую – Крайне Скорбящей Патрисией; Скорбящая Патрисия могла убиваться в течение часа по поводу скудного выбора насадок для фена; Крайне Скорбящая Патрисия убивалась по этому поводу полтора часа; но мы все равно их не различали – потому что никто не выдерживал патрисианской скорби больше пяти минут).
И, конечно, была еще и примадонна… Хейди (бельгийка аргентинского происхождения, блондинка с роскошными формами, просто помешанная на сексе). Самые говорливые мужики умолкали в ее присутствии и только нечленораздельно мычали и слабо кивали. Хейди была воплощением сексуальных мечтаний любого мужчины. Ей даже не нужно было ничего делать – просто быть собой. На сцене, где сплошные голые девушки, она единственная смотрелась по-настоящему голой. Хейди всегда выступала последней, когда зрителям уже приедалось зрелище истово совокупляющихся тел. Даже за кулисами было слышно, как пыхтят в зале разгоряченные мужики. Я думаю, ее главный секрет был в бровях, хотя как-то раз я прошла мимо нее в гримерке, и меня обдало жаром, как будто я прошла мимо раскаленной печи. Даже парни, которые выступали в шоу – настоящее международное сообщество из американцев, венгров, итальянцев, поляков и англичан – и у которых по идее должно было развиться стойкое отвращение к сексапильным блондинкам с роскошными формами, и те увивались вокруг Хейди.
Силовые забеги
Когда мне предложили поработать в «живом» секс-шоу, я рассмеялась и категорически отказалась. Или сперва категорически отказалась, а потом рассмеялась, когда моя подруга Амбер (которая прошлым летом работала в таком шоу вместе со своим бойфрендом) предложила смотаться на лето в Барселону и поработать в одном очень даже приличном клубе. Вообще-то им предпочтительнее нанимать пары, но Амбер сказала, что они подберут мне партнера. Мне стало как-то противно при мысли, что меня будут показывать людям со сцены, как какой-нибудь кухонный комбайн.
Но потом я задумалась. А чего мне стесняться? Можно подумать, никто из посторонних не видел мою драгоценную тушку. Я не раз загорала голой – к восторгу некоторых извращенцев из знаменитостей средней руки. За свою непродолжительную карьеру танцовщицы мне приходилось выделывать всякие странные номера: скажем, кататься по полу товарного склада в Дарлингтоне, с выбритым лобком и вообще без всего, не считая налипшей на кожу муки.
И у меня были случайные половые связи. Например, на вечеринках, когда все предварительное ухаживание заключалось в совместных поисках незанятой спальни. Не то чтобы это вошло у меня в привычку, просто я иной раз не отказывала себе в маленьких удовольствиях – чисто физических, без всякой метафизики.
Поразмыслив как следует, я поняла, что публичный интим для меня тоже не новость. Был у меня и публичный интим. И не раз.
У меня был бойфренд, Дэвид, который любил «силовые забеги», как он это называл. В первый раз мы с ним совершили такой забег на одной вечеринке. Можно, конечно, отчаянно бить себя пяткой в грудь и кричать, что в тот вечер я была не в себе, потому что изрядно перебрала с коксом и выпивкой, вот меня и потянуло на подвиги, – но я не буду устраивать представление. Я была очень даже в себе, просто мне захотелось слегка поприкалываться. Тренировочный забег – это когда вы с партнером стоите, тесно прижавшись друг к другу, причем партнер прижимается к тебе сзади; он приподнимает тебя над полом, держит вот так на весу и бежит вперед легкой трусцой. При этом интимные части тел приходят в непосредственное соприкосновение, и возникает приятное трение, от чего оба участника получают вполне ощутимое удовольствие. Вот такие игрушки на забегушках. «Паровозик» в полупорнографическом варианте. Мы с Дэйвом пробежались по комнате из угла в угол, растолкав остальных танцующих и снискав бурные возгласы одобрения – как мне показалось, все-таки не такие бурные, как надеялся Дэйв.
