Он старался разнообразить занятия, включал аудиовизуальные материалы, выписал занимательные, легко запоминающиеся тексты — и все без толку. Его подопечные или ходили на головах, или молчали, как партизаны. В ноябре, во время обсуждения стейнбековского романа «О людях и мышах», затеяли драку двое ребят. Джим разнял их и отправил к директору. Когда он открыл учебник на прерванном месте, в глаза бросилось хамское: «На-ка выкуси!» Он рассказал об этом Симмонсу, в ответ тот пожал плечами и закурил свою трубку.
— Не знаю, Джим, чем вам помочь. Последний урок всегда выжимает последние соки. Не забывайте — получив у вас «неуд», многие из них лишатся футбола или баскетбола. А с языком и литературой у них, как говорится, напряженка. Вот они и звереют.
— Я тоже, — буркнул Джим.
Симмонс покивал:
— А вы покажите им, что с вами шутки плохи, они и подожмут хвост… хотя бы ради своих спортивных занятий.
Но ничего не изменялось: этот последний час был как заноза в теле.
Самой большой проблемой седьмого часа был здоровенный увалень Чип Освей. В начале декабря, в короткий промежуток между футболом и баскетболом (Освей и тут и там был нарасхват), Джим поймал его со шпаргалкой и выставил из класса.
— Если ты меня завалишь, мы тебя, сукин сын, из-под земли достанем! — разорялся Освей в полутемном коридоре. — Понял, нет?
— Иди-иди, — ответил Джим. — Побереги горло.
— Мы тебя, ублюдок, достанем!
Джим вернулся в класс. Детки смотрели на него так, словно ничего не произошло. Ему же казалось, что он в каком-то нереальном мире, и это ощущение возникло у него не впервые… не впервые…
Мы тебя, ублюдок, достанем! Он вынул из стола журнал успеваемости и аккуратно вписал «неуд» против фамилии Чипа Освальда.
В эту ночь он увидел старый сон. Сон, как медленная пытка. Чтобы успеть все хорошо разглядеть и прочувствовать. Особую изощренность этому сну придавало то, что развязка надвигалась неотвратимо и Джим ничего не мог поделать — как человек, пристегнутый ремнем, летящий вместе со своей машиной в пропасть.
Во сне ему было девять, а его брату Уэйну — двенадцать. Они шли по Брод-стрит в Стратфорде, Коннектикут, держа путь в городскую библиотеку. Джим на два дня просрочил книжки и должен был выудить из копилки четыре цента, чтобы уплатить штраф. Время было летнее, каникулярное. Пахло срезанной травой. Из распахнутого окна доносилась трансляция бейсбольного матча: «Янки» выигрывали у «Ред соке» 6:0 в последней игре одной восьмой финала, Тед Уильяме, бэтсмен, приготовился к удару… А здесь надвигались сумерки, и тень от здания «Барретс компани» медленно тянулась к противоположному тротуару.
За рынком пролегла железнодорожная колея, под ней тоннель. У выхода из тоннеля, на пятачке возле бездействующей бензоколонки, околачивалась местная шпана — парни в кожаных куртках и простроченных джинсах. Джим многое бы отдал, чтобы не встречаться с ними, не слышать оскорбительных насмешек, не спасаться бегством, как уже случилось однажды. Но Уэйн не соглашался идти кружным путем, чтобы не показать себя трусом.
Во сне тоннель угрожающе надвигался, и девятилетнему Джиму казалось, будто в горле у него начинает бить крыльями испуганный черный дрозд. Все вдруг стало таким отчетливым: мигающая неоновая реклама на здании «Барретс компани», налет ржавчины на траве, шлак вперемешку с битым стеклом на железнодорожном полотне, лопнувший велосипедный обод в кювете.
Он готов был в сотый раз отговаривать Узина. Да, шпаны сейчас не видно, но она наверняка прячется под лестницей. Эх, да что там! Говори не говори, брата не переубедишь, и это рождало чувство собственной беспомощности.
