На этот раз Томас Утенхольт возразить не решился: это могло возбудить подозрение, будто он более других заинтересован в том, чтобы все оставалось по-прежнему. Пришлось ему, скрепя сердце, проголосовать за решение, которое гласило: отстранить Йохена Мартенса от заведования выкупной кассой и наложить на него штраф в размере ста талеров, которые надлежит внести в кассу. Эта сумма равнялась годовому вознаграждению, которое получал хранитель выкупной кассы. Кассу отныне передать в ведение секретаря адмиралтейства.
Карфангер мог вполне удовлетвориться таким вердиктом, но так как собравшиеся тут же приступили к обсуждению изменений уложения о выкупной кассе, он не преминул внести и свои предложения. Так, например, он потребовал, чтобы лучшие из моряков и те из них, кто выказал наибольшую отвагу в бою, выкупались в первую очередь.
Мнения разделились: многие запротестовали, однако голоса в пользу такого нововведения звучали достаточно громко. Дебаты затянулись на несколько часов; наконец Иоахим Анкельман попросил Рихарда Шредера зачитать те из параграфов уложения, которые были изменены, прежде чем представить, их на утверждение совета. В дальнейшем предполагалось ежегодно отчислять в выкупную кассу сто талеров из адмиралтейской пошлины и дважды в год — пожертвования из всех гамбургских церквей. На выкуп каждого из пленников выделялась сумма в сто талеров. В первую очередь подлежали выкупу те, кто пробыл в плену дольше других, однако сначала следовало досконально выяснить, как проявили себя те или иные в бою и как усердно они исполняли свои прямые обязанности на судне. Последнее также учитывалось при установлении очередности выкупа.
Иоахим Анкельман задал вопрос, всех ли устраивают параграфы в такой форме. Вновь поднялся Карфангер.
— Хотя в новом уложении и не учтены все пожелания и требования, я считаю, что его вполне можно скрепить печатью адмиралтейства и совета города. Однако в остальном я по-прежнему полагаю, что для благополучия и процветания нашего мореплавания и нашей торговли городу необходимо построить или купить несколько фрегатов с хорошим вооружением и оснащением, чтобы давать достойный отпор турецким пиратам.
После окончания заседания к Карфангеру подошел Томас Утенхольт и, не моргнув глазом, проговорил:
— Позвольте выразить вам мое восхищение, дорогой господин Карфангер, даже если вы не очень-то верите в искренность моих слов. Как бы там ни было, хочу спросить вас вот о чем. Как вы думаете, стоит ли мне предложить адмиралтейству зафрахтовать мои корабли?
Карфангеру показалось, что он ослышался: настолько неясными были для него намерения Утенхольта. Поэтому он изобразил на лице вежливую улыбку и сказал коротко:
— Это было бы неплохо.
На том они и разошлись, и каждый пошел своей дорогой. Утенхольт направился в погребок ратуши, чтобы смыть бутылкой хорошего вина неприятный осадок, оставшийся у него на душе после заседания. Тревожно было на душе и у Берента Карфангера, быстро шагавшего по направлению к своему дому, правда, по совершенно иной причине. Уже у самых дверей дома чей-то голос предупредил его вопрос:
— Мальчик, господин капитан! У вас родился мальчик, и голос у него — что надо!
Карфангер взбежал по лестнице на второй этаж посмотреть новорожденного. Потом сел на край кровати, в которой лежала Анна, и стал нежно гладить ее узкую руку.
А в погребке ратуши Томас Утенхольт, то и дело прикладываясь к стакану с джином, говорил Йохену Мартенсу:
— Карфангер еще попомнит этот день, не будь я Томас Утенхольт!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Опять пришла весна, и Эльба взломала сковывавший ее ледяной панцирь.
