Содержание
1. Введение
2. Биография Татьяны Толстой
3. Художественное своеобразие сборника "Ночь"
3.1 Конфликт реальности и мечты в рассказе "Река Оккервиль"
3.3 Тема утраченных иллюзий в рассказе "На золотом крыльце сидели"
3.2 Автор и рассказчик в рассказе "Соня"
3.4 В погоне за синей птицей (рассказы "Круг", "Факир", "Огонь и пыль")
4. Мир автора и его отношение к героям
5. Язык произведений и стиль рассказов
6. Заключение
7. Список использованной литературы
Приложение
Введение
80-ые годы в литературе - период появления новой писательской волны. Эта литература была неоднородна и авторов зачастую объединяла лишь хронология появления их произведений да общее стремление к поиску новых художественных норм. Если говорить о мировоззрении писателей, следует отметить, что многих авторов объединяло как отсутствие фальшивой бодрости, свойственной типичным образцами социалистического реализма, так и новое отношение к своим героям: беспристрастное и объективное. Литература переставала быть дидактическим учебником жизни. Среди произведений "новой волны" появились книги, которые стали называть "женская проза". К женской прозе стали относить произведения В. Токаревой, Л. Петрушевской, Г. Щербаковой, Т. Толстой…
Наш выбор пал на произведения Татьяны Толстой, так как ее творчество ни в коем случае нельзя назвать типичным явлением женской прозы. Человек, выросший в среде известных литераторов, внучка известного писателя Алексея Толстого, она по-новому пишет о трагичности бытия, порыве современного человека к счастью. Как правило, ее героям не суждено найти золотой ключик, которым открывается дверь в страну благополучия. Но почти все они сохраняют детскость, наивность, доверчивость, и эта внутренняя инфантильность мешает им создавать реальную жизнь. Не случайно известные критики П. Вайль и А. Генис назвали мир ее произведений "городок в табакерке". Сам выбор драматических жизненных коллизий, тонкая психологическая разработка характеров, неожиданные развязки, одинокие трагические герои, неповторимый по яркости, точности, ироничности язык говорят о мудрости, лишенной иллюзий и фальшивого оптимизма. Все это заставило нас обратиться к произведениям. При всей заостренности ситуаций, жесткости финалов эти книги учат быть внимательными к окружающим нас людям, невзирая на бытовые и социальные трудности спешить делать добро.
Проза Толстой открывала новую страницу русской прозы, которую впоследствии окрестили "другой литературой" (Петрушевская, Каледин, Попов, Ерофеев) Толстая стремилась к демифологизации реальности, раскрепощения человеческой фантазии и воображения, вела полемику с мнимым народопоклонничеством и псевдодемократизмом.
Антон Павлович Чехов однажды сказал: "Жизнь человека - сюжет для небольшого рассказа." Умение видеть необычное в обыденном и помогает Татьяне Толстой сделать свои произведения неповторимой страницей человеческого бытия. В работе проанализированы самые проблемные, на наш взгляд, рассказы, в которых особенно остро представлен конфликт реальности и иллюзий, рассмотрены особенности фабулы произведений, их художественные особенности стиль. Изучив текст рассказов, ознакомившись с критической литературой, в частности с работами исследователей Булина, Вайля, Гениса, Золотоносова, Невзглядовой и других критиков, мы и решила представить это исследование.
толстая проза рассказ автор
Биография Татьяны Толстой
Толстая Татьяна Никитична, (03.05.1951) прозаик. Толстая родилась в семье, отмеченной значительными литературными дарованиями. "Куда ни посмотри, у нас одни литераторы в роду. Алексей Николаевич Толстой-дед по отцовской линии. Бабушка Наталья Васильевна Крандиевская - Толстая - поэтесса. Дед по материнской линии Михаил Леонидович Лозинский - переводчик…" После окончания средней школы и классического отделения филологического факультета Ленинградского университета долгое время работает в издательстве. С 1974 года живет в Москве. Писать, по собственному признанию, начала рано.
Толстая публикует рассказы на страницах журналов "Октябрь", "Нева", "Знамя, " "Новый мир "принимает участие в работу Всесоюзного совещания молодых писателей, посещает семинар Г. Бакланова.
