Шатилов Василий Митрофанович
Шатилов Василий Митрофанович
А до Берлина было так далеко...
Литературная запись Юрия Матюхина
{1}Так обозначены ссылки на примечания. Примечания в конце текста книги.
Аннотация издательства: Первая часть книги - ранее изданные воспоминания "На земле Украины", посвященные событиям первых четырех месяцев Великой Отечественной войны на Южном, а затем на Юго-Западном фронте, где автор был начальником штаба 196-й стрелковой дивизии. Во второй части - "А до Берлина было так далеко..." - автор рассказывает о славных боевых делах, высоком воинском мастерстве, мужестве и отваге воинов 182-й стрелковой Дновской дивизии в боях на Северо-Западном фронте с августа 1942 года по апрель 1944 года. Герой Советского Союза генерал-полковник В. А. Шатилов - автор широко известных мемуаров "Знамя над рейхстагом".
Содержание
Часть первая. На земле Украины
От мира к войне
Первый бой
С марша в наступление
Новые испытания
Вновь наступаем
"Запомнят фашисты село Межиречи"
На черкасском плацдарме
На острове Королевиц
Во вражеском кольце
Кольцо окружения прорвано!
По тылам врага
Объятия друзей
Часть вторая. А до Берлина было так далеко...
Принимаю дивизию
Рамушевский коридор
В пургу
На главном направлении
Под Старой Руссой
Не пустили фашистов на шоссе
Стоим в обороне
Преследование
Салют Родины
К реке Великая
Атаки яростные те...
Примечания
Часть первая. На земле Украины
От мира к войне
Удивительны и трудно объяснимы свойства человеческой памяти. Она доносит до нас через толщу лет такие мельчайшие детали давно минувшего, что диву даешься. А иногда крупные события, которые, казалось, не могут быть забыты, фиксирует смутно или вообще не восстанавливает. Я прошел всю Великую Отечественную войну, участвовал во многих боях. Мне думалось: все, что видел и пережил за четыре года на пути к фашистской столице, затмит события первых дней войны.
|
|
Но вот сел я за эту книгу, и в памяти во всех подробностях встало воскресенье 22 июня 1941 года, день, который будто огненной чертой прошел через жизнь людей моего поколения. Я как бы вновь увидел лица моих товарищей, услышал их голоса, прочел в их глазах те же чувства и мысли, которые тогда захватили все мое существо: гнев и решимость, уверенность, что враг жестоко и скоро поплатится за свое вероломство.
Начало войны меня застало на Украине, в Днепропетровске, где я возглавлял штаб 196-й стрелковой дивизии. До мая 1941 года я служил в Риге начальником штаба 27-й отдельной легкой танковой бригады. Это соединение тогда переформировывалось в 28-ю танковую дивизию, и ее новый командир-полковник Иван Данилович Черняховский не хотел отпускать меня. Да и сам я, что называется, скрепя сердце оставил любимое дело: по специальности я танкист, в 1938 году окончил факультет моторизации и механизации Военной академии имени М. В. Фрунзе. К тому же теперь, когда бригада переформирована в дивизию и на вооружение стали поступать новые машины, работать было еще интереснее. Конечно, очень не хотелось расставаться и с Иваном Даниловичем, с которым успел подружиться. Черняховский до назначения на должность командира танковой дивизии возглавлял отдел боевой подготовки штаба Прибалтийского Особого военного округа. "Хозяйство" у него было большое, и он редко находился в штабе. Особенно часто бывал Иван Данилович у танкистов. Визиты Черняховского к "кожаным шлемам" объяснялись тем, что уже в то время он много размышлял о роли, которую предстоит сыграть танкам в будущей войне, и на учениях, к разработке замыслов которых частенько привлекал и меня, в беседах с танкистами проверял правильность своих выводов.
|
|
Бывало, на полигоне, когда мы оставались вдвоем, Черняховский неизменно возвращался к однажды начатому разговору.
- Ты понимаешь, Василий Митрофанович, - говорил он увлеченно, - какие колоссальные потенции заложены в крупных танковых соединениях! Я уверен: у нас будут и танковые корпуса, и танковые армии, и они станут решать не только тактические, но и оперативные, даже стратегические задачи. Как считаешь?
