Воспевающие душу
Как рассказать о том, что существует от века, еще со времен богов? Как рассказать об аромате цветов весны и журчании ручейков, бегущих по равнине, о печальных криках гусей, покидающих родные края, и тишине заснеженного горного перевала? Как рассказать о японской поэзии? Ее надо лишь слушать и читать, читать и слушать и еще — чувствовать, чтобы попытаться понять.
В Японии поэзия — это не просто литературный жанр или способ выражения мыслей, это — сама жизнь. Оттого в ней, как и в жизни каждого человека, есть взлеты и падения, удачи и неудачи. Хотя, конечно, поэзия, с которой вы познакомились, прочтя эту книгу,— это поэтический взлет японской литературы. Взлет на недосягаемую высоту! Ведь VII — XIII вв. — время становления и стремительного расцвета японской поэзии; время, на которое в последующие века будут смотреть как на эталон совершенства.
Откуда же явилась миру такая поэзия? От богов — ответил еще в X в. великий Ки-но Цураюки. Она возникла еще до того, как землю заселили люди. Ведь грозный Бог ветра Сусаноо-но микото (с. 5), спустившись на землю, победив восьмиглавого змея и освободив красавицу Кусинада-химэ, сложил песню, построив дворец для своей жены:
Восемь облаков встают —
Восемь стен у Идзумо.
Спрятать чтоб жену свою,
Строю восемь стен,
Эти восемь стен.
(Пер. В. Н. Горегляда)
Песня Сусаноо-но микото уже была написана в форме танка. В ней пять строк и 31 слог. «Наступил век людей, — напишет Ки-но Цураюки, — и стали слагать песни по три десятка и сверх того по одному знаку — песни, что начались от Сусаноо-но микото» (пер. В. Н. Горегляда).
Божественное происхождение людей и песен утверждали мифологические своды «Кодзики» («Записи о делах древности», 712 г.) и «Нихонги» («Анналы Японии», 720 г.), созданные по приказу императора в тот же период, что и первая японская поэтическая антология «Манъёсю», — в VIII в., в эпоху Нара.
Мы знаем, что «Манъёсю» — это прежде всего собрание пятистиший- танка. Однако в VIII в. пятистишие было не единственной стихотворной формой. Большой популярностью пользовались нагау-та (или тёка) — «длинные песни», в которых число строк могло доходить до 50 и больше, а сочетание пяти и семи слогов было достаточно вольным. Были еще и песни- сэдока — шестистишия (с. 6), в которых слоги в строках располагались следующим образом: 5 — 7 — 7 — 5 — 7 — 7. Однако уже в «Манъёсю» танка стала основной стихотворной формой. Из 4,5 тыс. стихотворений, включенных в антологию, лишь 260 нагаута и около 60 сэдока!
Что же это была за эпоха, создавшая блистательную «Манъёсю» и возвысившая танка? В 710 г. по китайскому образцу в Японии была построена первая долговременная столица — город Хэйдзё (позднее — Нара). В то время было очень сильно влияние материковой культуры Китая, Кореи, Индии. Еще в VI в. из древнекорейского государства Пэкче на Японские острова проник буддизм, несколько потеснив исконную религию японцев — Синто (или синтоизм). Китайская культура, язык, иероглифическая письменность прочно вошли в быт японского общества. Быть образованным в те времена означало хорошо владеть китайским письмом, уметь слагать китайские стихи — канси. Однако активно шел и процесс создания японского национального письма — азбуки кана, окончательно сложившейся лишь к XI в. И сегодня японцы пишут смешанным письмом — иероглифами и азбукой. В противовес китайской поэзии появилась «японская песня» — вака. Антология «Манъёсю» стала первым собранием чисто японских стихов, которые в те времена было принято называть песнями — ута. (с. 7)
Именно в период Нара VII — VIII вв. в японской культуре сложились три чрезвычайно важных эстетических принципа, оказавших сильное влияние на дальнейшее развитие поэзии, в том числе и любовной. Первый из них получил название ирогами — культ любви. В VIII в. слово означало буквально «выбор подруги (или друга)». Дело в том, что японское общество в то время было полигамным, то есть знатный человек мог иметь несколько жен и наложниц. Мужчина был абсолютно свободен в выборе. От женщины же требовалось лишь умение смириться с создавшимся положением и научиться подавлять свою ревность. Вероятно, это стало одной из причин того, что в японской любовной лирике в творчестве одного поэта вы найдете стихи, совершенно очевидно обращенные к разным людям. В одних он упрекает за неверность, в других — извиняется сам. Культ ирогами, однако, не означал, что женщины безропотно терпели поведение мужчин. Они ревновали, старались очернить соперницу и даже прибегали к средствам магии. Более того, и «законные» жены не ограждались от борьбы за своего мужа. Ведь в Японии в те времена даже после свадьбы муж и жена не жили под одной крышей. Женщина оставалась в доме своих родителей, а мужчина лишь посещал ее тогда, когда считал нужным. Отсюда и основной мотив японской любовной лирики — ожидание свидания: обещал и не пришел; пошел к другой; (с. 8) холодное, одинокое изголовье; тоска по возлюбленному.
