Май вспомнила, что Голыш объяснял ей, что Эдерра по пути в тюрьму Логроньо стала неразлучна с вдовой родом из Урдакса, которую звали Мария де Эчалеку. Может быть, соседка сможет навести ее на след?
– Как мне найти дом Марии де Эчалеку?
– Достал всех, утверждая, что, дескать, Мария подожгла сноп соломы, чтобы уничтожить его урожай, – Хуанес продолжал свою рассказ, совсем не обращая внимания на маленькую гостью, – что на заходе солнца она оставляла еду ламиниям,[10]чтобы те взамен обработали ей поле; что по ночам они отправлялись на шабаш в Сугаррамурди. Летали, словно ведьмы, потому что, дескать, они и есть ведьмы. Они бывали там по понедельникам, средам и пятницам, не пропуская ни дня, и говорят, что там моя Эстевания обманывала меня с самим Сатаной. Что это видела куча народа. Хотя, откровенно говоря, не было случая, чтобы я хватился ее в постели. А теперь мне заявляют, что дьявол, мол, прибег к черт знает какому колдовству и подкладывал мне под бок куклу, так похожую на нее, что не отличить. Ты и впрямь думаешь, что я бы не узнал свою жену после пятнадцати лет супружества? – Он выразительно показал взглядом на ее стакан, осушив одним махом свой: – Пей! – Он подождал, пока Май поднесет его ко рту. – И вот двадцать седьмого августа пришли ко мне и сказали, что моя жена умерла, отказавшись… В общем, так и не признав себя ведьмой. Вроде как в тюрьмах святой инквизиции вспыхнула эпидемия. И поскольку она числится в отказницах, единственное, чего можно ожидать, так это что она прямиком отправилась в ад, не получив прощения. И вот, – у него на глаза навернулись слезы, – я и говорю, что не знаю, как мне быть, поскольку если я буду себя вести, как мне велит священник, то, когда умру, попаду на небо, а там не встречусь с ней. Так что я перестал ходить в церковь, и поглядим, может, отмочу какую‑нибудь шутку из тех, которым нет прощения, чтобы отправили меня вместе с Эстеванией к черту на рога, и там мы уже навечно пребудем вместе.
|
|
Он сделал длинную паузу, и в комнате воцарилось молчание. Май взглянула на горестное лицо мужчины, уверенная в том, что вот сейчас как раз и следует сказать что‑то уместное, что‑то чудесное, что помогло бы смягчить боль, но ей ничего не приходило в голову. Хуанес вновь заговорил:
– Затем я узнал, что во время аутодафе сожгли мою Эстеванию в виде статуи. И я остался один как перст, и куры не несутся, и корова совсем захирела… – пояснил он, – животные‑то, они сообразительные и чуют несчастье за версту. – Он посмотрел в окно и затем тяжело вздохнул. – Но ты хотела знать, где жила Мария де Эчалеку, верно?
Май кивнула:
– Она и моя няня подружились по дороге. Человек, который отвез их в Логроньо, рассказал мне, что женщина из соседнего с Марией дома бегом бросилась, чтобы с ней проститься, и что они плакали вдвоем, обнявшись, пока их не растащили.
– Ясно… Это и есть Грасия. Не знаю, как это муж позволил ей проститься.
– Почему он не должен был позволить?