Первый рассказ "На золотом крыльце сидели…" был опубликован в журнале "Аврора" (03.08.1983); он сразу был замечен и читателями и критикой, а дебют автора признан одним из лучших в 80-е годы. Рассказ представлял собой калейдоскоп детских впечатлений, которые дробились и множились от простых событий и обыкновенных людей, представляющимися детям то теми, то другими таинственными персонажами сказочного мира. В прозе Толстой критики обнаруживали необычно новое для литературы того времени сочетание высокого и никого, романтического и бытового, сказочного и натуралистического, реального и выдуманного. Обращали внимание на лексическое богатство текста, изощренность художественных решений.Ю. Рытхеу в послесловии к публикации рассказа "Соня" отметил необычную роль автора в прозе Толстой. Автор играет с нами, шутит и прячется. примеряя то одну маску, то другую. С начала до самого конца нам неясно, что хочет рассказать, о чем, собственно, идет повествование (Аврора - 1984, № 10). Критик Елена Невзглядова пишет о своем отношении к началу ее творчества так: сразу стало ясно, что мы имеем дело с писателем, что за первым рассказом должен последовать второй и третий, что человек, так владеющий пером, не может бросить это занятие.
Второй и третий рассказы не заставили себя долго ждать; с тех пор Т. Толстая пишет и печатается; в № 10 1984 года - рассказ "Соня"; в № 3 1985 года - "Река Оккервиль"; в № 4 1986 года - "Спи, спокойно, сынок".
В 1987 году выходит в свет первый сборник ее рассказов "На золотом крыльце сидели". Он был с восторгом принят критикой, которая отметила несомненную талантливость молодого прозаика, обладающего сложившейся манерой, уверенностью, художественным своеобразием. В произведениях Толстой проявляется устойчивый интерес к странным, нелепым героям (в основном детям, старухам, ненормальным), они отличаются и жесткой, отстраненной авторской позицией. Эта бесслезная традиция (М. Золотоносов), перепутывание важного и неважного (Е. Невзглядова), отказ от постулатов жизнеподобия, от установки на "Тепловатое сочувствие любому персонажу " (С. Чупрынин) - основные черты поэтики Т. Одним из лучших в сборник был рассказ "Река Оккервиль", повествующий о странной любви юноши к воображаемой исполнительнице старинных романсов. Конфликт непричесанной и диковатой повседневности с радостными и многоцветными картинами воображения был передан автором в многозначном и противоречивом смысле. По мнению Толстой, существуют только вечные проблемы: Добро и Зло, тираны и толпа… Есть лишь новые способы описания мира, и в их наслаждение, ибо по существу ты делаешь то же, что делал Бог в дни творения (Московские новости, 24 июня 1990) Только в мире механического повторения, только во вселенной, которая приводится в движение заводным ключом, можно вырваться из поступального - и наступального хода времени.
Толстую привлекают моменты иррациональности в человеческой жизни, которая является трагедией повседневной жизни, но истинное наслаждение для словесных упражнений. В ее творчестве постоянны мотивы смерти. Ибо, пока жизнь не завершена. Ее нельзя ни подытожить, ни оценить.
В прозе Толстой критики обнаруживали традиции Булгакова, Набокова, А. Грина, немецких экспрессионистов, русской прозы 20-х годов. Толстая подчеркивает в своем интервью важность ля своего творчества открытий новеллистики 20-х годов. По ее мнению, в развалинах этой недостроенной поэтики могут таиться клады. Высказывания Толстой о неприятии литературы, развивающейся в причинно-следственных традициях 19 века, ее призыв к элитарности "культура должна быть элитарной, но открытой для присоединения к элите" вызвали в критике полемику. Толстую упрекали в самоуверенности, учительстве и лихости в пропаганде вредоносных для литературы доктрин. С начала 90-х годов Толстая подолгу живет в Америке, преподает в различных университетах теорию литературы.
Татьяна Толстая начала писать в 1983 году - в самое что ни есть застойное время. Но она писала не о застое - она писала застоем. Ее литературная судьба чисто внешняя, в смысле успеха и популярности, сложилась независимо от ее стиля. Не успела она расписаться, как застой кончился, а вскоре и сам коммунизм: цензурных трудностей, столь обычных для советского писателя, тем более начинающего, молодого, она, в сущности, не знала. В этом отношении ее можно назвать постсоветской писательницей; но глубинно, сущностно - по крайней мере, до сегодня.
Открывая сборник "На золотом крыльце сидели…" - тотчас увидим, до какой темной мировоззренческой бочки могут довести паразитические наклонности, претензии на "пожизненное ликование". В каждом рассказе происходит конфликтное столкновение идеальных романтических представлений с прозой жизни, с реальностью, которая неминуемо оказывается тем грубее, чем возвышеннее разбивающиеся об неё фантазии. Переходим к реализации этой проблемы в ее произведениях.
