– Вблизи или вдалеке, на свободе или в темнице, живой или мертвый, – ты мой господин, я твоя раба; приказывай, я повинуюсь!
– Вот и все, Амели. Видишь, как просто и ясно: не просить о пощаде и достать оружие.
– Просто и ясно, но как жестоко!
– Ты все сделаешь, не правда ли?
– Ты этого хочешь?
– Умоляю тебя!
– Приказ это или просьба, мой любимый Шарль, твоя воля будет исполнена.
Молодой человек, поддерживая левой рукой бледную, обессилевшую девушку, склонился к ее лицу.
В ту минуту, когда их губы готовы были слиться в поцелуе, послышался крик совы так близко от окна, что Амели вздрогнула, а Шарль поднял голову.
Крик раздался второй раз, потом третий.
– Ты слышишь? – прошептала Амели. – Эта птица предвещает несчастье. Друг мой, мы обречены.
Шарль покачал головой.
– Это не крик совы, Амели, – сказал он. – Это призывный сигнал, его подает кто-то из моих товарищей. Потуши свечу.
Амели погасила огонь, меж тем как ее возлюбленный отворял окно.
– О Боже, даже сюда, ко мне, – прошептала она, – они пришли за тобой даже сюда.
– Но это наш друг, верный человек, граф де Жана; никто другой не знает, где меня найти.
Шарль спросил, выглянув на балкон:
– Это ты, Монбар?
– Да. Ты здесь, Морган?
– Здесь.
Из-за деревьев вышел человек.
– Последние новости из Парижа, нельзя терять ни минуты. Нам всем грозит смертельная опасность.
– Слышишь, Амели?
И, заключив девушку в объятия, он судорожно прижал ее к сердцу.
– Ступай! – промолвила она слабым голосом. – Ступай, разве ты не слышал, что речь идет о жизни всех вас?
– Прощай, Амели, прощай, моя любимая!
– О, не говори «прощай»!
– Нет, конечно, нет! До свидания!
– Морган! Морган! – раздался голос незнакомца, который ждал под балконом.
Молодой человек последний раз приник губами к устам Амели; подбежав к окну, он перелез через перила балкона и одним прыжком оказался рядом со своим другом.
Амели со стоном бросилась к балюстраде, но успела разглядеть только две тени, которые скрылись во мраке, среди густых деревьев парка.
Глава 39
ПЕЩЕРА СЕЙЗЕРИА
Молодые люди вошли под сень высоких деревьев. Морган показывал дорогу своему спутнику, который плохо ориентировался в запущенном парке со множеством извилистых тропинок. Вскоре они пришли к тому месту, где Морган обычно перелезал через ограду.
В один миг они преодолели это препятствие.
Не прошло и минуты, как они уже стояли на берегу Ресузы.
Там, у подножия старой ивы, их ожидала лодка.
Молодые люди прыгнули в нее. Два-три удара весла – и они уже на другом берегу.
Вдоль берега бежала тропинка, она привела их к лесу, тянувшемуся напротив Сейонского по другому берегу Ресузы от Сейзериа до Этреза, то есть на три льё.
Дойдя до опушки, путники остановились. Все это время они шагали очень быстро, чуть ли не бежали, причем не обменялись ни одним словом.
Кругом по-прежнему было безлюдно; по всей вероятности, их никто не видел.
Теперь можно было передохнуть.
– Где наши? – осведомился Морган.
– В пещере, – отвечал Монбар.
– Почему же мы не идем в пещеру?
– Потому что вот под этим буком мы должны встретиться с одним из наших друзей, он скажет, можно ли идти дальше.
– Кто же это?
– Д'Асса.
От дерева отделилась тень человека.
– Вот и я! – раздался голос.
– А! Это ты! – воскликнули путники.
– Что нового? – осведомился Монбар.
– Пока ничего. Вас ждут, чтобы совместно принять важное решение.
– Ну, так идемте скорей!
Трое молодых людей двинулись дальше. Через несколько минут Монбар снова остановился.
– Арман! – позвал он вполголоса.
Послышался шелест сухих листьев, и еще одна тень выступила из сумрака чащи и приблизилась к трем друзьям.
– Ничего нового? – задал вопрос Морган.
– Как же, есть: посланец Кадудаля.
– Тот, что приходил прошлый раз?
– Он самый.
– Где же он?
– С братьями, в пещере.
– Идем!