Вот они уже под, насыпью, от стены тоннеля отлепляются две или три тени, и долговязый белобрысый тип с короткой стрижкой и сломанным носом швыряет Уэйна на выпачканный сажей шлакоблок со словами:
— Гони монету.
— Пусти, — говорит брат.
Джим хочет убежать, но толстяк с зализанными черными волосами подталкивает его к брату. Левый глаз у толстяка дергается.
— Ну что, шкет, — обращается он к Джиму, — сколько там у тебя в кармане?
— Ч-четыре цента.
— Врешь, щенок.
Уэйн пробует высвободиться, и на помощь белобрысому приходит парень с шевелюрой какого-то дикого оранжевого цвета. А в это время тип с дергающимся веком ни с того ни с сего дает Джиму в зубы. Джим чувствует внезапную тяжесть в мочевом пузыре, и в следующую секунду передок его джинсов начинает быстро темнеть.
— Гляди, Винни, обмочился! Уэйн отчаянно изворачивается, и ему почти удается вырваться из клещей, тогда еще один тип в черных дерюжных брюках и белой футболке пригвождает его к прежнему месту. У типа на подбородке родинка, похожая на спелую землянику. Тут горловина путепровода начинает содрогаться. Металлическим поручням передается мощная вибрация. Приближается состав.
Кто-то выбивает книжки из рук Джима, а меченый, с красной родинкой, отшвыривает их носком ботинка в кювет. Неожиданно Уэйн бьет дерганого ногой в пах, и тот взвывает от боли.
— Винни, сейчас этот слиняет! Дерганый что-то орет благим матом про свои разбитые погремушки, но его вопли уже тонут в нарастающем грохоте поезда. Когда состав проносится над их головами, кажется, что в мире нет других звуков.
Отблески света на стальных лезвиях. Финка у белобрысого, финка у меченого. Уэйн кричит, и хотя слов не разобрать, все понятно по губам:
— Беги, Джимми, беги!
Джим резко падает на колени, и державшие его руки остаются ни с чем, а он уже проскакивает между чьих-то ног, как лягушонок. Чья-то пятерня успевает скользнуть по его спине. Он бежит обратно, бежит мучительно медленно, как это бывает во сне. Но вот он оборачивается и видит..
Джим проснулся, вовремя подавив крик ужаса. Рядом безмятежно спала Салли.
Он хорошо помнил, что он увидел, обернувшись: белобрысый ударил его брата ножом под сердце, меченый — в пах.
Джим лежал в темноте, учащенно дыша и моля Бога, чтобы тот даровал ему сон без этих страшных призраков его детства. Ждать ему пришлось долго.
Городские власти объединили школьные каникулы с рождественскими, и в результате школа отдыхала почти месяц. Джим и Салли провели это время у ее сестры в Вермонте, где они вволю покатались с гор на лыжах. Они были счастливы. На морозном чистом воздухе все педагогические проблемы не стоили выеденного яйца. Джим приехал к началу занятий с зимним загаром, а главное, спокойным и полностью владеющим собой.
Симмонс нагнал его в коридоре и протянул папку:
— На седьмом потоке у вас новенький. Роберт Лоусон. Переведен из другой школы.
— Да вы что, Сим, у меня и без того двадцать семь гавриков! Куда больше!
— А их у вас столько же и останется. Во время рождественских каникул Билла Стирнса сбила насмерть машина. Совершивший наезд скрылся.
— Билли? Он увидел его так ясно, словно перед глазами была фотография выпускников. Уильяме Стирнс, один из немногих хороших учеников в этом классе. Сам не вызывался, но отвечал толково и с юмором. И вот погиб. В пятнадцать лет. Вдруг повеяло собственной смертью — как сквознячком протянуло.
— Господи, какой ужас! Как все произошло?
— Полиция этим занимается. Он обменял в центральном магазине рождественский подарок. А когда ступил на проезжую часть Рампарт-стрит, его сбил старенький «форд-седан». Номерного знака никто не запомнил, но на дверце была надпись «Змеиный глаз». Почерк подростка.
— Господи! — снова вырвалось у Джима.