Он спрашивал и, каждый раз не дожидаясь ответа, продолжал развивать свою мысль:
- Надо лишь смелее предоставлять танкам самостоятельность, а не твердить упрямо, что без пехоты танкам каюк. Да ничего подобного! Пусть танки идут вперед не оглядываясь, выходят на оперативный простор, нарушают коммуникации противника, окружают его. Я уверен, что любой противник, даже самый опытный и искушенный, не очень-то уютно будет себя чувствовать, когда по его тылам будут гулять наши танковые соединения. Как считаешь?
Иван Данилович обычно во время такого разговора брал карандаш, чистый лист бумаги, и на нем появлялись стрелы воображаемых танковых рейдов. Черняховский был превосходным чертежником, и нельзя было не любоваться, как легко рождалась на глазах красивая и четкая схема операции.
|
|
Я наблюдал за своим собеседником и думал, откуда у деревенского парня, сына неграмотного крестьянина-батрака (Черняховский родился и вырос в селе под Киевом), такая смелость мысли, такой широкий кругозор? Только в нашей Советской стране умеют открывать истинные таланты и давать им дорогу.
Черняховский был человеком высокоэрудированным не только в военном деле. Он был начитан, любил поэзию, наизусть знал много стихов Пушкина, Гейне, Маяковского, следил за творчеством поэтической молодежи. О Викторе Гусеве говорил: "Свободно владеет стихом, И мелодичен. Главное, не в лоб пишет. Не люблю лобовую поэзию. Собственно, это и не поэзия". Восхищался Шолоховым: "Это непостижимо! Молодым, почти юношей, написать "Тихий Дон"! Какая глубина, какое знание народной жизни! Классик. То, что он пишет, надолго. На века".
Забегая вперед, скажу, что, когда Черняховский стал командующим 60-й армией, а затем возглавил 3-й Белорусский фронт, я ловил каждое сообщение о его боевых делах. Руководимые Иваном Даниловичем войска изгнали фашистов из Воронежа, отличились при форсировании Днепра и освобождении Киева, во взаимодействии с 1-м Белорусским фронтом вызволили из фашистской неволи Минск. Что говорить, дела, достойные истинного полководца!
Однако вернемся к моему рассказу. Как ни жаль было расставаться и с танкистами, и с их новым командиром и моим другом полковником И. Д. Черняховским, пришлось уезжать. Причина на то была уважительная. Врачи категорически потребовали, чтобы жена моя, Варвара Ефимовна, сменила климат. Сырая прибалтийская погода вызвала серьезное заболевание легких. А я не мог не считаться со здоровьем жены и матери моих троих детей. Украина с ее мягким и относительно сухим климатом была как раз тем местом, где силы жены могли быстро восстановиться. Командование вошло в мое положение, тем более что во вновь сформированную в Днепропетровске 196-ю стрелковую дивизию требовался начальник штаба.
Теперь, когда от войны нас отделяют многие годы, вспоминая минувшее, особенно явственно видишь: партия и правительство были уверены в неизбежности военного столкновения с фашизмом и готовили страну к этому. У западных границ, вблизи будущего театра военных действий, развертывались новые соединения Красной Армии. Одним из них и была 196-я Днепропетровская стрелковая дивизия.
В весеннем, утопающем в садах и парках Днепропетровске совсем не чувствовалось приближения войны. Люди были заняты сугубо мирными делами: варили сталь, строили дома, нянчили детей, собирались в летние отпуска - кто на море, кто в деревню или на дачу, и на мое бронзовое от загара лицо глядели не без зависти. Дело в том, что в апреле, когда вопрос о переводе на Украину был решен, в медотделе округа мне вручили путевку в санаторий имени К. Е. Ворошилова, и почти месяц я "коптился" под сочинении солнцем.
Газеты - и центральные, и местные - писали о том, чем жила страна. Они сообщали о рекордах стахановцев, о подготовке к уборочной кампании, о предстоящих школьных каникулах. Я читал газеты, вслушивался в разговоры днепропетровцев и ловил себя на мысли: "А может, и в самом деле слухи о войне, которыми была полна приграничная Рига, - выдумка?" В Прибалтике настораживала определенность и конкретность этих слухов. В них назывались даже даты германского вторжения. Дело доходило до того, что в почтовые ящики агенты фашистской "пятой колонны" подбрасывали записки такого содержания: "Скоро придут немцы, и вы будете болтаться вместо фонарей на столбах".