Снова по кривым улочкам и переулкам Гамбурга понеслись потоки талой воды, и городская беднота бросилась вычерпывать воду из подвалов, служивших ей пристанищем. Снова Берент Карфангер простился с женой и детьми и ушел в море на «Дельфине», впервые изменив своему обыкновению плавать в одиночку: в кильватере «Дельфина» шел «Мерсвин» под командованием его нового капитана Яна Янсена. Петер Эркенс не уронил чести магдебургских плотников: «Мерсвин» был отремонтирован на славу и мог без всяких опасений пуститься в дальний путь через Атлантику.
На этот раз Карфангер направлялся в Новый Амстердам, ставший в торговле Голландии с Вест-Индией важным перевалочным пунктом. Если им повезет и удастся прямо там раздобыть обратный фрахт, то незачем будет идти в Карибское море, к островам Кюрасао и Аруба, за пряностями — самым выгодным товаром. Ведь с тех пор как англичане несколько лет назад отобрали у испанцев Ямайку, она превратилась в желаннейшее прибежище флибустьеров, охотившихся под охраной британской короны главным образом за испанскими и голландскими торговыми кораблями. Да и не только там — на многих других островах Антильского архипелага обосновались пираты всех мастей, выходцы из самых разных стран. Поэтому плавание в этих водах означало смертельный риск для любого корабля, в том числе и для гамбургского. Здесь за каждым островком, за каждым мысом могла таиться опасность.
С самого начала погода не благоприятствовала их предприятию. Как только корабли вышли в Северное море, задул такой сильный встречный вест, что «Дельфину» с «Мерсвином» понадобилось бы несколько недель изнурительного лавирования для того, чтобы выйти в Атлантический океан.
Поэтому Карфангер решил повернуть на северо-запад и, пройдя между Оркнейскими и Шетландскими островами, взять курс на Ньюфаундленд.
Старший судовой плотник Петер Эркенс испросил у Карфангера разрешения до прибытия в Новый Амстердам остаться на борту «Мерсвина». Он хотел воочию убедиться, что все сделано как надо, что все соединения и крепления в корпусе корабля прочны и не разболтаются при долгой качке. Однако в первое время из этого ничего не вышло: плотника скрутила жестокая морская болезнь. Пришлось парусному мастеру уложить его головой по ходу судна на тюк парусины возле основания грот-мачты, где бортовая и килевая качка ощущалась не так сильно, как на возвышении полуюта.
— Благодарю вас, — страдальческим голосом проговорил Эркенс, — вы так заботитесь обо мне.
— Да чего уж там, — отмахнулся старик. — Ну вот, теперь старайтесь дышать вместе с кораблем: как он поднимется — вдох, как опустится — выдох.
Постепенно Петер Эркенс начал привыкать к качке, тем не менее поварское искусство кока «Мерсвина» он по-настоящему смог оценить лишь к тому времени, когда они оставили за кормой Оркнейские острова и ленивая зыбь Атлантики сменила крутую волну Северного моря.
Три недели спустя гамбургские корабли угодили в густой туман. Даже в полдень с бака «Мерсвина» невозможно было различить гакабортных огней шедшего впереди «Дельфина», хотя Ян Янсен и старался держаться как можно ближе к корме флейта, на котором каждые две минуты били в рынду. Спустились сумерки, а туман все не рассеивался. Тогда Карфангер распорядился положить корабли в дрейф, чтобы Ян Янсен и Петер Эркенс могли прибыть на
«Дельфин».
Когда все собрались в капитанской каюте, Карфангер изложил свои соображения:
— Я считаю, что нам лучше дрейфовать, пока не наступит утро. Мы уже три или четыре дня не видели ни солнца, ни звезд и не можем точно установить наше местонахождение. Вполне возможно, что мы сейчас поблизости от Ньюфаундлендской банки.
В этих местах, где теплый Гольфстрим смешивается с ледяными водами Лабрадорского течения, густые туманы не были редкостью. Помимо этого, большую опасность представляли и океанские течения, как правило, совершенно непредсказуемые; они могли отнести корабль и к западу, и к востоку.
Совещание в каюте было прервано появлением маата.
— Впереди справа по борту блеск льда, капитан! — доложил он.