— Звонок, — сказал Симмонс и заспешил прочь. У фонтанчика с питьевой водой он разогнал стайку ребят.
Джим отправился на занятие, чувствуя себя совершенно опустошенным.
Дождавшись свободного урока, он открыл папку с личным делом Роберта Лоусона. Первая страница, зеленая, с печатью Милфорд Хай Скул, о которой Джим никогда раньше не слышал. Вторая — оценка общего развития. Интеллект — 78 баллов, немного. Соображает неважно. Трудовые навыки — тоже не блестящие. Вдобавок тест Барнета-Хадсона выявил антисоциальные тенденции. «Идеально вписывается в мой класс», — с горечью подумал Джим.
Дисциплинарная страница угрожающе заполнена. Что он только не вытворял, этот Лоусон!
Джим перевернул еще одну страницу, увидел фото и не поверил своим глазам. Внутри все похолодело. Роберт Лоусон с вызовом глядел с фотографии, словно позировал он не в актовом зале, а в полицейском участке. На подбородке у Лоусона была родинка, напоминающая спелую землянику.
Каких только резонов не приводил Джим перед седьмым уроком. И что парней с такими родинками пруд пруди. И что головорезу, пырнувшему ножом его брата, сейчас должно быть никак не меньше тридцати двух. Но когда он поднимался в класс, интуиция подсказывала другое. «То же самое и с тобой было накануне нервного срыва», — напоминал он себе, чувствуя во рту металлический привкус страха.
Перед кабинетом № 33, как всегда, околачивалась небольшая группка; кто-то, завидев учителя, вошел в класс, остальные с ухмылочками зашушукались. Рядом с Чипом Освеем стоял новенький в грубых «тракторах», последнем вопле моды.
— Иди в класс, Чип.
— Это что, приказ? — улыбнулся рыжий детина, глядя куда-то мимо.
— Приказ.
— Вы, кажется, вывели мне «неуд», или я ошибаюсь?
— Oы не ошибаешься.
— Ну ладно… — Остальное прозвучало неразборчиво.
Джим повернулся к Лоусону:
— Тебя, вероятно, следует ознакомить с нашими правилами.
— Валяйте, мистер Норман. — Правая бровь у парня была рассечена, и этот шрам Джим уже видел однажды. Определенно видел. Абсурд, бред… и тем не менее. Шестнадцать лет назад этот парень зарезал его брата.
Словно откуда-то издалека услышал он собственный голос, объясняющий школьные правила. Роберт Лоусон засунул большие пальцы рук за солдатский ремень и слушал его с улыбкой, то и дело кивая, как старому знакомому.
— Джим?
— М-м?
— У тебя неприятности?
— Нет.
— Что-нибудь с учениками в классе «Литература и жизнь»? Без ответа.
— Джим?
— Нет.
— Может, ляжешь сегодня пораньше?
Если бы он мог уснуть!
Его опять мучили ночные кошмары. Когда этот тип с красной родинкой пырнул брата, он успел крикнуть Джиму вдогонку: «Следующий ты, малыш. Готовь пузишко». Джим очнулся от собственного крика.
Он разбирал в классе «Повелителя мух» Голдинга и говорил о символике романа, когда Лоусон поднял руку.
— Да, Роберт? — голос Джима ничего не выражал.
— Что это вы меня так разглядываете? Джим оторопело захлопал ресницами. В горле мгновенно пересохло.
— Может, я позеленел? Или у меня ширинка расстегнута? Класс нервно захихикал.
— Я вас не разглядывал, мистер Лоусон, — возразил Джим все тем же ровным тоном. — Кстати, раз уж вы подали голос, скажите-ка нам, из-за чего поспорили Ральф с Джеком…
— Нет, разглядывали!
— Хотите, чтобы я отпустил вас к директору?
Лоусон на секунду задумался.
— Не-а.
— В таком случае расскажите нам, из-за чего…
— Да не читал я. Дурацкая книга.
Джим выдавил из себя улыбку:
— Вот как? Имейте в виду, вы судите книгу, а книга судит вас. Тогда, может быть, кто-то другой нам ответит, почему мнения мальчиков о звере сильно разошлись?
