Рапиры и снаряжение фехтовальщиков Аида не оставила, хотя обещала. Отряд уехал в лагерь семнадцатого числа, а на следующий день, в понедельник, Словко, Корнеич, Нессоновы и Рыжик пришли в штаб, чтобы увезти оттуда клинки, маски и нагрудники на базу. Ничего этого в мастерской не оказалось. Барабанов тоже. Корнеич скрипнул зубами.
– Наверно, что-то осталось в знаменной, – сказал Игорь. – Давайте отдерем печать.
– Дело не хитрое, – отозвался Корнеич. – Да ведь они только этого и ждут. Чтобы затеять скандал… И кабы знать, что оружие действительно там, но, скорее всего, они прихватили его с собой, до последнего клиночка.
– Попробуй дозвониться до Аиды, – предложил Словко. Корнеич, поминая всю нечистую силу, достал мобильник. И… дозвонился, хотя связь с поселком Скальная Гряда, в окрестностях которого располагался пансионат "Ветеран", была паршивая. Аида сказала, что фехтовальным снаряжением занимался Феликс Борисович, но его сейчас в лагере нет, он уехал в департамент по делам молодежи, где должен выйти на… Корнеич плюнул и нажал отбой.
– Ладно, что-нибудь придумаем, – сказал он. – Поставим вигвамы, понаделаем луков, устроим стрелковый турнир вместо мушкетерского. Будем вести индейскую жизнь, не заскучаем…
Дело в том, что было решено уже: барабанщики и все, кто не поехал в Скальную Гряду, уйдут на кечах в дальний конец озера, к впадению речки Орловки и устроят там свой маленький лагерь. Поживут неделю в походных условиях…
– Завтра мне надо сходить на кече к устью, посмотреть, в порядке ли наше прежнее место. И повидать кое-кого, – сообщил Корнеич. – И Олег Петрович просится со мной, говорит, что целую вечность не ходил под парусом… Словко, пойдешь на руле? Кирилл и Равиль завтра заняты…
А Словко что? Он всегда готов. Подскочил даже: ура!
– Только надо еще матроса. Выбери сам, – решил Корнеич. И Словко увидел умоляющие глаза Рыжика.
– Пусть Рыжик идет! Он умеет на кливере и стакселе, мы с ним тогда на "Зюйде" первыми пришли… – И Словко глянул на Нессоновых: "Вы не обидитесь?" Ксеня понимающе сказала:
– Нам бы тоже хотелось, только завтра мы не можем. Дома куча всяких дел…
– Ага… – вздохнул Игорь…
Вышли в десять часов. Дуло как по заказу: ровно, с умеренным напором. Ветер был южный, теплый, пахнущий далеким смолистым лесом. Словко сидел на корме. В левой руке бизань-шкот, в правой колено румпеля. Московкин попросил у Корнеича гика-шкот, сказал, что хочет вспомнить: как это управляют главным парусом. Вспомнил хорошо, делал все как надо… А довольный Корнеич устроился в кокпите на пайолах, спиной привалился к передней переборке, вытянул вдоль швертового колодца протез. Поднял лицо и жмурился, глядя в зенит. Там висели белые клочки облаков.
"Зюйд" бежал как по ниточке. В левый борт иногда ударяли гребешки мелкой зыби, изредка бросали в Рыжика искристые брызги, тот радостно ойкал.
В руках у Рыжика были два шкота – от кливера и стакселя. Он старательно следил, чтобы оба треугольника не заполаскивали, но и не были перетянуты. Мог бы вообще-то задать шкоты на утки, но, видимо, ему нравилось играть ими, как вожжами норовистой лошадки. Сидел Рыжик впереди, слева от мачты, верхом на неширокой палубе левого борта – одна нога в кокпите, недалеко от плеча Корнеича, другая – снаружи, чиркает пальцами по гребешкам.
– Рыжик, какой курс и галс?! – окликнул матроса рулевой Словко.
– Что? – оглянулся Рыжик, явно удивившись такому детскому вопросу. – Галфвинд левого галса…
Словко засмеялся: шутка, мол. Он не думал экзаменовать Рыжика, просто захотелось увидеть его лицо. И Рыжик понял шутку, заулыбался.
Московкин тоже сидел на левом борту, но не верхом, конечно, а спиной к воде (Рыжику пришлось нагибаться, чтобы глянуть из-за него на Словко). Его впалая щека была в тени и казалась синеватой. Гика-шкот Олег Петрович двумя шлагами набросил на ладонь, чтобы удобнее было держать. Так поступать не следовало. Словко несколько минут колебался: делать замечание было неловко, но командир обязан…
– Олег Петрович, пожалуйста не наматывайте шкот, – наконец попросил он. – Не положено по технике безопасности…
– Что?.. Ах, да! Прости, голубчик. Вот что значит столько времени не выходить на воду. В общем-то я ведь сухопутный человек…
– Вы хорошо держите парус, – примирительно сказал Словко.