Все выбежали на палубу и стали вглядываться в туман. Почти одновременно Карфангер и Янсен заметили светлое пятно с размытыми очертаниями.
Расстояние до него было трудно определить. Если это айсберг, то как далеко он от них находится?
Карфангер велел брасопить реи. «Дельфин» двинулся дальше, за ним последовал и «Мерсвин».
Вдруг из тумана донесся приглушенный расстоянием крик:
— Э-ге-гей, на корабле! На помощь!
Кричали несколько голосов одновременно, причем явно со стороны айсберга. Может, это потерпевшие кораблекрушение ищут спасения на дрейфующей ледяной горе — на пока еще спасительном, но неотвратимо тающем по мере продвижения на юг, в теплые воды Гольфстрима, острове? Гамбургские корабли снова легли в дрейф, с «Мерсвина» спустили большую шлюпку, в которую сел Ян Янсен со своими людьми.
Каково же было изумление капитана «Мерсвина», когда вместо ожидаемой ледяной горы перед ними возник борт фрегата с двумя батарейными палубами: из орудийных портов на них глядели жерла двадцати с лишним пуше
«Ловушка! „ — пронеслось в голове Янсена. Он крикнул гребцам тотчас поворачивать назад. Поднявшись на борт «Дельфина“, сообщил об увиденном Карфангеру. Тот велел готовить пушки к бою, а сам сел в шлюпку, которая вновь направилась к незнакомцу. Их заметили, чей-то голос прокричал по-английски:
— Эй, сюда, гребите сюда!
— Кто вы такие? — сложив ладони рупором громко спросил Карфангер. Ему отвечали, что это британский фрегат «Ариадна», наскочивший в тумане на айсберг и застрявший на нем. Карфангер поднялся на борт английского корабля в сопровождении боцмана Петерсена; какой-то долговязый матрос светил им фонарем. На одно мгновение пляшущее пятно света упало на его лицо
— и Карфангер даже вздрогнул от неожиданности. Это был Михель Зиверс, сын погибшего плотника с «Мерсвина».
Разговор с капитаном фрегата был недолгим. Англичанин рассчитывал, облегчив корабль, снять его с айсберга, поэтому обратился к гамбуржцу с просьбой перегрузить на его корабли хотя бы часть пушечных ядер из крюйт-камер фрегата. Остальные он намеревался попросту выбросить за борт. Карфангер не возражал.
Вскоре между фрегатом и гамбургскими судами в кромешной тьме начали сновать шлюпки, рулевые которых ориентировались по развешенным по бортам судов фонарям. Когда стало ясно, что ни «Дельфин», ни «Мерсвин» не смогут больше взять на борт ни единого ядра, шлюпки еще раз напоследок загрузили. Тем временем команда фрегата быстро побросала оставшиеся ядра за борт. Фрегат не двинулся с места. И лишь, когда вслед за ядрами в воду полетели несколько пушек с верхней батарейной палубы, «Ариадна» вновь обрела свободу.
В награду за помощь Карфангер получил увесистый кошелек, набитый золотыми испанскими дублонами. «Не иначе какой-нибудь приватир ограбил в свое время испанский галион», — подумал гамбургский капитан.
Напоследок Карфангер обратился к капитану фрегата с просьбой отпустить одного из его матросов — Михеля Зиверса — домой, в Гамбург, однако в ответ услыхал вежливое, но решительн «Ноу, сэр! «. Зиверс подписал контракт на десять лет, добавил англичанин, и разорвать его не имеет права.
Когда они садились в шлюпку, Клаус Петерсен вполголоса сказал капитану:
— Зиверса уже два раза пороли и пригрозили, если еще раз вздумает бежать, то его проведут сквозь флот.
Этот вид наказания заключался в том, что несчастного перевозили с одного корабля эскадры на другой, и на каждом он получал по двенадцать ударов плеткой-девятихвосткой по обнаженной спине. Мало кто доживал до конца такой экзекуции. По сравнению с этой пыткой скорая смерть в петле, привязанной к фока-рею, — удел схваченных зачинщиков бунта на корабле — казалась почти милостью.
