Без нее существование не имело смысла, однако и с ней существование было невозможно, потому что в этом случае он предал бы свои принципы, попрал бы свое духовное призвание и веру, которым дал обет посвятить себя всецело, и погубил бы тем самым собственную душу. А разве не этого дьявол и добивался, искушая его? Душевная боль, которую он испытывал, была настолько сильной, что на глаза навернулись слезы — соленые, словно кровь. Он вышел из своей комнаты, натыкаясь на углы и стены, потому что те качались и подступали к нему вплотную.
Саласар обнаружил его на каменной скамье, укрывшейся среди яблонь внутреннего двора. Иньиго оперся локтями о колени и обхватил голову ладонями, уставясь неподвижным взглядом в землю прямо перед собой. Казалось, мысли его витают далеко-далеко за пределами его тела. Инквизитор неслышно подошел к нему, и тогда Иньиго, увидев чьи-то ноги, появившиеся в поле его зрения, поднял на него глаза.
— Отче, я согрешил, — сказал он печально. — Вы помните моего голубого ангела?
— Да, конечно…
— Я думаю, это не ангел, отче. Думаю, это суккуб, и он меня околдовал. Я болен. Мне не хватает воздуха. Вы должны мне помочь.
— Болен? Что же у тебя болит?
— У меня болит не тело, сеньор. Это что-то внутри, что не имеет формы и, тем не менее, занимает меня полностью. С душой у меня что-то не в порядке, сеньор мой. Боль сжимает мне грудь, я не могу спать, ее образ стоит передо мной, ее глаза я вижу в глазах окружающих. Мне кажется, что она на меня все время смотрит, что я чувствую ее запах, когда иду куда-нибудь… — Он горестно покачал головой и пояснил: — А я хочу, чтобы она это делала, потому что, как только подумаю об этом, сердце начинает биться сильнее и душе в груди становится тесно. Я чувствую, что она меня себе подчинила, она заслонила собой огромную любовь к Богу, которую я всегда испытывал, и теперь я могу думать только об одном — как бы мне увидеть ее снова.
Саласар слушал молча. В какой-то момент он испугался, что ежедневные допросы подозреваемых в связях с дьяволом да еще ночь, проведенная в одиночестве в лесу, по слухам заколдованном, окончательно свели юношу с ума. Инквизитор решил, что было бы уместно рассказать ему одну историю, которая в любом случае пойдет на пользу.
— Известна ли тебе история Эухенио де Торральба? — спросил Саласар.
— Нет-нет, сеньор, — робко ответил тот.
— В начале прошлого века Эухенио де Торральба, молодой кастилец, изучал в Риме медицину и философию. Торральба происходил из семьи старых христиан, которым и в голову не могло прийти, что через несколько лет они увидят одного из своих родственников под судом святой инквизиции.
— А что с ним случилось? — спросил Иньиго, словно очнувшись от забытья.
— Во время одного из своих путешествий он подружился с доминиканским монахом, братом Педро, который внушил ему, что, если он хочет узнать правду о далеком прошлом, а также выяснить, что его ожидает в будущем, если хочет узнать способ лечения в тех случаях, когда медицина оказалась бессильна, и узнать ответы на любые вопросы, он готов свести его с добрым ангелом по имени Закиэль, который может сообщить ему все эти сведения, не считая огромного количества других услуг.
— Закиэль? Я не знаю, как зовут моего ангела, — пробормотал Иньиго, судя по виду, разочарованный.
Саласар продолжил свой рассказ:
— Когда Торральба впервые увидел Закиэля, тот имел облик дряхлого белого человека в некоем подобии красной епитрахили, поверх которой было надето черное одеяние. Он одинаково уверенно, без всякого акцента, говорил и на латыни, и на итальянском и не позволил Торральбе до себя дотронуться.
— Я-то смог дотронуться до моего ангела. Лучше бы этого не было, потому что уверяю вас, сеньор, у него вид совсем не дряхлого человека, — сокрушался Иньиго.
Саласар продолжал:
— Закиэль предсказал Торральбе смерть Фердинанда Католика до того, как это случилось. Но ангел, судя по всему, не только обладал способностью предсказывать будущее, но и защищал молодого человека от возможных греховных соблазнов и за полтора часа домчал его из Вальядолида в Рим и обратно, чтобы он мог поприсутствовать при штурме города императорскими войсками.