Московкин улыбнулся, убрал витки троса с ладони, и улыбка тут же пропала. Кажется, Олега Петровича заботили какие-то мысли, не связанные с такелажными делами.
И правда заботили! Потому что через минуту Московкин вполголоса произнес:
– Даня, есть разговор…
– Серьезный? – спросил Корнеич. И было видно, что он надеется: разговор не очень серьезный. Потому что и без того хватало проблем, а скольжение яхты было таким беззаботным. Плыть бы так и плыть…
Но Московкин сказал, упершись глазами в тугое полотно:
– Да…
– Ну? – вздохнул Корнеич, переключая себя из режима беспечности в привычное состояние "боевая готовность".
– Даня, я нашел Васю Ростовцева…
– Кого? – недоуменно шевельнулся Корнеич.
– Тёминого друга по прозвищу Орех. То есть Орешек… Он после облавы был определен в сиротский интернат номер два, для отсталых детей. Совершенно непонятно, почему, нормальный ребенок… Тёма не мог его, конечно, разыскать, а для меня это не составило труда… Он младше Тёмы, кстати. Всего восемь с половиной.
Корнеич журналистским чутьем, казалось, тут же распознал положение дел:
– Ясно. Хочешь забрать к себе, а чиновницы-педагогессы уперлись?
– Я его уже забрал. Поупирались и отдали. Дело в другом, Даня…
Корнеич выжидающе молчал.
– Даня, я тут подумал… Может, возьмешь его себе? Чудный мальчонка, еще почти не задетый уличным вирусом… Оказывается, они с Тёмой вместе сочиняли стихи…
– Господи, ну о чем речь! – с облегчением выдохнул Корнеич. – Ну, конечно же! Мы же договаривались, что в сентябре возьму у вас целую группу. Но если надо, этого… Орешка… хоть завтра…
– Даня, я не о том, – как-то набычившись, проговорил Олег Петрович. – Я… думал, может, возьмешь его насовсем? От меня в свой дом… Понимаешь, есть дети, неприспособленные к интернатскому быту. Он такой… Он одержим мечтой о каком-нибудь родном человеке, о родной крыше.
Тихо стало, только ровно бурлила вода.
Вообще-то во всей этой сцене было что-то неправдоподобное ("Если послушать со стороны", – подумал Словко). Во-первых, такие предложения не делают с бухты-барахты. Во-вторых, взрослые не ведут подобные разговоры при ребятах. Но, с другой стороны, это были не обычные взрослые и ребята, а люди, давно уже привыкшие к ясности отношений. Таких, когда не надо что-то недоговаривать и прятать… Это были люди, которые "видят фонарик"…
"А кроме того, – мелькнуло у Словко, – они говорят совсем тихо и, может, считают, что я не улавливаю суть или просто не слушаю…" И он сделал вид, что и правда не обращает внимания на разговор.
А Рыжик, тот и в самом деле не обращал. Он был занят шкотами, парусиной, ветром и слышал только голос воды.
Корнеич молчал с минуту. Потом зашевелил протезом, завертел головой, заскреб пыльно-рыжую шевелюру.
– В каком-то старом романе про пиратов, – заговорил он, – я читал: "Если бы в этот миг Провидение открыло в небе люк и в него сбросило на голову капитана Джойса семифунтовое ядро, он и то не был бы повергнут в столь отрешенное, лишившее его дара речи состояние…"
– Я понимаю, – удрученно кивнул Московкин.
– Ну и… хорошо, что понимаешь… Ты что, хочешь немедленного ответа?
– Да нет, конечно… Просто я думаю… Васятка этот мне признался… ну, когда мы говорили про Тёму и вообще… что пуще всякого чуда хотел бы старшего брата. Он потому и к Тёме был так привязан. Даже убегал из интерната два раза, да безуспешно… И я вспомнил еще… твоего Ромку. Как он говорил однажды, будто было время, когда ему хотелось братишку…
– Ну… говорил. Не раз даже, – нехотя отозвался Корнеич. – Но ты же знаешь… Татьяна, врачи…
– Ну да, ну да… Вот я и подумал: может, он среди своих тинейджерских увлечений еще не совсем забыл мечту детства?
Корнеич опять повертел головой.
– Не знаю. По-моему, у него сейчас только девицы на уме… да дирижабли… Нет, ну ты, Олег, в самом деле… так сразу…
– Да не сразу. Я понимаю, тебе надо познакомиться…
– Прежде всего надо поговорить с Татьяной…
– Ну да, ну да… Кстати, я уже поговорил…
– Боже праведный! Когда ты успел?
– Вчера вечером по телефону.
– И она мне ни слова!
– Ты вчера вернулся к полуночи и сразу бряк в постель… А утром бегом на базу…
– А тебе-то она что сказала?
– Что-что… Вроде как ты про ядро. А потом: "Надо поговорить с Даней…" Однако я не уловил в ее словах решительного "нет"…
– Все ясно, – покивал Корнеич и принял прежнюю расслабленную позу. – Чем прекрасна жизнь? Своей непредсказуемостью.
