К вечеру, когда на улицах поднялся ветер, вышли гулять парами и четверками приезжие мужчины, настало время, когда вот-вот включат фонари. Рита пришла к фотографу на свидание к нему в дом. Она с удовольствием сначала рассмотрела его большую дубовую старую дверь, прежде чем позвонить. Она хотела позвонить торжественно и значимо дважды, но волею судьбы получилось единожды и очень кратко (это было похоже на то, что происходило у нее в душе). Она послушала, нет ли приближения шагов, как это всегда слышится за всеми дверьми, но дверь открылась для нее неожиданно бесшумно, причем незнакомым молодым человеком с голыми ногами, в халате, под которым ничего не было. Молодой «доктор» завертелся на месте вокруг себя, приговаривая: «Вы уж простите, сейчас я свет найду, где же здесь свет найти?..» На лице у него была мефистофельская острая негустая бородка. Волосы были черные, кольцами, особенно на висках. Рита услышала голос фотографа, немного изменившийся, чуть полупридушенный: «У вешалки, у вешалки кнопка!..» — и легкое поскрипывание и удары во что-то деревянное. Рита с улыбкой обошла бедного белого молодого человека с обнаженными ногами и розовыми ладонями, хотя тот уже нащупал кнопку под вешалкой и включил свет в коридоре и уже сделал встречающее лицо и уже сложил губы, чтобы что-то произнести. Но Рита с извинением на лице обогнула его и заглянула в большую светлую комнату, откуда только что говорил фотограф.
Фотограф лежал на длинном высоком столе посередине просторной комнаты под самой лампой на белой простыне, чем очень сразу напугал Риту. Фотограф скосил глаза и в одну минуту прикрыл свое тело, так что Рита не успела даже поглядеть на него, желтым клетчатым пледом и сказал:
|
|
— Ну что? Раздевайся...
Рита опустила глаза, опомнившись, чтобы фотограф не стеснялся ее, и, повернувшись к молодому человеку с благоговейным лицом, спросила громко:
— А вы тут что делаете? Тот стыдливо и еще более благоговейно потер руки и тихо пояснил:
— Я массирую...
Рита расстегнула плащ. Массажист сказал:
— Я, простите, не встречаю, не ухаживаю... — Он взял у нее из рук плащ, повесил его на крючок. Она прошла первой в комнату и быстро заговорила-заговорила, обходя стол с лежащим на нем фотографом вокруг и не отрывая взгляда от его лица с набухшими морщинами под резким близким светом люстры:
— Давно ли вы? Я же помешаю вам. Я могу выйти в другую комнату, мне так и следует сделать, я уйду, уйду, и тебе не придется прикрываться, вы массируете все тело? или что? Только, может быть, спину?.. — спрашивала она, не интересуясь ответами. И про спину она спросила зря, потому что он лежал именно на спине... Рита заговорила, все более отчего-то волнуясь и заражаясь этим волнением. — Но почему ты лежишь на столе, почему? У тебя такое лицо, что плохая примета — лежать на столе, — с ходу придумывала она «приметы». Массажист по-рабочему, как-то по-простому улыбался, не вникая в смысл ее слов, а только благодушно и благодарно всматриваясь ей в лицо. Они обменялись понимающими взглядами: голова фотографа со стола и нависшая над ним голова массажиста.
— Так нет, отчего же ты должна уходить, напротив, не уходи, я не стесняюсь, — опять сдавленным «лежащим» голосом проговорил фотограф.
— А мы, собственно, все... — вставил приветливый массажист, но Рита прервала его скромный голос и заспрашивала опять:
|
|
— Но отчего ты накрыт одеялом, сними одеяло, массируйся: ничего стыдного в этом нет... — как бы уговаривала она его.