Заметим, правда, что при таком отношении к семье и браку в Японии не существовало понятия «незаконнорожденных» детей. Все дети одного отца считались единокровными и имели равные права, независимо от того, кем была их мать — женой, наложницей или просто возлюбленной. Все дети, хотя и воспитывались в доме матери, носили фамилию отца.
Другим сформировавшимся в эпоху Нара эстетическим принципом стало макото, что буквально означает «истинное». Древние поэты считали, что мир, его «вещи» и явления должны быть изображены лишь так, как они воспринимаются, без прикрас. В антологии «Манъёсю» есть даже рубрика «Песни, просто воспевающие душу вещей». В ней собраны стихи, авторы которых стремились прямо излагать свои чувства.
Естественное проявление вещей должно восхищать, считали поэты древности. И этот восторг способно выразить лишь слово — аварэ. Аварэ — это восклицание, которое можно в зависимости от ситуации понимать как проявление радости, любви, надежды. Оно всегда употреблялось при обращении к возлюбленной. Позднее, уже в эпоху Хэйан (IX — XII вв.), аварэ превратилось в моно-но аварэ, особую философско-эстетическую категорию. Хэйанские поэты уже не просто восхищались явлениями мира, а хотели найти в каждой «вещи» моно — скрытое очарование (с. 9). Увидеть особенное в чем-то привычном или в том, в чем никто не может его найти, — такая задача встала перед хэйанскими поэтами. И они устремились на поиски моно-но аварэ. Один увидел и воспел особое очарование алых листьев кленов, медленно плывущих по осенней реке; другой восхитился гвоздиками, сверкающими в лучах вечернего солнца; третий написал о красоте прохладных брызг в горной реке.
Наивысшим же проявлением аварэ считалась любовь. В русло моно-но аварэ был введен и культ любви — ирогами. Настало время любовной лирики. Ценилось не только умение написать о любви, а сама утонченность и изысканность чувств. Естественно, что именно в эту эпоху, как никогда после, стал поощряться любвеобильный герой, такой, как Аривара-но Нарихира. Его изменчивость не осуждалась, наоборот, ею восторгались — ведь ветреность и измены ничто рядом с красотой чувств, умением сказать о них возвышенно и, что непременно, сложить песню, отвечающую духу моно-но аварэ.
В период Хэйан в Японии усилилось влияние буддизма. В поэзию проникла буддийская доктрина мудзё — идея бренности и мимолетности земного бытия. Настрой на недолговечность стал все чаще ощущаться в стихах хэйанских поэтов. Достаточно вспомнить стихотворение, написанное Ки-но Цураюки на смерть поэта Ки-но Томонори. Не обошла эта тема и любовную лирику. В ней все чаще стали писать о мимолетной любви, сравнивать (с. 10) чувства с быстро облетающими цветами, с дуновением ветерка и вообще со всем мгновенным и быстротечным.
