Марта, Страстная суббота




 

Себаштиану всегда говорил, что нельзя вернуться из Города смерти, не пролив слез. К сожалению, если человек борется с преступностью, он так или иначе приобщается к темной стороне жизни.

Португалец, как его называли близкие друзья, прилетел в Мадрид утренним рейсом и сразу поехал на кладбище Альмудена, расположенное в восточной части города. Таксист высадил его у входа, и Себаштиану молча ступил на освещенную землю и направился в глубь кладбища, мимо могил и склепов, по центральной аллее, которая вела на новую территорию. В то мартовское утро в Мадриде дул холодный северный ветер, небо хмурилось: зима явно не желала упустить возможность порезвиться напоследок, разразившись зимней бурей. Себаштиану был одет в длинный плащ и нес в руке дорожную сумку, на вид довольно легкую.

Благодаря смуглому оттенку кожи, полученному в наследство от португальских предков, Себаштиану выглядел загорелым круглый год. На голову выше многих других мужчин, он был вынужден в шумных местах наклоняться, чтобы расслышать своего собеседника. По пути, под кипарисами, он столкнулся с человеком средних лет в форме, похожей на мундир муниципальной полиции.

– Простите, – заговорил Себаштиану. – Я ищу могилу. Похороны в семье Аласена.

Человек пожал плечами.

– Могил тут хватает. – Он ухмыльнулся, довольный дурацкой шуткой. – Вам, должно быть, туда. – И указал рукой направление.

Себаштиану поблагодарил его и пошел дальше по дорожке. После смерти отца он целых восемь лет не бывал на кладбище, но запах увядших цветов и сырой от зимних дождей земли, серые могильные плиты и холод, проникавший в душу, забыть невозможно. Ближние аллеи, входные ворота и парковку он помнил настолько отчетливо, как будто с тех пор минули часы, а не годы. Иногда угрызения совести одерживали верх над его упрямством, убеждая навестить могилу отца, но в последний момент всегда возникало препятствие, мешавшее ему послушаться веления внутреннего голоса.

Себаштиану невольно замедлил шаг, оглянулся вокруг и тяжело вздохнул. Воспоминания бурным потоком затопили его. Впереди, метрах в пятидесяти – шестидесяти, направо уходила дорожка, которая тянулась вдоль первого, примыкавшего к выходу, ряда могил. В феврале исполнилось восемь лет, как там похоронили отца. Себаштиану закрыл глаза, ощутив привычную боль непоправимой утраты. Он пытался подавить в себе чувство вины, но не мог избавиться от гложущего чувства, что Должен был хотя бы попробовать наладить с отцом отношения. Он помнил, как после смерти матери они с отцом постепенно отдалялись друг от друга, пока не стали чужими людьми. Он часто задавался вопросом, исчерпал ли он тогда весь запас средств, чтобы отношения с отцом не охладели, сойдя на нет, словно жар остывшего пепелища. И от груза этой вины ему, наверное, не избавиться до конца дней. Себаштиану усилием воли изгнал из головы горестные мысли и продолжил путь.

Через несколько минут он заметил большую группу людей и присоединился к ней. Отец усопшего был известной личностью, тем не менее Себаштиану поразило, как много народу пришло поддержать родных. Приблизившись, он узнал кое-кого из толпы провожающих – важные персоны, причем некоторые прятали лица за темными очками, невзирая на пасмурный день.

Священник читал заупокойную, и Себаштиану постарался сосредоточиться на словах молитвы, чтобы отвлечься от тягостных воспоминаний. Он стоял в одиночестве, чуть в стороне от всех остальных.

Заупокойная служба длилась сорок минут и завершилась погребальной церемонией. По мнению Себаштиану, подобный обряд не встречался больше нигде, кроме Испании. Двое работяг в голубых комбинезонах встали с противоположных концов гроба и с усилием подняли его. Затем с помощью толстых веревок из дрока, покрикивая друг на друга и обмениваясь указаниями, как будто грузили диван (что Себаштиану всегда считал хамской бесцеремонностью), они опустили домовину в могилу. С глухим стуком гроб ударился одно ямы. Неужели же не существует более гуманного, более христианского ритуала предания земле покойных? Или по крайней мере более современного.

Люди, присутствовавшие на похоронах, начали расходиться, но Себаштиану будто прирос к месту. Его преследовали навязчивые воспоминания о тех давних похоронах. Тогда он не испытывал глубокой скорби и до сих пор стыдился своего равнодушия. И очень долго он не мог решить для себя вопрос, есть ли его вина в том, что ему не хотелось оплакивать отца.

– Себаштиану! – раздался возглас справа.