Впрочем, слухи слухами, но и факты, от которых отмахнуться было невозможно, свидетельствовали, что события развиваются отнюдь не в сторону мира. Незадолго до отъезда на Украину я был в Каунасе. Там мы проводили командно-штабные учения. Дорога, по которой на автомобиле возвращался в Ригу, местами проходила рядом с границей. Помню, какой тревогой меня обожгла догадка, когда я увидел на той стороне черные зигзаги на земле, слегка прикрытые ветками хвои.
- Окопы! - вслух подумал я. В бинокль хорошо просматривались артиллерийские позиции, наблюдательные пункты.
К чему бы все это? Проводить учения возле самой границы - глупо. Значит, готовятся к войне. Но как же договор о ненападении? Последнее не очень успокаивало: мы уже видели, как в Берлине умеют рвать международные соглашения.
С твердой уверенностью, что время не ждет, что надо спешить, что дорог каждый месяц и каждый день, я и приступил к исполнению обязанностей начальника штаба. Дивизия была полностью укомплектована людьми, однако процесс ее вооружения и экипировки еще не завершен: не хватало грузовых машин, артиллерии, станковых пулеметов и другой боевой техники и снаряжения. Но главная задача заключалась в том, чтобы в сжатые сроки научить людей успешно действовать в современном бою, сколотить подразделения, наладить их взаимодействие, превратить штаб в орган квалифицированного и оперативного руководства частями и подразделениями.
Разумеется, эту главную задачу понимал и ею жил не только я один, но и весь командный и политический состав дивизии. В первый же свой приезд в летние лагеря, куда к этому времени перебралась дивизия, почувствовал, что окунулся в обстановку, в которой люди дорожат каждой минутой. В частях шла четко организованная боевая учеба: проводились тактические занятия, стрельбы, по ночам звучали сигналы тревоги, совершались длительные переходы. Парад, который командование корпуса 15 мая провело в дивизии в связи с началом летнего периода обучения, показал, что выучка подразделений растет день ото дня. Но он показал также, как еще много надо работать, чтобы люди, которые совсем недавно надели красноармейские шинели, стали настоящими солдатами.
Меня сразу же окружили бесчисленные и разнообразные дела и заботы, которые бурным потоком хлынули в штаб. Я объезжал части, знакомился с командирами, с ходом боевой учебы. Сопровождал меня в этих поездках майор Михаил Иванович Карташов, начальник оперативного отделения и по штатному расписанию мой заместитель. Михаил Иванович, кадровый офицер, в дивизии с первого дня ее формирования, знал все и вся. Память у него была превосходная, характеризовал он штабных работников и командный состав частей немногословно, по всегда подмечал самое главное. Например, о начальнике артиллерии дивизии полковнике Иосифе Иосифовиче Самсоненко, который вскоре стал моим другом, он сказал: "Специалист высшего класса. Работящий. Артиллеристы в нем души не чают. Понуканий не требует. Скажешь - сделает. Можешь не проверять. Красную Звезду в мирное время не всякому дают. Самсоненко в прошлом году награжден этим орденом".
Совершенно иной была характеристика на командира 884-го стрелкового полка майора И. Г. Третьяка: "Деятелен. Но есть в его активности что-то показное, рассчитанное на эффект, на желание пустить начальству пыль в глаза. Хотя дела у него идут неплохо и он на хорошем счету, но я ему не особенно верю. Присмотритесь к нему повнимательнее. Быть может, я пристрастен и ошибаюсь". Должен сказать, что впоследствии жизнь показала, что Карташов был прав. В трудную минуту, когда на полк Третьяка под Медвином навалились танки и пехота противника, он проявил малодушие и бросил своих бойцов на произвол судьбы, покинув поле боя. Да, то, что заложено в характере человека, рано или поздно выплеснется наружу.
Других командиров частей Карташов характеризовал только с хорошей стороны, подмечая, разумеется, особенности характера каждого. О командире 893-го стрелкового полка майоре Н. К. Кузнецове он сказал: "Этот мало говорит, зато много делает". Впоследствии я убедился: сказано точно. Кузнецов производил впечатление человека, который сначала подумает, затем скажет. Он редко высказывал категорические суждения, но если однажды высказывал, то уж от них не отступал.