Монбар шагал впереди. Дорожка стала такой узкой, что молодым людям пришлось идти гуськом.
На протяжении пятисот шагов тропка поднималась по довольно пологому склону, петляя среди деревьев.
Добравшись до прогалины, Монбар трижды крикнул, подражая сове; этим же самым сигналом он недавно возвестил о себе Моргану.
В ответ послышалось уханье филина и с вершины развесистого дуба по стволу соскользнул вниз человек: то был часовой, оберегавший вход в пещеру.
Пещера находилась в каких-нибудь десяти шагах от дуба. Со всех сторон ее обступили густые деревья, и заметить вход можно было, разве что стоя рядом с ним.
Дозорный о чем-то пошептался с Монбаром, который, взяв на себя командование, казалось, не хотел прерывать размышлений Моргана. Как видно, срок дежурства еще не истек; часовой вскарабкался на дуб и через миг скрылся из виду, как бы слившись с темной раскидистой вершиной дерева. Напрасно путники старались разглядеть часового в его воздушном убежище.
По мере приближения ко входу в пещеру лощинка все суживалась.
Монбар первым вошел в пещеру и сразу же вынул из условного места огниво, кремень, трут, лучинки и факел.
Блеснула искра, вспыхнул трут, загорелась лучинка, разливая бледный голубоватый свет, и тут же запылал, потрескивая, факел; запахло смолой.
Перед ними обозначились три или четыре прохода; Монбар без колебания направился по одному из них.
Извилистый ход уходил в землю; могло показаться, что молодые люди повторяют под землей пройденный ими наверху путь, но теперь уже в обратном направлении.
Очевидно было, что они следуют по изгибам одной из штолен древней каменоломни. Вероятно, из камня, добытого оттуда, девятнадцать столетий тому назад были построены три римских города, со временем превратившиеся в селения, а также укрепленный лагерь Цезаря, расположенный на горе над ними.
Местами подземная тропа была пересечена широким рвом, через него приходилось перебираться по доске, которую можно было столкнуть ногой в глубь рва.
Кое-где виднелись брустверы, укрывшись за которыми обитатели пещеры могли отстреливаться в полной безопасности.
Наконец шагах в пятистах от входа вставала последняя преграда – вал вышиной в человеческий рост. Только перебравшись через него, можно было проникнуть в круглый подземный зал, где лежало или сидело человек десять, из которых одни читали, а другие играли в карты.
Ни один из этих людей даже не шевельнулся, услышав шаги новоприбывших или заметив отблески факела на каменной стене, так они надеялись на охрану, уверенные, что лишь друзья могут добраться до них.
Весьма живописную картину представлял собой этот подземный лагерь, где горело множество свечей (Соратники Иегу, как подлинные аристократы, не признавали никакого другого освещения). Отражая огни свечей, сверкали всевозможные трофеи, в большинстве двуствольные ружья и пистолеты; по стенам были развешаны рапиры и фехтовальные маски, кое-где виднелись музыкальные инструменты; два зеркала в позолоченных рамах свидетельствовали, что странные обитатели этого подземного жилища заботились и о своем туалете.
Все они казались безмятежно-спокойными, как будто не знали или не придавали никакого значения новости, которая вырвала Моргана из объятий Амели. Между тем, когда трое молодых людей приблизились к ним, послышались возгласы: «Предводитель! Предводитель!» – и все как один поднялись и приветствовали Мортана не с рабской покорностью солдат, встречающих своего командира, а с теплой почтительностью, какую питают умные и сильные люди к тому, кто сильнее и умнее их.
Морган приветливо кивнул, выпрямился и, опередив Монбара, встал среди окружавших его соратников.
– Ну что, друзья, – спросил он, – кажется, у нас новости?
– Да, предводитель, – раздался голос, – говорят, что полиция первого консула удостоила нас своим вниманием.
– Где же гонец? – продолжал Морган.
– Я здесь! – отозвался молодой человек в форме правительственного курьера, весь в пыли и в забрызганных грязью сапогах.
– Что, у вас депеши?
– Нет, устное донесение.
– Откуда?
– Из личного кабинета министра.
– Значит, новости, достойные доверия?
– Ручаюсь. Это вполне официальные сведения.
– Хорошо иметь повсюду друзей, – как бы про себя заметил Монбар.
– Особенно среди приближенных господина Фуше, – подхватил Морган. – Посмотрим, что это за новости.