Себаштиану повернулся, поднял голову и улыбнулся при виде Орасио Патакиолы. Мгновенно память услужливо воскресила картины далекого прошлого, и радостные, и печальные.

– Орасио! Рад видеть тебя.

– Мне говорили, что ты приедешь, ноя не поверил. Я тоже рад встрече.

Орасио, старик лет семидесяти, источал жизненную энергию каждой клеточкой своего тела. Умные и внимательные глаза замечали все и с неподдельным интересом изучали окружающий мир. Густая седая шевелюра придавала ему благообразный вид, внушая почтение, несомненно, заслуженное. Он был высокого роста и сохранил юношескую стройность и ясный, деятельный ум. Орасио приходился кузеном матери Себаштиану, являясь соответственно двоюродным дядей Португальца.

Себаштиану приветствовал родственника крепким рукопожатием.

– Это ужасно, – сказал Португалец, кивнув на свежую могилу. – Вчера мне позвонил друг, чтобы рассказать о несчастье. Я воспользовался тем, что на следующей неделе у меня запланирован доклад здесь, в Мадриде. В сущности, я всего лишь приехал на пару дней раньше.

Орасио рассеянно покачал головой. Казалось, он не слышал, что говорил Себаштиану.

– Просто нет слов. Мы все потрясены. Это произошло в четверг, поздно вечером, скорее, даже ночью. Очень многие самоуверенно думают, что им не грозит стать жертвой убийцы, наивно полагая, будто в нашем кругу подобное зверство невозможно. И… – Он вновь тряхнул головой и потупился.

Свинцовое небо предвещало дождь, и дувший с утра порывистый ветер гонял по земле сухие листья. Португалец укутал шею шарфом и попытался сообразить, когда же в последний раз видел Хуана. Себаштиану помнил, как маленьким мальчиком тот гонял в футбол во дворе школы, на стадионе с гравийным покрытием. По окончании матча в волосы и ботинки набивалась куча мелких камешков, рубаха пропотевала насквозь, и совершенно не хотелось возвращаться на уроки. Хуан был Ровесником Себаштиану, но учился в другом классе. Связь между ними прервалась, когда Себаштиану уехал из Мадрида – сначала учиться, а потом и работать за границу. Правда, в тех редких случаях, когда, возвращаясь ненадолго в Испанию, Португалец собирал друзей, Хуан неизменно приходил на встречи. Близко они не дружили, но Хуан считался больше чем знакомым.

Родители молодых людей, напротив, на протяжение многих лет поддерживали тесные отношения. По сути, Хуан Аласена был не столько приятелем Себаштиану, сколько сыном друга дяди Орасио и отца.

– Себаштиану. – К Португальцу подошел представительный мужчина и взял его за локоть.

– Дон Клаудио. Не могу передать, как я скорблю о случившемся.

– Ужасное несчастье. – Дон Клаудио обернулся и с тревогой посмотрел вслед пожилой сеньоре, которую уводила под руку женщина помоложе. – Его мать сражена горем.

Что Себаштиану мог сказать отцу Хуана? Любые слова сожаления прозвучали бы сейчас бессмысленно и фальшиво. Он с детства помнил дона Клаудио как человека необыкновенного – сильного, мужественного и заядлого спортсмена. В этот холодный день он был в шляпе, перчатках и длинном темном пальто до пят. Истекшие годы, а особенно последние события не прошли для него бесследно. Бледность кожи, но в большей степени влажные глаза с застывшим в них печальным выражением придавали лицу болезненный вид. «Только увидев, как безжалостно время к другим, начинаешь осознавать собственный возраст», – подумал Себаштиану.

– Себаштиану, я хочу попросить тебя об одолжении.

– Ну конечно, дон Клаудио.

– Представь, полиция ничего нам не сообщает. – Он развел руками и добавил: – Отделывается туманными фразами, самой общей информацией, но никто не желает рассказать, что произошло на самом деле. Вчера мы весь день просидели в комиссариате, а потом в Институте судебной медицины, пока нам соизволили отдать тело бедного Хуана. – Он гневно сжал кулаки. – Нам ничего не говорят!

Себаштиану покосился на Орасио, тот молча поджал губы.

– Пойми, нам необходимо знать правду. Мы ведь места себе не находим. У тебя есть связи в полиции. – Он настойчиво сверлил Себаштиану взглядом. – Помоги нам.

Его просьба застала Себаштиану врасплох.

– Ох, дон Клаудио. Все не так просто. Я уже много лет не живу в Мадриде и не имею никакого отношения к управлению внутренних дел. Если полиция предпочитает молчать, что я могу сделать? – Чувствуя себя крайне неловко, он отступил на полшага назад, пытаясь установить между ними хотя бы минимальную дистанцию.

