– Вы меня звали, гражданин? – спросил он.
– Так это вас зовут Антуаном? – сказал Монбар.
– Готов служить по мере сил вам и вашим друзьям!
– В самом деле, приятель, ты можешь мне послужить… Прикрой дверь и подойди сюда.
Антуан закрыл за собою дверь и, остановившись в двух шагах от Монбара, снова отдал честь.
– Слушаю вас, хозяин.
– Прежде всего, – проговорил Монбар, – если ты не против, выпьем по стаканчику вина за здоровье твоей любовницы.
– Какая там любовница! – воскликнул Антуан. – Разве у нашего брата бывают любовницы? Не то, что у вас, господ.
– Хватит тебе обманывать, дуралей! – осадил его Монбар. – Так я и поверю, что такой богатырь вздумал дать обет воздержания!
– О! Я не хочу сказать, что корчу из себя монаха. Само собой, дело не обходится без интрижек там и сям на большой дороге.
– Да, в каждом кабачке. Вот почему на обратном пути вы, кучера, то и дело останавливаетесь пропустить глоточек да выкурить трубку.
– Черт возьми! – характерным движением Антуан вздернул плечи. – Надо же позабавиться.
– А ну, отведай вот этого винца, милый мой! Ручаюсь, что ты от него не заплачешь.
И, взяв со стола полный стакан, Монбар указал кучеру на другой.
– Это большая честь для меня… За ваше здоровье и за здоровье ваших друзей!
Это присловье бравого кучера, изощрявшегося в любезностях, конечно, не имело в виду никаких реальных друзей.
– Ай да вино! – прищелкнул он языком. – А я-то проглотил его, даже не распробовав, как самый обыкновенный сидр!
– Ты оплошал, Антуан.
– Здорово оплошал!
– Ну, да это не беда, – сказал Монбар, наливая второй стакан. – Дело, к счастью, поправимое.
– Только до большого пальца, хозяин! – заявил разбитной кучер, протягивая стакан и прижав палец у самого края.
– Одну минутку! – воскликнул Монбар в момент, когда Антуан подносил стакан ко рту.
– Вовремя остановили, – заметил кучер, – чуть не проглотил его, беднягу. Что такое?
– Ты не захотел, чтобы я пил за здоровье твоей любовницы, но надеюсь, не откажешься выпить за здоровье моей?
– О! В таких случаях не отказываются, особенно когда потчуют таким вином. За здоровье вашей любовницы и ее друзей!
И гражданин Антуан опрокинул стаканчик красного вина, на сей раз не позабыв его посмаковать.
– Я вижу, – заметил Монбар, – ты опять поторопился, мой друг.
– Ба! – небрежно бросил кучер.
– Да… Предположим, что у меня несколько любовниц. Если мы не называем ту, за чье здоровье пьем, – какой ей будет от этого прок?
– Ей-Богу, вы правы.
– Как ни печально, придется нам начинать снова, приятель.
– Так что ж! Начнем! С таким человеком, как вы, не собьешься с дороги. Мы с вами сделали промах, так в наказание выпьем еще разок.
Антуан протянул стакан, и Монбар наполнил его до краев.
– Ну, а теперь, – добавил кучер, покосившись на бутылку и обнаружив, что она пуста, – не будем повторять прежние ошибки. Как ее зовут?
– За здоровье красотки Жозефины! – провозгласил Монбар.
– За здоровье красотки Жозефины! – повторил Антуан. Бургундское пришлось ему по вкусу.
Осушив стакан, он поставил его на стол и вытер губы рукавом.
– Погодите минутку, хозяин.
– Что такое? – осведомился Монбар. – Опять что-нибудь не так?
– Ну да. Мы с вами опять допустили промах, да теперь уж поздно!
– В чем же дело?
– Бутылка-то пуста!
– Не беда, вот тебе другая.
И Монбар взял с камина заранее откупоренную бутылку.
– Ого! – воскликнул Антуан, и лицо его просияло.