– Я же тебе сказал, что муж Грасии – дрянной человек, из тех, что злятся и завидуют даже тому, что у других есть носы, чтобы дышать. Он запретил своей жене разговаривать с Марией. Не соглашался с тем, чтобы Грасия питала уважение к кому‑то, кроме него. Так что они виделись украдкой. Они дружили еще с детства, были словно сестры, понимаешь? Все время были вместе. Из‑за этого даже всякие разговоры ходили по деревне. Ну, знаешь, о чем я говорю. – Май отрицательно покачала головой. – Ну, женщина, две женщины все время вместе. Даже спали вместе, в общем… Когда родители Марии Эчалеку умерли, она осталась в доме за старшую, и Грасия так часто к ней захаживала, что в результате у нее завязались отношения с сыном соседей. Мария, в свою очередь, тоже вышла замуж, так они и стали соседями. Целыми днями вместе. Никто не знает в точности, что там произошло, просто ни с того ни с сего обе пары перестали знаться друг с другом. Затеяли спор о границах, и разгорелась у них война. Что ни день, один возьмет да и снесет ограду, которую другой поставил накануне, чтобы разделить участки, а на следующий день она вновь появляется на два метра дальше. Горе горькое. Не жили, а друг другу пакостили. Так и продолжали воевать до тех пор, пока муж Марии не скончался при подозрительных обстоятельствах, а муж Грасии, Мариано де Айтахорена, вознамерился во что бы то ни стало завладеть землями соседа. Сначала попытался их купить, затем угрозами. Говорят, он и донес на Марию де Эчалеку. Теперь они уже его собственность, поскольку инквизиция их забрала себе, а потом за бесценок продала Мариано.
|
|
– Где лежат эти земли?
– На вершине холма, – ответил он, указав на другой конец деревни. – Но не советую тебе туда ходить, тем более одной. Этот тип злее собаки.
– Мне жаль, но я добралась сюда не для того, чтобы останавливаться на полпути, – сказала она, глядя на него своими огромными, черными, как у оленя, глазами.
|
|
Май неуклюже поднялась, опираясь о край стола, поскольку вино начало действовать. Она почувствовала, как горячие волны опьянения катятся по телу к ее конечностям. Вышла из дома, схватила поводья Бельтрана и пошла по тропинке, которую указал ей Хуанес. Ей казалось, что земля под ногами ходит ходуном. Пару раз оглянулась и разглядела человека, сидевшего на скамеечке под бузиной, с поникшей головой и бутылкой чаколи в руках. Она представила себе, как он плачет, вспоминая наветы злопыхателей, будто его жена, подобно бесчувственной скотине, вступала в сношения с самим дьяволом, в то время как ее супруг, ни о чем не ведая, спал сном праведника. Она подумала о том, что было бы замечательно, если бы кто‑то помог ему смягчить боль и выкинуть из головы сумасбродную идею превратиться в чудовище, чтобы таким образом оказаться в аду вместе с любимой женой. Май была уверена, что Хуанес хороший человек.
Вскоре Май догадались, что подходит к дому Мариано де Айтахорены, потому что держала нос по ветру, а в воздухе носился характерный запах склок и свар. Немного погодя вдали возникла фигура тучного мужчины с приплюснутой головой, выступающим подбородком и низким, покатым лбом. Оглядев участок, можно было легко различить, что раньше он был разделен на два оградой, которая, похоже, совсем недавно была срыта. Два дома свидетельствовали о том, что здесь жили две семьи. Теперь все пространство принадлежало одному‑единственному человеку, однако не было похоже, чтобы он использовал эту землю. Старый дом, который когда‑то принадлежал Марии де Эчалеку и ее мужу, выглядел брошенным, как бездомный пес, стекла разбиты, все вокруг заросло бурьяном. Хуанес был прав: Мариано был как ребенок, которому непременно хочется заполучить горбушку хлеба, которую ест его брат. Он плачет, вопит и топает ногами, пока ее не получит, а как только она оказывается у него, теряет к ней интерес и швыряет свиньям. Мужчина глянул из‑под густых бровей на приближавшуюся Май, и его физиономия приобрела крайне неприветливое выражение.
– Кто или что ты такая? – бесцеремонно кинул он ей, и Май пришлось проглотить ком, застрявший в горле, причем сделать это незаметно, чтобы не выдать свое нервное напряжение.
– Меня зовут Май де Лабастиде д’Арманьяк, и я пришла предложить свои услуги. Я умею рвать коренные зубы, сводить оспины, лечить сломанные конечности, помогать коровам при родах… – Заметив недовольство мужчины, она сбавила тон и заговорила тише: – Могу предложить вашей супруге средства для красоты…
– Проваливай, нас это не интересует.