Личное, хотя и не продолжительное знакомство с майором М. И. Головиным, командиром 863-го стрелкового полка, командирами 25-го пушечного артполка майором С. С. Керженевским и 739-го гаубичного майором А. Д. Георгибиани убедило, что народ и вправду подобрался отличный. Подумалось, что с такими командирами можно хорошо сработаться.
По правде сказать, насторожила встреча с комдивом генерал-майором Константином Ефимовичем Куликовым. Его немного шокировало то обстоятельство, что начальником штаба полнокровной дивизии назначили всего-навсего майора, к тому же не имеющего боевого опыта. То, что я в сентябре 1939 года участвовал в освободительном походе в Западную Украину, в счет, разумеется, не шло. Этот поход прошел без сражений и боев. Куликов, не скрывая своего удивления, даже разочарования, спросил:
- Странно, не правда ли, майора назначать начштадивом? Ведь вам придется командовать и полковниками. Не растеряетесь?
Я был озадачен подобным вопросом и только ответил, что начальству вышестоящему виднее и что постараюсь наладить деловые отношения с командирами штаба и частей независимо от их званий. И думается, что мне это удалось. Во всяком случае, за все время службы в 196-й дивизии из-за моего воинского звания не было ни одного случая осложнений или обид. Когда к людям предъявляются справедливые уставные требования, когда интересы службыставятся на первый план, конфликты исключены. А именно так я и старался поступать.
...Ранним утром 22-го меня разбудил настойчивый стук в дверь маленького лагерного домика.
- Товарищ майор, вас срочно вызывает в штаб командир дивизии, - услышал я голос запыхавшегося от бега связного.
Через несколько минут я узнал о начале войны. Не ошибка ли это? Но ошибки не было. Это война, приход которой все ждали и которая все же подкралась неожиданно.
Прошли считанные секунды, и над спящим еще мгновение назад белопалаточным городком поплыли тревожные звуки трубы. Вначале люди приняли тревогу за учебную, и в шуме, который был вызван подъемом и сбором, звучали веселые нотки. Но как только в лагере узнали о нападении фашистов, все изменилось. Вмиг посуровевшие красноармейцы и командиры занимали места в строю...
В полдень мы слушали выступление по радио Народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова, который по поручению Политбюро ЦК ВКП(б) и Советского правительства сообщил о вероломном нападении гитлеровской Германии на нашу страну. В частях после этого прошли митинги. Выступавшие бойцы и командиры говорили о том, что не пожалеют жизни за свою Родину, отдадут все силы на разгром врага. И все выступавшие просили командование как можно скорее направить дивизию на фронт.
И словно угадав паше настроение, через несколько часов командование Одесского военного округа распорядилось: части дивизии сосредоточить в Днепропетровске, приготовиться к погрузке в железнодорожные эшелоны.
Лагерь был свернут в считанные часы. По дороге, ведущей к городу, на несколько километров вытянулась колонна: люди, автомашины, тягачи, артиллерия, хозяйственные повозки. Внезапно испортилась погода, подул ветер, полил дождь. Стокилометровый переход до Днепропетровска занял чуть больше суток, люди устали, но шли мы почти без привалов, торопились скорее на помощь тем, кто уже вступил в бой с ненавистным врагом.
Город, вчера еще шумный, оживленный, принимал военный облик. Кресты из белой бумаги на оконных стеклах, посуровевшие лица прохожих. По ночам улицы погружались в темноту, строжайше соблюдалась светомаскировка. Когда мы приехали на железнодорожную станцию, там царило оживление. Почти непрерывно шли на запад эшелоны с войсками и боевой техникой, из открытых вагонных окон, из распахнутых дверей теплушек вырывались и летели вокруг любимые в те годы песни: "Дан приказ ему на запад", "Краснознаменная Дальневосточная, даешь отпор", "Выходила на берег Катюша", "По военной дороге шел в борьбе и тревоге"...
Песни, как и солдаты, шли на войну...
Началась горячая пора подготовки частей дивизии к отправке на фронт. Мы потеряли счет времени, дни и ночи слились воедино, спали урывками, забывали порой поесть.