– Ты придумал, как помочь беде? – спросил Монбар.
– Придумал, – ответил кучер и протянул Монбару свой стакан.
Тот наполнил его все так же добросовестно, как это делал уже три раза.
– Так вот, – сказал кучер, любуясь на свет рубиновой жидкостью, искрившейся в стакане. – Я сказал, что мы пили за здоровье красотки Жозефины…
– Так оно и есть, – поддакнул Монбар.
– Однако, – продолжал Антуан, – у нас во Франции до черта этих Жозефин!
– Правда. Сколько же их, по-твоему, Антуан?
– Да добрая сотня тысяч.
– Допустим. Что дальше?
– Так вот, из этой сотни тысяч самое большее одна десятая наберется смазливых.
– Это уж ты преувеличил!
– Ну, скажем, одна двадцатая.
– Пусть так.
– Это составляет пять тысяч.
– Черт возьми! Да ты, я вижу, силен в арифметике.
– Я сын школьного учителя.
– Ну и что же?
– За которую же из этих пяти тысяч мы с вами пили?.. А?
– Ей-Богу, ты прав, Антуан: надо прибавить к имени фамилию. За красотку Жозефину…
– Постойте. Мы с вами уже пригубили стакан, от него опять не будет проку. Чтобы вино пошло на пользу, надо допить стакан и снова наполнить его.
Антуан поднес стакан к губам.
– Вот он и пуст, – сказал он.
– А вот он и полон, – подхватил Монбар, наливая вина.
– Ну, говорите: за какую Жозефину?..
– За красотку Жозефину… Лолье!
И Монбар опрокинул стаканчик.
– Черт возьми! – вырвалось у Антуана. – Да я ее знаю, Жозефину Лолье!
– Очень возможно.
– Жозефина Лолье! Да это же дочка начальника почты в Бельвиле!
– Она самая.
– Черт подери! – воскликнул кучер. – Вам можно позавидовать, хозяин! Девчонка хоть куда. За здоровье Жозефины Лолье!
И он выпил пятый стакан бургундского.
– Ну, а теперь, – спросил Монбар, – ты, надеюсь, понимаешь, зачем я тебя позвал, милый мой?
– Нет. Но я на вас не в обиде.
– Очень мило с твоей стороны.
– О! Я малый простой.
– Так вот, я тебе скажу, зачем я тебя позвал.
– Я весь обратился в слух.
– Постой! Мне думается, ты еще лучше расслышишь с полным стаканом в руке.
– А вы, случайно, будете не врач, что лечит от глухоты? – ухмыльнулся Антуан.
– Нет, но мне не раз приходилось иметь дело с пьяницами, – ответил Монбар, вновь наливая Антуану.
– Если человек любит вино, – заметил кучер, – это еще не значит, что он пьяница.
– Я согласен с тобой, друг мой, – кивнул Монбар. – Пьяница – это тот, кто хмелеет от вина.
– Здорово сказано! – воскликнул Антуан, который, казалось, вовсе не хмелел. – Слушаю вас.
– Ты сказал, что не понимаешь, зачем я тебя позвал?
– Сказал.
– А ведь ты мог бы догадаться, что у меня была цель!
– У всякого человека имеется своя цель, у кого хорошая, а у кого и дурная, как говорит наш кюре, – наставительным тоном изрек Антуан.
– А у меня вот какая цель, приятель, – продолжал Монбар, – неузнанным пробраться ночью во двор папаши Никола Дени Лолье, начальника почты в Бельвиле.
– В Бельвиле… – повторил Антуан, не без труда улавливая смысл речи Монбара, – понимаю… И вы, значит, хотите неузнанным пробраться во двор папаши Никола Дени Лолье, начальника почты в Бельвиле, чтобы всласть повеселиться с красоткой Жозефиной? Ну и молодец!
– Вот именно, друг Антуан. Я хочу пробраться туда неузнанным, потому что папаша Лолье уже обо всем узнал и настрого запретил дочке меня принимать.