– Тебе ли привыкать, – усмехнулся Московкин.
– Это верно…
Олег Петрович зажал шкот в коленях и зябко потер плечи (они остро торчали под полосатой рубашкой).
– Понимаю, Даня, у тебя заслуженное недоверие к тем, кого я рекомендую. Да… Но это ведь мальчик, а не Толкуновы, будь они неладны. Я тогда очень ошибся…
– Причем тут Толкуновы!.. Я представляю, какая волокита предстоит с документами…
– Да никакой волокиты, – оживился Московкин. – Пусть живет у вас, а числится у меня. Пока я директор, никто не пикнет по этому поводу. Вот когда прогонят на пенсию, будем думать. Но я не прогонюсь ни за что, пока не определю хотя бы первый выпуск в училище к Андрею…
"А с училищем-то непросто", – вспомнил Словко. Отец рассказывал, что на директора Ткачука "накатали телегу": мол, строительство ПТУ – это нецелевое использование средств. "Вот если бы строил себе на эти деньги дачу, да еще поделился бы с кем надо, это было бы целевое!" – негодовал весь вечер отец. И даже не стал садиться к компьютеру…
Больше Московкин и Корнеич о Васе Ростовцеве (об Орешке) не говорили. Видимо, сказано было все, что необходимо…
Проскользили мимо островки Петушок, Тополиный, Рыбачий. Далеко слева, синеватой горкой проплыл на фоне солнечной воды остров Шаман. Прошли мимо поселка Старые Сосны на правом берегу. И скоро, увалившись под ветер, вошли в гладкую зеленоватую воду Орловки – здесь речка раздвинулась на большую ширину. Плавали редкие кувшинки. Рыжик перебрался на нос, разнес "бабочкой" стаксель и кливер.
Метров двести ("Кабельтов", – сказал бы Словко) шли вдоль поросшего березами западного берега. Затем опять привелись до галфвинда, прошли еще метров сто и приткнулись к дощатым полуразрушенным мосткам. Впрочем, на сей раз мостки были починены, желтели свежие доски.
Здесь было привычное место, на широкой прибрежной поляне "Эспада" много лет подряд устраивала привалы и бивуаки. Отремонтированные мостки вызвали некоторое опасение. Не собирается ли кто-то другой обосноваться надолго на этом берегу? Не случилось бы столкновение интересов.
– Схожу в Полухино, узнаю у Константиныча обстановку, – решил Корнеич. Впрочем, он и раньше собирался сделать это.
Иван Константинович был местный рыбак и лодочный мастер, давний знакомый Корнеича. Он жил на берегу, в километре отсюда, если по прямой. Можно было бы добраться по воде, но это дольше, Орловка делала широкую дугу.
Московкин все же сказал:
– Давай доплывем.
– А глубина-то здесь… – возразил Корнеич. – Швертом весь ил перепашем и мирных лягушек распугаем… По тропинке я мигом.
– А нога-то как? – беспокоился Московкин.
– А что нога? Протезы не устают… Вы пока загорайте и наслаждайтесь природой. Если малость задержусь, не беспокойтесь. И звонить не надо, здесь взгорок загораживает деревню, связи нет. Можно дозвониться только издалека, с озера… Да я скоро.
– Корнеич, мы искупаемся пока, – полувопросительно сказал Словко.
– Только под строжайшим надзором Олега Петровича…
– Есть, сэр, – вытянулся Словко.
Корнеич ушел по тропинке в березняк. Он чуть прихрамывал, но шагал бодро. Он всегда ходил без палки (принципиально!), хотя дома у него была крепкая полированая трость с костяной рукоятью в виде зловещей пиратской головы…
Рыжик сбросил надувной жилет и нетерпеливо поглядывал на Словко.
– Ну, мы, значит, окунемся? – спросил Словко у Московкина.
– Так и быть, —изобразил тот снисходительного педагога. – Только на тот берег не плавать. Имейте в виду, я не разделяю восторгов по поводу известного фильма "Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен", в котором нехороший директор лагеря выставил мальчишку за самовольное купание. Правильно выставил…
Словко пожал плечами: кто, мол, спорит? Правила насчет купания в "Эспаде" были стальные. За самовольные "водные процедуры" исключение грозило кому угодно, будь он хоть самый заслуженный ветеран.
Рыжик и Словко сложили одежду в форпик. Оба сегодня были в форме, хотя в общем-то для такого "непрограммного" рейса она не требовалась. Но Словко надел ее по привычке, а Рыжик, возможно, потому, что больше ничего не было (мать еще не вернулась с Юга)…
Они побултыхались в теплой воде, Рыжик понырял со Словкиных плеч и показал, какими стилями умеет плавать: кролем, брасом и батерфляем (но лучше всего "по-собачьи" и "вразмашку"). С илистого дна бежали вверх щекочущие пузырьки. Другой берег не манил, хотя и был всего метрах в сорока. Там темнела осока, торчали камыши, а дальше, на пригорке, паслась рыжая сонная корова.