3. Художественное своеобразие сборника "Ночь"
Конфликт реальности и мечты в рассказе "Река Оккервиль"
В первую очередь хочется остановиться на рассказе Татьяны Толстой, в котором особенно впечатляюще выражена постмодернистская тема вечного возвращения культурных знаков, повторяемости, самопроизвольности бытия в культуре. Это "Река Оккервиль".Герой рассказа - Симеонов, анахорет, отшельник всю жизнь занимается коллекционированием пластинок с записями забытой, и, как ему кажется, давно умершей певицы Веры Васильевны, образ которой в подробностях создан его воображением. Может быть, Симонов фантастическую Веру Васильевну даже любит. Каждый вечер он поводит у граммофона, такого же старинного, как героиня его грез. Романсами растравляет свое воображение, тоскует о жизни, которой никогда не знал, о женщине - томной наяде начала века. Потом выясняется, что она жива, и, трепеща, Симеонов направляется на встречу с ней, ожидая увидеть убогую, нищую доживающую век во всяческом забросе старушку. Но оказывается, что Вера Васильевна благоденствует, наслаждается жизнью, вниманием десятков горячих энтузиастов, которые зовут ее Верунчиком, да и выпить и закусить не дура. И вдруг выясняется, что она - предмет любви - жива, более того, живет где-то рядом, что она не подслеповатая, бедная исхудавшая и сиплая, как хотелось Симеонову, огромная, белая, чернобровая, раскатисто смеющаяся. К тому же у нее сохранился ее дивный голос. Единственное, чем, она недовольна, - у нее квартире плохая ванна, и она решает облагодетельствовать Симеонова тем, что буде пользоваться его ванной, хорошей. Это устраивает наиболее шустрый из ее поклонников некто Поцелуев. Финал рассказа таков:
"Симеонов против воли прислушивался, как кряхтит и колышется в тесном ванном корыте грузное тело Веры Васильевны, как с хлюпом и чмоканьем отстает ее нежный, тучный, налитой бок от стенки влажной ванны, как с всасывающим звуком уходит в сток вода, как шлепают по порлу босые ноги и как, наконец, откинув крючок, выходит в халате красная, распаренная Вера Васильевна, "Фу-ух. Хорошо". "Поцелуев торопился с чаем, а Симонов заторможенный, улыбающийся, шел ополаскивать после Веры Васильевны, смывать гибким душем серые окатыши с подсохших стенок ванны, выколупывать седые волосы из сливного отверстия. Поцелуев заводил граммофон, слышен был дивный, нарастающий грозовой голос, восстающий из глубин, расправляющий крылья, взмывающий над миром, над распаренным телом Верунчика, пьющего чай из блюдечка над согнувшимся в своем пожизненном послушании Симеоновым, над теплой кухонной Тамарой, над всем. Ничему нельзя помочь, над подступающим закатом, над собирающимся дождем, над ветром, над безымянными реками, текущими вспять, выходящими из берегов, бушующими и затопляющими город, как это умеют делать реки".
Совершенно набоковский рассказ. Само движение фразы набоковское, Но, проанализировав творчество, становится ясно, что такого рода переклички - не эпигонство, а сознательный прием. Но и самый смысл рассказа тот же, постмодернистский: воспроизведение культурного образца под знаком пародийности. Александр Жолковский нашел, что Вера Васильевна - это Ахматова. В его статье "Литературное обозрение", 1995, № 6) исследуется масса соответствующих интересов, самый интересный из которых на мой взгляд связан не с Ахматовой, а с темой пушкинского "Медного всадника": великий Петр и маленький человек Евгений со своей Парашей (аналогом которой у Толстой выступает любящая Симеонова Тамара). Ахматова здесь может быть понята как знак культурного величья вечно возвращающегося в сознание и в жизнь как идущая вспять река. Но величественная Нева предстает никому не ведомой Оккервилью, Вера Васильевна - Верунчиком, а знаменитое, воспетое русскими поэтами наводнение - колыханием в ванной ее грузного тела. И этот перевод великой темы в пародийный, комический план - то новое, что приносит писательница в русский культурный канон.
В рассказе "Река Оккервиль" герой - Симеонов - в противовес хмурой реальности строит в своем воображении один из тех городков в табакерке, которые с упругим постоянством встречаются чуть ли не в каждом рассказе: "Нет, не надо разочаровываться, ездить на Реку Оккервиль, лучше мысленно обсадить ее берега длинноволосыми ивами, расставить крутоверхие домики, пусть неторопливых жителей. Может быть, в немецких колпаках, в полосатых чулках, с длинными фарфоровыми трубками в зубах". [2, стр.84]
В таком городке, который помнит каждый, у кого были книжки с картинками, времени не существует, ведь здесь только игрушечные люди. Живых нет - и не надо.