– Сказать ли мне вслух или вам одному?
– Я полагаю, они интересуют всех нас, поэтому скажите во всеуслышание.
– Так вот, первый консул затребовал гражданина Фуше к себе в Люксембургский дворец и сделал ему выговор из-за нас.
– Так! Дальше?
– Гражданин Фуше ответил, что мы поразительно ловкие прохвосты и нас очень трудно выследить, а еще труднее схватить, когда нас настигнут. Короче говоря, он превознес нас до небес.
– Это очень любезно с его стороны. Что еще?
– Первый консул объявил, что ему нет дела до всего «того, что мы попросту разбойники, своими грабежами поддерживающие войну в Вандее, и, когда мы перестанем пересылать туда деньги, шуанам придет конец.
– Что ж, в этом есть своя логика.
– Он добавил, что Запад следует разить на Юге и на востоке…
– Как Англию – в Индии.
– И заявил, что предоставляет гражданину Фуше полную свободу действий, готов истратить миллион и уложить пятьсот человек, лишь бы ему заполучить наши головы!
– Ну что ж, Бонапарт знает, у кого их требовать, вопрос лишь в том, согласны ли мы отдать!
– Гражданин Фуше вернулся домой в бешенстве и заявил, что не позже как через неделю во Франции не останется ни одного соратника Иегу!
– Срок невелик!
– В тот же день были отправлены курьеры в Лион, в Макон, в Лон-ле-Сонье, в Безансон и в Женеву: они развезли приказы начальникам гарнизонов сделать все от них зависящее, чтобы покончить с нами. Между прочим, им было велено беспрекословно повиноваться господину Ролану де Монтревелю, адъютанту первого консула, и предоставить в полное его распоряжение столько солдат, сколько бы он ни потребовал.
– Могу к этому добавить, – заявил Морган, – что господин Ролан де Монтревель уже приступил к делу: вчера в буркской тюрьме он совещался с жандармским капитаном.
– А известно, о чем шла речь? – спросил один из присутствующих.
– Черт возьми, о том, чтобы оставить для нас свободные камеры.
– Что же, ты и теперь будешь его охранять? – спросил д'Асса.
– Теперь особенно!
– Ну это уж чересчур! – раздался голос.
– А почему? – властно бросил Морган. – Разве я не имею на то права как рядовой соратник?
– Разумеется, имеешь, – послышались голоса.
– Ну так я воспользуюсь им и как рядовой соратник, и как ваш предводитель.
– А что, если в схватке его заденет шальная пуля?.. – спросил кто-то.
– Тогда я уже не настаиваю на своем праве, не отдаю приказания, а обращаюсь к вам с просьбой. Друзья мои, поклянитесь мне своей честью, что жизнь Ролана де Монтревеля будет для вас священна!
Все присутствующие ответили в один голос:
– Клянемся честью!
– Теперь, – продолжал Морган, – мы должны трезво обсудить создавшееся положение; не будем обманывать себя иллюзиями. Если толковая полиция начнет нас преследовать и объявит нам настоящую войну, мы не сможем дать надлежащий отпор. Мы будем увертываться и петлять, как лисица, станем яростно бросаться на врага, как затравленный кабан, но наше сопротивление рано или поздно будет сломлено – вот и все. Таково мое мнение.
Морган спрашивал взглядом своих соратников, и все с ним согласились; с улыбкой на устах они признали, что их гибель неотвратима.
Они жили в такую удивительную эпоху, когда люди бесстрашно встречали смерть и без тени сожаления предавали смерти других.
– А теперь, – спросил Монбар, – тебе больше нечего добавить?
– Есть, – ответил Морган, – я должен вам сказать, что нам ничего не стоит раздобыть лошадей или уйти отсюда пешком: все мы охотники и в некотором роде горцы. Верхом мы за шесть часов выберемся из пределов Франции, пешком – за двенадцать. Перейдя границу Швейцарии, мы посмеемся над гражданином Фуше и всей его полицией, – вот что я хотел вам сообщить.
– Большое удовольствие посмеяться над гражданином Фуше, – заметил д'Асса, – но очень грустно покидать Францию.
– Поэтому я не буду ставить на голосование этот крайний выход, пока мы не выслушаем посланца Кадудаля.
– В самом деле, – раздалось два-три голоса, – где же бретонец?
– Он спал, когда я уходил, – заметил Монбар.