— Когда тело отмассировано, — опять вмешался массажист, — на нем нужно сохранять тепло. Поэтому-то и одеялом, одеялом... его, — вывернулся он из своей «народной» фразы. Он улыбнулся. Взял непокрытую руку фотографа, стал потряхивать ее, потом схватился своей розовой рукой за его пальцы и стал каждый по отдельности палец потирать с особенным, как Рите показалось, старанием и усердием, как будто он сдавал экзамен. Фотограф с беззащитным лицом лежал на белой простыне: то он с какой-то высшей «покойницкой» покорностью глядел в потолок, то оборачивался на Риту, хотя это было неудобно для его шеи, и улыбался ей многозначительно. Потом он даже высунул язык — но это у него не получилось, потому что он не умел делать этого, это ему было не свойственно, и делал он это первый раз в жизни. Но он подумал, как-то так, наверно, нужно делать для нее, молодой, — она должна оценить это. Он улыбнулся. Она поправила на нем одеяло, и чтобы больше не смотреть на это зрелище, отошла к окну.
После массажа фотограф спрыгнул на деревянный пол голыми ногами со стола — Рита спиной услышала этот звук и специально не повернулась, чтобы не застать опять какое-то неловкое его положение. Она не хотела «ронять» его в своих глазах и в его глазах. Она переждала немного и повернулась, когда он уже натягивал через голову свитер, а его массажист, как подручная женщина на стройке, бегал с узелком своих вещей и по-церковному приговаривал: «Куда же мне, приодеться бы...»
|
|
Они совместно отвернули простыню со стола, и под ней показалась белая крахмальная скатерть. Массажист с радостным уважительным выражением на лице присел на самый краешек стула, сложил свои наработавшиеся мягкие руки на коленях и, склонив затылок, ждал, когда фотограф наполнит каждому по бокалу вина. По звуку из бутылки он каждый раз правильно догадывался и поднимал голову как раз в тот момент, когда чей-то бокал был наполнен, убедившись, что он наполнен, массажист опять скромно опускал глаза. Он поджидал, когда его позовут, специально пригласят, он боялся навязываться и вел себя предельно скованно и тихо. Фотограф поднял свой бокал. Остальные взялись за свои тоже, сжав стеклянные ножки у самого основания.
— Если именно у самых ножек держать рюмки, получается красивый звон! — не выдержала и поучила всех Рита.
Массажист покашлял, выпрямился, тряхнул своей курчавой головой, невольно обращая на себя особое внимание, и сказал:
— Выпьемте за мое вхождение в эту семью!
Фотограф растроганно усмехнулся. Рита обернулась, посмотрела соответственно произнесенным словам кругом, словно бы осматривая «семью», в которую «вошел» массажист. Они переглянулись между собой, не чокаясь, и выпили каждый до дна.
Фотограф надел очки для близкого расстояния, пододвинул к себе какую-то бумажку, чиркнул в ней что-то и спросил уже более житейским тоном:
— Ты у меня какой сеанс? Восьмой?
— Седьмой, — честно, с предельно честным лицом выпрямился массажист, ставя перед собой аккуратным жестом бокал. Скатерть была мягкая, в складках.
— Седьмой?.. — фотограф снял очки. Посмотрел на Риту и спросил у нее врасплох:
— У тебя есть деньги? — она покраснела, оглядываясь на постороннего массажиста, и кхекнула. — Ты говори, — серьезно повторил он ей, — у меня есть...
— Нет, — сказала Рита, стараясь говорить ровно и безразлично, но получалось с жалкими ненатуральными интонациями.
Фотограф вместе с массажистом с психологическим сомнением посмотрели на нее. Тогда она три раза повторила на разные лады, как в песне:
— Не надо мне!.. Не надо... мне не надо, нет...
Этим она как-то убедила их, они оба отвели от нее взгляды и уже переглянулись между собой.
Еще один день вместе.
Фотограф уже был достаточно пьяным, его шатало из стороны в сторону. Он поставил бутылку на землю рядом со своей машиной и сказал Рите: «Ты же меня не любишь...» Он вздохнул. Рита покачала головой. Он открыл машину, сел в нее.
— Куда ты? — сказала она ему, наклоняясь. — Ты же пьяный. Я тоже тогда с тобой. Они оба уселись в машину. Оба они были достаточно пьяными. Рита смотрела сквозь стекло, и ей все время казалось, что стекло грязное, она несколько раз протирала его рукой. Фотограф завел мотор. Поехали. Улочка была узкая, пустынная. Он развил скорость предельную и стал гонять из одного конца улочки в другой. Скорость была просто бешеная. Рита, побелевшая, героически молчала. Чудом им никто не попадался на пути. Так они проездили по этой улочке раз пять туда-обратно, удовлетворяя пьяное лихачество. Было весело и без всякой музыки, просто под шум мотора и шин и тормозов каждый раз при развороте. Но на шестой раз в конце улочки, там, где она переходила через две колонны в другую улицу, им попались две нарядные женщины, взявшиеся под ручки. Фотограф несся прямо на них.