Особенно хорошо перемены, произошедшие в сознании японского общества с VIII по XIII в., видны на примере поэзии трех наиболее значительных антологий этого периода: «Манъёсю» (VIII в.), «Кокинсю» (нач. X в.) и «Синкокинсю» (нач. XIII в.).
Так, во времена «Манъёсю» еще была очевидна связь песен- ута с народной поэзией. Да и авторская лирика своей безыскусностью, простотой и наивным оптимизмом вполне соответствовала духу аварэ. Ко времени создания «Кокинсю» вовсю уже властвовали мудзё — «всеобщее непостоянство» и аварэ, в котором «очарование» полностью превратилось в «печальное очарование». Эпоха «Синкокинсю» стала вершиной развития и дальнейших трансформаций эстетических категорий японской поэзии. Аварэ превратилось в югэн. Это слово следует понимать как «неуловимость», «таинственность», «глубинность». Под югэн понималась неуловимая красота, имеющая налет таинственности и даже фантастичности. Мир теперь стоило рассматривать как бы сквозь пелену — тумана или дождя. Поэтическая действительность наполнилась видениями, грезами, снами. Понятно, что красота в духе югэн стала благодатной почвой для совершенствования любовной лирики — ведь что может быть более туманным и неуловимым, чем человеческие чувства! (с. 11)
Важное место отводилось в поэзии «Синкокинсю» подтексту — ёдзё, буквально — «избыточное чувство». На самом деле речь шла об удивительной особенности японской поэзии — недосказанности. Эмоции как бы оставались за рамками стихотворения, читателю предоставлялась возможность самому прочувствовать глубину переживаний поэта. А помогали ему в этом особые романтические образы — поэты пели о прошлом, об ушедшей любви. В стихах стали преобладать сны и предрассветные грезы, туман и сумерки, тихое лунное сияние.
Вот такая она, японская поэзия, простая и сложная одновременно. У нее есть свои собственные категории, о которых написаны трактаты, есть вечный мир чувств и эмоций, понятных всем и во все времена. (с. 12)
Анастасия Садокова
Какиномото-но Хитомаро
Какиномото-но Хитомаро — первый великий поэт Японии, которого называли мудрецом японской поэзии и чье творчество пришлось на вторую половину VII — начало VIII вв. Поэт творил в так называемую эпоху Нара (VII—VIII вв.), получившую название в честь тогдашней столицы молодого японского государства — города Нара. Спустя почти двести лет другой великий поэт Японии, Ки-но Цураюки, так напишет об этой эпохе: «…самые лучшие песни слагались во времена Нара. Тогда Какиномото-но Хитомаро был кудесник в сложении песен». Действительно, мастерство Хитомаро признается безупречным: в его стихах все гармонично — и форма, и стиль, и художественные приемы, заимствованные как из народной японской поэзии, так и из китайской традиции.