Но одной вечеринкой все не ограничилось. У Дэвида был микроавтобус (из-за чего у меня потом развился жуткий комплекс на всех мужиков, которые ездят на микроавтобусах).
Личный автотранспорт
С мужиками, которые ездят на микроавтобусах, лучше вообще не связываться. Они все маньяки: либо одержимые автолюбители, либо просто серийные убийцы. В любом случае они вряд ли пойдут с тобой в театр на балет.
Только не думайте, что во мне говорит снобизм. Но я настоятельно рекомендую отвечать категорическим «нет», когда ливрейный шофер посреди ночи звонит к тебе в дверь и говорит, что какая-то там выдающаяся знаменитость ждет тебя у подъезда в навороченном лимузине. Ничего интересного там не будет: тебя накачают героином и будут активно склонять к разврату, норовя приспособить для этих целей твою derriere [задница (фр.)], предназначенную все-таки несколько для другого. Я настоятельно рекомендую избегать навороченных лимузинов, потому что любой, кто способен купить ночной клуб – вместо того чтобы просто ходить в этот клуб на предмет пообщаться с людьми, – никогда не поймет твою тонкую душу и вряд ли пойдет с тобой в театр на балет.
Дорогие машины, как правило, тоже «нет». Дорогая машина – это часто означает, что владелец богат, но не хочет, чтобы об этом знали (в отличие от владельцев навороченных лимузинов, которые любят себя показать), и что он никогда на тебе не женится, потому что богатые женятся только на богатых, за исключением разве что старикашек за восемьдесят, которым простительно волочиться за молоденькими прелестницами, но такой вариант явно не для меня. Дорогая машина также может означать, что владелец стремится произвести впечатление, пустить пыль в глаза, а это не самый хороший знак; или он просто помешан на автомобилях, что тоже не слишком приветствуется, потому что «помешан на автомобилях» и «помешан на тебе» – вещи несовместимые.
Машины среднего класса и подержанные автомобили в принципе вариант оптимальный, хотя, конечно же, могут служить указанием на леность ума и отсутствие честолюбивых стремлений владельца, которому лень напрягаться, чтобы добиться чего-то большего. Даже если владелец такой машины и захочет пойти с тобой в театр на балет, сможет ли он заплатить за билеты, вот в чем вопрос? Мотоциклы – это преимущественно для крохоборов или фанатичных доноров внутренних органов. В общем, я затрудняюсь сказать, какой вид личного транспорта наиболее предпочтителен в плане серьезных и длительных отношений.
Силовые забеги
Как-то вечером мы с Дэвидом припарковались на углу Кэтфорт-стрит и совершили забег вдоль по улице, мимо ошеломленной очереди в кинотеатр и ошарашенных едоков в гамбургер-баре, после чего сразу запрыгнули в микроавтобус и по-быстрому смылись. Это была проделка из тех, о которых интереснее рассказывать, чем участвовать в них непосредственно – типа тех штучек-дрючек которые ты вытворяешь в юности, с применением наручников и взбитых сливок, потому что считаешь, что это продвинуто, круто и эротично, но на поверку выходит, что это скорее неудобно и очень напряжно (и жирные пятна от взбитых сливок очень плохо отстирываются). Это была не моя идея, но когда ты встречаешься с парнем, надо в чем-то ему потакать, потому что всякие отношения между мужчиной и женщиной строятся на взаимных уступках; и я не пошла бы в профессиональные танцовщицы, если бы мне не нравилось обращать на себя внимание.
Наши с Дэвидом силовые забеги закончились очень бесславно: одним унылым осенним вечером на стадионе спортивного клуба, куда ходил Дэвид (это был забег на четыреста метров). Любой совершит силовую пробежку на пару метров, но забег на четыреста метров требует немалых физических сил; кстати, грубая сила была наиболее привлекательной чертой Дэйва – собственно, тем вся его привлекательность и исчерпывалась.