– Ишь ты!.. А чем я-то могу помочь?
– У тебя в голове туман, дружище, – хлебни-ка еще стаканчик, чтобы в мозгах прояснилось.
– И то правда, – согласился кучер. И он осушил шестой стакан.
– Ты спрашиваешь, Антуан, чем ты можешь мне помочь?
– Ну да, чем я-то могу помочь? Вот что я у вас спрашиваю.
– Ты все можешь, дружище.
– Я?
– Да, ты.
– Любопытно узнать. Говорите начистоту. – И он протянул стакан Монбару.
– Ты везешь завтра шамберийскую почтовую карету?
– В некотором роде везу, в шесть часов.
– Так вот, допустим, что Антуан славный малый…
– Да он таков и есть,
– Тогда он вот что сделает…
– Посмотрим, что же он сделает.
– Сперва он опрокинет стаканчик…
– Это ничего не стоит… Хлоп и готово!
– Потом он возьмет эти десять луидоров…
Монбар разложил на столе в один ряд десять золотых монет.
– Ого! – воскликнул почтарь. – Желтенькие! Самые настоящие! Я-то думал, что эти чертяки все до одного удрали за границу!
– Как видишь, еще не все.
– А что должен сделать Антуан, чтобы они перебрались к нему в карман?
– Он должен мне одолжить свою самую лучшую форму кучера.
– Вам?
– И пускай он уступит мне завтра вечером свое место.
– Ага! Чтобы вам повидаться с красоткой Жозефиной и чтобы никто вас не узнал!
– Слушай! В восемь часов я приезжаю в Бельвиль, выхожу во двор, заявляю, что лошади здорово устали, даю им отдохнуть до десяти часов, а сам с восьми до десяти…
– И все шито-крыто, привет папаше Лолье!
– Ну что, Антуан, идет?
– Идет. Я молод и стою за молодых! Я холост и стою за холостых! А как стану старым папашей, буду стоять за папаш и начну шамкать: «Да здравствуют старые хрычи!»
– Так, значит, дружище Антуан, ты мне одолжишь самую лучшую куртку и самые лучшие штаны?
– У меня как раз есть ненадеванная пара.
– И уступишь мне свое место?
– С удовольствием.
– А я дам тебе сейчас пять луидоров в задаток.
– А остальные?
– Завтра, когда буду надевать сапоги… Только ты примешь одну предосторожность…
– Какую?
– Со всех сторон слышно о разбойниках, что грабят дилижансы. Смотри, чтобы у подседельного коня были в седле две кобуры.
– А зачем?
– Чтобы засунуть туда пистолеты.
– Будет вам! Неужели вы станете палить в этих славных молодцов?
– Как! Ты называешь славными молодцами бандитов, что обчищают дилижансы?
– Полно! Тот, кто грабит казенные деньги, еще не называется бандитом.
– Ты так думаешь?
– Не я один, а многие так думают. Что до меня, то будь я судьей, нипочем бы их не судил.
– А ты выпил бы за их здоровье?
– Ага! Если бы меня попотчевали добрым вином.
– Ловлю тебя на слове! – сказал Монбар, выливая в стакан Антуана остатки вина из второй бутылки.
– Вы знаете пословицу? – спросил Антуан.
– Какую?
– Не останавливай дурака, он сам упадет! За здоровье Соратников Иегу!
– Да будет так! – заключил Монбар.
– А пять луидоров? – поинтересовался почтарь, ставя на стол пустой стакан.
– Вот они.
– Спасибо. У вас будут кобуры на седле. Но, послушайте меня, не кладите туда пистолетов, а если уж положите, то, по примеру папаши Жерома, женевского кондуктора, не заряжайте их пулями.
Высказав это наставление, проникнутое духом филантропии, кучер распростился с Монбаром и стал спускаться по лестнице, распевая хмельным голосом:
Рано утром, поднявшись с постели,
Я в соседний лесок ухожу.