Сведений о жизни Какиномото-но Хитомаро сохранилось немного. Известно, что отец его по имени Микэко был (с. 15) главным жрецом рода Какиномото и воспитывал сына в традиционном духе, учил следовать идеям синтоизма, исконно японской религии, и верой служить государю. Наверное, именно поэтому юноша был отправлен на придворную службу. Есть сведения, что примерно в 676 году был объявлен своего рода конкурс для юношей и молодых особ, имевших выдающиеся способности и достижения в изящных искусствах, для вступления в придворную свиту. Кто знает, может быть именно тогда Хитомаро, которому уже было лет 15-16, и попал в число избранных. Во всяком случае, известно, что он состоял в свите принца Кусакатэ (?—689), а затем и императрицы Дзито, правившей с 690 по 697 г. Хитомаро был придворным поэтом, его знали и им восторгались при жизни, а вот должности он всегда занимал очень скромные. Будучи придворным поэтом, сопровождавшим государей в их путешествиях, он должен был много писать «на заказ». Вот почему среди его стихов так много од и элегий, вот почему он воспевал достоинства правителей, величие и красоту страны, которой по «велению богов» правят его государи. Оды Хитомаро были длинные и совсем не походили на стихи- танка. Они назывались нагаута, что значит «длинная песня». Самое длинное стихотворение из написанных Хитомаро состоит из 149 строк (с. 16). Однако, кроме стихов «по официальному заказу», поэт оставил нам много любовных лирических песен, посвященных своим возлюбленным и женам. Есть основание полагать, что у Хитомаро было три жены. Полигамия была распространенным явлением среди придворных и аристократов того времени. Две жены, судя по всему, жили в земле Ямато и одна — в провинции Ивами. Кстати, именно в Ивами отправился Хитомаро после 697 года, когда императрица Дзито отреклась от престола, и поэт, таким образом, потерял свою покровительницу. Теперь ему была уготована доля провинциального чиновника в Ивами, где он спустя несколько лет и скончался. (с. 17)
Ямабэ-но (Яманобэ) Акахито
Ямабэ-но Акахито был ближайшим современником Хитомаро, и хотя их поэтическая манера очень разнилась, о них было пинято говорить как о поэтах одной епохи, очень близких друг другу. И даже Ки-но Цураюки в X в. так написал о них: «И еще был поэт, что звали Яманобэ-но Акахито,— был очень искусен он в песнях. И нельзя сказать, что Хитомаро был выше Акахито; и нельзя сказать, что Акахито был ниже Хитомаро».
Время донесло до нас очень скудные сведения о жизни поэта. Неизвестны даже даты его жизни, хотя есть основания считать, что взлет его творчества пришелся на первую половину VIII в., а умер он около 736 г. Родовое имя Ямабэ (или Яманобэ) его далекие предки получили еще в V в., но, несмотря на древность своего рода, сам поэт занимал невысокие должности при дворе императора Сёму, сопровождая государя во время многочисленных путешествий. В отличие от Хитомаро (с. 29), он не писал торжественных од и элегий. Поэзия Акахито — это поэзия живописная и романтическая. Его вдохновляла красота пейзажа, он тонко чувствовал перемены и в природе, и в человеческой душе… Можно сказать, что именно Акахито стоял у истоков создания основного направления японской национальной поэзии — пейзажной лирики. И в этом помогло емупрекрасное знание фольклора, народних песен, столь же простих и непосредственных, как и стихи самого Акахито.
С творчеством Ямабэ-но Акахито мы можем познакомиться благодаря выдающемуся памятнику японской древности — поэтической антологии «Манъёсю» (VIII в.), в которую было включено около пятдесяти стихов поэта, из них тридцять семь написаны в форме пятистишия — танка. (с. 30)
Яманоуэ-но Окура
Яманоуэ-но Окура — один из наиболее значительных поэтов эпохи Нара. Человек удивительной судьбы и автор до сих пор любимых в Японии стихов. По происхождению Окура был корейцем и родился в Корее — в древнем государстве Пэкче (яп. Кудара) в 659 или 660 г. Однако именно в 660 г. это государство пало в результате войны на Корейском полуострове. Поэтому так случилось, что отец Окура переехал в Японию, где позднее смог даже сделать заметую административную карьеру, поскольку хорошо знал китайскую культуру. Вообще многие выходцы из древнекорейского государства Пэкче прославились в Японии как затоки китайской классической литературы и культуры.