Чтобы попасть на стадион, нам пришлось перелезть через живую изгородь, так что настроение у меня было испорчено уже в самом начале, потому что я не люблю ходить в грязной и мокрой одежде. Когда же мы вышли на беговую дорожку, мне было ни разу не весело и не приятно; да, Дэвид был очень сильный, что, безусловно, достойно всяческого восхищения, но на улице было мокро, темно и холодно, да и клуб был какой-то уж очень средненький и располагался в непрестижном, немодном районе. Непрестижный район – он непрестижный не просто так. Тому обязательно есть причины. И дело не в том, что непрестижный район не является престижным. Не быть престижным и быть непрестижным – это две разные вещи. Если район не считается престижным сейчас, он мог быть престижным когда-то раньше, но постепенно утратил свой модный статус; или он еще станет престижным, потому что для этого есть предпосылки; или здешние жители просто не озабочены данной проблемой. Но непрестижный район – он непрестижный отнюдь не случайно. Пока Дэвид бежал по дорожке, держа меня на весу, я рассеянно размышляла о превратностях жизни, например, почему Дэйву было не записаться в какой-нибудь другой клуб в престижном районе Лондона, а потом мне вдруг вспомнилась Тина. И я подумала: а с чего вдруг мне вспомнилась Тина?
Мы уже приближались к финишу, и тут сзади раздался топот. Я ужасно перепугалась: я подумала, что за нами бежит полицейский или охранник из клуба и у нас сейчас будут крупные неприятности, – и тут нас обогнал здоровенный чернокожий детина. Он просвистел мимо нас, как метеор – по сравнению с его скоростью вполне приличная скорость Дэйва казалась топтанием на месте. Чернокожий детина не просто бежал, он «забегал» крупную рыжеволосую барышню, весьма солидных габаритов. Барышня заговорщически подмигнула мне на ходу, мол, «мужики, что с них возьмешь?».
– Все, пора с этим завязывать, – заявил Дэвид, опуская меня на землю. Я должна была догадаться, что названия даются вещам и процессам не просто так. Потом Дэвид признался, что занялся силовыми забегами по совету тренера, который считает, что это очень хорошее дополнительное упражнение на координацию и выносливость – упражнение действительно неплохое, но если вдруг что случится, страховая компания не будет платить за лечение.
Нет
Когда тебя приглашают работать в живое секс-шоу в Барселоне, ничего, кроме смеха, подобное предложение не вызывает. Но потом, отсмеявшись, начинаешь задумываться. Все-таки любопытно, на что это похоже. Амбер работала там прошлым летом, и, судя по ее отзывам, все было очень неплохо. Даже, я бы сказала, заманчиво. Тебя всем обеспечат: от отбойного партнера до жилья и стола. Сама работа тоже казалась весьма привлекательной – по сравнению с другими имеющимися в наличии вариантами. Выбор был небогат: водить десятилетних датчан на экскурсию вокруг Стоунхенджа или наблюдать, как четырнадцатилетние покупательницы раскурочивают аккуратные стопки свитеров, которые ты долго и нудно укладывала полдня, и все это – за смехотворные деньги, которых едва-едва хватит на хороший блеск для губ. Надежда устроиться где-нибудь танцовщицей еще не угасла совсем, но тогда по каким-то причинам спрос на танцовщиц резко упал, и многим девчонкам, которые танцевали значительно лучше меня, и даже девчонкам «со связями» пришлось срочно переквалифицироваться в газонокосильщиц. Амбер очень тепло отзывалась о Барселоне. Гостеприимный, радушный город. И клуб тоже очень хороший.