Карфангер не проронил ни слова. Лишь когда шлюпка подошла к борту
«Дельфина», он обернулся в сторону спасенного фрегата и едва слышно проговорил:
— Да смилостивится Господь над Михелем Зиверсом и отведет от него эту кару.
Наступало серое утро, и туман понемногу начал рассеиваться. Гамбургские корабли отправились дальше, однако все еще под зарифленными парусами.
Спустя неделю они прибыли в Новый Амстердам — центр Новых Нидерландов возле устья Гудзона. Окруженный частоколом со сторожевыми башнями город большей частью состоял из бревенчатых домов. Голландские переселенцы носили широченные штаны до колен, за что получили от англичан прозвище
«мистер Кникербокер». Здесь Петер Эркенс впервые в жизни увидал рослых бронзоволицых людей, одетых в пестрые, расшитые орнаментом одежды из звериных шкур. Их длинные иссиня-черные волосы были собраны на макушке в пучок, из которого торчали одно, два или три орлиных пера. У большинства имелся лук, а на поясе — искусно выделанный кожаный колчан, полный стрел; лишь немногие были вооружены мушкетами. У берега реки виднелись их легкие пироги, на которых они привозили сюда добытые за зиму меха, чтобы выменять на них у голландцев ножи и топоры, мушкеты, порох и свинец. Чего тут только не было: меха выдры и соболя, горностая и норки, скунса и бобра, медвежьи, волчьи и лисьи шкуры! Однако все это великолепие мало интересовало Петера Эркенса — он не отрывал глаз от индейских пирог. Часами просиживал он на берегу, изучая их конструкцию: киль и шпангоуты из легкой лиственницы, прошпаклеванную смолой обшивку из кусков березовой коры, скрепленных между собой особо выделанными тонкими корнями сосны. В конце концов он уговорил одного молодого индейца дать ему на несколько часов пирогу в обмен на абордажный тесак. Старший корабельный плотник пришел в восторг от великолепной остойчивости и прочности, изрядной грузоподъемности и маневренности казавшегося невесомым суденышка, приводившегося в движение легким однолопастным веслом.
Карфангер больше интересовался мехами, целые залежи которых обнаружил в портовом пакгаузе, принадлежавшем местным купцам. А когда ему сказали, что в пакгаузе по соседству хранятся самые разнообразные пряности, завезенные сюда с тропического юга, он окончательно отказался от мысли идти к Кюрасао и Арубе, твердо решив раздобыть обратный фрахт здесь, на месте.
Карфангер быстро сошелся в цене с несколькими купцами и, не откладывая, приказал своим людям грузить закупленный товар на корабли. Сам он встал в сторонке, наблюдая за погрузкой. Тут появился Петер Эркенс и поведал о своей «сделке». На кремневое ружье он выменял у индейца пирогу, связку шкурок выдры и бобра и три восхитительных меха голубого песца.
Пирогу Эркенс без труда сам поднял из воды и принес на корабль. Посмотреть на нее сбежалась вся команда. Моряки наперебой восторгались ее легкостью. Затем пирогу с превеликой осторожностью опустили в грузовой трюм.
На следующее утро были отданы швартовы, и гамбургские корабли отправились в обратный путь. Дул попутный ветер, который, правда, то ослабевал, то усиливался до штормового, так что с гребней волн клочьями летела пена. Были и такие дни, когда казалось, что океан заснул и почти не дышит. Но это ни в коем случае не означало, что команды обоих судов могли предаваться блаженному ничегонеделанию. Карфангер использовал каждую свободную минуту для упражнений в быстроте заряжания пушек, добиваясь полной слаженности действий канониров. Тем же занимал команду «Мерсвина» и Ян Янсен.
Порой Карфангер устраивал настоящие боевые маневры. Его «Дельфин» брал на себя роль пиратского фрегата, и Яну Янсену предстояло решить сложную задачу: до наступления темноты не дать «захватить» свой корабль.