Кэти Славин робко подняла руку. Лоусон смерил ее презрительным взглядом и бросил пару слов Чипу Освею. Что-то вроде «ничего титьки»? Чип согласно кивнул.
— Мы тебя слушаем, Кэти.
— Наверное, потому что Джек собирался устроить охоту на зверя?
— Молодец. — Он повернулся спиной к классу и начал писать на доске мелом. Мимо уха просвистел грейпфрут.
Джим резко обернулся. Некоторые тихо прыснули, лица же Освея и Лоусона выражали абсолютную невинность. Он поднял с пола увесистый плод.
— Затолкать бы это в глотку кое-кому. — Слова относились к галерке. Кэти Славин охнула.
Он швырнул грейпфрут в мусорную корзину и снова заскрипел мелом.
За чашкой кофе он развернул утреннюю газету, и сразу в глаза бросился заголовок в середине страницы. «О Боже!» — его возглас прервал непринужденное щебетанье жены. Казалось, в живот впились изнутри десятки заноз. Он прочел вслух заголовок: — «Девушка разбивается насмерть». А затем и сам текст:
— Вчера вечером Кэтрин Славин, семнадцатилетняя школьница из Хэролд Дэвис Хай Скул, выпала или была выброшена из окна многоквартирного дома, где она жила с матерью. По словам последней, ее дочь поднялась на крышу с кормом для голубей, которых она там держала. Анонимная женщина сообщила полиции, что трое каких-то парней пробежали по крыше без четверти семь, почти сразу после того, как тело девушки (продолжение на странице 3)…
— Джим, она случайно не из твоего класса? Он не ответил жене, так как на время лишился дара речи.
Две недели спустя, после звонка на обед, его нагнал в холле Симмонс с папкой в руке, и у Джима упало сердце.
— Еще один новичок, — сказал он обреченно, опережая сообщение Симмонса. — Класс «Литература и жизнь».
У Сима брови поползли вверх.
— Как вы догадались?
Джим пожал плечами и протянул руку за личным делом.
— Мне надо бежать, — сказал Симмонс. — Летучка по оценке учебной программы. Джим, у вас такой видок, словно вы побывали под колесами машины. Вы как, в порядке?
Словно побывал под колесами машины, вот-вот. Как Билли Стирнс.
— В порядке.
— Так держать. — Симмонс похлопал его по спине и побежал дальше.
А Джим открыл папку, заранее весь сжимаясь, как человек, ожидающий удара.
Однако лицо на фотографии ни о чем ему не говорило. Мог видеть его, мог и не видеть. Дэвид Гарсиа был массивного телосложения, темноволосый, с негроидными губами и полусонным выражением глаз. Он был тоже из Милфорд Хай Скул и еще два года провел в исправительной школе Грэнвилль. Сел за угон машины.
Джим закрыл папку. Пальцы у него слегка дрожали.
— Салли?
Она оторвала взгляд от гладильной доски. Джим уставился на экран телевизора невидящими глазами — транслировался баскетбольный матч.
— Нет, ничего. Это я так.
— Какая-нибудь скабрезность? — сказала миссис Норман игриво.
Он выжал из себя улыбку и снова уставился на экран. С кончика языка уже готова была сорваться вся правда. Но как о ней расскажешь? Ведь это даже не бред, хуже. С чего начать? С ночных кошмаров? С нервного срыва? С появления Роберта Лоусона? Начать надо с Уэйна, его старшего брата. Но он никогда и никому об этом не рассказывал, даже на сеансах групповой психотерапии. Он вспомнил свое полуобморочное состояние, когда они с Дэвидом Гарсией первый раз встретились глазами в холле. Да, на фотографии Гарсиа показался ему незнакомым. Но фотография не все может передать… например, нервный тик.
Гарсиа стоял рядом с Лоусоном и Чипом Освеем. Увидев мистера Нормана, он широко осклабился, и вдруг у него задергалось веко. В памяти Джима с необыкновенной отчетливостью зазвучали голоса:
— Ну что, шкет, сколько там у тебя в кармане?