Не простое и хлопотное это дело - сборы в дальнюю дорогу. Кажется, какое у солдата имущество: винтовка да вещевой мешок. А когда этих винтовок да мешков 17 тысяч, тогда как? И потом, солдату на войне никак не обойтись только тем, что находится в его походном ранце. Ведь надо его трижды в день накормить, обеспечить боеприпасами для боя, оказать медицинскую помощь, если он будет ранен или заболеет! Для этого же необходимо поднять с обжитого места и развернуть в полевых условиях склады, мастерские, пищеблок, медицинские учреждения и другие тыловые службы. Хотя на сей счет были рекомендации в уставах, но уставы не могли дать совет на все случаи жизни, а она, жизнь, оказалась гораздо сложнее, чем думалось. Здесь нужен большой опыт, а у нас его еще не было. Вот и приходилось действовать, как говорят, по интуиции, на ощупь.
Но, так или иначе, трудности были преодолены, дивизия со всем ее хозяйством погрузилась в эшелоны. До свидания, город на Днепре!
Нам предстояло выдвинуться в район западнее Рахны и поступить в распоряжение командующего 18-й армией генерал-лейтенанта Смирнова.
Управление дивизии отправлялось одним из первых эшелонов - для обеспечения перевозки на фронт оставшихся подразделений была создана из офицеров штаба небольшая оперативная группа. День выдался теплый и ясный, и не верилось, что где-то идет война, льется кровь и дым застилает залитую летним солнцем землю.
Подали эшелоны, и тотчас же возле вагонов образовались людские островки. Это матери, жены, дети, невесты пришли проводить своих мужей, сыновей, родителей, женихов. Последние слова, последние напутствия перед дорогой. Мы с женой Варей стояли в тени деревьев пристанционного скверика и говорили о чем-то несущественном. Я чувствовал, что жена готова разрыдаться, но всеми силами сдерживалась. "Я положила в чемодан еду, ты не забудь поесть, говорила она, и голос ее дрожал. - Ну и еще: черкни с дороги, что жив и здоров". Я обещал все это непременно сделать, понимая, что она думала о моей фронтовой судьбе. Я же мысленно представлял, как трудно будет жене с тремя маленькими детьми: Светлане - десять, Володе - семь, Саше - два года...
Но вот пронеслась команда: "По вагонам!", загудел паровозный гудок, и эшелон тронулся. Люди пошли, затем побежали вслед, плакали, что-то кричали, махали платками. Я вскочил на ступеньки вагона и неотрывно смотрел на Варю.
Впереди были четыре года разлуки...
Замелькали за вагонным окном белые хаты и свечи тополей, раскинувшиеся до горизонта поля набиравших силу хлебов, высоковольтные мачты электропередачи, шагавшие через степь. Я смотрел на знакомый мирный пейзаж и думал: "Неужели эту землю опалит война?"
Попутчиком по купе был полковник Иосиф Иосифович Самсоненко. Обычно общительный и веселый, он был сейчас сосредоточен, угрюм и молчалив. Очевидно, сильно переживал разлуку с семьей. Я понимал его состояние и не приставал с лишними разговорами.
Ночью ехали с погашенными огнями. На железную дорогу налетали фашистские самолеты. Мы об этом были предупреждены и каждое мгновение ожидали бомбежку. Но лишь через несколько часов пути на станции Пятихатки впервые узнали, что это такое.
Немецкие самолеты - их было до десятка - появились над Пятихатками внезапно, и началась бомбежка. Несколько бомб упало в районе станции. Наши люди впервые оказались под огнем и вначале растерялись. Но вскоре пришли в себя, высыпали из вагонов и залегли вокруг. Сделали они это вовремя, ибо, сбросив бомбы, воздушные пираты на бреющем полете поливали пулеметным огнем вагоны. Среди бойцов дивизии раненых было мало, но пострадали беженцы, которые оказались в это время на вокзале. Я впервые увидел убитых детей и матерей, потерявших их. Какое это невыносимое зрелище!
И теперь перед глазами девочка лет семи с маленьким братиком на руках. Бойцы вынесли их из-под вагона, где они укрывались от фашистских самолетов.
- Где твоя мама? - спросил я.
- Мама ушла за водой еще до налета, а мы спрятались, - ответила девочка.
Ребенок, прижавшись к сестре, молчал, а девочка плакала и испуганно смотрела на нас. Я попросил начальника станции забрать детей, помочь им разыскать мать, а нам надо было ехать дальше.