Знания, которые дал отец своему сыну, сослужили добрую службу будущему поэту. За ним прочно закрепилась слава высокообразованного человека, знатока китайской классики — литературы (с. 41) и философии. Позднее, когда Окура стал известным поэтом и его стихи украсили антологию «Манъёсю», о нем по-прежнему говорили как о поэте, в чьем творчестве звучат китайские мотивы. Прекрасное знание китайской поэзии наложило отпечаток и на выбор главных тем в творчестве. Достаточно открыть любой учебник по японской литературе, и вы узнаете, что Окура — это поэт «гражданской лирики», поэт «социальных проблем». В этой связи всегда вспоминают его знаменитый «Диалог бедняков», высокогражданское и откровенное произведение, столь не похожее на то, что писали в это время другие поэты Нара. Однако не менее известен Окура как лирический поэт. И здесь вы опять без труда обнаружите китайское влияние: ведь большая часть его любовных стихотворений посвящена героям самой, пожалуй, трогательной, романтичной и печальной истории любви в странах Дальнего Востока — любви двух звезд. В основе этой истории лежит древняя китайская легенда о звезде Ткачиха (европейская Вега) и звезде Волопас (Альтаир), разлученных Небесной рекой, т.е. Млечным Путем. Рассказывают, что когда-то Ткачиха была дочерью Небесного правителя, день и ночь ткала она чудесное небесное полотно. Отцу стало жаль ее, и он отдал дочь в жены (с. 42) юноше-Волопасу, что жил на другом берегу Небесной реки. Молодые люди так полюбили друг друга, что целыми днями теперь только и делали, что счастливо смеялись. Ткачиха перестала ткать, а Волопас — пасти своих волов. Это очень разгневало Небесного правителя, и он отправил сороку передать возлюбленным высочайший приказ: видеться отныне лишь раз в семь дней. Однако сорока оказалась легкомысленной и забывчивой. Поболтав там, поболтав тут, она наконец долетела до Волопаса и Ткачихи, но обнаружила, что не помнит точно приказа Небесного правителя. Не решившись признаться в этом, сорока назвала первое, что пришло на ум: возлюбленные должны встречаться один раз в году, в седьмой день седьмого месяца... Так и повелось. Лишь раз в году могут соединиться разлученные супруги, весь год ожидающие заветного дня, а в Японии до сих нор в 7-й день 7-го месяца отмечают праздник Звезд (или Танабата).
Сколько же прекрасных творений было создано в Японии на сюжет этой грустной истории! Однако стихи, написанные Окурой, до сих пор считаются одними из лучших.
Знание китайской литературы помогло Окуре сделать дипломатическую карьеру. Известно, что в 701 или 704 году он выехал в Китай в составе (с. 43) большого японского посольства. Там он пробыл около трех лет и, хотя занимал не слишком высокие должности, к 714 г. дослужился до 5-го ранга. А надо сказать, что для японца в первом поколении это было значительным достижением, ведь имена чиновников, имевших 5-й ранг и выше, заносились в официальные хроники, а сами чиновники могли рассчитывать на высокие должности. Именно поэтому в 716 г. Окура получил назначение в землю Хоки, где служил четыре года управителем. Вернувшись затем в столицу, он оказался в числе наставников будущего императора Сёму, помогал тому освоить учение Будды. Умер поэт в столице в 733 г. в возрасте 73 лет от болезни сердца. (с. 44)
Отомо-но Якамоти
Творчество Отомо-но Якамоти (718—785) занимает особое место в японской поэзии VIII в. Его называют и «самой значительной фигурой» в поэзии того времени, и «певцом любви». Кроме того, именно Якамоти считается составителем антологии «Манъёсю», хотя и сегодня вопрос об авторстве этого величайшего творения японской литературы остается открытым. Существует пятнадцать гипотез об авторе «Манъёсю», однако имя Отомо-но Якамоти называют чаще других. И действительно, для этого есть все основания. Ведь именно его творчество представлено в антологии наиболее широко: ему лично, а также поэтам, так или иначе с ним связанным (нередко родством), принадлежит в собрании около 500 стихотворений, а последние четыре книги «Манъёсю» (из 20) — это лирический дневник самого (с. 55) поэта. Да и история антологии как бы указывает нам на связь с родом Отомо.