Олег Петрович сидел, привалившись к тополю (совсем, кстати, не лесному дереву, откуда он тут?). Время от времени осуществлял "строгий надзор" поглядыванием поверх очков.
Словко и Рыжик выбрались из воды. Растянулись на травке с пунцовыми шариками клевера. Солнце сразу воткнуло им в спины горячие лучи. Словко дотянулся, взял из травы свой мобильник. Мелкие цифры на дисплее показывали, что скоро полдень…
Рыжик разглядывал стрекозу: она невозмутимо устроилась у него под носом на торчащей из клевера тростинке. Словко решил проверить: а вдруг все же есть связь с деревней Полухино? Однако английский голос закурлыкал извинительные объяснения: нет, мол, зоны покрытия. Словко сел, повесил мобильник со шнурком на шею. И в это время по тропинке из березняка вышел незнакомый человек.
Впрочем, не совсем незнакомый. Словко вспомнил, что где-то видел его – кругловатого, с полным лицом и в то же время с этакой спортивной подтянутостью. А Рыжик узнал сразу:
– Ой, здрасте… Виктор Максимович…
Подполковник Смолянцев (правда, был он и сейчас в пестрой рубахе и "гражданских" брюках) коротко поклонился всем и отдельно Олегу Петровичу. Лицо его было озабоченным, но все же на миг появилась улыбка.
– Добрый день. Вот не ожидал встретить знакомых. Может быть, в этом судьба и спасение?..
– От чего же вас следует спасать? – сдержанно осведомился Московкин. Сделал вежливое движение, будто хочет подняться, но остался сидеть. Виктор Максимович снова коротко поклонился ему:
– Подполковник Смолянцев… Я немного знаком вот с этим мальчиком, подобрал его на дороге и доставил к вам на водную станцию… Кажется, юнгу зовут Рыжик…
– А, наслышан, – сказал Московкин и все-таки встал. – Меня зовут Олег Петрович.
Словко подумал, что Московкин рядом с подполковником выглядит очень пожилым. В самом деле, готовый пенсионер. Но держался директор детдома прямо.
– Вы, очевидно, наставник этих юных мореходов? – спросил Виктор Максимович и уже не улыбался.
– Я пассажир на судне этих юных мореходов. А наставник ушел в Полухино и вернется примерно через час.
– Как-кая д-досада! – Виктор Максимович совсем не по-офицерски хлопнул себя по бедрам.
– А можно поинтересоваться, что случилось? – Московкин с вежливым интересом снял очки.
– Случилась беда, – с горькой доверительностью, – сообщил подполковник Смолянцев. – Я ехал с дачи на электричке. Моя машина, на которой я в прошлый раз доставил юнгу Рыжика на водную станцию, на ремонте, вот и пришлось. А на станции Авдеевка, недалеко отсюда, авария, товарняк съехал с рельсов, поезда встали. А мне через час надо быть в городе, важнейшее дело. Я и кинулся сюда, подумал, что найду кого-нибудь с моторкой, попрошу. Это наиболее короткий путь… Люди ведь должны помогать друг другу… не так ли, Рыжик?
Рыжик быстро глянул на Словко и опустил глаза.
Московкин сказал:
– У нас, к сожалению, не моторка…
– Да, но у вас паруса. За час могли бы добраться.
– Это в самом лучшем случае, – объяснил Словко. – Но мы все равно не можем, пока не вернется Даниил Корнеевич…
– А у него нет мобильника? Можно было бы позвонить, объяснить… – Лицо Виктора Максимовича стало умоляющим.
– Мобильник есть, связи нет, – сказал Словко. Он ощущал тяжкую зависимость от этого человека. Вернее, от необходимости помочь ему. Потому что… ну, куда денешься, когда девятый пункт в уставе "Эспады" такой: "Если я увижу человека в беде, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь этому человеку". Это были не пустые слова. В уставе отряда вообще не было пустых слов. Он не сочинялся на заседании совета, а складывался в течение тридцати лет. Можно сказать, "был написан слезами и кровью". И уж Словко-то, пришедший во флотилию дошкольником, знал это лучше многих…
К тому же, этот Виктор Максимович, подполковник Смолянцев, совсем недавно очень помог Рыжику…
И Рыжик сейчас молча, но с понятной мыслью смотрел на Словко…
Виктор Максимович вдруг проговорил, словно глотая комок:
– Я… это… мог бы заплатить…
Это он зря, конечно. Чушь какая! Но… возможно, из-за отчаяния?
Олег Петрович посмотрел на Словко, но сказал Смолянцеву, сухо так:
– Насколько я знаю, флотилия "Эспада" не занимается извозом. А что касается помощи… сейчас это решает капитан Словуцкий.
Вот так! Хочешь, не хочешь, а решай… Потому что он теперь действительно командир судна… А что скажет Корнеич, когда Словко уведет яхту, не дождавшись его?.. А что он скажет, когда узнает, что капитан Словуцкий мог помочь кому-то и не помог?