И вот я задумалась: а почему бы и нет? Кто об этом узнает? В отличие, скажем, от порнофильмов или журналов ярко выраженного генитального содержания здесь не останется никаких «вещественных доказательств». Работать в клубе – это не то, что сниматься в порно. Амбер снялась в паре фильмов, и вот ее авторитетное мнение по этому поводу: «Назови пять знакомых из друзей, родственников или врагов, которых тебе не хотелось бы видеть в числе тех людей, которые будут смотреть, как тебя пялят во все отверстия. Эти пятеро будут первыми, кто увидит фильмец». И это не проституция. Потому что меня не прельщает сношаться за деньги с престарелыми директорами компаний, страдающими ожирением и одышкой. У меня были знакомые девочки из танцовщиц, которые пробовали подработать на ниве продажной любви и хотя они промышляли в умеренно дорогих отелях – то есть все было вполне прилично, насколько понятие «прилично» вообще приложимо к подобному роду деятельности, – на мой скромный взгляд, они подходили к своим занятиям как-то уж слишком восторженно и увлеченно. Мне они напоминали законченных наркоманов, которые всегда предлагают тебе ширнуться. Когда ты ебешься за деньги, ты проебываешь себя. И не спрашивайте почему. Просто поверьте мне на слово.
Один из существенных недостатков профессиональных танцев заключается в следующем: любая кикимора до двадцати четырех лет может податься в актрисы, танцовщицы или модели, если ей не претит закрывать глаза и открывать рот. В свое время я занималась танцами профессионально, и меня бесят все эти неповоротливые коровы, которые превращаются в танцовщиц посредством волшебных слов «да, я танцовщица» и дискредитируют эту замечательную профессию, занимаясь делами сомнительными и ничего общего с танцами не имеющими.
Амбер сказала: ты все же подумай насчет Барселоны. Я честно подумала, очень серьезно подумала, но решила, что – нет.
Потому что на следующий день мне пришло приглашение от одной танцевальной компании из Норвича. Они вбирали танцовщиц на новый проект. Набор проходил на конкурсной основе. Через два дня я приехала в Норвич. Как выяснилось, на «мое» место было еще четыре претендентки. Итого, стало быть, пять человек на место. При таком положении дел надо прежде всего разработать стратегию, как обойти конкурентов. А это очень непросто: во-первых, если директор компании – мужик, то скорее всего он гей (в танцах вообще много геев; это такой общепризнанный «мальчиковый» оплот), а если не гей, у него, надо думать, и так хватает отверстий, куда заправить, и ты скорее заслужишь его благосклонность, подарив дорогой увлажняющий крем для интимных частей, чем предложив у него отсосать. Также необходимо правильно оценить конкуренток: готовы они ради этой работы упасть на колени и открыть рот? Тогда я была молода, и еще не успела разочароваться в людях, и хотела думать о них только хорошее, а когда у меня появлялись не очень хорошие мысли, я исправно гнала их прочь; и вот как-то утром мне стало известно, что все мои конкурентки уехали восвояси. Я так поняла, что раз я осталась одна, значит, меня почти взяли на это место, и мне теперь надо пройти испытательный срок, прежде чем со мной подпишут контракт.
Две недели я честно ходила на репетиции и питалась исключительно йогуртами и кусочками консервированных фруктов, не потому что я очень люблю консервированные фрукты и йогурты, а потому что у меня просто не было денег на что-то другое. Однако они почему-то не торопились подписывать со мной контракт, и уже к концу первой недели я начала замечать, что меня там встречают с прохладцей. Наконец я поймала директора в темном углу и задала вопрос в лоб:
– Так вы берете меня на работу?
– На какую работу? У нас все вакансии заняты. Разве вам не сказали?
Мне нечем было платить за гостиницу. И что меня больше всего раздражало: я жила в стольких гостиницах, откуда я смылась бы, не заплатив, с очень даже большим удовольствием, – но тут, как назло, был тот редкий случай, когда хозяйка гостиницы оказалась мировой старушенцией. Она видела, что я голодная, и подкармливала меня бутербродами. Причем преподносила все так, как будто она не кормила меня бесплатно, а лишь проявляла простой человеческий интерес: «Я тут сделала себе бутербродик и подумала, может, вы тоже хотите перекусить». Да, замечательная была женщина. В отличие от тех старых грымз, которые злобно зажиливают колбасу для своих постояльцев.