– Официально – мало, я отдаю себе в этом отчет, – признал дон Клаудио. – Ноты с ними работал, а друзьям принято идти навстречу. Я вовсе не требую полного отчета, но любая незначительная подробность поможет нам разобраться в причинах нашего несчастья. Почему Хуан? Почему нам ничего не говорят? Доколе нас будут держать в неведении?

– Прошло всего два дня со… – он запнулся, смущенный жестокостью своих слов, – со смерти Хуана. А сегодня суббота, дон Клаудио. Полагаю, вам следует потерпеть несколько дней. Детективам нужно время на предварительное следствие. Тогда они смогут поделиться с вами конкретными фактами. Пусть полицейские делают свою работу, и я уверен, что в скором времени вы узнаете от них правду.

– Все так. Но пожалуйста, поговори с кем-нибудь и расскажи нам, что узнаешь. – Дон Клаудио повернулся к Орасио в поисках поддержки, а затем вновь обратился к Себаштиану: – Ты был другом Хуана, и мы хотим лишь одного – спать спокойно. Умоляю тебя, Себаштиану.

Португалец неопределенно повел плечом.

– Только кажется, что это легко, дон Клаудио. Но я сделаю все, что в моих силах.

Выражение лица дона Клаудио выдавало напряжение, не покидавшее его на протяжении последних суток, но он как будто воспрянул духом, ощутив маленькую надежду.

– Искренне благодарю, сам лично и от имени жены. Для нее будет утешением узнать, что ты здесь.

Дон Клаудио откланялся, не прибавив к сказанному ни слова и оставив Себаштиану с Орасио в замешательстве.

– Думаешь, сможешь им помочь? – осторожно спросил Орасио.

– Едва ли. Я уже давно не был в Мадриде. Вероятнее всего, меня даже слушать не станут. Полицейским детективам не нравится, когда кто-то начинает охотиться в их угодьях.

– Не хочу давить на тебя, но я убежден, что к твоей просьбе отнесутся очень внимательно. Ты можешь положиться на свою репутацию, и не настолько ты далек от этих сфер. Лично я согласен с Клаудио: недопустимо, что их держат в неведении.

– С момента преступления прошло слишком мало времени. Опрометчиво рассчитывать на мгновенный результат в делах такого рода, – возразил Себаштиану, пожимая плечами. – В любом случае я сделаю что сумею.

Он рассеянно посмотрел вокруг, скользнув взглядом по могильным плитам и мощеным аллеям. Неподалеку какая-то мамаша пыталась изо всех сил урезонить двоих сыновей, порывавшихся побегать наперегонки по дорожкам между могилами. Теперь вошло в моду приглашать на похороны классические инструментальные дуэты и квартеты, и, когда стихал ветер, со всех сторон слышались приглушенные фрагменты музыкальных фраз. Люди неторопливо, небольшими группами покидали это скорбное место, одни – тихо взявшись за руки, другие разговаривали в полный голос.

– Ты надолго в Мадрид? – полюбопытствовал Орасио.

– До вторника. Кажется, я уже говорил, что вечером в понедельник выступаю с докладом. Боюсь, я не успею выполнить просьбу дона Клаудио.

Орасио печально вздохнул, выражая смирение. Помолчав немного, он сказал неуверенно, с вопросительной интонацией в голосе:

– Со мной пришли друзья твоего отца.

– Орасио, я…

– Ладно, не стоит беспокоиться, – сдался Орасио, мягко шлепнув его по плечу. – Пора идти. У тебя есть мой телефон. Позвони мне потом, как-нибудь встретимся и поболтаем.

Себаштиану улыбнулся и кивнул головой, заведомо зная, что не позвонит. Где-то раздался бой часов, и стая голубей вспорхнула в небо как раз в тот момент, когда Себаштиану медленно побрел к выходу.

 

Кладбище Альмудена находится на востоке Мадрида. Себаштиану вышел из главных ворот в двенадцать тридцать и заторопился к стоянке такси, тщательнее обмотав шею шарфом. Стремительно холодало, к тому же начал накрапывать дождь. Себаштиану посмотрел на часы – одно из больших электронных табло, развешанных по городу на площадях и перекрестках, и дождался, когда они покажут температуру воздуха: два градуса. «Почти как в Лондоне», – подумал он.