Там пастушка уснула под елью,
Я красотку тихонько бужу.
Вопрошаю: «Что с вами, малютка?
Или вас пастушок испугал?» –
«Испугал? Что за глупая шутка?
Замолчите, обманщик, нахал!
Монбар мысленно следовал за певцом до конца второго куплета, но вот голос Антуана замер вдалеке, и, к великому сожалению Монбара, ему так и не удалось дослушать романс.
Глава 42
ШАМБЕРИЙСКАЯ ПОЧТОВАЯ КАРЕТА
На другой день, в пять часов пополудни, во дворе почтовой гостиницы, Антуан, вероятно опасаясь опоздать, надевал заранее упряжь на трех лошадей, которые должны были везти шамберийскую карету.
Но вот во двор въехала галопом почтовая карета и, подкатив прямо к ступенькам черной лестницы, остановилась под окнами комнаты, которая притягивала взгляд Антуана.
Если бы кто-нибудь случайно посмотрел на окно этой комнаты, он увидел бы, что занавеска чуть приподнята, чтобы можно было наблюдать за выходящими из мальпоста.
Из него вышли трое мужчин и, видимо проголодавшись, поспешно направились в ярко освещенный общий зал.
Едва они скрылись в дверях, как по черной лестнице спустился франтоватый кучер в изящных туфлях, поверх которых он собирался надеть высокие сапоги.
Франт напялил сапожищи Антуана, сунул ему в руку пять луидоров, потом повернулся к нему спиной, и Антуан набросил кучеру на плечи широкий плащ, необходимый в это суровое время года.
Закутав своего заместителя, Антуан шмыгнул в конюшню и спрятался в самом темном углу.
А тот, кому он уступил свое место, сразу же начал действовать; высокий воротник плаща до половины закрывал его лицо, и это придавало ему смелости. Он шагнул к лошадям, на которых Антуан уже надел сбрую, и засунул два двуствольных пистолета в седельные кобуры. Во дворе не было ни души – кучер из Турню отпряг и увел своих лошадей, – и Монбар, орудуя острым пробойником, который при случае мог бы сойти за кинжал, врезал по одной скобе в каждую дверцу мальпоста и на том же уровне по скобе в боковые стенки кузова.
Потом Монбар стал запрягать лошадей; он проделывал это очень быстро и ловко, и сразу было видно, что он с самого детства овладел всеми тонкостями этого искусства, столь развитого в наши дни тем почтенным классом общества, который мы зовем дворянами-riders. [495]
Покончив с этим, в ожидании пассажиров он стал успокаивать ретивых лошадей то окриками, то кнутом, а порой искусно сочетая кнут со словами.
Всем известно, как быстро вынуждены глотать завтрак и обед злосчастные пассажиры, жертвы деспотического режима мальпостов: не прошло и получаса, как послышался зычный голос кондуктора:
– Граждане пассажиры, занимайте места!
Монбар стоял у самой дверцы и мигом узнал Ролана и командира бригады седьмого егерского полка, хотя они и были в штатском; они сели в карету, не обращая внимания на кучера.
Тот захлопнул за ними дверцу, незаметно продел в скобы замок и повернул ключ. Потом он обошел карету, сделал вид, что уронил свой кнут перед противоположной дверцей, наклонился и, поднимаясь, запер второй замок. Уверенный, что офицерам теперь не выбраться, он вскочил на коня, поругивая кондуктора, взвалившего на него свои обязанности.
И в самом деле, третий пассажир уже занял место в купе, а кондуктор все еще перебранивался с хозяином из-за счета.
– Ну, когда же мы тронемся, папаша Франсуа, нынче вечером, ночью или завтра утром? – крикнул лжекучер, стараясь подражать голосу настоящего.
– Ладно, ладно, едем, – пробурчал кондуктор. Оглядевшись вокруг, он спросил:
– А где же пассажиры?