Вот и Симеонов из "Река Оккервиль" такое же печальное открытие, когда, влюбившись в голос Веры Васильевны, голос, вечно поющий с пластинки чудесное "Нет, не тебя я страстно так люблю", решил найти живую певицу. Пока она круглых каблуках ступала по вымощенной им брусчатой мостовой, мир был разумен, прекрасен, уютен. Но настоящая Вера Васильевна - старуха, от которой на стенках ванны остаются серые окатыши - ужасна. Только какая же из них настоящая? - спрашивает Толстая. Та, воздушная, изящная, с реки Оккервиль, или эта, жующая грибки и рассказывающая анекдоты? Настоящая она - та, чей голос "дивный, нарастающий грозовый голос, восстающий из глубин, расправляющий крылья, взмывающий над миром" удалось вырвать из власти времени и запереть на круглом диске грампластинки - навечно.
Рассмотрим, говоря словами критика Елены Невзглядовой, какие подробности выбирает автор для детального рассмотрения героя.
"…Симеонов, чувствуя себя носатым, лысеющим, особенно ощущая свои нестарые годы вокруг лица и дешевые носки далеко внизу на границе существования ставил чайник…" Можно ли так сказать: "Не старые годы вокруг лица?! Однако с помощью этого странного выражения появляется состояние души Симеонова - молчаливое, заторможенное, застоявшееся где-то в стороне и обращенное внутрь себя, какое-то жалкое, нездоровое, но вместе с тем трезвое, оценивающее - всем ли оно знакомо или только Симеонову? - и ясно. Что вне этой фразы его не достать. К нему не пробиться иначе, как через колючую проволоку стилистической неправильности.
Итак, Симеонов ставил чайник, стирал рукавом пыль со стола, расчищал от книг, высунувших белые язычки закладок, пространство, устанавливал граммофон, подбирая нужную по толщине книгу, чтобы подсунуть под хромой его уголок, и заранее, авансом блаженствуя, извлекал из рваного, пятнами желтизны пошедшего конверта Веру Васильевну - старый, тяжелый, антрацитом отливающий круг. Не расщепленный гладкими концентрическими окружностями - с каждой стороны по одному романсу".
Как густо заставлено пространство между Симеоновым и стоящим перед ним граммофоном - так густо, что некуда упасть яблоку, лишь двум вопросам на периферии сознания находится место: "зачем?" и "то ли нам хотят сказать, что рассказывают?"
Зачем спрашивается, столько вещей расставлено по ходу сложных действий Симеонова, ставящего пластинку?
А дело в том, что душевные состояния слишком связаны с окружающим нас вещественным миром, их не оторвать от зрительных и звуковых образов, населяющих пространство. То, что мы чувствуем. Существует совместно с тем, что мы видим и слышим. И через окружающее может быть передано при удаче". [3, стр.64]
Действительности ошибается тот, кто в смехе, в самом издевательстве над мечтаниями, которыми старательно окружает себя человек, не почувствует собственной авторской тоски то исполнившегося и желания неисполнимого, из которого вырастает чуть ли не реквием по разрушаемым жизнью мечтам и идеалам, разрушаемым легко, небрежно, неизбежно. И эта обескураживающая легкость заставляет вносить в Реквием шутовские номера, снижать серьезный настрой, прибегать к разным условностям.
"Когда знак зодиака сменился уже на Скорпиона, становилось совсем уже ветрено, темно и дождливо (Река Оккервиль). Это вместо "В конце октября". Но что может произойти в конце октября? Комический эпизод с Симеоновым, не больше, Дескать, мечтал, суетился, а жизнь в ответ: "Не щелкая клювом". А знак зодиака… Тут рывок в космос, к звездам, хотя настоящие они или вырезанные из золотой бумаги - неизвестно, снизу не видно. [3, стр.68]
"Кажущаяся семантика", возникающая по законам поэтического текста, отражает обманность мира. Обычными средствами бороться с ней невозможно. Но есть любовь и есть творчество, которое способно эту обманности преодолевать, овладевать ею, отстраняя ее от себя, превращая в материал - в тему, в выразительные средства. Вдохновение спасает от чувства ущербности, от банальности и абсурда.