После Пятихаток до самой Рахны - места назначения - эшелон шел без остановки и не попадал под бомбежки. Правда, сигнал воздушной тревоги звучал неоднократно, но фашистские самолеты пролетали мимо, вероятно, возвращались с задания, израсходовав бомбовый запас.
Первая встреча с воздушным противником выявила пробелы в подготовке личного состава дивизии. То, что во время бомбежки бойцы суетились, не зная, что делать, объяснялось их необстрелянностью. Беда эта неизбежная и временная. Попадут бойцы еще раз-другой под бомбежку - и перестанут шарахаться от свистящей сверху бомбы. Но когда крупнокалиберные зенитные пулеметы бьют по низко летящим самолетам противника - "в белый свет, как в копеечку", - это не может не настораживать и не тревожить. На совещании штабных работников я обратил внимание на это обстоятельство и приказал майору Карташову связаться с командирами частей и проинформировать их о совещании.
Очень важно было дать понять полкам, что штаб не теряет нитей управления, внимательно следит за развитием событий. А поведение бойцов во время первой бомбежки и было поводом, чтобы напомнить об этом.
* * *
В ночь на 3 июля дивизия под покровом темноты высадилась из эшелонов и сосредоточилась западнее Рахны. Вековой лес укрыл дивизию от глаз фашистских летчиков, старательно разведывавших места расположения советских войск. Тотчас же я связался с начальником штаба 18-й армии генерал-майором В. Я. Колпакчи и получил приказ утром прибыть к нему с докладом.
Командный пункт 18-й армии располагался в небольшой деревушке, километрах в десяти от штаба нашей дивизии. Владимира Яковлевича Колпакчи я видел впервые, однако был немало наслышан о нем. Знал, что он начал службу в старой армии, в составе красногвардейского отряда штурмовал Зимний дворец, активно участвовал в гражданской войне, в подавлении контрреволюционного мятежа в Кронштадте, отличился в боях с басмачами в Средней Азии. В 1936-1938 годах сражался в рядах бойцов республиканской Испании против фашистов под Мадридом и в Валенсии. Вот как много довелось пережить Владимиру Яковлевичу в свои неполные сорок два года.
Меня поразила внешность Колпакчи: черные как смоль волосы и светло-серые глаза, плотно сжатые волевые губы и тихий, приятный голос. Генерал был спокоен, не было заметно, что он подавлен или раздражен, хотя, как я узнал вскоре, в тех условиях оставаться таким было не очень-то просто.
Б начале июля обстановка на Южном фронте сложилась довольно тревожная. Наши войска вели тяжелые оборонительные бои, ценой невероятных усилий сдерживали наступление превосходящих сил противника. Фашистское командование вводило в сражения все новые и новые механизированные соединения. На участке 18-й армии противник создал двойное превосходство в пехоте и тройное в танках. Колпакчи особенно тревожился за правый (фланг армии.
Кратко обрисовав обстановку, сложившуюся на фронте и в полосе армии, Владимир Яковлевич передал приказ командарма генерал-лейтенанта А. К. Смирнова: дивизии занять оборону на рубеже Татарский, Попелюхи, Лучинки, совхоз Хреновок с задачей остановить здесь наступление противника. Вероятно, читателю мало что скажут названия этих населенных пунктов. И Татарский, и Попелюхи, и Лучинки, и Хреновок - обыкновенные украинские села. Большинство воинов дивизии до июля 41-го даже не подозревали об их существовании. Теперь же они навсегда входили в их жизнь: ведь здесь предстояло принять первый бой. От Татарского до Хреновка - пятнадцать километров. Эти пятнадцать километров мы и были обязаны превратить в непреодолимый рубеж, а для этого вгрызться в землю, создать прочную оборону на глубину до двенадцати километров. И сделать это надо было быстро: противник мог появиться в любую минуту.
Я поспешил от генерала Колпакчи в штаб дивизии. Когда вернулся туда, увидел командиров частей: они сидели у "зеленого кабинета", как мы в шутку назвали шалаш, в спешном порядке сооруженный для комдива.