— И все это правда? — удивленно спросил послушник.
— Святая инквизиция решила, что нет. Инквизиторы, занимавшиеся этим делом, пришли к выводу, что Эухенио де Торральба — сумасшедший. Они подумали, что не стоит подвергать его пыткам, наказывать или приговаривать к смерти.
— Мораль этой истории заключается в том, что у меня, по-вашему, с головой не все в порядке? — Иньиго выглядел обиженным. — Мне бы хотелось, чтобы это было так, сеньор, только я уверен, что не бредил. Все происходило наяву, физически реально! Но что хуже всего, сегодня я уверен в том, что это был не ангел, как в случае сеньора Торральбы. — Он оглянулся по сторонам и зашептал на ухо инквизитору: — Это была маленькая женщина, которая пахнет зеленой лист вой, у нее нежная кожа и упругие бедра. — Говоря это, послушник закрыл глаза, потому что ему было стыдно признаваться в этом Саласару. — Я согрешил, отче, нарушил обет целомудрия. Думаю, это суккуб, я попал в его сети, и он завладел моим телом и душой.
— Ты уверен, что не выдумал этого, Иньиго?
— Ох, сеньор, я был бы счастлив, если бы все было так, как вы говорите.
Иньиго шаг за шагом рассказал инквизитору обо всех своих встречах с голубым ангелом. Напомнил ему и о письме Хуаны, вновь заявив о том, что вовсе не ему принадлежит заслуга обнаружения слов, которые таила в себе бумага: мол, это он, то есть она, у него нет оснований сомневаться в этом, вошла ночью в комнату, чтобы помочь ему найти способ прочитать письмо.
— Это могли быть и те четверо колдунов, — предположил Саласар. — Ведь именно у них оказались бумаги, исчезнувшие в ту ночь из твоей спальни. Может, это была девчонка, та самая Каталина, которая…
— Нет-нет, сеньор, — возмутился Иньиго. — Это была не она. Не знаю, как эти четверо вынесли мои записки из опочивальни, однако уверяю вас, что не они расшифровали послание и уж, конечно, не Каталина вызывает во мне все эти чувства. Мой голубой ангел не имеет никакого отношения к этим четверым. — И он пояснил: — На следующее утро, перед тем как найти проявленное письмо Хуаны на тумбочке, я узнал запах моего ангела, оставленный на моей одежде. Он похож на запах папоротника. Мои простыни пахли ее телом, оно издает такой же насыщенный аромат, как отвар мяты.
Саласар загадочно улыбнулся:
— Полагаю, это не суккуб, Иньиго, я также не думаю, что ты околдован. Это гораздо более земная вещь, хотя тебе она сейчас кажется исключительной. — Саласар пристально посмотрел ему в глаза и предложил: — Мы могли бы прийти к соглашению, если хочешь. Я прощу тебе твои грехи, если ты простишь мне мои. Так мы от них освободимся, и все останется тайной исповеди. Как тебе кажется?
— Но, сеньор, я еще не обладаю полномочиями, чтобы…
— Ну-ну, Иньиго, давай не будем такими формалистами. — И начал: — Аве Мария Пречистая…
Иньиго безмолвствовал. Саласар повторил:
— Аве Мария Пречистая…
— Без греха зачавшая? — не очень уверенно ответил послушник.
— Знаешь, почему я думаю, что твой голубой ангел не суккуб? — Иньиго отрицательно покачал головой. — Потому что я не верю ни в суккубов, ни в инкубов,[16]более того, я даже не верю, что существует дьявол, который, как предполагается, их создал. Так что, — он пожал плечами, — как видишь…
— Вы не верите в существование дьявола? Но тогда…
— Тогда — ничего. Я намерен продолжить поиски, чтобы убедиться. Вот так-то, дорогой Иньиго.
— Но если та, о которой я говорю, не суккуб, тогда кто? Уверяю вас, что мне это не привидилось.