— Ч-четыре цента.
— Врешь, щенок… гляди. Ванна, обмочился!
— Джим? Ты что-то сказал? — спросила жена.
— Нет-нет, — отозвался он, вовсе не будучи в этом уверенным. Кажется, у него начинался озноб.
В первых числах февраля, после занятий, когда все преподаватели давно ушли из школы, он проверял в учительской сочинения. В десять минут пятого раздался стук в дверь. На пороге стоял Чип Освей, вид у него был довольно испуганный.
— Чип? — Джим постарался не выказать удивления.
Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу.
— Можно с вами поговорить, мистер Норман?
— Можно. Но если насчет теста, ты напрасно тратишь…
— Нет, другое. Здесь, э… можно курить?
— Кури.
Освей чиркнул спичкой, при этом пальцы его заметно дрожали. С минуту он молчал — никак не мог начать, губы беззвучно шевелились, глаза сузились до щелок. И вдруг его прорвало:
— Если до этого дойдет, поверьте, я ни при чем! Я не хочу иметь с ними никаких дел! Они шизанутые!
— Ты о ком, Чип?
— О Лоусоне и Гарсиа. Они оба чокнутые.
— Собираются со мной расправиться, да?
— Он уже знал ответ по тому, как подкатила привычная тошнотворная волна страха.
— Сначала они мне понравились, — продолжал Чип. — Мы прошвырнулись, выпили пивка. Тут я немножко приложил вас, сказал, как вы меня завалили. И что я еще отыграюсь. Это я так, для красного словца! Чтоб я сдох!
— Ну а они?
— Они это сразу подхватили. Стали расспрашивать, когда вы обычно уходите из школы, какая у вас машина, и все в таком духе. Я спросил, что они против вас имеют, а Гарсиа мне: «Мы с ним старые знакомые…» Эй, что это с вами?
— Дым, — объяснил Норман внезапно осипшим голосом. — Не могу привыкнуть к сигаретному дыму. Чип загасил сигарету.
— Я спросил, когда они с вами познакомились, и Боб Лоусон ответил, что я тогда еще мочился в пеленки. Загнул, да? Им же, как и мне, всего семнадцать…
— Дальше.
— Тогда Гарсиа перегибается через стол и говорит мне: «Как ты собираешься отыграться, если ты даже не знаешь, когда он уходит домой из этой гребаной школы?» «А я, — говорю, — проткну ему шины». — Чип поднял на Джима виноватый взгляд. — Я бы этого не стал делать, мистер Норман. Я это просто так сказал, от…
— От страха? — тихо спросил Джим.
— Да. Мне и сейчас не по себе.
— И как же они отнеслись к твоим намерениям?
Чип поежился.
— Боб Лоусон сказал: «И это все, на что ты способен, мудило гороховый?» Ну я ему, чтобы слабость не показать: «А вы, — говорю, -что, способны отправить его на тот свет?» У Гарсии глаз задергался, он руку в карман — щелк, — а это финка. Я как увидел, сразу рванул оттуда.
— Когда это было, Чип?
— Вчера. Я теперь боюсь сидеть с ними в классе, мистер Норман.
— Ничего, — сказал Джим. — Ничего.
Он бессмысленно таращился на разложенные перед ним тетради.
— Что вы собираетесь делать? — полюбопытствовал Чип.
— Не знаю, — честно признался Джим. — Я действительно не знаю.
К понедельнику он так и не принял решения. Первым побуждением было посвятить во все жену, но нет, он не мог этого сделать. Она бы смертельно перепугалась и все равно бы не поверила. Открыться Симмонсу? Тоже невозможно. Сим сочтет его сумасшедшим и, вероятно, будет недалек от истины. Пациент, участвовавший с Джимом в сеансах групповой психотерапии, сказал как-то раз, что пережить нервный срыв — это все равно что разбить вазу, а затем ее склеить. Впредь ты уже будешь брать ее с опаской. И живые цветы в нее не поставишь, потому что от воды могут разойтись склеенные швы.