И что скажет Рыжик…
И что сказал бы Жек! Да нет, ничего бы он не сказал. Только смотрел бы…
– У вас самом деле беда? – насупленно спросил Словко.
– Да… Это долго объяснять, но можно сказать, что решается моя судьба…
Словко тихо сказал Московкину.
– Я могу с воды позвонить Корнеичу. У Ивана Константиновича есть моторка, Корнеич может вернуться на ней…
– Смотри… – слегка развел руками Олег Петрович.
– Но вам придется пойти со мной. Я не управлюсь с бизанью, рулем и гротом.
– О чем разговор!
Далее капитан Словутский действовал уже по-командирски. Он взял из кокпита надувной жилет Корнеича и протянул Смолянцеву:
– Наденьте, пожалуйста.
– А?.. Да, конечно… – Жилет оказался тесноват. – А это обязательно?
– Это совершенно обязательно, – сказал Словко.
– Есть, – кивнул подполковник.
Рыжик суетливо запрыгал, натягивая шорты на непросохшие плавки.
– Не надо, – сказал ему Словко, – Жарко ведь. Брось все шмотки в форпик. – Свои и мои… – Что-то подсказывало: сухая одежда может пригодиться впоследствии.
Рыжик послушался. Словко помог ему застегнуть клапаны жилета. Надел свой. Привычно глянул на жилет Московкина: в порядке ли.
– По местам… Виктор Максимович, сядьте вон там, на банку… на скамейку то есть…
Паруса не были убраны, они полоскали, нетерпеливо ожидая напора воздуха.
– Рыжик, распутай шкоты… Олег Петрович, слегка подберите грот…
Словко отвязал швартовы, сильно отвел от мостков бушприт и прыгнул на корму, взял румпель.
Рыжику команды были не нужны, он все делал быстро и правильно. А Московкину пришлось сказать:
– Олег Петрович, потравите чуть-чуть… вот так.
Виктор Максимович сидел лицом к корме на банке позади швертового колодца, крепко держался за ее края. На лице его была смесь надежды, беспокойства и любопытства.
Добежали до поворота. Теперь ветер стал дуть навстречу (называется "мордотык"), пришлось идти в лавировку, метаться в Орловке от берега к берегу. Рыжик при каждом повороте ловко переносил стаксель и кливер с борта на борт, Московкин довольно умело перебрасывал грот. Правда, при этом почему-то морщился. Виктор Максимович следил за всем с нервным напряжением, но ни о чем не спрашивал.
– Выйдем в озеро – побежим быстрее, – успокоил его Словко.
– Понял…
Вышли на большую воду. Словко прикинул, что теперь идти лучше вблизи Шамана – ветер позволяет, и путь будет короче. Закрепив бизань-шкот на утке, Словко вытащил из-под жилета мобильник.
Ну, слава Богу, повезло! Корнеич отозвался сразу.
– Это я… – сказал Словко.
– Слышу. Как ты сумел дозвониться?!
– Потому что с воды. Корнеич! Случилось че пэ. К нам вышел человек, сказал, что у него несчастье, надо срочно в город. Он ехал на электричке, а там авария… А ему надо быть через час… а он… Я решил: надо идти.
– О черт возьми! – сдержанно взвыл Корнеич. – Что за человек?! Авантюрист какой-нибудь!
– Нет, это знакомый Рыжика. Который тогда привез его. Подполковник Смолянцев, ты знаешь…
– О черт возьми! Но ведь… А впрочем все равно… Ты, конечно, сейчас процитируешь устав!
– Да, потому что форс-мажор… Если ты прикажешь, я вернусь…
– Каким курсом ты идешь?
– Держу на Шаман.
– Держи. На базе дождись меня, там разберемся.
– Ты, наверно, догонишь нас на моторке Константиныча…
– Если бы так просто! Он разобрал свой мотор до винтика, чинит…
– Тогда позвони на базу, попроси прислать за тобой катер.
– Попрошу. Только не за мной, а чтобы сперва сопроводил вас. Потому что скоро может засвистеть. Ты посмотри на облака…
Словко посмотрел. Ну и что? Обыкновенные облака. Маленькие, белые, курчавые… Хотя да, конечно… На берегу не обратил бы на это внимания, а сейчас встревоженным взглядом отметил их слишком быстрое и неровное движение. Словно там, наверху, переплелись несколько ветровых потоков и взъерошенные барашки не могут выбрать: куда им бежать.
Ну, а может, ничего страшного? Вон какое доброе солнце, какой ровный упругий ветерок. Рыжик опять дурашливо повизгивает от случайных брызг. Хотя уже не от случайных. Впрочем, пока одна забава…
– Прогноз-то был хороший, – сказал в мобильник Словко.
– Знаешь ведь наших синоптиков… Если засвистит сверх меры, а катер не подойдет, приткнешься к Шаману и будешь там ждать.