Себаштиану сделал знак одному из таксистов на стоянке и, усаживаясь в машину, попросил отвезти его в центр. Такси спустилось вниз по проспекту Дарока и поехало к центру по безлюдным в Святую неделю улицам. Себаштиану смотрел по сторонам, стараясь не думать о недавно разыгравшейся сцене. Он с любопытством поглядывал в окошко, вспоминая знакомые улицы и площади. Как обычно, когда в Мадриде идет дождь (несмотря на тот факт, что многие жители удрали из города на праздники), на дороге образовался плотный транспортный затор. Муниципальный постовой, упакованный с головы до пят в непромокаемый люминесцентный плащ, с должным усердием пытался по мере сил нормализовать ситуацию, опровергая общественное мнение о беспомощности городской полиции.

Себаштиану закрыл глаза, убаюканный плавным движением машины. Мысленно он вновь перенесся на кладбище.

Хуан Аласена был сыном одного из лучших друзей покойного отца. Себаштиану хорошо его знал в детстве, но имел весьма смутное представление о том, каким человеком он стал, повзрослев. В последние годы они встречались редко. Хуан производил впечатление любителя легкой жизни, кутилы и ловеласа, так и не остепенившегося, не склонного обременять себя обязательствами.

Иное дело – его отец, известный предприниматель, блестящий и успешный, стоявший на пороге ухода на покой, со строгими старомодными взглядами, сформировавшимися в прошлом столетии. Понятно, что человек, привыкший полагаться на содействие властей, растерялся, столкнувшись с более чем формальным отношением к нему следователей. Но детективы сейчас по горло заняты проверкой рабочих версий, медицинской экспертизой и сбором вещественных доказательств, так что у них, как ни цинично это звучит, совершенно нет времени на сострадание к семье погибшего.

Себаштиану решил, что честно постарается сделать все возможное, чтобы разузнать о деле Хуана. При этом он не питал иллюзий, будто дон Клаудио удовлетворится неполными сведениями. В кругах профессионалов Себаштиану пользовался уважением и мог похвастаться дружескими связями в полиции, но так уж повелось, что оперативники всегда неохотно шли навстречу тем, кто от имени родственников пытался вытянуть у них конфиденциальную информацию. Такие партии, как правило, разыгрываются втемную. Поэтому перед Португальцем стояла довольно сложная задача, учитывая сжатые сроки и плотность графика. Во время своего пребывания в Мадриде он предполагал разобраться с делами, которые до сих пор откладывал в долгий ящик, а вечером в понедельник ему предстояло читать доклад о тенденциях суицида среди подростков на конференции, куда были приглашены крупнейшие эксперты со всего мира.

Такси резко затормозило. Себаштиану открыл глаза и с тяжелым вздохом достал мобильный телефон из внутреннего кармана пиджака. Просмотрев записную книжку, он активировал нужный номер.

– Слушаю вас.

Услышав голос старого друга, Себаштиану невольно улыбнулся.

– Морантес? Это Себаштиану.

Возникла секундная пауза.

– Быть не может, Себаштиану! Где пропадаешь?

– Я в Мадриде, по делам. Если ты свободен, приглашаю выпить по рюмочке.

– С удовольствием. Куда пойдем? – с готовностью согласился собеседник.

В конце концов они остановили выбор на известном пивном баре в центре, и Себаштиану снабдил таксиста новым адресом.

 

Бар «Ла-Ардоса» на улице Колумба принадлежал к числу излюбленных баров Морантеса. Дело даже не в том, что старинная таверна, уютно устроившаяся в знаковом районе города, отличалась особой атмосферой, просто лучше пива, чем предлагали в «Ла-Ардосе», в центре Мадрида было не сыскать. Не говоря уж о превосходной тортилье[7] из картошки с луком. Стены бара, сравнительно небольшого, украшали изразцы с изображением быков, в глубине высилась солидная стойка, радовавшая глаз изобилием кранов и бутылок с пестрыми этикетками, а вместо столов в зале стояли три большие деревянные бочки. К бочкам прилагалось по паре табуретов, и это были все удобства, на какие могли рассчитывать посетители, заглянувшие сюда, чтобы отдохнуть и расслабиться. День был в разгаре, когда Себаштиану переступил порог бара. Морантес уже дожидался его, коротая время за первым стаканом пива.

Себаштиану вспомнил их первую встречу. Тогда Морантес протянул ему свою визитную карточку со словами: «Если возникнут проблемы, ты знаешь, кому позвонить». Порой, столкнувшись с особенно запутанным и необычным преступлением, Себаштиану обращался к нему за помощью, и Морантес охотно вытаскивал для него каштаны из огня.

– Как поживает великий Морантес? – воскликнул Португалец и добавил, отвечая на свой вопрос. – Явно процветает.

– Obrigado, meu amigo.[8] – Морантес подошел к Португальцу, чтобы обнять друга. При этом он порывался доесть маринованный огурчик, который держал в руке.