И затормозил сантиметрах в десяти от их спин. Причем они еще, увидя, что на них несется автомобиль, завизжали и еще своим ходом бежали, как могли быстро, метров десять. Фотограф затормозил. Женщины были лет сорока, в блестящих сверкающих платьях, на каблуках, довольно полные, напудренные, завитые — им никак не шел их взволнованный перепуганный вид. Они стали заглядывать, наклоняясь, в ветровое стекло машины и что-то тонко кричать.
Фотограф сдал назад и, отъехав метров на тридцать, опять разогнался и опять стал с бешеной скоростью наезжать на этих двух. Они тут же перестали ругаться, опять закричали и побежали на каблуках в сторону колонн, чтобы спрятаться за ними. Он опять затормозил довольно точно сантиметрах в пятидесяти от их убегающих юбок.
— Что ты делаешь? — проговорила Рита. Она немного отрезвела. Женщины не стали больше кричать, а сначала добежали до спасительных колонн, скрылись между ними и опять что-то закричали.
Фотограф опять сдал назад. Разогнался... Тут появился постовой в форме. Фотограф сдал еще назад. Они уехали в другой конец улочки. Бросили машину и побежали дворами: впереди фотограф, за ним — Рита. Оба немного отрезвели. Рита спросила на ходу:
— Куда нам теперь?
Он забежал в подъезд. Они поднялись на второй этаж. Он позвонил в дверь. Ему открыл какой-то низенький мужчина, предварительно спросив: «Кто там?» «Это я!» — ответил фотограф, и тогда дверь открылась, видно, его уже знали по голосу.
— Быстро, быстро! — сказал фотограф, забежал в квартиру, захлопнул дверь. — Мы машину бросили, — сказал он.
— Давай, давай, — снисходительно сказал низенький мужчина и ушел в комнаты.
— Это кто? — спросила Рита.
В коридор к ним вышла девочка лет пятнадцати-шестнадцати с раскосыми глазами, с белым лицом.
— Это моя дочь! — сказал фотограф. Дочь улыбнулась ему и улыбнулась Рите.
Все пошли на кухню. Дочь села в угол и неожиданно и удивительно для Риты закурила, и все молчали и ничего не говорили ей.
Опять стали выпивать, только уже вместе с низеньким мужчиной. Тот, осушая рюмку, говорил фотографу, глядя на Риту:
— Ты совсем с ума сошел, это уже старческий маразм, это ненормально! Это у вас какая разница? Тебе же шестьдесят почти... скоро...
Фотограф пьяно улыбался, не обижаясь и вообще простительно и по-доброму реагируя на каждое слово. Он стоял почему-то, ему хотелось быть выше всех сидящих, чтобы все смотрели на него и чтобы Рита тоже смотрела на него.
Рита встала, вышла в коридор. Но куда ей уходить? Она тогда не стала возвращаться в кухню, а вошла в комнату, маленькую, где стояло пианино. Она открыла его. Нажала на несколько клавиш. Вошел низенький непонятный ей хозяин и сказал:
— Если вы сыграете мне вот по нотам, то я буду восхищен! Я быстро пьянею, извините, — добавил он, прикрываясь ладошкой, чтобы избавить ее от запаха.
Он взял первые попавшиеся ноты с пианино, раскрыл их, поставил перед Ритой. Она с трудом стала разбирать мелодию сразу двумя руками. Получалось у нее очень медленно. Хозяину стало скучно стоять рядом с ней и дожидаться, когда она разберется. Он ушел. Рита захлопнула крышку и вернулась в кухню.
Когда они уходили, Рита сняла с себя бусы, стала протягивать их красивой дочке и повторять:
— Это вам. На память, вам пойдет. Мне больше нечего сейчас подарить. Только это. — Но та не спешила брать.