Так случилось, что, созданная в VIII в «Манъёсю» надолго исчезла из поля зрения и обрела вторую жизнь лишь в X—XII вв. Что же могло произойти с самим собранием и его составителем? Известно, что вскоре после смерти поэта род Отомо впал в немилость — близкие родственники Якамоти обвинялись в заговоре против власти. Опале подверглись и покойный поэт, и даже намять о нем: Якамоти посмертно был лишен всех званий, а его библиотека — конфискована. Может быть, тогда опале подвергся и главный труд Якамоти — антология «Манъёсю»? Опальный поэт не смел быть составителем собрания, имевшего государственную важность! Справедливости ради заметим, что потом поэт был прощен и ему вернули даже 3-й ранг, до которого он дослужился при жизни. Правда, для этого потребовалось почти 24 года. За это время исчезло имя Якамоти как составителя «Манъёсю». Зато остались его удивительные стихи.
Однако вернемся к началу. Кем же по происхождению и положению был поэт, чья судьба оказала влияние не только на время, в которое он жил, но и на последующие века? Отомо-но Якамоти (с. 56) происходил из древнего почтенного рода Отомо, представители которого по наследству занимались военным делом. Его отец, сам известный поэт Отомо-но Табито, служил управителем административного округа на южном острове Кюсю и, кстати, в свое время был даже там начальником поэта Яманоуэ-но Окура. Табито считался главой старинного рода. Судьба чиновника высокого ранга была уготована и его сыну. Якамоти поступил в школу чиновников, а потом стал одним из придворных императора Сёму. Он много путешествовал, а в 746 г. был вынужден отправиться в «дальнюю, как небесный свод» провинцию Эттю (совр. преф. Тояма), получив должность управителя. Для поэта это было нелегкое время: суровый климат тех мест, снежные и холодные зимы навевали на Якамоти грустные думы — все чаще хотелось петь о разлуке и невозможности встречи. Какой же радостью стало для него возвращение в 751 г. в столицу Нара, где можно было вновь окунуться в беззаботность светской жизни. Однако эта беззаботность была лишь иллюзией. Рядом с Якамоти постоянно шла борьба за власть. И хотя он сам в ней участия не принимал, в водовороте политических страстей оказывались то его друзья, то его родственники. (с. 57) И это грозило гонениями самому поэту. Он вновь покинул столицу и отправился в провинцию Инаба.
В то время Якамоти не было и сорока лет, однако больше он уже не писал стихов. Или писал? Но они, как и его авторство «Манъёсю», затерялись в веках... (с. 58)
Аривара-но Нарихира
В 794 г. столица Японии была перенесена на новое место — в г. Хэйан (совр. Киото). Начался новый этап японской истории и, конечно, культуры — самое удивительное и блистательное ее время. Спустя столетия именно эпоху Хэйан назовут «золотым веком» японской литературы. Удивительными и блистательными были и люди, творившие эту литературу,— галантные кавалеры и утонченные красавицы. Они пели гимны красоте и изяществу, ибо безобразному вообще не было места в их жизни и творчестве. Не случайно поэтому именно в эпоху Хэйан (IX —XII вв.) особую популярность приобретали те поэты, которые были одинаково талантливы и в сложении стихов, и в любовных утехах. И среди них поэту Аривара-но Нарихира, бесспорно, принадлежит заслуженное место. Он оставил потомкам чудесные талантливые стихи, блестящую «Повесть об Исэ», авторство которой ему приписывается, (с. 75) но еще больше — славу японского Дон Жуана: недаром ведь в XVIII в. великий японский прозаик Ихара Сайкаху назовет его «известным кавалером древности».
Аривара-но Нарихира родился в 825 г. Его знатное происхождение определило и всю его дальнейшую судьбу — ведь он был внуком императора Хэйдзё, который правил в Японии с 806 по 809 г. В семье своего отца, принца Ахо, Нарихира был пятым ребенком. Впоследствии он занимал высокий придворный пост, имел звание тюдзё (что соответствует примерно генерал-лейтенанту) в дворцовой гвардии и при этом был поглощен любовными интригами, бесконечными романами. Молва утверждает, что Нарихира был удивительно красив. Кем же были возлюбленные столь известного кавалера? Мы не знаем их имен, но в «Повести об Исэ» у «некоего мужчины из рода Аривара» были любовные романы и с незамужней принцессой крови, и с супругой императора, и даже с жрицей синтоистского святилища Исэ. Похоже, Аривара-но Нарихира втягивал в любовный водоворот все новых и новых красавиц независимо от их ранга и положения в обществе. Однако хэйанцы не только не осуждали бесконечную череду любовных романов героя, но даже одобряли их, находя в его поведении (вероятно, (с. 76) и правда очень изысканном) особую элегантность и высокую эстетику.