Все это не было пустым развлечением: речь ведь шла о судьбе кораблей и их команд, поэтому важно было обучить людей всем хитростям и тонкостям морского боя «один на один».
После каждого успешно завершенного «сражения» матросам выдавалось по пинте рома сверх положенного. В такие дни команды обоих судов старались изо всех сил. И всякий раз Карфангер в итоге не без удовлетворения признавал, что все попытки «Захвата» «Мерсвина» закончились безрезультатно.
Ян Янсен выдержал строгий экзамен с честью. Карфангер мог в любой момент со спокойным сердцем доверить ему один из своих кораблей.
С этим чувством удовлетворения он и вернулся в Гамбург. Однако там оно сразу же было омрачено печальной новостью: за время их плавания североафриканские пираты захватили три гамбургских судна. И Карфангер еще настойчивее стал при каждом удобном случае напоминать отцам города о необходимости строить собственные конвойные корабли. К растущей досаде Томаса Утенхольта, он каждое выступление завершал своим неизменным: «В остальном полагаю, что во имя процветания и развития нашего мореплавания и нашей торговли городу не обойтись без нескольких хорошо вооруженных фрегатов».
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Проходили годы. Все так же по весне Эльба ломала лед, освобождая путь первым торговым караванам ганзейского города Гамбурга, отправлявшимся через Северное море в Атлантику, а оттуда — в Белое море, в Архангельск; или на юг, к берегам Испании и Португалии, чтобы лишь осенью возвратиться в родной порт. И год за годом, от первого снега до первого дождя, пока ни начиналась новая навигация, Берент Карфангер не уставал повторять слова о необходимости постройки конвойных фрегатов и в правлении гильдии капитанов и шкиперов, и в адмиралтействе, и в совете. Но все было напрасно.
Наконец настал день, когда вниз по Эльбе ушли и корабли Карфангера.
На этот раз на борту «Дельфина» находился и Алерт Хильдебрандсен Грот:
Утенхольт послал его в Голландию за флейтом, который построили на голландских верфях по заказу гамбургского судовладельца специально для плавания в Балтийском море. Дело в том, что за проход кораблей через пролив Эресунн шведы взимали пошлину, размер которой зависел не от тоннажа корабля, а от площади его верхней палубы. По этой причине голландские флейты имели заваленные внутрь, как у испанских галионов, борта и закругленную корму.
Когда вдалеке показался Ритцебюттель, Алерт Грот дернуя своего племянника за рукав:
— Гляди, Берент. Видишь те восемь парусников в гавани? Завтра они отплывают в Испанию, как делают это уже много лет подряд. Они пойдут караваном, который можно скорее назвать флотилией, ибо они всегда выбирают адмирала. На этот раз им стал Симон Рике, поскольку его корабль самый большой и вооружен лучше остальных.
— Я знаю, дядя. Симон Рике состоит на службе у Утенхольта и знает толк в навигации, но не в морских сражениях. Да, у них на всю флотилию наберется пушек восемьдесят. Но только… — Карфангер не договорил и безнадежно махнул рукой в сторону Ритцебюттеля. — А команда? Конечно, почти все они — храбрые ребята и не струсят в бою. Но кто может поручиться, что их командиры достаточно хорошо знают военное дело для того, чтобы суметь организовать надежную оборону судна, если в воздухе запахнет порохом? Нетнет, дядя, тут двух мнений быть не может: без хорошо вооруженных…
— … конвойных кораблей, принадлежащих городу, — в тон ему подхватил Алерт Грот и закончил: — О которых город и слышать не хочет. По-прежнему не хочет, хотя за семь лет ты им все уши этим прожужжал. Разве не так?
— Не совсем так. Я вам скажу, что кое-кто уже начал задумываться: ведь Тунис и Алжир по-прежнему пиратствуют на морях. Не забывайте и о том, что датчане или шведы в любой момент могут блокировать выход в море, если у нас не будет достаточно силы, чтобы этому воспрепятствовать.