— Бери, бери, — разрешил ей фотограф, — это от сердца, от самой души.
Тогда та взяла мягкими пальцами. Бусы блеснули у нее в руках под ее взглядом.
Они вернулись домой к фотографу. Вымытый, протрезвевший, он лежал на широкой кровати и ждал Ритиного появления. Закурил, не отрывая глаз от двери.
Рита сидела на краю ванны. Была включена вода, но Рита не раздевалась. Медленно запотевало большое зеркало. Рита пальцем вытерла от пара то место, где было ее лицо на зеркале.
Вышла из ванной одетая, удивляя фотографа.
— Ты что? — спросил он.
— Ничего, — она опять присела на спинку кровати, таким же манером, как только что сидела в задумчивости на краю ванны. Стала болтать ногой. Она не смотрела ему в лицо, не смотрела на него всего, раздетого и готового ко сну. Он лежал, как ребенок, с выложенными поверх одеяла руками, часто моргал. Она смотрела в сторону окна — хотя окно было занавешено, как будто она видела сквозь него.
— Я не хочу... — сказала она.
— Что ты не хочешь? — повторил он. Она молчала. Повернула к нему голову, посмотрела красноречиво. Тогда он сказал: — Ложись просто поспи, никто тебя не заставляет...
Она жалостливо посмотрела ему куда-то в брови, сказала таким честным и жестоким голосом:
— Но я ничего не хочу. Ничего, понимаешь ли?..
— Иди тогда выпей чаю, — нашел он выход. — Я посплю, мне плохо что-то.
— Нет. Я ухожу, — договорила она. Встала. Посмотрела на него сверху вниз, на его вымытое страдальческое лицо, лежащее посередине большой накрахмаленной подушки. Посмотрела на вторую приготовленную для нее пустую подушку. Лицо ее брезгливо покривилось — она была до конца жестока.
— По-ка, — сказала она, дошла до двери. Там, открывая замок, опустив голову, еще размышляла, оглянуться или не оглянуться. А когда замок попадался, она просто вышла. Захлопнула за собой дверь. В голове сделалось пусто. Она быстро стала спускаться по лестнице навстречу новому стремлению.
Миша гулял с собакой. Собака у него хромала. На ноге у нее была повязка, поэтому он далеко с ней уйти не мог, ходил между скамеек возле дома. Он стоял спиной к подъезду. Он заметил, что собака его подняла голову и смотрит в сторону дома. Он оглянулся, увидел Риту. Она заходила в подъезд. Он еще мог успеть позвать ее, но он смолчал. Она зашла в подъезд.
Миша сел на скамейку, чтобы быть менее заметным. Он знал, что она сейчас спустится вниз. Собака поджала ногу, боясь боли, чтобы опереться на нее.
Вот Рита опять появилась. Выражение всей ее фигуры было пронзительно грустным. Она смотрела куда-то в сторону.
Миша решил мужаться, чтобы не позвать ее, он отвернулся и стал считать:
— Раз, два, десять, сорок, — у него не получалось подряд, даже цифры скакали вне последовательности, — четырнадцать, пятнадцать, семнадцать, сорок шесть, четыреста... — На слове «четыреста» он не выдержал и, повернув голову, закричал, вставая: — Рита!
Она оглянулась — сначала не в его сторону, близоруко щурясь, потом в его — и на лице ее уже была приготовлена замечательная улыбка.
Миша позвал ее в комнату из кухни, когда она смотрела телевизор и протирала лицо кусочками льда, который лежал у нее в высокой прозрачной вазе.
— Иди! — позвал ее Миша. Она встала, пошла за ним. Она шла за его спиной, шерстяной и немного сутулой, похлопала его мокрой ладонью «не сутулься!». Он повернул к ней свое взволнованное и радостное лицо и сообщил:
— В знак... — он смутился, не договорил. — Я просто тебе дарю ящерицу! — сказал он и показал спрятанную стеклянную банку с зеленой, как игрушечной и драгоценной, ящерицей. — Мне рассказали, что она может есть только мух и насекомых. Их можно ловить у нас в духовке или под шкафом! — весело посоветовал он ей.
Его позвала мама. Он ушел.
Рита некоторое время рассматривала у окна «подарок».