Роман - это совместная жизнь читателя с персонажами. Но только ли с персонажами? В рассказах Татьяны Толстой мы вместе с героем - автором обдумываем вечные вопросы бытия. Разглядываем жизнь разных людей, и близких, и чужих (чаще последних, и это не случайно), - чтобы, оставив их в стороне, выяснить что-то важное для себя. Посмотрим, как эта проблема реализована в следующем рассказе.
3.3 Тема утраченных иллюзий в рассказе "На золотом крыльце сидели"
Название книги Татьяны Толстой - "На золотом крыльце сидели…" служит ей одновременно и эпиграфом. Первая строчка известной считалки относит читателя к источнику всего творчества Толстой - к детству. Тут же скрывается и основной принцип построения рассказа - Принцип свободного построения ролей: "Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой? Каждый персонаж сам назначает себе судьбу, но по правилам игры, единственным правилам, которые признает автор, то, кто уже стал королевичем или портным, обязан нести свой жребий до конца. Ни жизнь, ни Толстая не простят измены - "так не играют".
Но есть в этом заголовке-эпиграфе и еще одна важнейшая особенность - считалка представляет собой замкнутую кольцевую композицию. У нее нет ни конца ни начала, она вечно ходит по кругу - как часовая стрелка. На образ - символ круга, кольца, возвращающегося действия нанизаны все рассказы автора. В структуре любого из них центростремительная сила побеждает центробежную, потому что главная цель Толстой - защититься от мира, встать в круг и, повернувшись спиной к чужому и страшному вешнему миру, повторять бесконечные слова считалки "На золотом крыльце сидели.
Смысл высказывания - вначале был сад - по ритму и синтаксису отсылает к библейскому " В начале было слово" - это настраивает на восприятие рассказа с позиций философии, высших ценностей - "И слово было Бог".
"Сад" - "Детство было садом, продолжает тему вечности, но и сводит ее к интимному личностному восприятию. "Жизнь вечна, умирают только птицы" - детское восприятие смерти.
Как монолог мы узнаем об авторе. Автор и есть главное лицо в повествовании. Что касается сюжета, то он тоже имеет одну особенность. В рассказе - "На золотом крыльце сидели…" изображен сказочно - волшебный мир детства, которым наслаждается ребенок и который при попытке повторного визита в зрелом возрасте оказывается захламленным мещанским домом старого соседа - бухгалтера.
Тут образуется боковой мотив: претензии к жизни, разрушающей детские обманы и счеты с детством. С детской доверчивой мечтательностью, детским образом мира - говорящим, таинственным, переполненным смыслом. У Т. Толстой детство - это пространство - время, по всем признакам противоположное детскому миру вещей - символов, обступившему человека ("Детство было садом, без конца и края, без границ и заборов") Но он же источник размагничивающих фантазий и будущих разочарований, лавка жулика, где человек совершает свои первые обманные покупки.
Не случайно публикации Т. Толстой начались с рассказов, посвященных детским фантазиям, милой убежденности в том, мир весь пропитан таинственным, грустным, волшебным, шумящим в ветвях, колеблющимся в темной воде ("На золотом крыльце сидели", "Свидание с синей птицей"), и не случайно, что уже там наивность непременно разоблачалась. Сопоставляемая с "взрослым зрением". "Что же, вот это было тем, пленявшим? Вся эта ветошь и рухлядь, обшарпанные крашеные домики… И это пело и переливалось, горело и звало? Как глупо ты шутишь, жизнь. Какая же я старая! Что же, вот это и было тем, пленявшим? Вся эта ветошь и рухлядь, обшарпанные крашеные комодики, топорные клеенчатые картинки, колченогие жардиньерки, вытертый плюш, штопаный тюль, рыночные корявые поделки, дешевые стекляшки? И это пело и переливалось? Горело и звало?
Характерно, что в серьезный и даже торжественный момент повествования, посвященный самому волнующему вопросу: "Что же ты, такое, жизнь?" - в конце авторской тирады вдруг отчетливо звучит детский голос: " Неблагодарный, ты жив. Ты плачешь. Любишь, рвешься и падаешь, и тебе этого мало? Как? Мало? Ах так, да? А больше ничего и нет" (Так ссорятся разупрямившиеся дети).
В рассказе выросшая героиня обнаружила, что волшебный мир ее детства грубо порушен годами. От "пещеры Алладина" - комнаты соседней дачи - остались только "пыль, прах, тлен". Но среди разрухи уцелели заводные часы: "Над циферблатом, в стеклянной комнате, съежились маленькие жители - Дама и Кавалер, хозяева Времени. Дама бьет по столу кубком, и тоненький звон пытается проклюнуть скорлупу десятилетий".