Значит, я сумасшедший? Но в таком случае Чип Освей тоже сумасшедший. Он подумал об этом, когда садился в машину, и даже немного воспрянул духом.
Как же он раньше не подумал! Лоусон и Aa?сиа угрожали ему в присутствии Чипа. Для суда, пожалуй, маловато, но чтобы отчислить из школы эту парочку — вполне достаточно… если, конечно, удастся заставить Чипа повторить его признание в кабинете директора. А почему бы и нет? Чип по-своему тоже заинтересован в том, чтобы его новых дружков отправили подальше.
Въезжая на автостраду, Джим вспомнил о судьбе Билли Стирнс. и Кэти Славин и наконец решился. Во время свободного урока он поднялся в офис и подошел к столу секретарши, которая в этот момент составляла списки отсутствующих.
— Чип Освей в школе? — спросил он как бы между прочим.
— Чип?.. — Лицо ее выражало сомнение.
— Вообще-то он Чарльз Освей, — поправился Джим. — А Чип — это кличка.
Секретарша просмотрела стопку бумаг и одну из них протянула Джиму.
— Сегодня он отсутствует, мистер Норман.
— Вы не дадите мне его домашний телефон? Она намотала на карандаш прядку волос.
— Да, конечно, — и вынула из именной картотеки личную карточку.
Джим воспользовался ее аппаратом. На том конце провода долго не отвечали, и он уже хотел положить трубку, как вдруг услышал заспанный грубоватый голос:
— Да?
— Мистер Освей?
— Барри Освей умер шесть лет назад. А меня зовут Гари Денкинджер.
— Вы отчим Чипа Освея?
— Что он там натворил?
— Простите…
— Он сбежал. Вот я и спрашиваю: что он натворил?
— Насколько мне известно, ничего. Просто я хотел поговорить с ним. А вы не догадываетесь, где он?
— Я работаю в ночную смену, мистер. Мне некогда интересоваться его компанией.
— Но может быть…
— Нет. Он прихватил с собой старенький чемодан и пятьдесят долларов, которые он выручил от продажи краденых автодеталей или наркотиков… я уж не знаю, чем они там промышляют. И взял курс на Сан-Франциско. Хипповать, наверное, собирается.
— Если узнаете о нем что-нибудь, позвоните мне, пожалуйста, в школу. Джим Норман, английское отделение.
— Ладно.
Джим положил трубку на рычаг. Секретарша одарила его дежурной улыбкой, но ответной улыбки не дождалась.
Через два дня в регистрационном журнале против имени Чипа Освея появилась запись: «Бросил школу». Джим приготовился к тому, что вот-вот на горизонте появится Симмонс с очередной папкой. Спустя неделю ему была вручена папка с личным делом новенького.
Он обреченно взглянул на фото. На этот раз никаких сомнений. Короткую стрижку сменили длинные волосы, но это был он, белобрысый. Винсент Кори. Для своих дружков — Винни. Он глядел с фотографии на Джима, кривя рот в нагловатой ухмылочке.
Джим шел на урок, чувствуя, как у него разрывается грудь. Перед доской объявлений стояли Лоусон, Гарсиа и Винни Кори. Когда он приблизился, все трое повернулись. Рот Винни растянулся. р ухмылочке, но глаза были ледяными.
— Если не ошибаюсь, мистер Норман? Привет, Норм! Лоусон и Гарсиа прыснули.
— Меня зовут мистер Норман, — сказал Джим, не замечая протянутой руки. — Запомнишь?
— Запомню. Как ваш брат? Джим так и застыл. Он испугался, что не совладает с мочевым пузырем; в каком-то потаенном уголке мозга голос-призрак весело воскликнул: «Гляди, Винни, обмочился!» — Что вы знаете о моем брате? — хрипло спросил он.
— Ничего, — ответил Винни. — Ничего особенного.
Все трое улыбнулись ему пугающе обезличенными улыбками. Прозвенел звонок, и они вразвалочку двинулись в класс.
Вечером, в десять часов, он зашел в аптеку-закусочную, чтобы позвонить из автомата.