Замечательными во все времена считались и любовные стихи Нарихиры. Они — словно листочки из лирического дневника: вот мимолетное знакомство, влюбленность, любовная тоска и ожидание встречи, долгожданное свидание, расставание и разлука, а затем снова... влюбленность и надежда... Все мило, необременительно и по-светски легко... (с. 77)
Оно-но Комати
Были поэты, которые могли поспорить с Нарихирой в искусстве слагать стихи (недаром шестерых из них, в том числе и самого Нарихиру, причислили к «шести гениям поэзии» — роккасэн), однако никто не мог соперничать с ним в личной популярности. Никто, кроме блистательной и великолепной красавицы Оно-но Комати. О ней до сих пор рассказывают всевозможные истории — одна удивительней другой: о ее невиданной красоте и женственности, о надменности и жестокости. При жизни ее сравнивали с легендарной принцессой красавицей Сотоори, а потом в течение многих веков других красавиц сравнивали с ней. Удивительно, но о столь известной женщине знаем мы ничтожно мало. Датами ее Жизни чаще других называют 834 — 900 гг., но и это нередко ставят под сомнение. Еще считается, что происходила Комати из достаточно знатного рода, а ее отец был даже управителем провинции (с. 89) Дэва. В возрасте 16—17 лет она поступила на службу во дворец. Как протекала ее жизнь в эти годы — история умалчивает, говорят лишь стихи — в них все больше печаль, разочарование, разлука... Кто знает, может, и ей, столь красивой и талантливой, было трудно в жизни. А если верить многочисленным легендам, то так оно и было.
Талант Комати вызывал зависть. Чего только ни предпринимали придворные стихотворцы, чтобы преуменьшить дарование поэтессы. Широко известна история о том, как один из них задумал обвинить Комати в плагиате. Ночью он выкрал у нее только что написанное стихотворение и старательно вписал его в древнее поэтическое собрание, а наутро объявил, что Комати не пишет стихи, а ворует их у древних авторов. Ропот недовольства и недоумения пронесся среди собравшихся придворных. Комати же лишь рассмеялась в лицо завистнику. А потом, намочив пальцы водой, брызнула на страницу древней книги. И что же? Стихи, написанные давно, не пострадали, а с нового, вписанного накануне, потекла черная тушь...
До сих пор в театре Но, древнем традиционном японском театре, с неизменным успехом идут пьесы об Оно-но Комати. Одна из них, (с. 90) «Комати и ступа», написанная великим драматургом Канъами, повествует еще об одном хорошо известном эпизоде из жизни Оно-но Комати, ставшем трагедией всей ее жизни. Говорят, что когда-то некий молодой придворный по имени Фукакуса открылся ей в своей любви, но надменная красавица лишь посмеялась над ним и заставила юношу приходить к ее дому в течение ста ночей и ночевать на пороге. Несчастный влюбленный был окрылен вниманием красавицы и решил доказать ей силу своей любви. Он приходил каждый вечер — в бурю и дождь, но в последнюю ночь замерз и умер. Как гласит молва, образ юноши всю жизнь преследовал Комати, и даже в старости, забытая всеми и страшно бедствовавшая, она не могла забыть о нем.
Томление духа, смятение и растерянность — вот что находят потомки в стихах Оно-но Комати. В ее великолепии — внутренняя боязливость, в надменности — еле заметный надлом. Как точно заметил в свое время Ки-ио Цураюки: «Ее песни — будто прекрасная женщина, пораженная болезнью». Правда, он еще добавил: «Она очаровательна, но бессильна...» Оставим за великим Цураюки право на любые оценки и лишь убедимся — она была очаровательна! (с. 91)