Рядом с дачей двух сестер - собственный дом дяди Паши и Вероники Витольдовны, соседи рассорились из-за куриного яйца, но когда Вероника Витольдовна умерла, а дядя Паша женился на Маргарите. Девочки выросли, а дядя Паша постарел и умер, Маргарита состарилась и ослабела, а ее дочь не похоронила парах дяди Паши. В самой экспозиции произведения - сад, дом, работа дяди Паши, мотив уходящего элементы чеховских ноток - "Крыжовник", "Вишневый сад".
Система персонажей - две девочки - от лица их обоих веется повествование, их мама, их соседи - дядя Паша, Вероника Витольдовна, дочь Маргариты, а также Анна Ильинична.
Конфликт порядочного, высокого, духовного с маленьким, сиюминутным, низким. При этом Толстая часто насет местами важнное и неважное: посещение дома дяди Паши в детстве, восторг от увиденных вещей и разочарование в них в зрелости, и снова золотая Дама Времени выпив до дна кубок жизни, простучит по столу для дяди Паши последнюю полночь, образ вводящий тему конца. Последнего часа.
Налицо связь рассказа с пьесой "Вишневый сад" Чехова - "и оглянувшись однажды недоумевающими пальцами ощупали дымчатое стекло, за которым прежде чем уйти на дно, в последний раз махнул платком наш сад". Мотив ухода, исчезновения, в том числе глобального - образ всемирный и смерть дяди Паши, прах которого. как и старого Фирса, заперли в домене, тема коррозии души в факте незащищенного праха, отказа от прошлого: "Вынырнув с волшебного детства, из теплых сияющих глубин на холодном ветру разожми озябший кулак - что, кроме горсти сырого песка унесли мы с собой. Образ песка - это и образ пустыни, опустошенности и образ времени - песочные часы-) реминисценции, аллюзии и параллели.
Кроме Библии и Чехова в рассказе присутствуют реминисценции из Тютчева, Пушкина, сказок Востока, описание комнаты дяди Паши отсылает к прозе Бабеля (Гедали, в "Лавке древности"), Диккенса, Экзюпери. Лунная соната Бетховена - смерть, Традиция Булгакова - выбор имени героини, преобразившей жизнь дяди Паши - Маргарита_ а также в ситуации исчезновения - смерти Вероники Витольдовны, от которой никому не грустно. Детские ожидания чуда и крушение иллюзий.
Такие часы, хитрая механическая игрушка представляют авторский идеал - время, которое идет не вперед, в будущее, а по кругу.
3.2 Автор и рассказчик в рассказе "Соня"
Это единственный рассказ в сборнике "На золотом крыльце сидели", где мечта о любви не рушится, где жизнь не отбирает. Может быть, Толстая просто пожалела героиню, вообразив, что должна была бы почувствовать немолодая, некрасивая, наивная и одинокая женщина Соня, узнав, что многолетний ее роман в письмах с Николаем - фантом, проделка смугло-розовой, по - змеиному элегантной Ады.
Но "Соня" - рассказ характерный для Толстой сложным отношением к герою вина и беда, осуждение и жалость возникают одновременно. Действительно, есть в таком отношении автора к своему персонажу что-то нелитературное, что-то от общения с живым и близким человеком, который то разозлит, то разжалобит. Вот и приходится иногда не любить попавших в беду. Иногда - жалеть виноватых
Чтобы показать всю противоречивость жизни, в которой зачастую проигрывают наивные, бескорыстные люди, не умеющие себя "подать", писательница вводит в повествование отсутствующее в тексте лицо. своебразного резонера, дидактически и безапелляционно навязывающего "правильную" жизненную позицию. Откроем рассказ " Соня" на второй странице: " Стало быть, Соня шила…А как она сама одевалась? Безобразно, друзья мои, безобразно Что-то синее, полосатое, до такой степени к ней не идущее. Ну вообразите себе: голова, как у лошади Пржевальского, - подметил Лев Адольфович, под челюстью огромный висячий бант блузки торчит из твердых створок костюма и рукава всегда слишком длинны. Грудь впалая, ноги такие толстые, - будто от другого человеческого комплекта - и косолапые ступни. Обувь набок снашивала. Ну грудь, ноги - это не одежда… Тоже, одежда, милая моя. Это тоже считается как одежда! При таких данных надо особенно соображать, чего можно носить, а что нельзя. Брошка у нее была - эмалевый голубок".