– Вижу, ты по-прежнему норовишь сделать несколько дел одновременно. Не можешь на минутку перестать жевать? – рассмеялся Себаштиану.

Морантес, невысокий человек лет пятидесяти, слегка располневший и изрядно облысевший, работал в Национальном разведывательном центре, бывшем СЕСИД,[9] включенном в систему спецслужб, отвечавших за борьбу с терроризмом.

– Как, ты разве не знаешь, что секрет моей силы именно в огурцах! А эти еще и ядреные. Хочешь попробовать? Или в Англии ты отвык от настоящих корнишонов? – Не прерывая тирады, Морантес повернулся к стойке и потребовал пинту «Гиннесса» для своего друга. – Очень рад тебя видеть, профессор Сильвейра.

– И я тоже, – искренне сказал Себаштиану. – Как жизнь?

Морантес скорчил театральную мину.

– Хм, грех жаловаться. Скрипим помаленьку.

Полтора года назад жена Морантеса скончалась от рака легких. Агония длилась почти год, метастазы одержали верх над химиотерапией и героическими усилиями врачей. Донья Соль запомнилась Себаштиану как женщина необыкновенная, терпеливая и добрая, боровшаяся с болезнью с удивительным мужеством. Она хотела умереть в родном доме, на супружеской постели и рядом с любимым мужем. И однажды осенним утром она ушла, внезапно, оставив в душе знавших ее людей пустоту, которую невозможно заполнить.

– Приятель, я вижу тебя насквозь.

– Ты, португальский джентльмен. Ничего себе комбинация! – Морантес хлопнул его по плечу. – Ну, рассказывай, сколько ты здесь пробудешь? Что собираешься делать?

– Я ненадолго, – сообщил Себаштиану. – До вторника.

– Предупреждаю, мой великолепный нюх учуял, что потягивает душком. Почему ты вернулся? Расследуешь новое дело?

– Нет, – ответил Португалец.

Себаштиану был профессором антропологии Университетского колледжа Лондона и возглавлял кафедру социальной антропологии. Преподавательскую деятельность он совмещал с сотрудничеством с Интерполом и британской полицией, составлял психологические портреты и конструкции модели поведения серийных убийц. Работать с полицией он начал несколько лет назад, когда жителей Лондона до глубины души потрясла череда убийств, совершенных с особой жестокостью. В помощь следствию по этому громкому делу Интерпол создал консультативную комиссию экспертов, и Себаштиану пригласили войти в ее состав как специалиста в области поведенческих структур человека. Комиссия сыграла решающую роль в том расследовании, выявив психологические характеристики и специфические особенности поведения преступника, что в конечном счете дало возможность поймать маньяка. Работа стала для Себаштиану своеобразной отдушиной, восполняя личную жизнь, которая совсем его не устраивала: он с удвоенной энергией принимался за расследование дел, требовавших его участия. Поэтому, а может, еще по какой-нибудь причине его брак развалился. Так или иначе, но в один прекрасный день Сьюзен ушла от него после холодного объяснения, состоявшегося в не менее холодное лондонское утро. Жена винила его в том, что он не боролся за сохранение их отношений. Вероятно, она была права.

С той поры сотрудничество Себаштиану с Интерполом сделалось более-менее постоянным; он также поддерживал связь с Научным поведенческим отделом ФБР и полицией нескольких европейских стран. В течение короткого периода времени Себаштиану работал совместно с подразделением по борьбе с терроризмом в Испании и таким образом познакомился, а затем и подружился с Морантесом.

– Никаких серийных убийц, – подчеркнул Себаштиану. – Я приехал, чтобы принять участие в международной конференции и попить пивка с друзьями.

Морантес поднял пивной бокал и провозгласил тост:

– С приездом, коли так.

Себаштиану снял пробу с «Гиннесса» и закусил фаршированными оливками.

– Правда, это еще не все, – признался он. – Откровенно говоря, мне совсем не хочется обременять тебя, но без твоего содействия мне не обойтись. Пустяк, ничего существенного. Нужна хотя бы предварительная информация по делу, о котором мне сегодня рассказали.

– Что за дело? – Морантес взял очередной корнишон и, выдернув из него деревянную шпажку, отправил в рот.

– Друг, а точнее, друг моего отца, Клаудио Аласена, солидный, уважаемый человек, обратился ко мне за помощью. Их семью постигла трагедия: убили сына, а близкие даже не знают, как и что произошло. Полиция, похоже, не расположена посвящать родных в подробности его гибели. Дон Клаудио попросил меня разобраться, расспросить знакомых – вдруг что-то выяснится. Конечно, преступление было совершено позавчера, и рано делать выводы, но только представь, каково родителям. Ты знаешь, к кому можно обратиться?