– Мы здесь! – в один голос откликнулись из кареты офицеры и полицейский в купе.
– Дверца-то хорошо ли закрыта? – допытывался папаша Франсуа.
– Ручаюсь за нее! – отвечал Монбар.
– Ну, так вперед, клячи! – крикнул кондуктор, вскочив на подножку; он уселся в купе рядом с пассажиром и захлопнул за собой дверцу.
В тот же миг кучер пришпорил подседельную лошадь, огрел двух других кнутом, и мальпост тронулся с места.
Лошади понеслись галопом.
Монбар правил мастерски, как будто всю жизнь занимался этим. Карета с грохотом промчалась по городу, дома сотрясались, звенели стекла. Он так лихо щелкал кнутом, что ему позавидовал бы любой возница.
Выезжая из Макона, Монбар заметил группу всадников: то были двенадцать егерей, которые должны были следовать на почтительном расстоянии за каретой, не подавая вида, что они ее эскортируют.
Командир бригады выглянул из оконца и подал знак старшему сержанту, командовавшему маленьким отрядом.
Монбар, казалось, ничего не заметил, но, проехав шагов пятьсот под аккомпанемент свиста кнута, обернулся и увидел, что эскорт пустился вскачь.
– Погодите, голубчики, – пробормотал он, – уж я вам покажу!
И он стал еще яростней пришпоривать своего коня и нахлестывать остальных.
Казалось, у лошадей выросли крылья и карета неслась подобно колеснице самого грома.
Кондуктор забеспокоился.
– Эй, друг Антуан, – крикнул он, – уж не выпил ли ты лишнего на дорогу, а?
– Выпил лишнего? Признаться, да! – отозвался Монбар. – Я закусил свекольным салатом.
– Черт подери! – в свою очередь вскричал Ролан, выглядывая из оконца. – Если он не убавит хода, эскорт отстанет от нас!
– Слышишь, что тебе говорят? – заорал кондуктор.
– Нет, – отвечал Монбар, – ни черта не слышу.
– Тебе говорят, что, если ты не убавишь ходу, от нас отстанет эскорт!
– Так мы едем с эскортом?
– Ну да, ведь мы везем с собой казенные деньги.
– Ну, это другое дело. Что же мне сразу-то не сказали?
Но Монбар и не подумал замедлять ход, напротив, он еще сильнее погнал коней.
– Вот посмотришь, – пригрозил ему кондуктор, – если мы опрокинемся, я тебе размозжу голову из пистолета!
– Знаем мы ваши пистолеты, – усмехнулся Монбар, – там холостые заряды!
– Может быть, и так, – рявкнул полицейский, – но мои-то заряжены всерьез!
– Ну, мы это еще увидим! – бросил Монбар.
И он погнал лошадей в карьер, не обращая внимания на окрики.
Карета промчалась с быстротой молнии мимо селений Варенн, Креш и городка Ла-Шапель-де-Генше.
До Белого Дома оставалось примерно четверть льё.
Лошади взмокли от пота и неистово ржали, с удил срывались клочья пены. Монбар оглянулся: эскорт отстал от мальпоста больше чем на тысячу шагов; кони егерей мчались, выбивая копытами искры из камней мостовой. Впереди начинался крутой спуск.
Карета понеслась под гору. Монбар натягивал вожжи, собираясь в нужный момент остановить лошадей. Кондуктор перестал кричать, видя, что кучер правит умелой и крепкой рукой.
Время от времени командир бригады выглядывал из окошка, пытаясь определить, насколько отстали его егеря.
На половине спуска Монбар уже готов был остановить лошадей; они его слушались. За все это время он ни на миг не замедлил их бег.
Внезапно он запел во весь голос: «Народ, пробуждайся!» [496] Это была боевая песня роялистов, подобно тому как боевой песнью якобинцев была «Марсельеза».
– Что вытворяет этот мерзавец?! – крикнул Ролан, высовываясь из окошка. – Скажите, чтобы он замолчал, а не то я всажу ему пулю в спину!