– Он все еще не проснулся, – и кто-то указал пальцем на мужчину, спавшего на соломенном ложе в уголке пещеры.
Бретонца разбудили. Он встал на колени и принялся одной рукой протирать глаза, другой по привычке нащупывая карабин.
– Вы среди друзей, – заметил кто-то, – нечего бояться.
– Бояться! – возмутился бретонец. – Кому это взбрело в голову, что я могу испугаться?
– Должно быть, тому, кто вас не знает, любезный Золотая Ветвь, – поспешил загладить неловкость Морган (он сразу узнал посланца Кадудаля, явившегося в Сейонский монастырь в ту ночь, когда он сам прибыл туда из Авиньона), – и я от имени этого человека приношу извинения.
Золотая Ветвь оглядел группу молодых людей, перед которыми он стоял, и выражение его лица показывало, что ему не по вкусу подобные шутки; но, убедившись, что никто не хотел его высмеять и что в улыбках нет ничего оскорбительного, спросил уже благодушным тоном:
– Кто из вас, господа, здесь главный? Мне надобно передать ему письмо моего генерала.
Морган выступил вперед:
– Это я, – сказал он.
– А как ваше имя?
– У меня их два.
– Ваша боевая кличка?
– Морган.
– Да, это о вас говорил мне генерал. Вдобавок я признал вас: в тот вечер, как я заявился к монахам, вы мне вручили мешок, где было шестьдесят тысяч франков. Так у меня к вам письмо.
– Давай!
Крестьянин снял шапку, оторвал подкладку и извлек из-под нее листок бумаги, на котором, казалось, ничего не было написано. Отдав честь по-военному, он протянул листок Моргану.
Тот повертел его в руках и, не обнаружив на нем ни строчки, потребовал:
– Свечу!
Принесли свечу. Морган подержал листок над огнем.
Мало-помалу на бумаге под воздействием тепла начали проступать буквы, и можно было разобрать почерк Кадудаля.
Эта хитрость была знакома молодым людям, только бретонец с удивлением воззрился на листок.
Возможно, наивный крестьянин вообразил, что тут не обошлось без колдовства, но раз уж дьявол стал помогать роялистам, шуан был не прочь вступить в сделку и с самим дьяволом.
– Господа, – спросил Морган, – хотите узнать, что пишет нам генерал?
Все кивнули головой. Предводитель прочитал:
Любезный Морган!
Если Вам скажут, будто я изменил правому делу и договорился с правительством первого консула по примеру предводителей вандейцев, то не верьте ни слову! Я из той части Бретани, где говорят по-бретонски, и упрям, как все бретонцы! Первый консул послал ко мне одного из своих адъютантов; он предлагает моим бойцам полную амнистию, а мне – чин полковника. Я даже не стал советоваться с моими молодцами и отказался от их имени и от своего.
Теперь все зависит от Вас. Поскольку мы не получаем от принцев ни денег, ни поддержки, Вы остаетесь единственным нашим казначеем. Закройте для нас свою кассу, или, вернее, перестаньте черпать для нас из государственной казны, и роялистское движение, чье сердце сейчас бьется только в Бретани, мало-помалу станет слабеть и под конец окончательно заглохнет.
Нечего и говорить, что, когда оно замрет, мое сердце также перестанет биться.
Мы с Вами взяли на себя крайне опасную миссию, и, по всей вероятности, нам не сохранить головы, но, согласитесь, будет отрадно услышать, если только умершие на том свете что-нибудь слышат: «Все потеряли надежду, они одни не отчаялись!»
Один из нас двоих переживет другого, но и тот, в свою очередь, погибнет; так пусть же он скажет, умирая: «Etiam si omnes, ego non». [489]
Положитесь на меня, как я полагаюсь на Вас!
Жорж Кадудаль.
P.S. Вам известно, что Вы можете передать Золотой Ветви все деньги, какие у Вас имеются для общего дела; он обещал мне, что ни за что не попадется, и я верю его слову.
Когда Морган дочитал письмо до конца, поднялся гул восторженных восклицаний.
– Вы слышали, господа? – спросил он.
– Да! Да! Да! – раздалось со всех сторон.
– Прежде всего: какую сумму можем мы передать Золотой Ветви?
– Тринадцать тысяч франков с Силанского озера, двадцать две тысячи – с Кароньер, четырнадцать тысяч с Мексимьё, всего сорок девять тысяч, – отвечал один из братьев.