– А как же пассажир? Он опоздает…
– И тем не менее.
– Есть, – сказал Словко.
Смолянцев по-прежнему сидел в напряженной позе, но лицо его было уже спокойнее, но нем проступило даже некоторое добродушие. Он поглядывал по сторонам. Дуть стало сильнее, но вполне "в пределах нормы". А кечи типа "Зюйда" и "Норда" – они же устойчивые, надежные суденышки, чего там…
Словко подумал, что скорее всего они ходко и без приключений доберутся до родимой гавани ("Тьфу-тьфу-тьфу, конечно…").
Навстречу прошли две большие ("морские") яхты клуба "Металлист". С мачтами в три раза выше, чем у "Зюйда". С яхт помахали, потому что "Эспаду" на озере знали все. Обрадованный Рыжик с носа помахал в ответ. Он, видимо, чувствовал себя прекрасно.
Остров Шаман приближался, вырастал справа нагромождением серых камней.
Завибрировал под жилетом телефон. Звонил Корнеич.
– Как дела?
– Шаман почти на траверзе. А как с катером?
– Все одно к одному! Федя намотал на винт какую-то дрянь, чистит. Клянется, что выйдет вот-вот…
– Корнеич, нет смысла притыкаться к Шаману. Полет нормальный…
– Смотри, капитан…
Шаман оказался точно справа по борту, каменная верхушка проплыла под солнцем. Словко опять задал бизань-шкот на утку, вскинул над головой руку – салют. Рыжик перехватил одной рукой два шкота и тоже салютнул. Московкин быстро поднял над плечом сжатые пальцы – общее приветствие многих ребячьих отрядов.
Виктор Максимович посмотрел на всех по очереди.
– Какая-то традиция? – понимающе сказал он.
Скрывать было нехорошо: это означало бы, что обижаешь того, кому салютовал.
– Там камень в память об одном погибшем мальчике, – сказал Словко, снова раздавая шкот.
– А-а… Значит, плывут пионеры, салют Мальчишу…
Московкин опять поморщился:
– Это не тема для шуток, подполковник…
– Господи, да разве я шучу?! Я вполне… Я в детстве очень любил Гайдара.
– А сейчас? – вдруг звонко спросил с носа Рыжик. Он оглянулся, в волосах сверкали капли. Словко знал, что Рыжик недавно посмотрел кино "Военная тайна".
Смолянцев, улыбаясь, развел руками (и опять прочно взялся за край банки):
– Времена меняются… А что за мальчик, если не секрет?
– Не секрет, – сказал Словко. – Гимназист Никита Таиров. Сто лет назад он закопал под тем камнем свой маленький клад, статуэтку бронзового мальчика. А в девяносто втором году ее откопали наши ребята. Теперь это переходящий приз флотилии…
– Д-да… история прямо для романа, – одобрительно отозвался Виктор Максимович. – А какова судьба этого… Никиты?
– Грустная судьба, – ответил Словко, глядя прямо по курсу. – Его расстреляли в Севастополе большевики. Когда взяли Крым.
– Д-да… – опять произнес подполковник Смолянцев. – Тогда, конечно, "салют Мальчишу" неуместен…
– Отчего же? – опять вмешался Московкин. – Гайдар умел уважать противника.
– Ну, возможно, возможно… – Виктор Максимович покрепче ухватился за банку и наклонился навстречу крену, потому что яхту изрядно тряхнуло крупным гребнем. И чтобы не заметили его секундного испуга, спросил с бодрым интересом: – Значит, этот Никита как бы почетный член вашей эскадры?
– Он в списке друзей "Эспады", – отчетливо ответил Словко, смутно чувствуя, что чем-то раздражает Смолянцева. – Рыжик, потрави чуть-чуть кливер…
– И большой список? – быстро сказал Смолянцев, опять наклоняясь в наветренную сторону.
– Небольшой… Рыжик, ты как? Сильно брызгает?
– Не-а, не сильно пока…
– А кто еще в списке? Для примера. Опять же, если не секрет? – снова поинтересовался Смолянцев.
– Опять же не секрет. Например, Павлик Морозов, – с непонятным для себя раздражением сообщил Словко.
– Во как! – искренне удивился Смолянцев. – Но он же это… предатель и доносчик.
– Кто вам сказал? – сквозь зубы спросил Словко.
– Ну… общеизвестный факт…
– У нас умеют фабриковать "общеизвестные факты", – сильно морща лицо, сказал Московкин. – Полвека делали из мальчишки героя, а потом облили помоями, посбрасывали памятники. Великому пролетарскому вождю памятники на всякий случай пооставляли, а мальчишку растоптали. А вся его вина была в том, что от души поверил в светлое будущее. Ибо светлого настоящего вокруг не было…
– Ребята хотели спасти его памятник в городском сквере, да не успели, – сказал Словко.
– Ну… я не смею спорить, – поспешно сказал Смолянцев. – Только непонятно. Как сочетаются Павлик Морозов и гимназист Никита?