— Я тебе верю, и если бы это происходило не сейчас, в данный момент нашего Визита, когда я убедился в том, что за нами наблюдают, когда у меня появилась уверенность в том, что охотники за ведьмами придумывают обвинения и запугивают людей, чтобы усложнить нам задачу, я бы сказал тебе, что ты влюблен, что это бывает с каждым хотя бы раз в жизни. И как же несчастен тот человек, с кем этого ни разу не случалось! — Саласар печально улыбнулся. — Знаю, было бы замечательно, если бы я мог сказать тебе, что клирики, принявшие целибат и соблюдающие безбрачие, могут быть свободны от его выполнения, но, как тебе известно, это не так. У меня было много случаев убедиться, что все запретное становится в тысячу раз привлекательнее, чем то, что разрешено. Конечно, это не означает, что я предлагаю тебе этим заниматься и дальше, потому что ты дал обет безбрачия. Что в действительности отличает человека от простых животных, так это его способность брать на себя обязательства. Но не стану врать тебе, Иньиго, утверждая, что ты совершил тягчайший из грехов, потому что ничего из того, что тебе удастся совершить за всю оставшуюся жизнь, не позволит тебе чувствовать себя более живым, чем ты чувствуешь себя сейчас. Ты будешь прислушиваться к малейшему писку насекомых в листве в надежде услышать звук ее шагов, будешь ловить ее запах, как охотничья собака, идущая по ее следу. Небо покажется тебе еще голубее, а солнце ярче при одной мысли, что сейчас на это же самое небо и на это же самое солнце смотрит человек, которого ты любишь.
— Но если я себя так чувствую, не совершаю ли я этим грех?
— Бог есть любовь, правда?
— Да, сеньор.
— Любовь Господа заключена в каждом из его творений. В цветах, земле, воде, в каждом ближнем твоем. Знаешь, что самое главное в любви? — Саласар сочувственно улыбнулся, заметив, с каким напряжением смотрит на него Иньиго. — Самое главное это то, что она живет в твоем воображении, питаясь твоими собственными желаниями, и, таким образом, любимый человек превращается в идеально чистое создание, у которого нет недостатков, и таким он останется навсегда, до тех пор, пока земля будет вертеться или пока ты не испустишь последний вздох. Дорогой Иньиго, каждый человек нуждается в своем собственном голубом ангеле, чтобы противостоять тяготам жизни. — Иньиго показалось, что на лице инквизитора мелькнула тень печали. — Продолжай думать о существовании ангела, который тебя сопровождает и защищает, и тогда одиночество тебе не грозит. А ведь человек так одинок… — Саласар на мгновение впал в глубокую задумчивость, похожую на транс, но тут же пришел в себя и закончил свое поучение: — А теперь три раза прочитай «Отче наш», один за свою душу и два за мою. Но помни… — Выражение лица инквизитора переменилось, он стал необычайно серьезен, погрозил Иньиго и добавил: — Если я узнаю, что ты встречался с этой девушкой, я тебя вышвырну отсюда, как щенка, и лично позабочусь о том, чтобы ты и думать забыл о карьере на религиозном поприще. Одно дело, когда ты ее представляешь в своем воображении, и совершенно другое, когда ты с ней видишься. Чтобы больше никогда! Тебе ясно? — Иньиго мелко-мелко закивал головой, испуганно глядя на Саласара. — Мы не можем рисковать своей репутацией. Это может оказаться ловушкой.
Май поняла, что имела в виду Эдерра, когда предупреждала ее об опасностях, связанных с использованием приворотного зелья. Подавление чужой воли для обладания предметом своей любви всегда может обернуться новыми проблемами. И все-таки ей был необычайно дорог тот волшебный миг, когда она поверила в то, что любимый ее обожает, когда почувствовала, что он восхищается ее красотой, когда ощутила, как он содрогается в пароксизме наслаждения. И это короткое мгновение счастья стоило того, чтобы заплатить за него толикой страдания.
В конце концов, ведь жизнь состоит именно из таких моментов: порой из удовольствия, порой из горечи. Судьба — это постоянное движение по крутым тропинкам: то поднимаешься к вершине, то спускаешься в долины. Приходится с этим соглашаться, если принимаешь правила этого мира. Единственное, что ее огорчало, так это то, что возлюбленный ее тоже мучается, даже не подозревая о причине своего болезненного состояния. Совершая приворот, Май приняла решение за двоих и лишила его душевного покоя, хотя он ничего плохого ей не сделал. Но девушка так сильно его любила, что не могла позволить, чтобы юноша продолжал из-за нее страдать. Поэтому с печалью в сердце она постановила исправить несправедливость, которую совершила при полном попустительстве Бельтрана.
Любовное зелье для отворота: миска ключевой воды, бумага, белая роза, кусок веревки, красный платок.