Закончив речь, он заметил выражение лица Морантеса и удивленно поднял брови.

– Хуан Аласена? – уточнил Морантес.

Себаштиану был поражен.

– Он самый. Ты с ним знаком?

– Немного, – ответил Морантес, слегка наклонив голову. – Он работал у нас, и на него действительно напали два дня назад. И хотя это дело полиции, кое-кто из наших сотрудников тоже в нем заинтересован.

– Потрясающее совпадение! – воскликнул Португалец. – Хуан работал в СЕСИД? Я просто ошеломлен.

Морантес двусмысленно усмехнулся и пояснил:

– В архивах. Должность не связана с оперативной работой и не особенно… – он запнулся, подыскивая уместное определение, – ответственная, но начальство начинает нервничать, когда ликвидируют кого-то из своих. Только вообрази: ветераны конторы прожужжали всем уши историями времен «холодной войны» и шпионских игр. – В словах Морантеса сквозил затаенный сарказм.

– Кто у вас занимается этим делом?

– Пара ребят из безопасности. Ба! По сути, вся их работа сводится к тому, чтобы разнюхать, что известно полицейским. С ними разговаривать бесполезно, но я могу свести тебя с младшим инспектором, дамой, которой поручено возглавить следствие. В конце концов, волков бояться – в лес не ходить, дружок.

– Что, по-твоему, я должен ответить? – отмахнулся Себаштиану. – Ты же меня знаешь. А тебе-то что известно о деле?

– Очень мало. Парня похитили у казино в Торрелодонес, а затем забили до смерти на пустыре в пригороде. В настоящий момент у нас очень немного фактов. На автостоянке около казино обнаружили место, где похититель запарковал машину, в которую он потом посадил твоего приятеля, и криминалисты работают сейчас с вещдоками, ищут зацепки. – Морантес одной рукой поднес высокий бокал к губам, выставив вторую ладонью вперед, давая понять, что еще не закончил. – Я также слышал, будто парень играл в ту ночь по-крупному, что соответствовало его привычкам. Детективы, которые ведут расследование, обязательно проверят счета и разберутся с прочими темными делишками. Видишь ли, собака где-то здесь зарыта. – Он произнес «здесь» как «здеш», как говорят уроженцы северных провинций.

– Не густо.

– Это все, что я слышал. Непосредственно я не вмешиваюсь в расследование, и в моем ведомстве хватает шантрапы, которая не дает заскучать.

Себаштиану отхлебнул пива и вытер салфеткой пену, осевшую на губах.

– Ну а твоя знакомая?

Морантес пожал плечами.

– Дело ведет новая оперативная группа. Младший инспектор, о которой речь, моя давняя приятельница.

Себаштиану нахмурился.

– И кто она?

– Ты ее не знаешь, – ответил Морантес. – Новая опергруппа использует самые современные методы и экипирована по последнему слову техники. Обещать ничего не могу и даже не поручусь, что она согласится тебе помочь. Но я устрою тебе встречу с ней.

– И что она за штучка?

– Куколка.

– Черт побери, Морантес. Мне вовсе не льстит, что ты представляешь меня этаким самодовольным пижоном.

Морантес расхохотался:

– Да знаю я, сынок. Ноты всегда так заводишься, что любо-дорого смотреть. Она профессионал высокого класса, и я не хотел бы выкручивать ей руки. Все зависит от нее.

– Ладно, сделай что сможешь. Я признателен тебе.

Исчерпав тему разговора, они допили аперитив и отправились вместе пообедать в соседний ресторан. Потом Морантес предложил подбросить Себаштиану на своей машине, куда он скажет, но тот предпочел пройтись, надеясь, что прогулка по холоду его взбодрит.

 

Попрощавшись с Морантесом, Себаштиану вскинул на плечо дорожную сумку и зашагал по улице Фуэнкарраль. Ему в самом деле хотелось проветриться и обдумать состоявшуюся беседу.

Морантес поведал ему, что «контору», как называли СЕСИД (теперь НРЦ), изрядно лихорадило изнутри; в кулуарах ведомства процветало политиканство, став заурядным явлением. Вынужденное преобразование традиционного управления военной разведки в более современную структуру, подчиненную гражданским руководителям, очень осложнило обстановку. Все это вкупе с нестабильной политической ситуацией в Стране басков и недавним драматическим появлением на сцене исламского терроризма не давало расслабиться антитеррористическим подразделениям и службе контршпионажа.

Новая опергруппа, занимавшаяся расследованием убийства Хуана, по словам Морантеса, создавалась с целью изучения современными методами новых форм и структур международной организованной преступности. Как будто спецслужбы жандармерии и полиции не обладали достаточным международным престижем. Однако процесс глобализации требовал больших перемен.