Обращение "Друзья мои" в начале монолога о Соне воспринимается как непосредственное обращение автора к читателю, но несколькими фразами ниже и автора и читателя и авторской речи заметьте) поднасются персонажи, с которыми и тому и другому никак не слиться: "милая моя" - это не тот единственный читатель, друг - читатель, единственный собеседник, которому доверяет автор, А кто произносит: "Это тоже считается как одежда?" По неправильности скособоченной фразы мы догадываемся, что вместо себя автор находчиво выставил кого-то более, чем он, осведомленного в вопросах кройки и шитья, во всех этих тонких материях - что при каких данных следует носить, - должно быть, смешливую ушлую тетеньку, которая и произносит эту фразу настырно - убедительным голосом, узнаваемым с непроизвольным смешком. Крошечная роль, но до чего же живая. Кажется, что отсутствующей рассказчице, духовной сестре Льва Адольфовича и Ады в глаз попал осколок зеркала тролля, заставляющий видеть в выпуклом изображении преувеличенные недостатки.
Самое интересное, что сюжет строится на интонационных клише. Ими вводятся фабульные моменты. Нет повествования, а есть живая разговорная речь, посредством которой создается фабула.
"Еще раз возьмем рассказ "Соня". "Романтическое существо. Было ли у нее счастье? О да!. Это - да! Уж что-что, а счастье у нее было.
И вот надо же - жизнь устраивает такие штуки! - счастьем этим она была обязана всецело этой змее Аде Адольфовне. (Жаль, что вы ее не знали в молодости. Интересная женщина,) (7, стр.7)"Благодаря риторическим вопросам и восклицаниям, перемежающимися обращением к читателю, обнаруживается, что у Сони была любовь, был возлюбленный; выясняется фабула. Тем трагичнее контраст ситуации финала, при котором реальный адресат этих писем остается жив и требует обеда.
3.3 Сказка о потерянном времени "Present Tens” в рассказе "Милая Шура"
Писательница приводит ас к выводу, что не только в детстве, зрелости, но и в старости люди приходят к восхитительной способности не различать подлинного и иллюзорного. А все потому, что они вырвались из времени." Весна! 11 Лето. Осень… Зима! Но и зима позади для Александры Эрнестовны - где же она теперь? ("Милая Шура"). Нигде, отвечает Толстая, нигде. Она выпала из жесткого хронологического времени., времени в котором существуют все эти раньше - позже, сейчас, потом, вчера - сегодня - в вечность." (1, стр.247)
Повествование складывается необычно. Сюжетное движение то и дело внезапно приостанавливается, чтобы не промелькнула, не смазалась картинка, как у внезапного окна на полном ходу, оставив лишь знак проделанного отрезка пути. К некоторым моментам автор испытывает бережное чувство, как к семейной реликвии, и делает остановку в движении сюжета, маленькую стоянку, чтобы рассмотреть их подобно фотографии давних лет - вспышка внимания, миг - и всё запечатлено, даже рыбки в аквариуме получились; смотрите, рассматривайте, не пропустите ни одной подробности. Бог знает, какие мелочи привлекают и вдруг останавливает авторский взгляд.
И вот что интересно. Описание, снабжённое подробностями, относится не к собственно-фабульным элементам, а к сопутствующим, с точки зрения сюжета - второстепенным, попавшим в поле зрения заодно и как бы случайно. Сами же создающие фабулу события вводятся мимоходом, походя и между прочим.
Возьмём пример из рассказа "Милая Шура".
"Наконец она закрутилась в потоке огнедышащих машин у Никитинских ворот, заметалась, теряя направление, вцепилась в мою руку и выплыла на спасительный берег, на всю жизнь, потеряв уважение дипломатического негра, залёгшего за зелёным стеклом низкого блестящего автомобиля, и его хорошеньких кудрявых детишек. Негр взревел, пахнул синим дымком, и умчался в сторону консерватории, а Александра Эрнестовна, дрожащая, перепуганная, выпученная, повисла на мне и потащила нас в своё коммунальное убежище - безделушки, овальные рамки, сухие цветы, оставляя за собой шлейф валидола". [7, стр.43]
Почему этот абзац начинается со слова "наконец"? Как это: наконец закрутилась в потоке машин? То есть, наконец не попала, что ли под машину? Или наконец вцепилась в мою руку? Не ошибка ли это.