– Слышите, мой друг? – обратился к Золотой Ветви Морган. – Это сущая безделица, вдвое меньше, чем прошлый раз, но вы знаете пословицу: «Самая красивая на свете девушка не может дать больше того, что у нее есть». [490]
– Уж генералу-то ведомо, чего вам стоило раздобыть эти деньги, и он сказал: «Сколько бы они ни прислали, я все приму с благодарностью».
– Тем более что следующий раз мы пришлем побольше, – проговорил только что вошедший молодой человек, которого никто не заметил, ибо всеобщее внимание было поглощено письмом Кадудаля, – если пожелаем в будущую субботу перемолвиться словечком с кондуктором почтовой кареты, направляющейся в Шамбери.
– А, это ты, Валансоль! – воскликнул Морган.
– Прошу тебя, барон, – никаких имен! Пусть нас расстреляют, гильотинируют, колесуют, четвертуют, но мы должны оберегать свою семейную честь! Меня зовут Адлер, и я не отзываюсь больше ни на какие имена!
– Виноват. Так ты говоришь…
– … что почтовая карета, следующая из Парижа в Шамбери, в субботу будет проезжать между Ла-Шапель-де-Генше и Бельвилем; она везет пятьдесят тысяч казенных денег монахам, которые живут в монастыре святого Бернара. Добавлю, что между этими двумя пунктами есть местечко, называемое Белым Домом, весьма удобное для засады.
– Что скажете на это, господа? – спросил Морган. – Окажем ли мы честь гражданину Фуше, удостоив внимания его полицию? Или уедем? Покинем ли мы Францию или же останемся верными Соратниками Иегу?
– Остаемся! – был единогласный ответ.
– В добрый час! – воскликнул Морган. – Узнаю вас, братья! В только что полученном нами замечательном письме Кадудаль указал нам путь. Примем же его героический девиз: «Etiam si omnes, ego non»!
– Золотая Ветвь! – обратился он к бретонскому крестьянину. – Сорок девять тысяч франков в твоем распоряжении. Отправляйся, когда захочешь. Передай генералу, что в следующий раз он получит от нас больше, и добавь от моего имени, что, куда бы он ни направился, хотя бы на эшафот, я посчитаю для себя честью последовать за ним или опередить его. До свидания, Золотая Ветвь!
Тут Морган повернулся к молодому человеку, который так настаивал, чтобы было сохранено его инкогнито.
– Дорогой Адлер, – проговорил он с улыбкой, доказывающей, что к нему вернулась его обычная веселость, – я берусь накормить тебя и уложить спать. Надеюсь, ты примешь мое предложение.
– Приму с благодарностью, друг Морган, – отвечал новоприбывший, – однако имей в виду, что я удовлетворюсь любым ложем, потому что падаю от усталости, но далеко не любым ужином, хотя и умираю с голоду.
– У тебя будет удобное ложе и превосходный ужин.
– А что надо для этого сделать?
– Следовать за мной.
– Охотно.
– Так идем. Доброй ночи, господа! Ты сегодня дежуришь, Монбар?
– Да.
– Значит, мы можем спать спокойно.
Моргану подали факел, он взял под руку своего друга, и они исчезли в темном проходе. Мы последуем за ними, если только читатель не слишком утомлен затянувшейся сценой.
Проживавший, как нам известно, в окрестностях Экса, Валансоль в первый раз посетил пещеру Сейзериа, где совсем недавно решили укрыться Соратники Иегу. Но он неоднократно бывал в Сейонском монастыре, обследовал все ходы и выходы и так тщательно изучил его, что в комедии, разыгранной перед Роланом, ему поручили роль привидения.
Теперь Валансолю предстояло переночевать в подземном лабиринте, ставшем на несколько дней штаб-квартирой Моргана. Здесь все было ему ново, все возбуждало его любопытство.
Заброшенная каменоломня на первый взгляд походила на подземный город; «улицы», прорытые для извлечения камня, неизменно оканчивались тупиком, то есть местом, где работы были прерваны.
Лишь одна из этих «улиц», казалось, не имела конца.
Однако и этот проход упирался в стенку, в которой было проделано (с какой целью – это было неведомо даже местным жителям) отверстие, шириной в треть ведущей к нему галереи; в него могли войти бок о бок два человека.