Зашла в комнату Мишиной мамы. Он сидел, ссутулясь, на ее кровати и стриг ей ногти на левой руке.
Фотограф был один дома. Он поставил перед собой зеркало, небольшое, на ножке. Стал сам стричь себе челку. Несколько раз укололся ножницами, когда состригал себе немного сзади, — ведь он стриг на ощупь.
Это было мучительным занятием, но фотограф никогда не ходил и не доверялся парикмахерским. И сейчас в одиночестве он стриг себя по своему вкусу.
Миша сидел рядом с Ритой за столом. Рита выдавила на стол из тюбика детский крем. Сказала:
— Знаешь, как приятно?
— Как?
Она стала пальцем водить по выдавленному крему, делая круги.
— И так все быстрее и быстрее, — сказала она, сочиняя ощущения прямо на ходу, — неизъяснимо, почему так приятно. Попробуй! — он послушался, стал так же водить толстым своим пальцем. Рита вздохнула.
Встала. Села за телефон. Стала делать звонки по вдохновению.
— Мама! — звала она, говорила: — Он такой милый, только нос толстый, но на носу можно сделать операцию, но любит ли он меня? — Пауза. — Ну а что у тебя вкусного? Ах как мне хочется, как хочется приехать... но я не приеду... — говорила она.
Еще она позвонила. В трубке был женский голос. Верно, это был не тот голос, который она ожидала услышать. Она бросила трубку. И некоторое время держала палец во рту.
С ней была тоска. Она протяжно вздохнула. Наизусть стала набирать номер. Два раза срывался диск.
Фотограф нашел в журнале статью о Мерилин Монро. Здесь было ее фото, разрезанное наискось. Одна половина с глазами была наверху, другая внизу статьи. Это возмутило фотографа и вызвало в нем любопытство — он захотел соединить фото. Поэтому сейчас он разрезал статью. Он сопоставил две части фотографии Мерилин Монро, и зазвонил телефон. (Это звонила Рита. Он давно изучил эту ее манеру звонить по наитию.) Он взял трубку. Там молчали. Тогда он сказал: «Рита...» Трубку положили.
Он поглядел на М. М. Соединенная, она оказалась не очень. Он разъединил половинки.
Рита стояла в коридоре. Миша, округляя глаза, спрашивал бессмысленным голосом:
— Ты куда? Ты куда? Он посмотрел на часы. Было два часа ночи. Рита сказала очень убедительным голосом:
— Ну-у, мне очень надо! По делу! — она прижала обе руки к груди, чуть наклонившись, — так стоят умоляющие о чем-то люди, — очень важно... — добавила она, одной рукой открыла замок, быстро вышла. — Я позвоню!.. — сказала она.
Была ночь. Горела луна. Она вышла на площадь. Вдоль стены дома пробежал трус-прохожий. Рите сделалось весело. Сию секунду на площади было пустынно. Машины ехали по площади, как им нравится: наискось, дугой, овалом и т. д. Рита подняла руку. Она видела, как две машины стали соревноваться, обгоняя друг друга, чтобы первой остановиться возле нее. Она села в машину «победителя». Тот даже ничего не спросил. Он улыбался ей из полутьмы машины. Быстро поехали. Она сказала:
— К вокзалу. Знаете улицы у вокзала? — У нее был очень веселый голос. Пожалуй, это было ее ошибкой.
Водитель кивнул, свернул в такт кивку.
— Быстрее, быстрее, — попросила она его, — я очень тороплюсь.
Он опять посмотрел на нее. Она была одета в белое-белое. Он сказал:
— Ох!..
— Что?
Он объяснил:
— Я сразу вас приметил. Вы как специально шли в белом. Эта сволочь хотел меня опередить, но я срезал его!
Через несколько секунд она сказала ему, глядя в окно:
— Но смотрите, вы едете, делая большой крюк. Можно было не так ехать. Вы что, не знаете дороги?..
— Нет, — ответил он уверенным тоном, — я-то знаю дороги. Хочу вас повозить побольше.
— А зачем? Зачем вам это?
— А не зря вы все-таки попали в мою машину? А не к нему?.. — сказал он. Она задумалась.