Себаштиану дошел пешком до Гран-Виа, где находился Дом книги. Он заглянул туда и застрял надолго, купив в результате с полдюжины книг, которые сложил в свою сумку.

В шестом часу вечера, пребывая в глубокой задумчивости, он, сам не ведая как, забрел на Пласа-де-Иглесиас, как окрестили ее горожане. Официальное название площади – Художника Соролья – не прижилось, жители предпочитали ему привычное, следуя укоренившейся традиции. Себаштиану посмотрел на открывавшуюся перед ним улицу Элоя Гонсало и остановился. Стоит пройти лишь пару кварталов вперед, и он очутится на площади Олавиде, возле своего старого дома, где когда-то жила его семья и где он провел детство. Этот дом навевал множество воспоминаний, правда, не всегда приятных.

Площадь Олавиде была широкой: ощущение пространства возникало не только благодаря ее размерам, но и потому, что окрестные дома стояли на приличном расстоянии друг от друга. Обликом она немного напоминала Себаштиану площади северных городов, своими пятиэтажными домами, решетчатыми балконами, уставленными цветочными горшками, и фасадами, выкрашенными в цвета охры, оранжевый и бледно-голубой. Но в детстве она казалась ему более изысканной и нарядной. Муниципалитет расстарался, соорудив подземную автостоянку с двумя въездами со стеклянными дверями, которые местные пацаны разукрасили граффити, и благоустроил квартал детской площадкой. С противоположной стороны площади до сих пор сохранились уютные кафе, где летом можно было посидеть на террасе под тростниковыми тентами и полакомиться омлетом с копчеными колбасками. Себаштиану нерешительно приблизился к парадному подъезду своего прежнего дома, уворачиваясь от шнырявших под ногами детишек – немногочисленная компания (те, кто остался на праздники в Мадриде) играла в салки. В последний момент Себаштиану чуть не повернул обратно, но неведомая сила влекла его к дому.

– Вот те на! Никак это дон Себаштиану?

Португалец тотчас узнал голос, услышав который он точно перенесся в прошлое, на много лет назад, и обернулся с улыбкой.

– Бенито, как поживаете?

– Ну, как видите, постарел маленько. Но грех жаловаться, верно? Другим приходится намного хуже.

– Да, конечно, – доброжелательно согласился Себаштиану.

– Между нами, давненько вас не видать. Вы вернулись насовсем?

– Нет, всего на несколько дней.

Бенито являлся знаковой фигурой. Этот дом и всю площадь невозможно было представить без Бенито. Очень многие, особенно старожилы, знавшие его десятилетиями (с памятных шестидесятых, нелегких для Мадрида), считали Бенито символом и оплотом порядка и спокойствия. Он принадлежал к славному поколению настоящих сторожей и не шел нив какое сравнение с теми, кто стал частью недавнего эксперимента городских властей, неудавшегося и бессмысленного. Бенито принадлежал к славной когорте сторожей с пикой, свистком и большой связкой ключей. Себаштиану прекрасно помнил, как Бенито открывал дверь, когда он поздно вечером возвращался домой. Иногда он нарочно не находил ключи в кармане и стучал в дверь. вызывая сторожа, чтобы лишний раз дать ему чаевые. Позднее жильцы общими усилиями уговорили его занять должность привратника в доме. Теперь стук деревянного жезла об асфальт уже не отдавался эхом по ночам, но по крайней мере квартал по-прежнему оставался под надзором Бенито.

– Будьте спокойны, ваша квартира в полном порядке.

Дочь Бенито убирала апартаменты раз в неделю, и за труды Себаштиану регулярно переводил ей деньги из Лондона. Невозможно сказать, почему он так и не сдал квартиру, пустовавшую долгие годы. Он нередко подумывал об этом, но, проявляя непонятную нерешительность, всякий раз откладывал вопрос на неопределенный срок. Во время нынешнего визита в Мадрид он планировал, в числе прочих дел, выставить квартиру на продажу. Деньги ему не помешали бы, а с каждым годом он приезжал в Испанию все реже. Не имело смысла удерживать недвижимость, не приносившую дохода.

– Я задержусь на пару дней.

– Великолепно! – вскричал Бенито, энергично жестикулируя. – А если захотите покушать, имейте в виду, что лучшей поварихи, чем моя Мария, до сих пор не сыщется во всем Чамбери.[10] Ей нетрудно в любой момент приготовить для вас что-нибудь вкусненькое.

Себаштиану спрятал руки в карманы.

– Спасибо, Бенито. Честное слово, рад вас видеть. Передавайте поклон донье Марии, – сказал он и шагнул вперед, намереваясь пройти в дверь.