— Оператор, соедините меня, пожалуйста, с полицейским участком в Стратфорде, Коннектикут. Нет, номера я не знаю. Щелчки в трубке. Выясняют. Полицейского звали Нелл. Уже тогда он был седоватый, на вид лет сорока пяти. Впрочем, детский взгляд часто бывает ошибочным. Они с братом росли без отца, о чем каким-то образом узнал этот человек…
Зовите меня, мальчики, мистером Неллом. В кафетерии братья съедали свои школьные завтраки, сложенные в пакеты. Мама давала каждому по никелевой монетке — на молоко, дело было еще до того, как в школах ввели бесплатную раздачу молока. Иногда в кафетерий заглядывал мистер Нелл, поскрипывая кожаным ремнем, из которого вываливалось брюшко, с револьвером 38-го калибра сбоку, и покупал им с братом по пирожку с секретом.
Где вы были, мистер Нелл, когда они убили моего брата? Наконец его соединили. Трубку сняли после первого звонка.
— Стратфордская полиция.
— Здравствуйте. Говорит Джеймс Норман. Я звоню из другого города. — Он сказал из какого. — Вы не могли бы связать меня с каким-нибудь офицером, который служил у вас году в пятьдесят седьмом?
— Минуточку, мистер Норман.
Небольшая пауза, и новый голос в трубке:
— Говорит сержант Мортон Ливингстон. Кто вас интересует, мистер Норман?
— В детстве мы звали его мистер Нелл, — сказал Джим. — Вам это что-нибудь…
— Еще бы! Дон Нелл на пенсии. Ему сейчас должно быть семьдесят три или семьдесят четыре.
— Он по-прежнему живет в Стратфорде?
— Да, на Барнем-авеню. Вам нужен его адрес?
— И телефон, если можно.
— О'кей. Вы хорошо знали Дона? — Он покупал нам с братом пирожки в «Стратфордском кафетерии».
— Вспомнили! Кафетерия уже лет десять как не существует. Обождите немного. — После короткой паузы он продиктовал ему адрес и телефон. Джим записал, поблагодарил, повесил трубку.
Он снова набрал О, дал оператору номер телефона и стал ждать. Когда на том конце провода раздались гудки, он почувствовал горячий прилив крови и подался вперед, стараясь не глядеть на кран с питьевой водой — в двух шагах от него читала журнал пухлявая девочка.
Донесшийся из трубки мужской голос был звучен и отнюдь не стар: «Алло?» Однако это слово разворошило целый пласт воспоминаний и ощущений, таких же сильных, как павловский условный рефлекс на какую-нибудь забытую мелодию.
— Мистер Нелл? Доналд Нелл?
— Да.
— Говорит Джеймс Норман. Вы случайно меня не помните?
— Как же, — тотчас отозвался голос. — Пирожки с секретом. Твоего брата убили… ножом. Жалко. Милый был мальчик.
Джим ткнулся лбом в стекло кабины. Напряжение вдруг ушло, и он почувствовал себя этакой тряпичной куклой. Он с трудом удержался, чтобы не выложить собеседнику все как есть.
— Тех, кто его убил, так и не поймали, мистер Нелл.
— Я знаю. У нас были ребята на примете. Если не ошибаюсь, мы даже устроили опознание.
— Имена при этом не назывались?
— Нет. На очной ставке к подозреваемым обращаются по номерам. А почему вас сейчас это интересует, мистер Норман?
— С вашего разрешения, я назову несколько имен. Вдруг какое-нибудь из них покажется вам знакомым.
— Сынок, прошло столько…
— А вдруг? — Джиму начинало отказывать самообладание. — Роберт Лоусон, Дэвид Гарсиа, Винсент Кори. Может быть, вы…
— Кори, — изменившимся голосом сказал мистер Нелл. — Да, помню. Винни, по кличке Сенатор. Верно, он проходил у нас по этому делу. Мать доказала его алиби. Имя Роберта Лоусона мне ничего, не говорит. Слишком распространенное сочетание. А вот Гарсиа… что-то знакомое. Но что? Ч-черт. Старость не радость. -В его голосе звучала досада.