— Остановите машину, — кротко сказала она, уже испугавшись и оглядываясь на пустынные улицы, по которым ехала машина. — Пожалуйста, остановите машину!
Он молчал. Скорость была порядочная. Правда, он с досадой цыкнул. Уже больше не поворачивал своего лица, как будто он на что- то решился.
Тогда Рита открыла дверцу. Посмотрела на «быстрый асфальт».
Он протянул через нее свою руку, захлопнул дверцу и нажал кнопку.
— Остановите! — сказала Рита.
— Да нет же! — забубнил он тупо. — Не зря же ты попала ко мне в машину!..
— Ага!.. — как будто догадалась Рита. — Что же такое это будет? — спросила она его. Тот вздохнул. — Что это за улица?
— Не самая далекая улица... — отозвался он. Рита посмотрела на него. Лоб у него стал блестящим, как будто его смазали маслом. Рита решила опять открыть дверцу, но он не дал.
— Ну! — сказал он. — Хватит! Не зря же ты мне попалась в машину! — опять повторил он скорее для собственного убеждения свой главный аргумент.
— Не будь дерьмом, — сказала она ему проникновенно, осознав всю сложность положения, — будьте человеком, у вас же есть мама? Есть мама? Вы ее любите? Остановите, я выйду, — он не отвечал, хотя она ему «оставляла» паузы для ответов. Она продолжала: — А не то будет плохо, я обещаю!.. — она сокрушенно вздыхала, пытаясь одновременно и что-то придумать и понять, что за улицы они проезжают. Мимо них на скорости проезжали какие-то машины, но никто не оглядывался на них. Все было обыденно.
Когда уже было «можно», она открыла дверцу и выставила на землю ноги. Он возился за спиной. Он подобострастно сказал:
— Не выходи! Я сейчас отвезу тебя, куда ты хочешь!..
Ее белая кофта была чуть порвана. Она вышла из машины и надела колготки, подобранные с пола. Она молчала, лицо у нее было красное от слез. Тогда он вышел за ней, заглядывая ей в глаза и одновременно поправляя брюки.
— Ну ты что? — подобревшим голосом сказал он. Когда он вышел из машины, обнаружился его рост — он был на голову ниже Риты. Она сказала:
— Сволочь ты, ты знаешь, что ты сволочь? Он пожал извинительно плечами. Она пошла от машины. Он сказал:
— Давай, я тебя отвезу, а то опять что-то случится.
Она подумала, вернулась.
Он завел мотор.
— К вокзалу, ты говорила?
— Назад меня вези.
Он погнал машину.
Все обдумав, он сказал:
— Ты мне должна дать свой телефон. Я привезу тебе сто роз! Ты ведь не куришь? И правильно, я всегда презирал этих, кто курит, а ты — просто балерина, наверно!.. Да? Я тебе привезу роз, чтоб ты меня извинила, но по-другому нельзя-я было!.. — Он засмеялся. Рита не смотрела на него. Он остановился на площади.
— Напиши телефон, — он опять не давал выйти.
— У меня нет.
Она сочинила ему на бумажке телефон. Вышла.
У подъезда ее ждал Миша. Она как его увидела, закрыла лицо руками.
Она лежала в постели. Он налил ей еще в рюмку.
— Выпей ты тоже, — сказала она ему.
— Ну хорошо, — сказал он ей. Они оба выпили, он вглядывался пронзительно в ее лицо.
— Не смотри так, — сказала она. Подняла одеяло, посмотрела себе на живот и показала на царапины, — вот здесь еще и здесь, — показала на правый бок. Он поцеловал ее.
— Спи, — сказал он.
— Иди ко мне, — сказала она, — если тебе теперь не противно...
— Что ты говоришь такое?.. — он лег рядом с ней, хотя был одет, обнял ее, завернутую в одеяло. Она глубоко-глубоко вздохнула, закрыла глаза.
Он полежал так вместе с ней. Посмотрел ей в лицо. Тихо спросил:
— Ты спишь? — она не отвечала. Тогда он встал. Вышел в коридор, посмотрелся в зеркало. Он сделался бледным, губы стали узкими. Он, стараясь не хлопать дверью, спустился на улицу. Вышел на эту самую площадь, чтобы отыскать водителя.