– Нормально сочетаются, – с нарастающим ожесточением сказал Словко. – Оба погибли за то, во что верили. Оба ни в чем не виноватые… А еще ни в чем не виноватый Тёма Ромейкин. Он умер десять дней назад на операции, когда в районе отключили свет… Он такие стихи писал… – У Словко вдруг засел в горле шершавый комок. И сразу застучало в голове: "Время ветра жмет на паруса…" На паруса, кстати, жало все крепче. Московкин с гика-шкотом в кулаках сильно откидывался назад, откренивал. Да и Словко сдвинулся ближе к наветренному борту. Смолянцев поелозил на банке и сочувственно сообщил:
– Да, я читал. Это ужасно… Но все же это случайность. А вот когда всякие сволочи делают детей разменной монетой, чтобы разжигать ненависть между людьми. Например в Беслане… Хорошо, что из тех гадов, захвативших школу, почти никто не ушел живым…
– Очень плохо, – кривясь, как от боли, возразил Московкин. – Теперь некому рассказать, кто затеял эту подлость. Один оставшийся плетет на суде что-то невнятное…
– Разве не ясно, кто? – вскинулся Смолянцев. – Те, кто хотели посеять ненависть между ингушами и осетинами! И добились своего! Родственники погибших никогда не простят убийц…
– Это все общие слова. Хотя и правильные, – с болезненной натугой сказал Московкин. – Ненависть… Не простят… Вот пример с другой школой, в Шатойском районе Чечни. Ее директора и завуча год назад расстреляла группа некоего Рудольфа Пульмана, командира разведгруппы федералов. Вместе с другими пассажирами гражданского грузовичка. Думаете, ученики той школы когда-нибудь простят?
– Это совсем другое дело! – почти закричал подполковник Смолянцев и даже на миг перестал цепляться за банку. – Пульмана и его товарищей оправдал суд! Их никто не смеет называть преступниками!
– Вот это и дико, что оправдал, – не уступил Московкин.
– Они выполняли приказ. Приказ для военного человека незыблем и обсуждению не подлежит, – жестко сказал Смолянцев.
– Объясните это ученикам той чеченской школы, – сдавленно отозвался Московкин. Его лицо было бледным, с капельками на лбу (брызги?). – И родным расстрелянных. И самим расстрелянным. В том числе подростку, который истек кровью, убегая от стрелявших. И неродившемуся ребенку убитой беременной женщины… Поставьте себя на их место…
Неизвестно, поставил ли себя Смолянцев. А Словко поставил (не первый раз уже). На место раненного паренька. Будто он со смертным ужасом, с дикой болью в непослушной, волочащейся ноге пробирается среди ломкого тростника, а сзади все ближе, ближе люди с автоматами… "Мама, почему? Что я сделал?" А сил уже нет, и дыхания нет… Про такое не напишешь стихов… Тёма Ромейкин мог бы, наверно. Только и его, Тёмы, тоже нет…
– Фашисты после войны тоже кричали и плакали, что они выполняли приказ, – вздрогнув как от зябкости сказал Словко (и вдруг ощутил, что ветер и вправду похолодал).
Смолянцев резко выгнул спину.
– Ну, знаешь ли! Сравнивать с фашистами российского офицера!..
– Такой офицер… – выговорил Московкин.
– Суд его оправдал. И никто не имеет права…
– Конечно, конечно… – покивал Московкин и покрепче перехватил гика-шкот.
– Я совсем не хотел спорить. Извините, – проговорил Смолянцев, ежась от прилетевших брызг. – Извините… Я вам очень благодарен за помощь. Судя по всему, мы успеваем да? Только вот ветер, кажется, крепчает?
– Ну и хорошо, – сказал Словко, тайно радуясь боязни сухопутного подполковника. – Скорее дойдем… Может быть, есть смысл заказать по мобильнику такси? Чтобы оно сразу вас увезло с базы, куда надо. Тогда точно не опоздаете… – И мелькнула мысль, что подполковник Смолянцев слишком разговорчив для человека, у которого большая беда и тревога.
– Мне с базы никуда не надо, – охотно отозвался Виктор Максимович, видимо довольный примирением. – У меня именно там встреча с представителями округа и вашим начальником. Очень важное совещание… Кстати, мое прибытие на паруснике будет весьма эффектным.
Разом в голове у Словко все встало на места. Будто в калейдоскопе, когда в беспорядочно рассыпавшихся цветных стеклышках вдруг усматриваешь четкую фигуру. Вспомнились мельком брошенные фразы Каперанга, озабоченность его и Корнеича.
– А! Значит, вы собираетесь там, чтобы оттяпать половину территории у нашей базы?!
– Да что ты такое говоришь! Это совместный проект школы РОСТО и… окружной инициативной группы! – как-то ненатурально взвинтился Смолянцев. – Для общей выгоды! По общему соглашению!
– Ага! Сауна и бар на учебной базе!