Злобно зажиленная колбаса
Например, в той гостинице в Блэкпуле, где в стоимость номера был включен и горячий завтрак. То есть предполагалось, что завтрак включен. Но когда ты с утра приходил в столовую, там тебя сиротливо ждала крошечная шапочка с кукурузными хлопьями на самом донышке. Хозяйка любезно интересовалась, с чем ты будешь яичницу – с колбасой или беконом, – после чего исчезала до следующего утра. Я прожила там неделю и ни разу не получила положенную мне яичницу с колбасой. И ни разу не видела, чтобы яичницу приносили кому-то другому. Вероломство хозяев не знало предела. Они знали, что у большинства их постояльцев просто нет времени ждать больше десяти минут, потому что они спешат, а значит, вполне обойдутся и непропеченными тостами. Однажды утром я все же отправилась на охоту на неуловимых хозяев. Я прошла через кухню и вышла в сад: хозяев не было и в помине, равно как и обещанной колбасы, жареной или нежареной. Наверное, у них там был тайный подземный ход. Или какой-нибудь засекреченный бункер, чтобы скрываться от постояльцев.
На следующее утро хозяева благополучно вернулись. Они спросили у меня в столовой: «Куда же вы подевались? Мы вас ждали-ждали – следили, чтобы ваша яичница не остыла». Одним словом, милейшие люди. Там в столовой стояла огромная банка с клубничным вареньем. Она всегда была полной, потому что никто не мог открыть крышку. Я так думаю, крышка была приклеена. Каким-нибудь суперклеем. Каждая вторая лампочка в здании не горела. Туалетной бумаги не было в принципе. У всех гостиниц «ночлега с завтраком» есть одна малоприятная отличительная особенность: как правило, ими владеют люди, которым противопоказано заниматься малым гостиничным бизнесом. Люди, которые ненавидят людей. Люди, для которых тонкий ломтик бекона сродни безбрежным просторам тундры. Хотя людям вообще свойственно раздувать всякую мелочь до невообразимых размеров.
Мелочи жизни
Вот что любопытно: среди моих самых любимых вещей есть футболка, которую я получила бесплатно в баре, лет десять назад. Один пивоваренный завод проводил рекламную акцию и раздавал в барах футболки со всякой пивной символикой. Мне повезло – разжилась на халяву футболкой. Футболка, кстати сказать, ниже среднего: материал низкого качества, и рисунок не поражает воображение, – но мне до сих пор греет душу, что она лежит, аккуратненько сложенная, у меня в шкафу. Там же висят-лежат вещи от самых модных модельных домов, но их и купила – я на них заработала. А эта футболка, она меня радует тем, что ничего мне не стоила. Всегда приятно урвать у суровой действительности хотя бы какой-нибудь пустячок стоимостью в пару фунтов. Там, в баре, было полно народу, и всем хотелось бесплатных футболок, но футболка досталась мне. Я понимаю, что это смешно, но я действительно тихо млею от этой дешевой футболки, которая стоит, наверное, меньше, чем сандвич, потому что мне дали ее бесплатно. Мне не пришлось ничего делать, чтобы ее получить. Мне просто повезло.
Нет
Я немного схитрила: заняла денег у папы с мамой, чтобы заплатить за гостиницу. Но положение было уже отчаянным, я бы даже сказала, отчаянно-безнадежным: надо было срочно искать работу. Обычно, если ты прилагаешь хотя бы немного усилий, работа находится сразу – что-нибудь совершенно немыслимое, унизительное и кошмарное. Но на этот раз я не нашла ничего. Ничего. Я обошла все, что можно, и вот наконец по прошествии нескольких дней я увидела объявление в газетном киоске: требуется помощница в бар.
– Доброе утро. Я звоню по поводу работы.
– Какой работы?
– Помогать в баре.