Нет, не ошибка. Дело в том, что прежде было сказано, что автор и героиня не раз встречались на улице, на бульваре и в кинотеатре, встречались, но не сталкивались и потому не были знакомы. И значит, именно негру с его машиной их прибило друг к другу. Соображаем: на этот раз и произошло знакомство, что к чему относится наконец. Теперь судите сами. Насколько это похоже на описание знакомство Что, собственно, описано? Что здесь так сказать, подлежащее - предмет речи, и что, обстоятельства? В фокусе оказались детали, имеющие весьма косвенное отношение к этому моменту фабулы: уважение дипломатического негра, зеленое стекло автомобиля, кудрявые детишки, консерватория, овальные рамки, шлейф валидола… Одним словом, наконец-то нам указано сюжетно важное событие, которое произошло, оказавшись в окружении плотного кольца попутных обстоятельств, как бывает окружен толпой место происшествия. Так что рассмотреть случившееся нет никакой возможности
Критики А. Вайль и Генис в своей статье "Городок в табакерке " отмечают, что, "ненавидя время, Толстая нашла особый способ борьбы с ним. Вот ее героиня сидит в кино. Александра Эрнестовна трещала мятым шоколадным серебром, склеивая вязкой сладкой глиной хрупкие аптечные челюсти. Это она их вставила своей героине, потому, что знает, что так бывает всегда. Толстая пользуется тем временем, которое в английском языке называется Present Tens. Действие в ее рассказах происходит не в прошлом, не в будущем, не в настоящем, а в том времени, которое есть всегда. Дождь падает на землю - не вчера, не сегодня падает на землю, потому что ему больше некуда падать.
Вот в таком вечно повторяющемся времени и хотела бы поселить своих героев Толстая. Она не доверяет всему живому, насющемуся "Вроде белых недолговечных собачек", которые исчезли из жизни "Милой Шуры" То ли дело ее верный Иван Николаевич, который все ждет и ждет свою возлюбленную Александру Эрнестовну. Поймав его в грамматический капкан этого Present Tens, Толстая сумела оградить Ивана Николаевича от ненавистного бега времени.
Поэтому Милая Шура как застрявшая пластинка повторяет историю про трех мужей и. Ивана Николаевича, сумевшего проскочить сквозь эти года, чтобы бестелесным призраком являться на перрон южного вокзала. Раз за разом, раз за разом, каждый раз как открывается пухлый фотоальбом с замершей в вечности жизнью.
Вещи у Толстой вообще счастливее людей - они не насются как люди. Им она и завидует. То-то ей жаль писем, оставшихся после смерти Александры Эрнестовны. Ведь там Милая Шура могла бы жить вечно - молодая, нестареющая, прекрасная.
Почему одни подробности раздражают, а другие - восхищают? Почему так нравится, например: "Кто такой Иван Николаевич? Его здесь нет, он стиснут в альбоме, распялен в четырех картонных прорезях, прихлопнут дамой в турнюре, задавлен какими-то недолговечными собачками, подохшими еще до японской войны?" ("Милая Шура") [7, стр.45]
Очень важно, я думаю, что все это идет непосредственно за вопросом: "Кто такой Иван Николаевич?" в ответ на вопрос о не успевшем появиться новом персонаже. Фото собачек, подохших еще до японской войны возникают не сами по себе, претендуя на специальное внимание; они захвачены лучом авторского проектора, освещающего приход новой фигуры. При этом сюжетное развертывание идет полным ходом, нисколько не задерживаясь "Кто такой Иван Николаевич?" Стоп - кадр: смотрим альбом и недолговечных собачек. Стоп-кадр, но не замедленное движение. Движение как раз ускоренное.
Итак, жизнь человека - сюжет для небольшого рассказа. История об одинокой старушке, когда-то бывшей роковой красавицей, настраивает читателя на мудрое сочувственное отношение к жизни, размышлять о том, что все проходит: и молодость, и красота, и богатство. Инфантильность героини, которая, желая устроить второму мужу праздничную смерть, приглашает молодых уличных ротозеев, заставляет и нас задуматься над миром, помня вечные слова древних memento more - помни о смерти. Обилие натуралистических подробностей в описании неряшливого быта старушки и ее одряхлевшего облика не кажется циничным. Писательница сохраняет ту грань, которая делает рассказ не бытописательством, а подлинным произведением искусства
3.4 В погоне за синей птицей (рассказы "Круг", "Факир", "Огонь и пыль")
Все герои сборника "На златом крыльце сидели" хотят счастья, что является весьма законным человеческим желанием в любую эпоху. И вот закономерность: как только они подумают, что им хочется больше всего, что могло бы их осчастливит? - как тотчас выплывают "розовые и голубые туманы". "белые паруса", фрегат "Летучий Голландец". Слышится манящий океанический гул, пение сирен, появляются "томные наяды", "пещера Аллад