– Не суди о том, чего не понимаешь, – наставнически произнес Виктор Максимович. Кажется, он уже притерпелся к брызгам и крену.
– Я не понимаю другого, – слегка презрительно объяснил Словко. – Где тут у вас большая беда? Про которую говорили на берегу…
Виктор Максимович снисходительно разъяснил:
– Ты думаешь, это не беда, если опаздываешь на встречу с начальством, которую сам спланировал? Это равно невыполнению служебного задания. И срыву задуманного дела… Иначе зачем бы я кинулся в это… путешествие…
– Ясно, – сказал Словко. – Рыжик! К оверштагу!
Смолянцев ничего не понял. Понял Олег Петрович. Он знал, что такое оверштаг. Словко сейчас положит яхту на обратный курс. Она как раз на половине пути. И курс будет такой же – галфвинд, только левого галса. И там, в устье Орловки, ждет Корнеич – он пускай и объясняется с названным пассажиром, у которого не оказалось настоящей беды, а оказался совершенно свинский обман…
– Словко, не надо… – со стоном выговорил Московкин. – Лучше… все-таки на базу. Мне что-то совсем худо…
– Рыжик, отбой! – быстро скомандовал Словко. – Олег Петрович, что с вами? Сердце?
– Печень… Наверно, камень в желчной протоке. Вот ведь подлость, говорили, что после операции ничего не осталось, а потом… Это уже не первый раз… Но давно не случалось, я не думал, что сегодня… Ты можешь взять шкот?
Словко знал, что такое камни в желчной протоке. Два года назад у отца так же…
Словко привычно задал шкот бизани на утку, а шкот главного паруса, грота, перехватил у Московкина. И сразу почуял, как давит на большую парусину ветер. Он все нарастал. Уже качало и брызгало, как в первый день гонок. Рыжик стал совсем мокрый. Он сидел, как и раньше верхом на борту – одна нога в кокпите, другая снаружи. Изредка оглядывался.
Московкин сполз в кокпит. Лег на решетчатые пайолы вдоль борта, головой к банке, где сидел Смолянцев. Тот быстро спросил:
– Я могу чем-то помочь?
Словко отрывисто сказал:
– Да. Сядьте туда, где сидел Олег Петрович. Для откренки.
Смолянцев неуклюже перебрался через Московкина (сказал: "Виноват…"), сел на скользкую бортовую палубу, вцепился во внутренний буртик.
Словко объяснил:
– У швертового колодца… вон там, есть ремни. Зацепитесь за них ногами. Если сильно надавит, выгнитесь назад, но не сильно и без рывков.
– Есть… А что, аварийная ситуация?
– Конечно! – со злой слезинкой в голосе крикнул Словко. – Вы же видите, у Олега Петровича приступ!
– Я вижу… Но я про погоду!
– Погода в пределах нормы, – выдавил Словко и сделал то, что нельзя – намотал гика-шкот на ладонь. Потому что одной рукой иначе теперь не удержать. А Смолянцеву мысленно сказал: "Боишься? Вон Рыжик не боится, а ты боишься…"
Впрочем, Рыжик, наверно, боялся. Он теперь часто оглядывался и спрашивал глазами: "Все в порядке?" И Словко ободряюще кивал: "Конечно. Нам не привыкать".
"А ведь я сам тоже боюсь", – признался он себе. Но тут же понял, что боится не столько за себя, сколько за Рыжика. Тот продрог. Делалось все холоднее, почти голый Рыжик заметно дрожал. Словко тоже вздрагивал от озноба. Но и этот озноб ощущался им скорее не как свой, а как Рыжкин.
"Что же делать-то?.. И где этот чертов катер?"
Ладонью с намотанным шкотом Словко потянулся к груди, к спрятанному под жилет мобильнику. И тот запиликал, задрожал сам.
– Словко! Вы как там? Сильно жмет?
– Средне! Хуже другое! У Олега Петровича приступ печени, он лежит. Где катер-то?
– Сообщили, что вышел, держись… Слушай, в форпике аптечка. В ней лекарство, но-шпа, я для себя прихватил на всякий случай. Достань, дай Олегу!
– Ладно! – И подумал: "До нее надо еще добраться, до аптечки-то?"
– Ты сам-то как? – нервно сказал Корнеич.
– Ничего! Бизань задал, тяну грот, пассажир откренивает! Держимся… – В этот момент Словко и сам был уверен, что "ничего", что "держимся". Только вот Рыжик дрожит. Но уже не долго терпеть…
– Рыжик у нас герой! – сказал он в мобильник.
– Я знаю, – откликнулся Корнеич. – Словко! Катер подойдет, сбрось паруса, пусть он возьмет вас на буксир!
– Нельзя, Корнеич! Олегу Петровичу надо скорее, чтобы вызвать неотложку!.. Катер заберет его, отвезет, а потом пусть вернется…
– А ты управишься, когда уменьшится вес?
– Как-нибудь! Не бойся!
– Если сильно <