С недавних пор и Бранденбург все чаще поглядывает в сторону моря.
— Э, да о чем ты говоришь! Этих бранденбургских сухопутных крыс отродясь еще в море не видали! — захохотал Алерт Грот. — Пока что власти курфюрста не хватает даже для того, чтобы прогнать шведов с немецкого берега.
— Как бы там ни было, а в этом году на амстердамских верфях для Бранденбурга построили два фрегата, каждый из которых может нести не менее двадцати шести пушек. Можете сами в этом убедиться, когда будете принимать флейт. А теперь прикиньте: у них на горсточку «купцов» — целых два фрегата, а у нас на весь торговый флот — ни одного. Нет уж, как раз эти, по вашему выражению, «сухопутные крысы» и зашевелились, в то время как премудрые отцы города…
— Но для Гамбурга курфюрст уж не построит флотилии, можешь быть спокоен, — перебил его Алерт Грот. — Он лишь о собственной корысти печется, а что творится в империи — ему наплевать.
Карфангеру пришли на ум события шведско-польской войны, когда в июле
1656 года в битве под Варшавой курфюрст Фридрих Вильгельм вместе со шведами разбил поляков. За это шведский король Карл Густав по условиям Либавского договора отписал ему во владение Восточную Пруссию, до тех пор принадлежавшую курфюршеству Бранденбургскому как ленное владение Польши.
Но затем, когда Россия, Дания и император Леопольд объявили войну Швеции, курфюрст примкнул к ним и выступил против своего недавнего союзника. Скорее всего, он втайне надеялся отобрать у шведов Штеттин и отогнать их от устья Одера. Эти расчеты не оправдались, однако курфюрст вряд ли отказался от мысли когда-нибудь все же прибрать к рукам выгодно расположенные гавани на Балтийском море.
— Мне хорошо знакомы эти приступы «бранденбургской лихорадки», — сказал Карфангер после долгой паузы, — которые гонят курфюрста то в один лагерь, то в другой. Но скажите, на кого нам еще опираться, ведь все помыслы императора направлены на восток? От Габсбургов помощи ждать нечего. Другое дело — Бранденбург: у нас, на севере, он набирает силу и не меньше нашего заинтересован в развитии мореплавания. Разве не лучше было бы всем приморским германским государствам, лишь на словах входящим в полуразвалившуюся империю, объединиться в могучий союз и совместными усилиями двигать вперед торговлю и мореплавание?
— Такой союз можно было бы лишь приветствовать, — согласился Алерт Грот, — но Бранденбург перестанет быть Бранденбургом, если не будет нас втягивать в одну авантюру за другой.
— Как бы ни обернулось дело, пока что надо самим о себе позаботиться, и в первую очередь построить фрегаты, — заключил Карфангер.
Алерт Грот промолчал; казалось, что он крепко задумался над словами своего племянника. Однако вскоре его внимание привлекли другие события.
Подгоняемые умеренным северо-восточным бризом они с полчаса назад профили Шархерн и повернули на запад. В это время слева по борту показался остов корабля, некогда прочно севшего на мель возле Шархернского рифа, который сейчас, при начавшемся отливе, возвышался над волнами. Некоторое время Карфангер рассматривал его в подзорную трубу, затем вдруг резким движением сложил ее и скомандовал:
— Орудия левого борта — к бою! Серебряный талер тому расчету, который первым доложит о готовности! — В его поднятой руке блестел новенький рейхсталер.
Тотчас по мокрой палубе зашлепали десятки босых ног, ловкие руки в мгновение ока откинули крышки орудийных портов и развязали найтовы, крепившие пушки к бортам и переборкам, насыпали порох на затравки. И вот уже задымились фитили; тем временем готлангеры — так называли орудийную прислугу — уперлись плечами в лафеты и выкатили пушки вперед так, что их жерла высунулись из портов. Спустя несколько минут лафеты были вновь крепко-накрепко принайтовлены к тяжелым кольцам, ввинченным в борт и палубный настил, — и отовсюду послышалось: «Номер третий готов! номер пятый готов! номерервый готов! «
После того, как доложил последний, Карфангер проверил заряды всех пушек. Все было сделано на совесть. Серебряный талер и похвалу капитана принял Хейн Ольсен — в недалеком прошлом юнга с «Мерсвина», а ныне бравый помощник боцмана, старший над пятью канонирами третьего орудия.