Впереди него шел какой-то человек. Миша побежал за ним. Тот испуганно оглянулся, ускорил шаги. Миша догнал его, внимательно, как ненормальный, посмотрел ему в лицо. Кажется, этого человека спас его возраст — ему было лет шестьдесят. Миша отступил от него, утратив интерес. Тот почти побежал от него.
Засунув руки в карманы, Миша вышел на середину площади и стал поджидать автомобили, как маньяк. Была самая тихая и пустая середина ночи, близкая к рассвету. Медленно выехала на площадь старая «Победа». Миша вгляделся в водителя, несколько метров пробежав за автомобилем. Там сидел усатый, в беретке, добропорядочного вида мужчина. Он гордо посмотрел из своего окошка. Миша остановился, ссутулившись. Стал грызть ногти на левой руке. Машина уехала. Он огляделся. В наступившей тишине он увидел стоящий на краю площади автомобиль темного цвета, который он не мог заметить сразу, потому что он был загорожен киоском. Миша быстро пошел прямо туда. Работал мотор. Это сразу усилило подозрение, а то, что водитель сидел и еще курил, совсем решило его участь. Миша подбежал и стукнул кулаком ему в лобовое стекло, как сумасшедший. Тот занервничал, открыл дверцу машины, собираясь ему что-то сказать. Миша поставил ногу между дверью, чтоб тот не смог ее больше закрыть, и наклонился в салон, протягивая руки и пытаясь ухватить водителя за грудь... Хотя это был совсем другой человек!
Миша вернулся домой. Рубашка у него была немного порвана (только на спине). Он сразу же заглянул в комнату, где оставил спать Риту. Она не спала. Сидела на кровати, облокотившись о стену. На одеяле в ногах у нее лежала собака, которой он обычно не разрешал спать на постели, но зато это ей всегда разрешала Рита, балуя ее за строгое воспитание. Миша ничего не сказал ей, но собака, как только увидела его, сразу же трусливо спрыгнула с кровати.
— Как ты? — спросил Миша, присаживаясь на край.
Она закурила. Помахала рукой, разгоняя дым. Сделала одну затяжку, другую.
— Неприятно, конечно... — сказала она и жалко засмеялась.
Днем они пошли в магазин. На улице Рита постучала Мишу по спине:
— Не сутулься! — сказала она ему. Тот выпрямился. — Сначала в магазин, а потом в кафе, — сказала она ему. Он согласно закивал. — Купи вот этот журнал, — она остановилась у ларька. Он купил «приказанный» журнал. Она на ходу стала рассматривать его. — Скажи, — спрашивала она, — вот эта женщина красивая? Она похожа на меня? Нет?
Они дошли до магазина. Рита по наитию оглянулась, увидела проезжающего в своей машине фотографа.
Они зашли в магазин. Миша пошел платить в кассу. Она стояла возле матового стекла и смотрела на улицу. Вдруг с улицы постучали в стекло. Она присмотрелась — сквозь матовое стекло едва был узнаваем фотограф. Он звал ее. Рита оглянулась на Мишу.
Миша подошел к ней.
— Ну что? Теперь пить кофе, не забыла? Она вышла из магазина с опущенной головой. Фотограф пошел за ними, выдерживая дистанцию.
Они сели в кафе. Миша сам выбрал столик у окна. Рита потеряла из виду фотографа, она все время смотрела на улицу. Его нигде не было видно.
Пока Миша покупал кофе, она сидела и старательно разрисовывала известного узбекского писателя перьевой ручкой. Сначала она нарисовала ему родинку на щеке, как у Мерилин Монро. Потом сделала его толстые губы поярче. Потом прическу. После этого он посмотрела на улицу. Фотографа не было. Посмотрела на Мишу. Он стоял в очереди из нескольких человек вторым. Она отыскала в журнале еще одно крупное фото одного политического деятеля — из него М. М. получилась гораздо похожее.
Миша принес кофе. Она спросила его, когда он сел и с сожалением посмотрел на испорченный журнал:
— Похож на Мерилин Монро?
Он пожал плечами. Тогда она у него спросила:
— Ты ведь умный мальчик?
— Я не мальчик, — сказал он.