Кондуктор, быть может, и повторил бы кучеру грозные слова Ролана, но вдруг он увидел, что какие-то черные тени пересекли дорогу.
В тот же миг раздался громовой голос:
– Стой, кондуктор!
– Кучер, дави бандитов! Топчи их копытами! – закричал полицейский.
– Ишь, чего выдумали! – возразил Монбар. – Разве друзей давят? Тпру!
Мальпост остановился как по волшебству.
– Вперед, вперед! – в один голос крикнули Ролан и командир бригады, видя, что эскорт так отстал, что не сможет вовремя их поддержать.
– А! Да ты не кучер, а бандит! – закричал полицейский, выпрыгнув из купе, и навел пистолет на Монбара. – Ты ответишь за все!
Но не успел он прицелиться, как Монбар выстрелил в него, и полицейский, смертельно раненный, рухнул под колеса кареты.
Его палец, сведенный судорогой, непроизвольно нажал на курок. Раздался выстрел, но пуля никому не причинила вреда.
– Кондуктор! Кондуктор! – в бешенстве кричали офицеры. – Разрази вас гром!.. Откройте же дверцу!
– Господа! – заявил Морган, приближаясь к карете. – Мы ничего не имеем против вас, нам нужны только казенные деньги! Эй, кондуктор, живо – пятьдесят тысяч франков!
Два выстрела грянули из кареты в ответ на его слова. Стреляли офицеры; им так и не удалось выломать дверцу, не смогли они и протиснуться в оконце.
Один из этих выстрелов в кого-то попал, ибо раздался яростный крик и одновременно блеснула молния, осветив дорогу.
Командир бригады охнул и, сраженный наповал, упал на Ролана.
Ролан выстрелил из второго пистолета, но ответного выстрела не последовало. Оба его пистолета были разряжены: запертый в карете, он не мог пустить в ход саблю и в бешенстве что-то хрипло кричал.
Тем временем кондуктора принудили отдать деньги, приставив ему к горлу пистолет. Двое мужчин завладели мешками, содержавшими пятьдесят тысяч франков, и навьючили их на коня Монбара, которого привел сюда его конюх; он был образцово оседлан и взнуздан и имел такой праздничный вид, как будто его хозяин отправлялся на свидание.
Монбар сбросил тяжелые сапоги и, оказавшись в изящных туфлях, вскочил в седло.
– Наилучшие пожелания первому консулу, господин де Монтревель! – крикнул Морган.
И, повернувшись к своим товарищам, он скомандовал:
– Скорей отсюда, ребята! Какой угодно дорогою! Место встречи известно. До свидания завтра вечером!
– Да! Да! – откликнулось десять или двенадцать голосов.
И отряд мигом рассыпался, как разлетается стая вспугнутых птиц. Всадники скрылись в глубине долины, в тени деревьев, окаймляющих речку и обступивших Белый Дом.
В эту минуту послышался топот мчавшихся карьером лошадей, и на холме, с которого сбегала дорога, появились всадники эскорта; они слышали выстрелы и устремились вниз с быстротой горного обвала.
Но было уже поздно. Они застали лишь кондуктора, сидящего на краю придорожной канавы, трупы полицейского агента и командира бригады и увидели Ролана, беснующегося взаперти, словно пойманный лев, грызущий прутья своей клетки.
Глава 43
ОТВЕТ ЛОРДА ГРАНВИЛЛА
Пока в местных кругах и в провинциальной печати обсуждали на все лады описанные нами происшествия, в Париже назревали другие события, гораздо более важные, о которых вскоре должны были заговорить во всех странах и в газетах всего мира.
Лорд Тенли возвратился из Англии и привез ответ своего дяди, лорда Гранвилла.
Ответ состоял из письма, обращенного к г-ну де Талейрану, и официальной ноты, адресованной первому консулу.