Между тем «Дельфин» подошел к остову погибшего корабля на расстояние пушечного выстрела. Карфангер обратился к Ольсену:
— А ну-ка покажи теперь, умеют ли твои ребята так же хорошо стрелять.
Быстро заряжать — это важно, слов нет, однако точно попадать — гораздо важнее…
— Куда прикажете попасть? — спросил Хейн Ольсен, глядя на остов мертвого корабля. Карфангер велел перебить баллер руля. «Нелегкая задач черт возьми! «— подумал Алерт Грот. Теперь канониры Ольсена в момент могли растерять только что завоеванный авторитет. Но помощник боцмана принялся хладнокровно отдавать команды. Приложившись к шестифутовому стволу пушки, он прикинул расстояние до цели и навел орудие. Выпрямившись, выждал несколько мгновений и решительно гаркнул:
— Огонь!
Раздалось шипение пороха на затравке — и пушка с оглушительным грохотом разрядилась. Хейн Ольсен затаил дыхание. В следующее мгновение с грот-марса-рея раздались победные крики — ядро угодило точно в цель.
Ольсен приник к орудийному порту: вместо длинного деревянного бруса под кормой погибшего корабля торчало лишь несколько бесформенных обломков с острыми краями. Сияя, он повернулся к капитану, чтобы доложить об исполнении приказа, но тот остановил его, положив руку на плечо.
— Что вы скажете, дядя, разве такой выстрел не стоит еще одного талера? — спросил он, обращаясь к Алерту Гроту.
— Погоди, Берент, — отвечал тот, — другой талер за мной: плата за науку, так сказать. — С этими словами Алерт Хильдебрандсен Грот развязал свой кошелек и вручил Хейну Ольсену второй серебряный талер.
Когда они вновь поднялись на ют, остов судна остался уже далеко за кормой. Карфангер приказал развернуться и разрядить в него остальные пушки левого борта.
— Не сиди он на мели, пошел бы сейчас на дно камнем, — прокомментировал залп Алерт Грот и добавил уважительно: — Да, команда у тебя вымуштрована что надо. А как развернулись, да еще в таком фарватере — чисто сработано, черт меня подери!
— Согласитесь, что на такое дело грех жалеть порох и свинец. Иначе пушкарей не обучить. Не скрою, все это влетает мне в копеечку: порох и ядра обходятся недешево. А главное — время, оно всего дороже. Но если речь идет о безопасности плавания, я за ценой не постою.
— Ну, а я, дорогой Берент, теперь понимаю, почему ты так упорно не желаешь ходить в караване с конвоем, как все остальные.
— Тут все зависит от конвоя, дядя. Как в малом так и в большом.
— Что-то я тебя не пойму.
— Если бы наш город так же заботился о безопасности своих кораблей, как я — о своих-то не понадобилось бы нанимать конвоиров со стороны.
К вечеру второго дня плавания они пришли в Харлем, и Алерт Грот сошел на берег. Отсюда он рассчитывал добраться до Амстердама по суше. Карфангер взял на борт еще кое-какой штучный груз. Всю ночь его корабли простояли на рейде, а наутро «Дельфин» и «Мерсвин» подняли паруса и отправились в дальний путь через Атлантику в Новый Амстердам.