– Ой, погодите минуточку. Мария велела мне передать вам открытку, если вдруг вы появитесь. – Бенито покопался в карманах пиджака и вынул кусочек желтовато-бежевого картона. – Один сеньор оставил недавно.

Себаштиану взял открытку, помеченную логотипом «Друзья Кембриджа». Текст записки был написан пером, жирными буквами и знакомым почерком дяди Орасио Патакиолы: «Надеемся, что ты найдешь время заглянуть к нам в понедельник в восемь вечера».

«Друзья Кембриджа». Себаштиану усмехнулся про себя и застыл неподвижно с пригласительной открыткой в руке. Философское общество, должно быть, скрашивало последние годы жизни отца. Шесть эрудитов (гениев, по мнению некоторых) собирались два или три раза в неделю в квартире на последнем этаже старого дома на улице Баркильо. Ученые беседовали о философии, математике и науке в целом, попутно исправляя огрехи миропорядка, ибо стремились к совершенству.

В девяностом году Себаштиану на время перебрался из Лондона в Мадрид. Перед ним стояла цель: выявить связи между ИРА[11] и ЭТА и проторить новые пути сотрудничества между антитеррористическими подразделениями Испании и Британии. Судьба привела его в город, где жил отец, ставший для сына чужим человеком после смерти матери – двадцать лет назад. С тех пор они не виделись, и Себаштиану не испытывал потребности позвонить ему или поинтересоваться, как он поживает. Иногда, оставаясь наедине с собой, он задумывался, правильно ли он поступал. С отцом он тогда так и не встретился, но дядя Орасио Патакиола имел обыкновение периодически приглашать племянника на завтрак. В таких случаях они мирно вели нейтральные беседы, старательно избегая запретных тем и не касаясь личных переживаний. Обычно они обсуждали события, произошедшие с момента их последнего свидания. В их отношениях не было места ни холоду, ни отчуждению. Возвратившись в Лондон, Себаштиану очень скучал по тем завтракам.

Случалось, профессору попадались упоминания об ученом обществе в специализированных литературных журналах или университетских философских периодических изданиях. Ссылки на работы общества сделались чаще, когда отец выпустил первые книги. Себаштиану не купил ни одной.

Португалец положил открытку в карман и вошел в вестибюль дома с чувством нарастающей тоски.

 

Квартира была темной. Именно такой он ее помнил, и таким было большинство старых квартир в Мадриде. А может, детские воспоминания по прошествии лет истерлись, от ветхости утратили краски, сохранив только два цвета, черный и белый. Длинный коридор с комнатами по правой стороне запечатлелся в его сознании с фотографической точностью. Большой персидский ковер расстилался поверх коричневого ковролина, заминаясь многолетними складками, на стенах выстроились ровным рядом светильники. Зажигавшие их черные выключатели передавали весточку из прошлого столетия. Себаштиану унаследовал квартиру после смерти отца, восемь лет назад, и не переступал ее порог годов так тридцать. За последние восемь лет он не раз бывал наездами в Мадриде, всегда по служебной надобности, и неизменно останавливался в каком-нибудь отеле системы NH. Конечно, он мотивировал это тем, что в гостинице ему удобнее, но на самом деле решающую роль играли совсем другие причины. Однако на сей раз он, наверное, поселится на площади Олавиде: в конце концов, здесь его дом. И следовало привести в порядок и разобрать вещи, прежде чем выставлять апартаменты на продажу.

О наследстве и прочих делах отца в нужное время позаботился Орасио. Себаштиану увильнул от своих обязанностей, ссылаясь на занятость, хотя подобное поведение было с его стороны проявлением эгоизма и малодушия.

Профессор помедлил в прихожей, просторной и выстуженной, с огромным гобеленом на стене. На шпалере была выткана картина, представлявшая зарисовку из жизни древних римлян: изобильный пир с виноградом и дичью, лениво растянувшиеся сытые собаки и сверкающие доспехи. Двойная раздвижная дверь слева вела из холла в гостиную, а справа протянулся коридор. Комната Себаштиану находилась в глубине дома, рядом с кухнями. Множественное число как нельзя лучше подходит к описанию этих грандиозных помещений. Всего их было три: то, что называют элегантным эвфемизмом office,[12] собственно кухня и громадная кладовая.

Себаштиану вступил в гостиную и замер посередине. «Боже мой! Ничего не изменилось». Стараниями дочери Бенито здесь, как говорится, все блестело как стеклышко. Нелегко, оказывается, вернувшись вдруг домой, сохранить душевный покой и наигранное безразличие, когда множество мелких деталей, связанных с прошлым, вызывает бур<



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: