Лоран – хороший слуга. Даже без тела, он все равно ходит со мной и служит приманкой для будущей жертвы. У старого графа Дракулы тоже был свой слуга, Ренфилд. А у меня есть Лоран.
Эйнджел ждал. Он чувствовал тех, кто преследовал их с Лораном. В них таилась угроза. Старик в инвалидном кресле... он видит невидимое. Он не настолько слеп, как думают окружающие. Он наделен силой и явно что‑то замышляет насчет меня. И для того чтобы его побороть, мне нужна вся моя сила. Мне нужна кровь, больше крови.
Проститутка снова заговорила:
– Хотеть, чтобы я снять все с моя? Или хотеть, чтобы я надеть забавная одежда?
– Нет, – сказал призрак Лорана МакКендлза. – Я хочу видеть тебя настоящую. Как тебя зовут?
– Имя нет, моя нет имя, хотеть имя – платить больше.
– Ладно, итак...
– Хорошо. Но сначала моя жарко, кондиционера не работать.
Она раздвинула штору на окне, выходившем на переулок, по которому они пришли. Дождь колотил в деревянную раму. Девушка сбросила дерматиновую куртку (от ее потного тела исходил аромат сладких духов), под которой не было ничего – ни блузки, ни лифчика. На одной груди была татуировка: сердце, пронзенное деревянным колом. Лоран прикоснулся к ее груди своей призрачной рукой. Девушка вздрогнула:
– Твой рука холодный, очень холодный. – Она высунулась в открытое окно, подставляя свое разгоряченное тело хлещущим каплям дождя. С наигранной неторопливой небрежностью начала стягивать узкие джинсы, которые были всего лишь плохой подделкой под «Calvins». Теперь он мог вдохнуть аромат ее тела... горько‑сладкая кровь с небольшой кислинкой – у нее недавно закончились месячные, – кровь, взбудораженная кокаином... она рассмеялась над Лораном. Эйнджел даже не понял почему. Сейчас он мог думать лишь об одном. Кровь. Горячая свежая кровь. Те несколько капель, что дала ему Хит, не смогли утолить его жажду. Кровь, думал он, кровь, чтобы заполнить эту бездонную пустоту, кровь, чтобы я смог сразиться с этим слепым стариком... эта женщина создана для того, чтобы выпить ее до дна... ее грудь отмечена знаком вампиров... и, как и все остальные, она прекрасна. Если бы она еще и любила его...
|
|
– Твоя может без резинки, если не хотеть. Моя без разница, моя жить – моя умереть. Эта зваться русская рулетка. Смешная.
Свежий запах дождя смешался с запахом пота и дешевых духов. Она повернулась к художнику, которого на самом деле здесь не было, и раскрыла объятия. Эйнджел невидимой тенью упал между ними.
Призрачные руки Лорана легли ей на плечи, и мертвые руки Эйнджела обняли ее. Лоран едва коснулся ее щеки своими иллюзорными губами, и с ее губ сорвался стон:
– Холодна, холодна, холодна.
Она отстранилась и снова высунулась в окно, под горячий дождь. Губы Эйнджела тоже коснулись ее кожи... его плоть, которую смерть сделала твердой как камень... навсегда занемевшие губы, которые не могли ощутить тепло и упругую нежность молодой кожи, потому что их мягкость была всего лишь иллюзией, скрывающей жесткое окоченение смерти... и она что‑то почувствовала, и кровь прилила к ее щекам, кровь, во вкусе которой смешались смятение и страсть, и еще – страх, но лишь капелька страха... она была не из тех, кто боится, Эйнджел почувствовал это сразу, потому что она сама стремилась к смерти, всю свою жизнь... в ее крови был привкус смерти.
|
|
– Только меня пачкать кровью не надо, – сказал Лоран. Душа Лорана. – Я не хочу умереть от...
– Моя любить, моя убивать, – сказала девушка. И тут заговорил Эйнджел:
Нет, только я люблю и убиваю.
Девушка замерла.
– Голос, твоя слышать голос? – Она встревоженно огляделась, и ее взгляд упал на тень, которой был Эйнджел. Она не могла его видеть, не должна была видеть... но все‑таки что‑то она увидела. – Твоя не тот, за кого себя выдавать, – сказала она.
Это правда.
Что она видела на самом деле? Можно только догадываться. Вампир – это зеркало. Каждый, кто видит вампира, видит в нем отражение своих собственных страхов. Чего боялась эта женщина? Крылатых чудовищ из второсортных фильмов «ужасов» или страшных великанов‑людоедов, которыми ее пугали в детстве... или, может быть, она боялась стареть: видеть, как сохнет и увядает кожа, как лицо покрывается сетью морщин, а когда‑то цветущее тело превращается в уродливую развалину – и ты уже не выйдешь на улицу, чтобы торговать собой? Но, похоже, ей было совсем не страшно. Может быть, она видела настоящего Эйнджела Тодда... ребенка с ясными глазами... мальчика, у которого не бьется сердце. Может быть, она видела, как он подошел и обнял ее, как обнажил свои клыки и вонзил их в ложбинку между ее грудей, чтобы сорвать плоть, под которой скрывалось живое сердце... сердце, которое билось... может быть, она видела и его самого... его по‑мальчишески стройное тело, одетое в сумрак, как в саван... его мертвенно‑бледные тонкие губы, его спутанные золотистые волосы... может быть, может быть, может. Ему безразлично. Он жадно пил ее кровь, испорченную кровь. Потому что нельзя отравить того, кто и так уже мертв.
|
|
В это мгновение в комнату ворвались двое мужчин, которые шли за ним следом. В глазах слепого пылали опалы. Он держал в руке пластиковый пузырек для духов. Другой был не кто иной, как инспектор полиции Сингхасри, с пистолетом в руке. Эйнджел все это видел, но не повернулся в ту сторону, потому что был весь поглощен тем, что делал: пил кровь.
– Отпусти женщину! – крикнул шаман. – Отпусти душу художника, ее надо вернуть обратно, в тело!
Я изрезал себе все ладони
В ожидании, когда ты придешь.
Нет, так сильно любить нельзя.
Достали уже эти песенки Валентайна! Неужели от него нигде не скрыться?! В приступе ярости он схватил магнитофон и с размаху ударил им девушку по голове. Раздался громкий хруст. Словно в ответ за окном прогремел очередной раскат грома. Женщина не кричала и даже не плакала, наверное, ее оглушило ударом, подумал Эйнджел, кажется, она даже не понимает, что умирает. Ее глаза уже были мертвы. Эйнджел сосредоточился на рваной ране у нее на груди, на крови, бьющей фонтаном из сердца... кровь смешивалась с дождем, который пах жасмином и выхлопными газами.
– Отпусти ее, – крикнул шаман.
Сколько в нем силы, в этом старикашке? Велики ли его способности?
– Шарлатан ты несчастный с отвисшим членом, – прошипел Эйнджел. – Послушай доброго совета, дедуля: вали отсюда ко всем чертям!
Но старик и не думал уходить. Наоборот. Детектив из полиции пододвинул инвалидное кресло с сидевшим в нем стариком еще ближе к нему. Тень Лорана дрогнула, начала расплываться.
– Приблизишься еще на шаг, и я выпью душу художника, – сказал Эйнджел. – И тогда он уже никогда не вернется назад, в свое тело, и будет бесцельно шататься в небытие и беспамятстве, как какой‑то поганый зомби.
– Ты не выпьешь его душу, Эйнджел, – произнес старик, хотя его губы оставались неподвижными. Он плохо говорил по‑английски, так же как и Эйнджел – по‑тайски, но в мире теней есть только один язык. Язык ночи. – Он тебе нужен.
– Мне нужна только кровь!
– Тебе нужно гораздо больше... вот почему ты так отчаянно цепляешься за осколки своего человеческого прошлого.
Старик придвинулся еще ближе, размахивая этой дурацкой пластиковой бутылочкой. Он запустил руку в пакет и достал... моток белой веревки. А еще он шептал какие‑то таинственные слова.
– Хрен ты меня напугаешь всей этой чушью, – сказал ему Эйнджел Тодд. – Тимми Валентайн научил меня не бояться религиозных символов. Он сказал, что вся магия исчезла давным‑давно.
– Может быть, – отозвался старик. – Там, в Америке. Где больше никто ни во что не верит. Но сейчас мы в Таиланде. Здесь самый воздух пропитан магией. И ты это знаешь. Здесь ты гораздо сильнее, чем где бы то ни было в другом месте. – Ajarn придвинулся еще ближе. Его молочно‑белые глаза мерцали загадочным светом.
Эйнджел Тодд сделал еще пару больших глотков крови. И отбросил обмякшее тело в сторону. Девушка была еще жива. Она билась в конвульсиях на жестком полу, но звуки предсмертной агонии тонули в шуме дождя. Да, у этого старика есть сила. Опасная сила, Эйнджел уже это понял. Он схватил Лорана – душу Лорана – за руку. Тело, сотканное из тени, теряло форму и плотность... Эйнджел уже чувствовал, как сквозь него проникает ветер... я туман, твердил он про себя, я тень... он закружился в бешеном танце, слившись с порывом ветра, обернул собой душу Лорана, рванулся к открытому окну... ajarn в своем кресле бросился следом... вот они уже у окна... старик пытался его схватить, пока он окончательно не потерял зримый облик... священный шнур пролетел сквозь исчезающую плоть... Эйнджел почувствовал, нет, не настоящую боль, а притупленное воспоминание о боли... он запаниковал. Принялся слепо колотить руками по воздуху. Душа Лорана болталась внутри образовавшегося вихря, точно пустая банка из‑под «кока‑колы», попавшая в водоворот. Девушка на полу билась в конвульсиях, истекая кровью. Повсюду валялись куски ярко‑розового пластика, осколки разбитого магнитофона. Ajarn сложил петлю из священного шнура – что‑то вроде лассо, чтобы заарканить вампира, пока тот оставался туманом, легкой дымкой... он затягивал узел все туже и туже... пространство как будто сгустилось, наполнившись странной давящей тяжестью... Эйнджел рванулся, вылетел вихрем в окно, увлекая за собой душу Лорана... и уже потом, в переулке, вернул человеческий облик... мальчик в промокшей насквозь одежде, один под проливным дождем... преследуемый человеком, который... уже далеко...
Он поднял голову и увидел шамана в окне. Он все еще возился с петлей на конце шнура, а у него за спиной стоял полицейский. Эйнджел рассмеялся им в лицо.
И вдруг шаман начал приподниматься над креслом...
Эйнджел напрягся.
Ajarn Сонтайя поднялся над своим креслом, сидя в воздухе в позе лотоса. Да, он действительно парил в воздухе. Прямо в оконном проеме. Им управляют силы, которыми он сам управлять не может, подумал Эйнджел. В него вселился кто‑то из этих таинственных богов, которым тут поклоняются... и в которых тут верят...
Да он же сейчас рухнет прямо на мостовую – так, что и костей не соберет. Вот что он ко мне привязался? Эйнджел почувствовал, как все сжалось внутри, словно пружина, готовая распрямиться. Если противостояния не избежать, лучше нападать первым. Кровь проститутки смогла насытить его лишь на мгновение, несмотря на пикантный букет болезней, содержавшихся в этой крови. Я бы не отказался от крови этого шамана. Может быть, после этого я смогу наконец заснуть.
Ajarn метнул лассо.
Дождь лился потоками из водосточных труб, барабанил по крышам, растекался ручьями по улице. Эйнджел собрался и прыгнул...
Он держал старика в руках. Старик смотрел на него своими невидящими глазами, и в этих глазах, в этих сверкающих опалах, Эйнджел увидел огонь, и он вспомнил... огонь, который убил его и подарил ему жизнь... огонь, уничтоживший город иллюзий... огонь... огонь... огонь...
Огонь рвался из глаз старика.
Пламя коснулось его щеки. Обожгло... обожгло! Но ведь он же не чувствует боли, не может чувствовать... вообще ничего! Неужели это страх – страх, опаляющий клетки мертвого мозга, выжигающий бесчувственные нервные окончания... Нет. Не страх. Это ярость. Жгучая ярость! Он сжал хрупкое тело шамана, чувствуя, как течет его кровь, вдыхая сводящий с ума запах живой крови. Запрокинул голову, обнажив клыки, так что дождь полился ему в рот.
Грохнул выстрел. Яркая вспышка посреди бури. Это инспектор Сингхасри, про которого все забыли, выбежал на улицу и выстрелил в Эйнджела. Пуля пробила Эйнджелу шею и вышла с другой стороны. Свист, похожий на паровозный гудок, вырвался из трахеи, а потом мертвая плоть сомкнулась. Рана затянулась за считанные секунды. Эйнджел рассмеялся диким, отчаянным смехом. И смеялся все время, пока инспектор палил в него из пистолета. Расстрелял всю обойму. Но тело, которое было только подобием тела, исцелялось буквально на глазах: вырванные пулями куски мяса, поврежденные кости, кожа, бескровная плоть.
Эйнджел развернулся и ударил инспектора по лицу. Схватил его за щеку и оторвал кусок мяса, так что обнажилась кость. Кровь смешалась с дождем. Эйнджел выдавил ему глаза и принялся жадно пить кровь, хлещущую из пустых глазниц. Пит истошно кричал, пытаясь вслепую перезарядить пистолет, но у него ничего не получалось. Эйнджел повалил его на землю и сам упал сверху. Он насыщался, позабыв о старике, – но, как выяснилось, очень зря, потому что священный шнур снова обжег его. В этот раз было еще больнее. Эйнджел закричал, выражая свой гнев и обиду на языке ночи. Кровь, кровь, кровь.
Стая бродячих собак откликнулась на его зов. Они буквально наводнили переулок – тощие, голодные псы, – выскочили из‑за куч мусора, из мусорных баков, выбежали из дальних закутков переулка, из лабиринта боковых улочек и набросились на тело инспектора, разрывая его на куски. Какая‑то дворняга скрылась в тени, волоча за собой оторванную человеческую руку. Эйнджел опять рассмеялся. Где сейчас душа Лорана МакКендлза? Мечется среди дождя, невольный свидетель кровавого пира – душа, не знающая, как вернуться назад в свое тело...
– Смотри, смотри, Лоран МакКендлз, – тихо проговорил Эйнджел. – Вот тебе и сюжет для следующей гениальной картины. – Он обернулся к старому шаману. Всего‑то и нужно, что царапнуть его по шее – чтобы он отправился в свой последний путь. А я выпью всю его кровь, всю до капли, пока он будет медленно умирать, так и не вернувшись в сознание.
Он снова рванулся, и...
В шуме дождя – пронзительный скрип покрышек. Белый «порше» ворвался в узкий переулок. Резко распахнулась дверь.
– Оставь его! – дикий, яростный крик. Это была леди Хит. Эйнджел вдохнул ее запах и замешкался в смятении – как тогда, в саду, возле павильона. Она сорвала с шеи серебряную цепочку и бросилась на него, пытаясь хлестнуть статуэткой Будды. И у нее получилось. Статуэтка задела его по щеке. Обжигающая, леденящая боль. Он на мгновение выпустил тело ajarn, но этого мига хватило, чтобы старик раскинул руки и поднялся в воздух, взывая к великому Брахме, чтобы тот овладел его телом и дал ему силу богов. Хрупкое тело старика, парящее над землей, как будто мерцало, излучая зловещий синий свет, его голос обрел неестественную глубину, глаза из опалов снова зажглись огнем.
Старик читал мантру, его рокочущий голос заглушал и раскаты грома, и рев дождя. А леди Хит продолжала хлестать Эйнджела по лицу статуэткой Будды.
– Что он делает? – крикнул Эйнджел.
– Он заклинает дождь, – отозвалась леди Хит. – Обращает его в святую воду.
Да, Эйнджел и сам это почувствовал. Там, где капли дождя касались его тела, он ощущал прикосновения разрушительной пустоты. Чужая кровь в его венах застывала и как будто крошилась – билась вдребезги, словно стекло.
– Ты не можешь убить меня, – прошептал он. – Ты, буддистский...
...и тут его взгляд упал на маленькую бутылочку в руках шамана, которую тот прикрывал ладонью от дождя, и Эйнджел понял, что именно они хотят сделать с ним... обратить его в дымку, загнать в эту бутылку, как это было в кино про Синдбада... а потоки дождя все текли и текли, срывая с него кожу, растворяя в себе его тело, сотканное из тумана, и ajarn склонился над ним, улыбнулся и прошептал: Эйнджел, Эйнджел, вот твое прибежище, ты не бойся...
Он повернулся к леди Хит:
– Ты меня больше не любишь? Разве я не твой друг?
– Да, ты мой друг. – Но она продолжала хлестать его статуэткой, которая жгла его плоть. А он думал лишь об одном... Я был рожден в пламени, а теперь сдохну, ко всем чертям, в этом мудацком потопе.
Пустота внутри бутылки звала его – темная, притягательная, бесчувственная. И он поддался, нырнул в эту черную глубину.
И шаман закрутил пробку.
Демон в бутылке
Похороны
Лоран заранее знал, как ему будет плохо и тягостно, но он просто не мог не пойти на похороны инспектора Пита Сингхасри. Даже теперь, стоя над гробом друга, он никак не мог поверить в его смерть – несмотря на плакальщиц и монахов, распевающих что‑то горестное и печальное в павильоне рядом с каналом, несмотря на золотистый гроб, окруженный гирляндами цветов и фотографиями покойного в серебряных рамках: в полицейской форме при всех регалиях и в штатском – на приеме у короля и в американском университете, когда ему вручали диплом об ученой степени.
Утром, когда Лоран проснулся в тиковом павильоне, с ним приключилась какая‑то странная амнезия, носившая выборочный характер; и еще ему было плохо, как бывает с тяжкого похмелья. Проблема в том, что он две недели вообще не пил. Он даже не выкурил ни одного косяка – за все это время он съел разве что дюжину своих любимых пилюлек.
Утром ему позвонили из полицейского управления и сообщили, что с него сняты все подозрения – этой ночью в Патпонге было совершено еще одно убийство, а у Лорана было железное алиби. Пит Сингхасри преследовал убийцу и пытался его задержать, но его самого убили на месте преступления. Да, с Лорана сняли все подозрения, но почему‑то его это не успокоило. Ведь оставались его картины... Как раз сейчас он работал над очередной картиной, последней в серии. Он перевез свою студию в старый тиковый павильон. После той ночи павильон обложили по кругу saisin, и по какой‑то причине леди Хит запретила ему выходить из дома, не обвязав запястье куском священного шнура. Когда он спросил ее, зачем все это нужно, она сказала:
– Просто делай, как я говорю. Поверь мне, так надо.
На этой последней картине:
Обнаженная женщина лежит на полу у распахнутого окна, за которым льет дождь. У нее на груди, прямо над сердцем, – татуировка. Еще одно сердце, пронзенное колом, и три капли крови. Кожаная куртка брошена на пол, усыпанный осколками разбитого дешевенького магнитофона, с какими мальчишки шляются по подворотням. На стене – постер с рекламой последнего альбома Тимми Валентайна «Vanitas»; на постере Тимми стоит перед картиной Лорана МакКендлза, первой из серии о мертвых желтых женщинах... а сбоку, на дальней стене, – тень человека, который присутствует в комнате, но которого на картине не видно... может быть, тень самого Лорана МакКендлза, который был там, когда совершалось убийство... и в то же время его там не было... и да, конечно же, тело женщины – полностью обескровлено...
Наполовину законченная картина стоит на мольберте в задней комнате тикового павильона, в окружении священных изображений богов. Если встать позади мольберта, приподняться на цыпочки и слегка отогнуть верхний край холста – создается стойкое впечатление, что сам Великий Будда смотрит на мертвую девушку на картине с пристальной потусторонней жалостью. Работа еще не закончена, но слайды уже отправлены в Лос‑Анджелес, и Лоран уже получил предложение о покупке картины от Коркорана из Вашингтона – своего первого критика и почитателя из «Top Drawer Establishment». Скорее всего это будет последняя картина в серии. Лоран не знал, почему он так в этом уверен, но точно знал, что так и будет. Как только закончу картину, говорил он себе, сразу свалю из этого проклятого города ко всем чертям. Может, поеду в какой‑нибудь Тимбукту, буду там рисовать верблюдов в песках.
Но сейчас надо сосредоточиться, отдать дань уважения мертвому. Весь павильон был залит ярким светом; аромат ладана растекался в воздухе, пахнущем свежестью после ночного дождя. Лорану было жарко в темном костюме – Бангкок вообще не подходящее место для темных костюмов, – хотелось сесть, но сесть можно было только на циновку, в почтительной позе phab phieb, как и подобает на похоронах. Поза неловкая, скованная... ладони сложены вместе, как для молитвы. А ведь эти женщины в темных одеждах именно так и сидят, и им, похоже, совсем не жарко, и они не испытывают никаких неудобств. Монахи, сидящие на возвышении, тянули свой скорбный речитатив, специальные вентиляторы дули им прямо в лицо, погребальные мантры разносились по всему павильону. Мальчишки из храма, одетые в лохмотья, медленно обходили собравшихся – разносили стаканы с холодной водой, подкрашенной горькой эссенцией из роз.
Лоран взял стакан, набрал полный рот розовой воды и понял, что не сможет это проглотить, но выплюнуть было некуда. Пришлось глотать.
Кто‑то положил руку ему на плечо.
– Здравствуйте. Так это вы – серийный убийца?
Лоран обернулся. Перед ним стояла миниатюрная старая дама, ростом ему по грудь, в черном платье на бретельках и явным избытком косметики на лице.
– Я не убийца, – сказал Лоран.
– Нет, нет. Я знаю. Мой сын много раз говорил мне, что вы не убийца, а только phii khao.
– Нет, я не одержим злым духом. Прошу прощения.
– Вы очень нравились моему сыну, не знаю даже почему.
– Вы мать Пита, – сказал Лоран. – Мне... мне искренне жаль.
– О, не стоит. Это все плохая карма.
– Вы, наверное, очень его любили. – Лоран копался в памяти в поисках очередного клише, подходящего для подобного случая. Он уже начал жалеть, что пошел на похороны.
– Плохая карма, – повторила мать Пита. – Убийца буквально его растерзал, разорвал на куски. Вырвал кишки, засунул их ему в рот... и еще он потерял много крови. Может быть, кто‑то пил его кровь, как вы думаете?
– Я не знаю, меня там не было.
– Пит очень много о вас рассказывал. Вы придете завтра?
– Завтра?
– Ой, вы же не знаете тайских обычаев. Бывает, что похороны продолжаются несколько дней. Все это время он будет лежать в фобу, а в последний день мы сожжем его тело. Монахи уже заканчивают молебен. Пойдемте, сейчас начнется поминальная трапеза.
Столы расставили прямо во внутреннем дворике под пластиковым навесом, растянутым между тремя столбами и стеной пагоды. Это был самый лучший банкет, какой только могла позволить себе семья Пита. Несколько пожилых тетушек и незамужних кузин обслуживали гостей, наполняя тарелки рисом, карри, острым салатом и зловещего вида супом, в котором плавали конечности каких‑то странных морских тварей, похожие на останки погибших инопланетян. Мать Пита потащила Лорана к огромному блюду foi tong.
– Я знаю, что вам надо идти, – сказала она, – но сначала попробуйте этот десерт. Непременно попробуйте. Белым он нравится. – Она взяла бумажную тарелку и наложила ему целую гору золотистого сладкого лакомства из яиц и сахара. Да, подумал Лоран, все познается в сравнении. Теперь даже вычурные приемы в имении леди Хит с их пустой болтовней показались ему не такими уж и тоскливым. Там хотя бы угощали гостей сигаретами с травкой.
– Прошу прощения, но мне что‑то не хочется есть, – сказал он, озираясь в отчаянных поисках выхода. – Мне бы хотелось вернуться туда... отдать ему дань уважения... еще раз.
А ведь он был там, рядом, когда убивали Пита. Пусть и не во плоти, но все же... Почему же он ничего не помнит? Что с ним творится в последнее время? Почему в его памяти столько провалов? Там был еще слепой шаман... это он помнил... машина, которая гналась за ними под проливным дождем... что еще?
Он вернулся в павильон, встал на колени у гроба Пита – и попытался вспомнить. Шаман, комната в павильоне в саду, девушка на улице... фрагменты и образы, которые размывают память, как дождевая вода точит камень... и камень крошится... и реки смывают песок.
Колдун
Леди Хит вошла в палату на третьем этаже больницы Самитивей, где лежал ajarn. Она прошла совершенно свободно; в палатах на третьем этаже всегда «держали» места для членов ее семьи в обмен на щедрое содержание, которое получала больница из денег покойного принца Пратны.
Состояние ajarn было крайне тяжелым. Эта ночь практически убила его; он, несомненно, был бы уже мертв, если бы Хит не примчалась к нему на помощь – поддавшись странному порыву, вызванному некоей таинственной силой, которая связывала леди Хит с Эйнджелом Тоддом, – а ведь она даже не знала, куда ехать. Но что‑то вело ее, что‑то указывало дорогу...
Леди Хит присела на край кровати и немного подождала. Шаман лежал неподвижно, и она уже было решила, что он без сознания. Но потом старик прошептал ее имя.
– Я принесла вам орхидеи, – сказала она. – Они очень красивые. Жалко, что вы их...
– Я вижу, – прервал ее ajarn Сонтайя, – я их вижу твоими глазами. Хотя видения туманны, и скоро я стану слепым и внутри. Но пока что я вижу.
Она улыбнулась, и ей показалось, что он увидел, как она улыбается.
– Это все из‑за слоников, – проговорила она. – Из‑за жертвенных слоников. Теперь я знаю, что ошиблась, когда их пересчитывала. Надо было пересчитать их как минимум три раза.
– Да, иногда боги бывают слишком привередливыми, – рассмеялся колдун и тут же закашлялся.
– Если вам нельзя разговаривать...
– Все нормально. Просто, боюсь, я слишком быстро теряю жизненные силы... наверное, это расплата за сверхъестественные способности. Левитация, например... кое‑кто в нее верит, и в трудах великих мастеров всегда найдется хотя бы одна история о человеке, который умеет летать... но все это было во времена, когда духовное начало было сильнее, чем теперь... или, может быть, древние гуру тоже дурили народ, как и наши уважаемые современники... нет, ты не смейся... я же читал всех этих Хаббардов и Джозефов Смитов... все они шарлатаны... как, впрочем, и я. Сделай мне одолжение... вон там, слева, капельница... поверни эту штучку, ну, чтобы лекарство прошло... это демерол... обезболивающее... нуда, наркотик... они все боятся, что я подсяду на эту дрянь... а если даже и подсяду, так что с того... я старик, и мне не так уж и много осталось на этом свете... так хотя бы не мучиться напоследок...
– Вы – шарлатан? – удивилась Хит. – Но я же своими глазами видела... как в вас вселился бог Брахма и как вы превратили ливень в святую воду и загнали вампира в бутылку...
– Заблуждение, моя дорогая Хит. Это всего лишь видимость.
– Но ведь вы правда поймали Эйнджела.
– Все мы – пленники сансары. Мир – это иллюзия, и не только наш мир, но еще тысячи других миров, адов и раев, где живут расы демонов и расы ангелов. Все это – не что иное, как иллюзия... и твой друг‑вампир тоже лишился свободы лишь иллюзорно... Жизнь – величайшая из всех иллюзий, и тем более – наша жизнь, ведь мы всего лишь фрагменты сна, которого никто и никогда не видел.
– Вы так говорите... прямо как по учебнику.
– Может быть... можно еще раз тебя попросить... еще демерола?
Она сделала, как он просил. Старик улыбнулся. Встревоженная медсестра на мгновение возникла в дверях палаты, но тут же исчезла.
– Вы хотели мне что‑то отдать, ajarn, – напомнила Хит. – Вы говорили...
– Посмотри там, в мешке.
Она залезла в пакет, висевший на спинке кровати. Там было столько всего, столько всяких диковин, удивительных и непонятных: что‑то мягкое, что‑то скользкое, пушистое, гладкое и шершавое. Камень, обтянутый змеиной кожей. Апельсин, утыканный шипами. Рассыпанная гвоздика.
– Гадость какая, – вырвалось у леди Хит.
– На самом деле я тоже так думаю, – улыбнулся ajarn. – Главное – сосредоточься. Тебе нужен маленький пузырек для духов из поддельной слоновой кости.
Она представила себе пузырек для духов и тут же выловила его в пакете.
– Он на самом деле внутри? – спросила она.
– Да, как и Ма Нак Фраханонг, женщина‑дьявол, которую заточили в бутылке и бросили в клонг... потом там построили храм, на Семьдесят первой улице... Ты сама поймешь, когда можно будет его отпустить. А пока что храни его у себя, как можно ближе к себе. Мы поймали его не для того, чтобы убить, а для того, чтобы спасти его – и чтобы спасти этот мир, – чтобы уберечь его от себя самого, пока он не будет свободен настолько, что сможет сам обрести себя.
– Я буду носить его на шее, – сказала леди Хит, – рядом с Буддой.
– Хорошо. Тогда он сможет почувствовать то, что ты чувствуешь, когда думаешь о нем... знаешь, это похоже на то, как человек вспоминает свое прошлое воплощение. Ты сейчас собираешься в дальний путь?
– Да, я еду в Европу. Мы там встречаемся с Пи‑Джеем и Тимми Валентайном. У Тимми гастроли. Они начинают тур с Лондона и, как я поняла, хотят закончить его здесь, в Бангкоке, на новом стадионе Паниасай. Может быть, Лоран поедет со мной; им с Пи‑Джеем надо кое‑что обсудить... как сделать еще больше денег на этой кровавой бойне... мужики, что с них взять... вечно у них какие‑то идеи...
– Хорошо. Все постепенно сходится воедино. Скоро случится большое воссоединение... и тогда Эйнджел Тодд наконец поймет, кто он и кем может стать, и найдет в себе мужество, чтобы закончить свое обращение.
Хит держала флакончик в руке. Уродливая, дешевая, безвкусная безделушка; ей придется придумать какую‑нибудь уважительную причину, почему она носит это убожество на цепочке, а то мама ее не поймет... что‑нибудь, связанное с миром духов... да, мир духов – объяснение вполне подходящее для ее суеверной мамы. Она сжала бутылочку в ладони. От нее исходил странный холод... неприятное ощущение... как будто кто‑то пытался выпить тепло из ее тела. А что, если сделать футляр? Из золота? – подумала Хит. Золото теплое, как солнце. Зайду в ювелирную лавку в торговом центре «Дзен», закажу там футляр... это тоже порадует маму.