В это самое время в доброй сотне миль у них за кормой шел направлявшийся в Испанию караван из восьми тяжело груженных гамбургских «купцов» под началом Симона Рике.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Подгоняемый устойчивым северо-восточным бризом гамбургский караван прошел Па-де-Кале, миновал сверкающие в лучах солнца меловые скалы, оставил за собой Ла-Манш и остров Уэсан. Грозный Бискайский залив на этот раз обошелся с ними милостиво, и корабли благополучно обогнули мыс Финистерре. Теперь караван, ловя в паруса хороший норд-вест, спешил навстречу теплому дыханию юга. Невысокие, пологие волны Атлантики лениво колыхали суда и катились дальше к скалистому, изрезанному многочисленными бухтами галисийскому берегу, который медленно проплывал по левому борту.
Ветер дул ровно, так что не было нужды маневрировать парусами. Команды наслаждались отдыхом, греясь на залитых солнцем палубах. Одни ставили парусиновые заплаты на свое видавшие виды куртки и штаны, другие чинили дырявые рубахи, третьи, попыхивая трубками, плели друг другу небылицы о всяких чудесах, о морских девах, якобы ими виденных, или дремали под скрип рангоута и посвист ветра в снастях.
Дозорные в «вороньих гнездах» начинали клевать носом, устав вглядываться в сверкающую мириадами солнечных бликов бескрайнюю водную равнину, и тут же спохватывались, вновь изо всех сил тараща глаза, всматриваясь то в горизонт, то в очертания близкого берега. Не дай Бог попасться спящим боцману или штурману, о капитане и говорить нечего! Первый попавший под руку обрывок троса пойдет гулять по плечам, спине и голове. И несчастные дозорные продолжали свою беззвучную борьбу с предательским сном, изнывая в ожидании смены.
Так было на всех судах каравана: от шедшей первой «Морской ласточки» до «Анн-Шарлотт» под командованием Михеля Шредера, замыкавшей кильватерный строй. Тишину нарушали только скрип реев да плеск рассекаемой форштевнями волны.
Капитан «Морской ласточки» велел поставить на юте кресло с высокой спинкой, натянуть над ним кусок парусины наподобие тента, и теперь блаженствовал, развалясь в кресле и поглаживая свой внушительный живот. Симон Рике любил комфорт и вообще-то с гораздо большим удовольствием предпочел бы сидеть в какой-нибудь теплой конторе на берегу, чем болтаться по морям-океанам. Однако его отец, в прошлом лихой старший боцман, много сил положил на то, чтобы сын пошел дальше и непременно стал капитаном.
Симон Рике безропотно подчинился отцовской воле, много лет ходил в море и наконец в самом деле дослужился до капитана, хотя никогда особого призвания к морскому делу не ощущал и давно бы уже все бросил, если бы не отец. Худо-бедно, а из Симона Рике вышел в итоге совсем даже недурной капитан, которому без особой тревоги доверяли груз и корабль, ибо Симон Рике был человеком осторожным до крайности.
Вот и сейчас возглавляемый им караван, опять же по причине исключительной осторожности выборного адмирала, держался как можно ближе к берегу, ровно настолько, чтобы еще хватало фарватера для маневра. Корабли буквально крались вдоль полосы прибоя, опасаясь упустить его из виду, как боятся выпустить из рук перила шаткого мостика, перекинутого через бездонное ущелье. Так плавали на заре мореходства. Точно так же, крадучись, ходили в свое время вдоль берегов ганзейские когги и хульки — только днем, с закатом солнца сразу же бросая якорь. Симон Рике с удовольствием последовал бы примеру своих предков, если бы только не опасался сделаться всеобщим посмешищем. Ведь уже полтора столетия прошло с тех пор, как Христофор Колумб отправился на запад в Атлантический океан, а Васко да Гама отважился обогнуть мыс Доброй Надежды и добрался до Индии. Ровно сто сорок лет назад Фернан Магеллан открыл пролив, названный впоследствии его именем. Кого нынче удивишь рассказами о многомесячных морских путешествиях? Мореходы давно научились использовать в навигации достижения науки, в первую очередь, геометрии и астрономии — чего, впрочем, нельзя было сказать о кораблестроителях. Инструменты для ориентирования и определения местоположения судна в безбрежных океанских просторах достигли высокого совершенства.