Письмо гласило следующее:
Даунинг-стрит, 14 февраля 1800 года.
Милостивый государь!
Я получил и имел честь вручить королю послание, которое Вы мне препроводили через посредство моего племянника лорда Тенли. Его Величество, не видя причин нарушать издавна установленный в Европе порядок ведения переговоров с иностранными державами, поручил мне передать Вам от его имени официальный ответ, при сем прилагаемый.
С глубочайшим почтением честь имею быть, милостивый государь, Вашим нижайшим и покорнейшим слугою.
Гранвилл.
Письмо было сухим, официальная нота – ясной.
Мало того: послание королю Георгу было написано первым консулом собственноручно, тогда как король Георг, «не нарушая установленный в Европе порядок ведения переговоров с иностранными державами», прислал ответ, продиктованный им какому-то секретарю.
Правда, под нотой стояла подпись лорда Гранвилла.
В ноте содержались резкие обвинения, направленные против Франции; говорилось о духе смуты и мятежа, царящем в ней, об опасности, какую этот мятежный дух представляет для всей Европы, о том, что все европейские монархи, из чувства самосохранения, должны объединиться и положить этому конец. Короче говоря, враждебный тон ноты означал продолжение войны.
При чтении столь резкого послания глаза Бонапарта гневно сверкали, что предвещало важные решения, подобно тому, как молния предвещает гром.
– Итак, сударь, это все, чего вам удалось добиться? – спросил он, повернувшись к лорду Тенли.
– Да, гражданин первый консул.
– Разве вы не передали вашему дяде на словах все то, что я просил вас ему передать?
– Я повторил все слово в слово.
– Должно быть, вы не сказали, ему, что прожили во Франции два или три года, все видели, со всем ознакомились; что это сильная, могучая, процветающая страна, что она желает мира, но готова к войне.
– Все это я ему говорил.
– Должно быть, вы не добавили, что англичанам воевать с нами нет смысла, что пресловутый мятежный дух, вызванный, в сущности, слишком долго подавляемой жаждой свободы, разумнее всего задержать в пределах Франции. Всеобщий мир – вот единственный санитарный кордон, способный преградить ему путь. Если война вызовет извержение вулкана, французская армия, подобно раскаленной лаве, хлынет через границы и затопит соседние страны… Италия освобождена, пишет английский король, но от кого? От своих избавителей. Италия освобождена, но почему? Потому что я в то время завоевывал Египет от дельты до верхних порогов Нила. Италия освобождена, оттого что меня там не было. Но теперь я здесь; через месяц я буду в Италии! Что понадобится мне, чтобы вновь завоевать ее от Альп до Адриатики? Одно-единственное сражение! Ради чего, по-вашему, Массена стойко обороняет Геную? Он ждет меня… Что же, монархам Европы нужна война, чтобы упрочить свой трон, удержать на голове корону? Так вот, милорд, помяните мое слово: я так встряхну Европу, что троны их зашатаются и короны слетят с головы. Они захотели войны? Ну, погодите!.. Бурьенн! Бурьенн!
Дверь, отделявшая комнату секретаря от кабинета первого консула, мигом распахнулась, и появился Бурьенн, с перепуганным лицом, уверенный, что первый консул зовет на помощь.
Он увидел взбешенного Бонапарта, который комкал в одной руке дипломатическую ноту, а другою громко стучал по столу, и невозмутимого лорда Тенли в трех шагах от него.
Бурьенн сразу понял, что первого консула разгневал ответ английского короля.
– Вы меня звали, генерал? – спросил он.
– Да! – отвечал Бонапарт. – Садитесь и пишите. Резким отрывистым тоном, не подыскивая выражений, точно слова сами срывались с языка, он продиктовал следующее воззвание:
Солдаты!
Обещая мир французскому народу, я говорил от вашего имени. Я знаю вам цену!