Морган и Валансоль, пройдя сквозь отверстие, очутились в подземном коридоре. Воздух там был до того разрежен, что пламя факела вот-вот готово было погаснуть.
Вдруг Валансоль почувствовал, что ему на голову и на руки падают редкие ледяные капли.
– Кажется, здесь идет дождь! – воскликнул он.
– Нет, – с улыбкой отвечал Морган, – просто мы сейчас проходим под руслом Ресузы.
– Так, значит, мы направляемся в сторону Бурка?
– Примерно так.
– Ну что ж, ты ведешь меня, ты обещал угостить меня ужином и уложить спать. Мне не о чем беспокоиться… только будет неприятно, если наша лампа погаснет, – заметил молодой человек, следя глазами за бледным, начавшим меркнуть пламенем факела.
– Что из того? Мы и в темноте не потеряем друг друга.
– Ну и ну! – продолжал Валансоль. – Как подумаешь, что мы служим принцам, которые даже не знают наших имен, а если б и знали, все равно позабыли бы их на другой же день… как подумаешь, что ради них мы разгуливаем в три часа ночи по подземному лабиринту, проходим под руслом реки, будем спать Бог знает где, а главное, что в один прекрасный день нас неизбежно схватят, предадут суду и гильотинируют… Согласись, Морган, что это какая-то бессмыслица!
– Милый мой, – ответил Морган, – то, что представляется на первый взгляд бессмысленным, чего никогда не понять толпе, в иных случаях на поверку оказывается возвышенным и прекрасным.
– Я вижу, – заявил Валансоль, – что для тебя еще тягостией, чем для меня, крушение наших надежд: ведь я занимаюсь этим ремеслом из чувства долга, а ты вкладываешь в него всю душу.
Морган тяжело вздохнул.
– Вот мы и пришли, – сказал он, прерывая разговор и невольно испытывая облегчение.
Он стоял перед каменной лестницей в десять ступенек. Морган поднялся по ступенькам, освещая дорогу следовавшему за ним Валансолю, и остановился перед железной решеткой.
Вынув из кармана ключ, он отпер решетчатую дверь.
Они очутились в подземной усыпальнице.
Справа и слева виднелись две гробницы, стоявшие на железных треножниках; герцогская корона и серебряный крест на лазурном поле гербов были доказательством того, что здесь покоится прах представителей Савойского дома, погребенных еще до того, как этот дом был увенчан королевской короной.
В глубине усыпальницы при колеблющемся свете факела можно было разглядеть лестницу, которая вела наверх.
С любопытством осмотревшись по сторонам, Валансоль понял, в каком мрачном месте они очутились.
– Черт возьми, – воскликнул он, – мы с тобой представляем полную противоположность спартанцам!
– В том смысле, что они были республиканцами, а мы роялисты? – высказал догадку Морган.
– Нет, потому, что они созерцали скелет в конце пиршества, а мы встречаемся с ним перед началом ужина.
– А ты уверен, что именно спартанцы давали такое доказательство своего философского умонастроения? – спросил Морган, закрывая дверь.
– Не все ли равно, они или другие! – заявил Валансоль. – Я уже доказал свою начитанность. Аббат Верто никогда не повторял своих доводов, и я тоже не стану повторяться.
– Ну что ж, в следующий раз ты скажешь, что так поступали египтяне.
– И не подумаю! – с беспечным видом отозвался Валансоль, но в его голосе сквозила неподдельная грусть. – Прежде чем мне представится случай еще раз блеснуть своей ученостью, по всей вероятности, я сам стану скелетом. Но что ты делаешь, черт побери? Зачем гасишь факел? Надеюсь, ты не намерен угощать меня ужином здесь и не уложишь спать на гробнице?
Действительно, Морган задул факел на первой же ступени лестницы.
– Держись за мою руку! – вместо ответа бросил он.
Валансоль поспешно схватил своего друга за руку, и это доказывало, что у него нет ни малейшего желания оставаться во мраке склепа герцогов Савойских, как ни почетно было для живого водить компанию с такими славными мертвецами.
Морган поднялся по лестнице.
Потом по напряжению его мускулов Валансоль догадался, что он делает какое-то усилие. Плита, закрывавшая выход из склепа, поднялась, в душное подземелье проник тусклый сумеречный свет, и пахнуло свежим ароматом сена.
– А! – воскликнул Валансоль. – Да мы попали на сеновал! Что ж, это мне больше по душе!