— Мистер Нелл, а можно отыскать какие-нибудь следы этих ребят?
— В любом случае сейчас это уже не ребята. Вы уверены?
— А что, Джимми, кто-то из них снова появился на твоем горизонте?
— Не знаю, как ответить. В последнее время происходят странные вещи, связанные с убийством брата.
— Что именно?
— Я не могу вам этого сказать, мистер Нелл. Вы решите, что я сошел с ума. Реакция была быстрая, цепкая, жадная: — А это не так?
Джим помолчал и ответил коротко:
— Нет.
— Ну хорошо, я проверю их досье в полицейском архиве. Как с тобой связаться? Джим дал свой домашний телефон. — Вы меня наверняка застанете вечером во вторник.
Вообще-то он вечером всегда был дома, но по вторникам Салли уходила в гончарную студию.
— Чем ты занимаешься, Джимми?
— Преподаю в школе.
— Ясно. Тебе придется, вероятно, подождать пару дней. Я ведь уже на пенсии.
— По голосу не скажешь.
— Ты бы на меня посмотрел! — раздался смешок в трубке. — Ты по-прежнему любишь пирожки с секретом, Джимми?
— Спрашиваете. — Это была ложь. Он терпеть не мог всяких пирожков.
— Приятно слышать. Ну что ж, если вопросов больше нет, я тебе…
— Еще один. В Стратфорде есть Милфордская средняя школа?
— Не знаю такой.
— Но я своими глазами… — С таким названием у нас есть только кладбище — туда ведет Эш Хайте Роуд, и, насколько мне известно, из стен этой школы еще никто не выходил, — смех у мистера Нелла был сухой и напоминал громыхание костей в гробу.
— Спасибо вам, — сказал Джим. — Всего доброго.
Мистер Нелл положил трубку. Оператор попросил Джима опустить шестьдесят центов, что он и сделал автоматически. Затем он повернулся… и увидел обезображенное, расплющенное о стекло лицо, увидел неестественно белый плоский нос и такие же белые суставы пальцев, заключавших это лицо в подобие рамки.
Это ему улыбался Винни, прижавшись к кабине телефона-автомата. Джим закричал.
Урок. Класс писал сочинение. Все потели над своими листками, натужно выдавливая из себя какие-то слова. Все, кроме троих. Роберта Лоусона, сидевшего на месте сбитого машиной Билли Стирнса, Дэвида Гарсиа, занявшего место выброшенной из окна Кэти Славин, и Винни Кори, восседавшего за партой ударившегося в бега Чипа Освея. Не обращая внимания на лежащие перед ними чистые листки, все трое откровенно разглядывали учителя. Перед самым звонком Джим тихо сказал:
— Вы не задержитесь на минуту после урока, мистер Кори?
— Как скажешь, Норм.
Лоусон и Гарсиа громко заржали, все остальные отмалчивались. Не успел отзвенеть звонок, как ученики подбросали сочинения на стол преподавателя, и всех их словно корова языком слизала. Лоусон и Гарсиа задержались в дверях, и у Джима неприятно потянуло низ живота. Неужели сейчас? Но тут Лоусон бросил Винни:
— Увидимся позже.
— Ладно.
И эта парочка вышла. Лоусон прикрыл дверь, а Дэвид Гарсиа заорал: «Норм жрет птичий корм!» Винни поглядел на дверь, потом на Джима и улыбнулся:
— Я уж думал, вы не решитесь.
— Вот как?
— Что, отец, напугал я вас вчера в телефонной будке?
— Никто уже не говорит «отец». Это давно уже не шик-модерн, Винни. Так же как само словечко «шик-модерн». Весь этот молодежный сленг приказал долго жить. Вместе с Бадди Холли.
— Как хочу, так и говорю, — буркнул Винни.
— А где четвертый? Где рыжий?
— Мы разбежались, дядя, — за нарочитой небрежностью сквозила настороженность, и Джим это сразу уловил.
— Он ведь жив, не так ли? Потому его и нет здесь. Он жив, и сейчас ему года тридцать два — тридцать три. И тебе было бы столько же, если бы…