– А с чего вы решили, что тут есть работа?
– Бы же сами писали в своем объявлении.
– В каком объявлении?
– В газетном киоске.
– Откуда вы знаете наш телефон?
– Он был в объявлении. Это Марко?
– Откуда вы знаете, как меня звать?
– Но вы же сами писали в своем объявлении.
– Слушайте, я сейчас занят. Перезвоните попозже.
Бар находился поблизости, и я была просто в отчаянном положении и поэтому перезвонила. В противном случае я бы не стала так суетиться. Мне пришлось перезванивать несколько раз, и разговоры у нас получались какие-то совершенно бредовые, но в конце концов Марко назначил мне встречу. Я пришла, позвонила в дверь, подождала, потом позвонила еще раз, подождала, позвонила еще раз, подождала и принялась колотить по закрытым жалюзи. Никого. Я ушла злая как черт, но еще один день безысходности и безработицы успокоил мой праведный гнев и подорвал мой моральный дух. Плюнув на собственное достоинство, я опять позвонила Марко и договорилась о встрече. Я пришла, но опять никого не застала. В третий раз Марко открыл мне дверь, но наорал на меня с порога: «Я сейчас занят. Приходите в другой раз». Дело было в обеденный перерыв. Бар был закрыт. Там было пусто и тихо, как бывает только в пустом баре. Марко был весь преисполнен сознанием собственной важности, которое следует приписать, я так думаю, его не в меру богатому воображению.
На следующий день, сама себе поражаясь, я опять пошла в бар и получила:
– Я занят. Сейчас придут ресторанные критики.
Я опять психанула. Какие критики?! Из еды в этом баре подавали только чесночный хлеб. Пока я лихорадочно соображала, что мне на это ответить, подвалили два каких-то норвежца, и меня грубо вытолкали за дверь. Следующие сутки я провела в состоянии тихого буйства: материла Марко и клялась себе, что никогда не вернусь в этот бар. Но еще один день безысходности и безработицы – и я снова стояла под дверью у Марко, вооружившись своей самой лучезарной улыбкой. Все-таки хорошо быть женщиной. Женщина может отомстить обидчику одной улыбкой; будь я мужчиной, мне бы пришлось набить Марко морду.
На этот раз Марко все же впустил меня к себе в кабинет. Едва мы вошли, он сразу плюхнулся в кресло, вывалил из штанов свой детородный орган и тяжко вздохнул:
– Только быстрее. У меня много дел.
Стыдно признаться, но я так разъярилась, что не нашлась что ответить. Если бы я нанималась на административную должность, я бы, может, еще и подумала – но сосать посторонний член ради того, чтобы мне оказали великую милость и взяли в бар открывать пивные бутылки и натирать хлеб чесноком, причем за такие смешные деньги, что их и деньгами-то не назовешь… по-моему, это уже чересчур.
Когда ты приходишь устраиваться на работу, сексуальные домогательства со стороны вероятного будущего начальства – дело, в общем, обычное. Только некоторые начальники умеют домогаться со вкусом. У них хотя бы есть стиль. Но Марко к их числу не относился. Тем более что он был отнюдь не мужчина моей мечты, и это еще мягко сказано. У него были все данные, чтобы стать серийным убийцей, но ему не хватало на это ума.
Будь у него хоть крупица ума, он не преминул бы воспользоваться таким щедрым подарком судьбы. А мне было вовсе не обязательно сидеть в своей тесной каморке, по уши в долгах, и целыми днями таращиться на хреновину, которая подозрительно напоминала дохлую ящерицу. Мне ничто не мешало рвануть в Барселону.
Я уже знала, что буду делать, когда вернусь к себе. Я позвоню Амбер и знакомым байкерам, которые как-то сказали, что я всегда могу к ним обратиться, если мне вдруг понадобится кого-то избить. Но я куда-то задевала бумажку с их телефоном.
Барселона
Мне было двадцать один. И я ни разу, не была за границей.