Морган ничего не ответил, но помог своему товарищу выбраться из подземелья и опустил на место плиту.
Валансоль стал осматриваться и обнаружил, что они находятся в обширном помещении, заполненном сеном. Бледный свет вливался сквозь окна своеобразной изящной формы, необычной для склада фуража.
– Нет, – заметил Валансоль, – пожалуй, это не сеновал.
– Взбирайся-ка на сено и садись у окна, – отозвался Морган.
Валансоль живо вскарабкался на стог, как школьник на каникулах, и уселся под самым окном.
Через минуту Морган расстелил перед ним салфетку, положил на нее пирог, хлеб, ножи, вилки и поставил бутылку вина и два стакана.
– Вот как! – вырвалось у Валансоля. – Лукулл обедает у Лукулла! [491]
Потом, поглядев в окно, он увидел какое-то строение со множеством окон, перед которым расхаживал часовой; казалось, оно примыкало к зданию, где скрывались друзья.
– Честное слово, – заявил он, – мне кусок не полезет в горло, пока я не узнаю, где мы обретаемся. Что это за строение и почему у ворот разгуливает часовой?
– Ладно, – отвечал Морган, – если тебе уж так захотелось узнать, я тебе все разъясню: мы находимся в Бру, в знаменитой церкви, постановлением муниципального совета превращенной в склад фуража. Соседнее здание – казарма жандармов, а часовой, как видно, охраняет нас с тобою, он не допустит, чтобы нас потревожили среди ужина или схватили во время сна.
– Молодцы жандармы! – усмехнулся Валансоль, наполняя свой стакан. – За их здоровье, мой друг!
– И за наше! – добавил, смеясь Морган. – Черт меня подери, если кому-нибудь взбредет в голову явиться сюда за нами!
Не успел он допить свой стакан, как вызов, брошенный им черту, как будто оказал действие: внезапно раздался пронзительный окрик часового:
– Кто идет?
– О! – воскликнули молодые люди. – Что это значит?
Со стороны Пон-д'Эна появился отряд человек в тридцать; обменявшись паролем с часовым, отряд разделился: большая его часть под командой двух человек, видимо офицеров, вошла в казарму, остальные продолжали свой путь.
– Внимание! – прошептал Морган.
И друзья, стоя на коленях, чутко прислушиваясь и вглядываясь в происходящее за окном, стали ждать, что будет дальше.
Объясним же читателю, что означало появление жандармов в четвертом часу утра, когда молодые люди, приступая к ужину, почитали себя в полной безопасности.
Глава 40
БЕСПЛОДНЫЕ ПОИСКИ
Дочь смотрителя не ошиблась: с жандармским капитаном в помещении тюрьмы разговаривал не кто иной, как Ролан. У Амели были все основания тревожиться: ее брат действительно выслеживал Моргана.
Ролан и не подозревал, что глава Соратников Иегу так дорог его сестре, и если не заглянул в замок Черных Ключей, то лишь потому, что опасался, как бы не проговорился кто-нибудь из слуг.
Он тоже заметил Шарлотту в комнате ее отца, но она не выказывала удивления, и ему подумалось, что девушка его не узнала, тем более что он пробыл в тюрьме лишь несколько минут; обменявшись какими-то словами с капитаном, он отправился на Бастионную площадь, где они условились встретиться; в этот час площадь была совершенно безлюдна.
Сдав тюремщику арестованных, жандармский капитан поспешил к Ролану. Молодой полковник с нетерпением поджидал его, шагая взад и вперед по площади.
При тюремном смотрителе Ролан только назвал себя; теперь он мог подробно объяснить, в чем дело.
Итак, он сообщил жандармскому капитану о цели своего приезда.
Подобно тому как в многолюдном собрании иной раз просят предоставить слово, чтобы высказаться по личному вопросу, и тут же получают разрешение, Ролан, кровно заинтересованный в этом предприятии, попросил первого консула именно ему поручить преследование Соратников Иегу и легко получил согласие своего шефа.
Приказ военного министра передавал в его распоряжение не только гарнизон в Бурке, но и гарнизоны окрестных городов.
Приказ министра полиции обязывал всех жандармских офицеров оказывать ему поддержку.
Естественно, Ролан решил прежде всего обратиться к жандармскому капитану в Бурке, которого он давно знал как человека мужественного и исполнительного.