Май нарисовала на обрывке бумаги лицо послушника, пытаясь, насколько это возможно, добиться портретного сходства. Привязала рисунок веревкой к белой розе и стала медленно опускать ее в стакан с водой. Это продолжалось до тех пор, пока вода не перелилась через край. После этого она прикрыла разлитую воду красным платком.
— Пусть любовное заклятие, которым я ранила твои чувства, рассеется, — проговорила она с закрытыми глазами, вызывая в памяти лицо своего любимого. — Alicui in amore respondere, termino. [17]
Затем она выжала воду из платка на землю, чувствуя, что поступает более чем правильно. Она избавила молодого человека от любовного рабства. Но после этого пришла пора и ей самой освободиться от такой же зависимости. Хотя Май от природы была наделена силой духа, позволявшей ей переносить любые страдания, она считала, что не стоит упиваться своим несчастьем, когда можно его избежать. Кто сказал, что нужно стоически переносить боль, если известно надежное лекарство от нее? Теперь ей оставалось только одно: проделать отворот согласно старинному магическому рецепту, чтобы облегчить себе спуск с вершины обольщений в долину любовных разочарований.
Зелье отворотное для избавления от любви: прядь вопос человека, который хочет забыть свою любовь, четырехлистный клевер, красная увядшая роза, ленточка зеленого цвета надежды.
Она разожгла небольшой костер и соединила над ним все составные части, перевязав их зеленой лентой и шепча при этом заговор:
Птицей небесною
Счастье меня не накрыло.
Червь земляной,
Тебе предлагаю обмен.
Светило ночное — луна молодая.
Мое полоненное сердце,
Ступай на спокойный костер.
С этими словами она бросила связку в огонь и вдруг ощутила, будто внутри у нее что-то сломалось, ей даже послышался звук хрустнувшей ветки. Она знала, что это начало конца ее любви. Прислушалась к своему сердцу: прошло еще слишком мало времени, чтобы колдовство подействовало. Она продолжала любить Иньиго де Маэсту всей душой, но уже сделала первый шаг по дороге освобождения от страданий.
Эта новость потрясла Испанию: Педро Руис-де-Эгино, неистовый охотник за ведьмами, который в последнее время помогал инквизиторам Валье и Бесерра разоблачать нечестивцев, умер от отравления. Все королевство было взбудоражено, люди опять задрожали от страха, потому что, несмотря на все гонения на еретиков и очистительный огонь костров инквизиции, проклятые богооступники продолжали отравлять жизнь добрым христианам и готовы были смести с дороги любого, кто стоит у них на пути. Загнанный в подсознание страх вырвался наружу, как только обнаружилось, что на сей раз колдуны объявили войну самим инквизиторам и их помощникам. Уж если они не побоялись замахнуться на столь почтенную персону, что же они намерены сотворить с простыми смертными?
Вскоре прошел слух о том, что снова сектанты зашевелились. Если раньше их владения ограничивались лесными дебрями, то теперь они бесстрашно двинулись дальше — с радостью человека, который знает, что у него все козыри на руках. Они являлись в столицы провинций, поднимали там шум и гам, похвалялись, что им-де хорошо известны имена самых благочестивых и выдающихся жителей города. И преследовали их на земле, на воде и по воздуху, поскольку приверженцы дьявола владеют всеми этими элементами. Эти богопротивники всячески вредили почтенным обывателям и шантажировали их, грозясь расправиться с ними тем же способом, каким сжили со света Педро Руиса-де-Эгино.
Встревоженные Валье и Бесерра связались с Верховным советом, чтобы сообщить, что нечестивцы уже свободно расположились станом прямо в центре Логроньо. Говорили, что каждую ночь они собираются на площади Святого Франциска, прямо напротив здания инквизиции, и устраивают шабаш, отплясывая, как сумасшедшие, вокруг огромного костра под звуки рожков и барабанов, нарушая, естественно, этим покой местных жителей. Инквизиторы требовали дополнительной помощи, отмены эдикта о помиловании, который, совершенно очевидно, никуда не годился, и скорейшего проведения нового аутодафе, чтобы окончательно спасти королевство от гибельного разложения.
Таинственная смерть Педро Руиса-де-Эгино, охотника за ведьмами, показалась Саласару крайне несвоевременной. Он уже все подготовил, чтобы с ним встретиться и найти подтверждение своих подозрений. После своей встречи с престарелым клириком Диего де Басурто он пришел к выводу, что помощнику инквизиторов было выгоднее выдать порядочных людей за колдунов, чем признаться, что он просто не способен обнаружить хотя бы одного. Педро Руис-де-Эгино смог организовать этот фарс по двум причинам: либо он надеялся выслужиться перед Верховным советом, чтобы получить место представителя инквизиции, либо он был сообщником его коллег в Логроньо и стоял за спиной четверки мнимых колдунов, пытавшихся сорвать его Визит. Саласар надеялся с помощью своей наступательной тактики ведения допроса вынудить того признаться, каковы были подлинные причины его поступков. В этом ключе он изложил свои намерения главному инквизитору. У него не было ни тени сомнения в том, что он с его способностями дознавателя сумел бы в ходе допроса Педро Руиса-де-Эгино вывести его на чистую воду. Но теперь, после того как охотник за ведьмами отошел к праотцам, уже ничего не удастся выяснить, наоборот, странные обстоятельства, которые, похоже, окружали смерть дона Педро, превратили его в своего рода мученика, доказавшего свою праведность на деле.
В тот же день Саласару пришло с почтой письмо за подписью главного инквизитора, в котором тот хвалил его и помощников за проделанную работу и выражал ему полное свое доверие. Он сообщал, что Верховный совет разделяет мнение Саласара о том, что в вопросе о ведьмах много домыслов и мало реальных фактов, и предлагает ему действовать в же духе, поскольку он продвигается в нужном направлении. Главный инквизитор сожалел о том, что таинственная смерть Педро Руиса-де-Эгино помешала выяснить вопрос о мнимых колдунах, которые преследовали Саласара и его людей. Но одновременно посоветовал не придавать этому большого значения, так как речь идет всего лишь о четырех жалких субъектах, не стоящих его внимания, которые, судя по всему, действуют без всякой осознанной цели.
«Не морочь себе голову заговорами и интригами, дорогой Алонсо, — писал архиепископ, — поскольку это может помешать как успешному завершению твоей достойной всяческих похвал работы, так и достижению наших целей…»
С другой стороны, главный инквизитор Бернардо Сандоваль-и-Рохас настоятельно просил Саласара поговорить с некоторыми клириками, которые, как ему стало известно, отказывались причащать раскаявшихся. Священники заявляли, что не верят, что эти люди отказались от своей дьявольской веры. Это обстоятельство в определенной мере сводило на нет достижения Визита, так как позволяло людям на местах питать недоверие в отношении некоторых соседей. Поэтому существовала опасность, что недовольные вновь ополчатся на мнимых еретиков, как только миссия покинет северные провинции.
Сандоваль просил Саласара, чтобы тот требовал содействия от всех клириков, показав им, в случае необходимости, инструкции Визита, в которых четко говорилось, что не следует применять репрессий против тех, кто получил помилование по эдикту. Если священники не будут выполнять предписания, он предоставлял Саласару полную свободу выбора тех мер, которые тот сочтет нужным принять.
Но самым впечатляющим в упомянутом письме было решение главного инквизитора продлить срок действия эдикта о помиловании еще на четыре месяца, до двадцать девятого марта тысяча шестьсот двенадцатого года. Ни в одном из своих посланий Саласар не отважился даже намекнуть, что ему потребуется гораздо больше времени для осуществления своей миссии. Он вправду не укладывался в намеченные сроки. Ему и его клирикам оставалось объехать еще много мест, особенно после того, как выяснилось, что кто-то намеренно мешает их работе. Саласар снова начал вносить изменения в маршрут путешествия.
Но его коллеги Валье и Бесерра с таким увлечением ставили ему палки в колеса, что Саласар подумал, а не лучше ли умолчать, что они отстают от первоначального графика. Продление срока на четыре месяца было со стороны Бернардо Сандоваля-и-Рохаса правильным решением. Правда, Саласар слегка встревожился, представив себе реакцию Валье и Бесерра, когда те об этом узнают. Они и раньше были настроены против него, считая, что главный инквизитор ему потакает, а теперь-то уж точно назовут его ловкачом. Но ему не хотелось забивать этим голову. У него имелись дела поважнее.
XX
О том, как вывести бородавки
Несмотря на секретность, которой Саласар в последнее время окружил Визит, Май удалось узнать, что следующим пунктом его маршрута станет Сан-Себастьян. Она убеждала себя, что продолжает следовать за инквизитором и его свитой только потому, что надеется на встречу с Эдеррой, которая сама должна вот-вот объявиться, так как наверняка разыскивает их с Бельтраном. Но одновременно чувствовала, что отворот пока не действует в достаточной степени и она все так же привязана к послушнику. Май пыталась собрать воедино осколки разбитого сердца и выбросить из головы бесполезные романтические идеи, но у нее ничего не получалось. Оставалось только взглянуть правде в глаза и признать, что приворот человека, чьи сердце и душа преданы более высокой цели, чем ее любовь, такой приворот неминуемо должен был навлечь на нее несчастья. Ей следовало признать, что она потерпела поражение еще до начала битвы. Она вдруг увидела себя со стороны блуждающей по извилистым тропкам, по заколдованным чащам. Это стало понятно ей только теперь, когда она рассталась с единственным мужчиной, которого любит. Одна-одинешенька, потому что, боясь отстать от Саласара, она потеряла след Эдерры.
Она собралась с духом. Еще раз прикинула расстояние до Рентерии — это совсем близко, она успеет заехать туда, разыскать родственников Грасии де Итурральде и расспросить и о ней, и о ее подруге Марии де Эчалеку. Что-то ей подсказывало, что она отыщет там конец нити, на другом конце которого находится Эдерра. Если поспешить, отправиться прямо с утра, то можно будет догнать Саласара со свитой в Сан-Себастьяне. Нельзя забывать о цели поисков, не хочется оставлять что-то недоделанным, однако ей не хотелось также обрывать связи с ними. Май по натуре была человеком преданным, ей было трудно резко оборвать все, что связывало ее с Иньиго, поэтому, отложив решение окончательно порвать со своей любовью, она почувствовала несказанное облегчение.
Она поднялась вместе с Бельтраном по пологому склону горы и, добравшись до самой вершины, на мгновение задержалась, чтобы оглянуться назад. Она увидела под собой безбрежную гладь моря и вытянувшиеся в ряд домики Пасахеса, сверху казавшиеся склеенными из цветной бумаги. И вдруг осознала, что там, внизу, вероятно, еще спит человек, который однажды полюбил ее. Она почувствовала укол в сердце и попыталась найти в своем возлюбленном что-то, о чем неприятно вспоминать, — жест или слово, малейший повод, чтобы проникнуться к нему безразличием, но не смогла. Ей стало страшно. Что, если отворот так и не произведет нужного действия, тогда ей придется до конца дней своих нести в себе ту саднящую боль любовного чувства, которая перестала приносить удовольствие с тех пор, как она решила от нее избавиться. Случалось и раньше, что колдовство ей не удавалось, хотя в последнее время казалось, что ее способности умножились. Вот будет невезение так невезение, если как раз то колдовство, которое должно избавить ее саму от несчастной любви, не подействует.
Она громко вздохнула, из-за чего Бельтран навострил уши и вопросительно на нее взглянул. Май посмотрела направо и налево, выбирая, по какой дороге пойти. И дала себе клятву забыть послушника, его золотистые волосы и голубые глаза херувима. Забыть его губы и милое лицо. Поклялась, что настанет такой день, когда воспоминание о нем уже не вызовет у нее той сладкой муки, от которой она продолжала изнемогать. Наступит такое время, когда она забудет его навсегда, так, что даже не узнает при встрече. И только после этого, приведя в порядок свои мысли и чувства, определившись со своим будущим, она успокоилась. Хорошо, когда можно начертить себе картину грядущего, чтобы принять жизненно важное решение.
Она шла все утро и добралась до места где-то пополудни. Застройка Рентерии — наследие Средневековья — напоминала паутину из семи улиц, сходившихся на площади, где располагались готическая церковь и недавно возведенное здание городского совета. Селение, которое вначале называлось Вильянуэва-де-Ойарсо, сменило свое название на Эррентерия в силу того, что сюда стекалась королевская рента, то есть подати и налоговые поступления, и местные жители издавна гордились своей оборотистостью.
Недавно возникшее здесь литейное производство привело к изменению всего уклада местной жизни, до этого здесь строили королевские галеоны водоизмещением в более чем восемьсот тонн. И вдруг народ, бросив корабельные дела, кинулся рыть и дырявить землю в поисках железа. Правительство Испании, встревоженное столь неожиданным поворотом событий, поручило досконально разобраться со всем этим коррехидору провинции: ему было поручено выяснить, каковы потребности литейных мастерских в древесине. Не хотелось бы, чтобы переориентация на производство металла отрицательно сказалась на работе верфей, которые представляли для Короны большую важность. Оказалось, что оба производства можно совместить без всякого ущерба, и, таким образом, население в итоге оказалось разделенным на приверженцев древесины и новаторов железа.
Май постепенно научилась разбираться в общественных отношениях; благодаря этому она за относительно короткое время сумела найти место жительства семьи Итурральде. Дом стоял в отдалении от центра селения, на улице Медио. Это был крытый потемневшей от времени черепицей дом, сложенный из пропитанного влагой полированного коричневого камня, отдаленно напоминавшего обрубки стволов деревьев. Навстречу Май выскочил забавный пес, весь в рыжих пятнах. Он залился отчаянным, похожим на приступ бешенства лаем, не только сотрясавшим его с головы до ног, но и приподнимавшим на пару ладоней над землей до тех пор, пока он не начал задыхаться и хрипеть. Однако на Май его грозный вид не произвел ни малейшего впечатления, поэтому обескураженное животное решило поменять тактику и пошло за ней по пятам, принюхиваясь к ее запаху и недовольно ворча.
С одного боку к дому примостился небольшой сарай с отгороженной деревянным забором площадкой, где несколько кур клевало разбросанный на земле корм. Набравшись смелости, Май глубоко вздохнула и решительным шагом двинулась к входной двери. Осторожно постучала, ей открыла, вытирая руки передником, белобрысая тучная женщина, вся округло-овальная и с таким же круглым, как полная луна, усеянным бородавками лицом. Она вопросительно взглянула на Май сверху вниз:
— Чего тебе надобно, детка?
— Вы Грасия де Итурральде?
Не говоря ни слова, женщина с бородавками на лице сделала шаг назад и захлопнула дверь.
— Пожалуйста, сеньора, — умоляла Май, прислонившись лбом к двери. — Мне сказали, что я смогу найти ее здесь. Мне очень важно о ней узнать. Вопрос жизни или смерти. Ну пожалуйста…
Она еще несколько раз произнесла «пожалуйста», пока не осознала, что эта женщина не из тех, кого можно легко растрогать. Покрытый рыжими пятнами пес уселся неподалеку, наблюдая за происходящим, и Май показалось, что его морда растянулась в насмешливой улыбке. Униженно улыбаясь, она простояла около двери более получаса, внутренне возмущаясь людьми, которые располагают сведениями, но не делятся ими, а в итоге обрывается нить поисков, без которой нельзя найти любимых людей, и это несправедливо, несправедливо, несправедливо! Когда она уже была готова смириться с поражением, Луноликая вновь появилась на пороге, сжимая в руках метлу.
— Ты тут, часом, не порчу на меня наводишь? — недобро спросила она Май. — Что ты тут бормочешь, злодейка?
— Нет-нет! Я нет…
Женщина угрожающе потрясла своим оружием:
— Шагай отсюда или я тебя метлой вымету.
— Я не причиню вам вреда, сеньора, клянусь. — Май, опасаясь выволочки, пригнулась, заслоняя лицо руками, и крикнула: — Я не уйду, пока не поговорю с Грасией.
— Откуда ты такая выискалась и чем занимаешься? — теперь Луноликая сбавила тон и держалась менее настороженно.
— Меня зовут Май де Лабастиде д’Арманьяк, я знахарка, гадалка, целительница и парфюмер, служу Богу и помогаю добрым людям, в том числе вам, — выпалила она одним духом.
— Ворожея, что ли? — Женщина смерила незваную гостью презрительным взглядом: глазки ее напоминали две дырочки от укола шилом на помидоре.
Май не знала, стоит ли признаваться в своем занятии, — времена нынче не те, чтобы похваляться умением облегчать жизнь людям благодаря волшебному сочетанию заговоров и трав. Может, эта женщина боится ламий, спутала ее с одной из них и ничем ей не поможет или, что еще хуже, поднимет тревогу, а там явится Моргуй, и все кончится тем, что она тоже исчезнет в подземельях тайной тюрьмы святой инквизиции. Луноликая молча рассматривала девушку, оценила ее внешний вид, обратила внимание на одежду, на ее странные — блестящие и огромные — черные глаза, острые ушки лесного духа. И так продолжалось некоторое время, которое показалось Май вечностью.