Генерал-майор К. Е. Куликов ждал моего возвращения, чтобы принять окончательное решение на предстоящий бой. Собственно говоря, решение в общем-то у него созрело, оставалось лишь уточнить детали: из штаба армии я позвонил ему и доложил о полученном приказе. Голова у комдива ясная, дело он свое знал. За плечами был опыт двух войн: первой мировой и гражданской. До революции К. Е. Куликов служил в Павловском гвардейском полку, а когда победила Советская власть, сразу же встал на ее сторону, в 1918 году вступил в Коммунистическую партию в Красную Армию. Куликов отважно сражался с беляками, отличился в боях и был за это награжден орденом Красного Знамени.
Константин Ефимович был человеком, действовавшим только строго по уставу. Наверное, сказывалась служба в гвардейском полку. Обычно на служебных совещаниях он держал в руке то Устав внутренней службы, то Боевой устав пехоты, в зависимости от содержания рассматриваемого вопроса, и подкреплял свои указания ссылками на соответствующие параграфы. Вспомнив об этом обычае генерала, я подумал: "Неужели и теперь он станет заглядывать в устав? Ведь на войне неизбежно многое изменится!.) Но Константин Ефимович, когда в "зеленом кабинете" собрались командиры полков, в устав не заглянул. Надо отдать ему должное: он умел мыслить творчески, принимать решение, исходя из обстановки. И это подтвердил его первый боевой приказ, отданный 4 июля 1941 года.
Первый бой
Личный состав дивизии в те суровые июльские дни жил под впечатлением выступления по радио Председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина. Когда 3 июля после ночного марша подразделения дивизии располагались в лесу западнее городка Рахны и радисты развернули штабную радиостанцию, И. В. Сталин уже произнес свою речь. Но московское радио в течение дня несколько раз передавало текст выступления, и мы прослушали и записали основные тезисы речи.
Шел тринадцатый день войны, о ней мы непрестанно думали, жили ею, ежедневно утром и вечером читали в газетах или слушали по радио сводки положения на фронтах. Тем не менее никто из нас не представлял ни масштабов происходящего, ни всей глубины опасности, которая нависла над страной. По поручению Политбюро ЦК партии Сталин сказал правду, суровую и горькую. Еще до 3 июля мы в глубине души таили надежду, что вот-вот в действие вступят главные силы Красной Армии и все переменится. Враг будет остановлен, затем обращен в бегство и разбит. Но, прослушав речь, мы поняли, что война будет длительной, потребует предельного напряжения всех сил и средств, больших жертв.
Мы искали и находили в обращении партии ответ на вопрос: что делать? Отстаивать каждую пядь советской земли, биться до последней возможности, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу, - вот что требовалось от нас, командиров и красноармейцев.
Политработники и коммунисты немедленно пересказали в подразделениях содержание речи Сталина, разъяснили, какие надежды возлагает партия и народ на Красную Армию. В ротах и батальонах прошли митинги и собрания.
Все эти мероприятия подняли настроение бойцов. Люди рвались в бой, хотели побыстрее встретиться с ненавистным врагом. А эта встреча была не за горами...
По указанию генерала Куликова я собрал командиров полков, и мы провели рекогносцировку. Дивизия занимала оборону, как уже говорилось, на фронте 15 километров и в глубину почти на 12 километров. В полосе обороны примерно 70 процентов местности занимал лес. Это давало нам, обороняющимся, заметные преимущества, ибо лес лишал фашистские танки и мотопехоту свободы маневра. Они вынуждены были действовать на сравнительно узком участке. Мы же имели возможность заблаговременно организовать противотанковую оборону на опушке леса, вблизи дорог, причем орудия поставить для стрельбы прямой наводкой. В лесу мы могли расположить в относительной безопасности тылы, скрытно сосредоточить резервы. Боевые порядки дивизии по решению комдива строились в два эшелона, причем особое внимание мы обращали на обеспечение флангов.
Ночью полки вышли на отведенные им участки обороны и с рассвета приступили к инженерным работам: отрывали окопы, оборудовали огневые позиции и наблюдательные пункты. День был погожий, ярко светило солнце, над землей плыл густой аромат поспевавших хлебов, а из леса тянуло прохладой и доносилось разноголосье птиц. Меня не покидало странное чувство: казалось, что я нахожусь не на войне, а на маневрах и организую не настоящий, а учебный бой, каких за свою службу организовывал множество. Все в это июльское утро я старался делать так, как когда-то учили меня преподаватели в академии: обстоятельно, последовательно, методично, благо противник пока не появлялся.