Рита опять посмотрела на улицу сквозь стекло и увидела, как фотограф подъехал на своей машине к кафе и затормозил. Он не вышел из своей машины. Сидел, ждал. Рита сказала:
— Я подумала, ты должен бросить меня, — сказала она.
— Как бросить? — испугался он.
— Пусть мне будет плохо. Я плохая, — сказала она, — тебе нужно найти добрую правильную девушку, она тебе будет помогать с твоей мамой. Ты будешь ходить на лекции, учиться. Я же останусь одна. Может, я стану человеком. Пойму что-то... — она говорила какой-то бред, потому что все время оборачивалась и отвлекалась на улицу. Фотограф кивал ей. — Я ведь это серьезно решила. Нельзя так, я плохой человек. Брось меня, пусть мне будет хуже.
— А мне? — сказал он, — мне тоже хуже?
— Нет-нет, — сказала она и посмотрела на него.
— Не пугай меня, — попросил он.
— Хорошо, — сказала она. Улыбнулась.
— Разве ты не хочешь детей?
— Я? Нет, наверно.
— Но почему?
Она пожала плечами.
— Почему?
— Не хочу...
— Почему? — еще раз спросил он.
— Иди принеси мне еще кофе! — сказала она и протянула ему свою чашку.
Он встал, взял чашку. Посмотрел — она была полная.
— Но там есть еще! — он громко поставил чашку на стол.
— Он холодный. Принеси мне горячего, — сказала она, улыбаясь.
Миша что-то хотел сказать, но послушно взял чашку и пошел к стойке.
Рита быстро встала и вышла на улицу. Села в машину фотографа. Он быстро отъехал. Она, не оборачиваясь, охваченная волнением, сжимала и разжимала руки и говорила:
— Ты знаешь, как ты виноват? Знаешь, как ты виноват передо мной? Ты знаешь, что со мной случилось ночью? Во всем виноват ты, потому что я ехала к тебе!.. Когда я вернулась назад, с тех пор мне не хочется жить! Я не вижу никакого смысла! Никакого. Я ничего не хочу понимать в жизни. Жизнь меня очаровывает и сразу же всякий раз разочаровывает. Надо быть и добрым и злым, щедрым и жадным, красивым и скромным, сволочью и отличником) выпить и отказаться, бросить и согласиться... — Она вздохнула. — Ночью я засну. Завтра буду жить опять. Я знаю, что мне нужно делать, но я не делаю этого — я буду работать, буду одна, буду доброй. А сейчас мне даже жалко жить так, такой жизнью, учиться на ее уроках. Ее уроки — дерьмо. Вот если я завтра не проснусь, мне совсем не жалко. Мне жалко маму. Жизнь хороша весной, летом, осенью в прохладу, закутавшись в простыню, лежа под распахнутым окном!.. Да? Да?..
Фотограф остановился около магазина. Рита осталась ждать его в машине.
Фотограф сказал продавщице в косметическом отделе:
— Всех помад по одной, и вот это и это...
Он вышел с большим свертком.
Дома у себя он нашел большую фотографию М. М. и стал Риту гримировать под нее. Убрал ей челку со лба, накрасил губы, поставил родинку. На столе лежала груда всяких помад. Рита все время старалась дать совет и говорила:
— Может, лучше этот цвет? Или этот!
Он ей не отвечал. Посадил напротив окна. Принес фотоаппарат и сказал:
— Пленка все равно черно-белая. Она засмеялась:
— Как сесть? Так?
Он ее фотографировал, она говорила:
— Как я живу, как чувствую... Наверно, это неправильно. Я осуждаю себя, но я бываю счастлива, но... — она задумалась, — и несчастлива одновременно...
Он сказал ей:
— На последних фото у Монро совсем трагическое лицо. Абсолютно трагическое лицо. — Здесь он уже говорил, как настоящий профессионал. Он вздохнул.
Уже было темно. Миша ходил под окнами квартиры фотографа. Он все ждал и надеялся, что она выйдет, ведь уже наступила ночь. Их окно горело. Миша еще раз прошелся, закурил, когда он поднял глаза, то увидел, что свет в их окне погас — она легла с ним спать.
Он постоял, уже безнадежно все-таки надеясь, что она выйдет из подъезда.