Вы все те же герои, что завоевали Рейн, Голландию, Италию, что даровали мир Европе под стенами потрясенной Вены. [497]
Солдаты! Отныне ваша задача не в том, чтобы защищать наши границы, теперь вам предстоит вторгнуться во владения неприятеля.
Солдаты! Когда пробьет час, я сам поведу вас в поход и изумленная Европа вновь удостоверится, что вы из породы храбрецов!
Дописав последние слова, Бурьенн вопросительно взглянул на генерала.
– Что ж, это все! – сказал Бонапарт.
– Надо ли добавить обычный лозунг: «Да здравствует Республика»?
– Почему вы спрашиваете?
– Мы уже четыре месяца не писали воззваний, за это время формулы могли измениться.
– Оставьте текст воззвания таким, как он есть! – решил Бонапарт. – Не добавляйте ничего.
Крепко нажимая не перо, он поставил под воззванием свою подпись и приказал, вручая бумагу Бурьенну:
– Пусть это завтра же напечатают в «Монитёре»!
Взяв документ, Бурьенн тут же вышел.
Оставшись один на один с лордом Тенли, Бонапарт шагал из угла в угол, будто забыв о его присутствии, потом внезапно остановился перед ним.
– Милорд, – спросил он, – вы уверены, что добились от вашего дяди всего, чего достиг бы другой на вашем месте?
– Я добился большего, гражданин первый консул.
– Большего?.. Чего же именно вы добились?
– Осмелюсь предположить, гражданин первый консул, что вы не прочли королевскую ноту с тем вниманием, какого она заслуживает.
– Вот еще! Я знаю ее наизусть! – отрезал Бонапарт.
– Значит, вы не изволили вникнуть в смысл одного параграфа, взвесить каждое слово.
– Вы полагаете?
– Я убежден… и если гражданин первый консул дозволит мне перечесть этот параграф-Бонапарт разжал руку, сминавшую текст ноты, расправил его и протянул лорду Тенли:
– Читайте.
Сэр Джон, пробежав глазами ноту, видимо основательно им изученную, дошел до десятого параграфа и прочитал вслух:
Лучшим и наиболее надежным залогом длительного нерушимого мира было бы восстановление на престоле той королевской династии, которая в течение стольких веков пеклась о внутреннем благосостоянии Франции и о внешнем ее престиже. Подобное событие устранило бы раз и навсегда все препятствия, стоящие на пути к мирным переговорам; оно подтвердило бы право Франции на владение ее исконной территорией и даровало бы другим европейским народам, при условии мира и согласия, ту безопасность, каковой ныне они вынуждены добиваться другими средствами.
– Что же? – нетерпеливо перебил Бонапарт. – Я все это прочел и прекрасно понял: последуйте примеру Монка, совершайте подвиги ради другого – и вам простят ваши победы, вашу славу, ваш военный талант; унижайтесь – и вас возвысят!
– Гражданин первый консул, – возразил лорд Тенли, – никто не знает лучше меня, какая разница между вами и Монком, насколько вы превосходите его гением и громкой славой.
– Тогда зачем же вы мне это читали?
– Я прочел это лишь для того, чтобы вы оценили по достоинству следующий параграф.
– Послушаем следующий параграф, – согласился Бонапарт, сдерживая нетерпение.
Сэр Джон продолжал:
Однако сколь бы ни было желательно такое событие для Франции и для всего мира, Его Величество отнюдь не исключает иных путей, ведущих к достижению прочного и надежного умиротворения.
Сэр Джон сделал ударение на последних словах.
– Ах, вот как! – воскликнул Бонапарт, подойдя вплотную к нему.
Англичанин продолжал читать:
Его Величество не имеет притязаний предписывать Франции, какой образ правления ей избрать и в чьих руках сосредоточить всю полноту власти, необходимой для управления столь великой и могущественной державой.
– Прочтите еще раз, сударь! – перебил его Бонапарт.
– Соблаговолите перечитать сами, – ответил сэр Джон.
И протянул ему ноту.
Первый консул прочел.