– Я могу поговорить с вашей супругой? Может, ее‑то заинтересует…
В этот момент Мариано широким шагом двинулся к ней, размахивая мотыгой и хмуря брови, пока не подошел к Май почти вплотную. Она невольно закрыла глаза и втянула голову в плечи.
– Моя жена мертва! – вскричал он в исступлении, делая упор на последнем слове и с такой страстью, что в углах его рта выступила пена. – Вон она где… – Он махнул рукой вдаль, и Май решила, что там находится кладбище. – Мертва и похоронена, и если бы я вновь ее здесь увидел, то сам бы раскроил ей череп, чтобы она убралась к себе в преисподнюю, откуда вышла; развратница, прелюбодейка беспутная. Так что отвяжись от меня. Знаю я, чем ты занимаешься, и знаю также, как избавиться от уродов, вроде тебя. А теперь проваливай отсюда, пока я тебе кости не переломал, посмотрим тогда, как ты умеешь лечить сломанные конечности.
Он поднял руку, в которой сжимал мотыгу, и потряс ею у нее над головой. У Май не оставалось сомнений относительно его намерений. Этот мужчина размахивал мотыгой с такой ловкостью, что казалось, будто он угрожал ею людям с тех пор, как встал на ноги. Она поняла, что самое время убираться восвояси, живо вскочила на Бельтрана и отпустила поводья, выговаривая ему за то, что он увлекся одуванчиками вместо того, чтобы следить повнимательнее за разговором, тогда бы он сразу понял, какая опасность им угрожает.
Пока Бельтран ретировался с той быстротой, какую ему позволяли ноги, Май думала о том, мог ли этот человек использовать мотыгу по иному назначению, нежели работа в поле? Поведение этого грубияна и отзывы, которые она перед этим услышала о нем, убедили ее в том, что смерть Грасии не была вызвана естественными причинами. Внезапно ею овладела уверенность в том, что так оно и есть. Мариано де Айтахорена донес на Марию де Эчалеку и убил свою жену, чтобы отделаться от обеих женщин и завладеть сразу двумя участками. Значит, смерть Грасии не была естественной, она пала жертвой насилия!
XIV
О том, как добиться того, чтобы все предметы в помещении почернели, как сделать так, чтобы комната казалась кишащей гадами
В ночь накануне отъезда в Элисондо Саласар спал урывками. Ему приснилась королева Маргарита. Обычно он не помнил своих снов. Лишь иногда, сразу после пробуждения, до того как он заводил с кем‑то в разговор, у него перед глазами возникали смутные образы, которые он не смог бы описать словами, а потом весь день его не оставляло неприятное ощущение. По сюжету сны никогда не были безмятежными, к тому же они были окрашены в яркие, кричащие тона. Он все время оказывался в каком‑то тупике, пробирался куда‑то по узким, скользким тропинкам через заросли колючек. Проснувшись, он с горечью осознавал, что ночные кошмары не предвещали несчастье. И в этот раз плохой сон не явился исключением.
Во сне он увидел королеву Маргариту с распущенными волосами, облаченную в тонкую льняную рубашку, больше похожую на саван. Она ступала босиком по тропинке, усеянной острыми камнями, резавшими ей ноги, а королева словно и не испытывала боли. Она шла, вытянув руки вдоль туловища, развернув ладони вперед, демонстрируя крестообразные стигматы, из которых вытекала река крови бирюзового цвета, что соответствовало ее королевскому статусу. За ней, отмечая пройденный путь, тянулся голубой след. Из этого длинного следа у нее за спиной возникал целый водный мир: озера, моря и водопады, – и в нем тонули тысячи людей, которые взывали о помощи, неистово взмахивая руками. Вскоре королева поднялась на вершину, где стоял Саласар, спокойно и не меняя выражения лица, наклонилась к его уху. Он ощутил ее легкое дыхание на своей шее, однако вместо того, чтобы прошептать что‑то приятное, Маргарита что было мочи закричала:
– Дьявол во дворце!
И тут инквизитор внезапно проснулся за пару секунд до того, как стук в дверь возвестил о прибытии курьера. Он с бьющимся в тревоге сердцем открыл дверь, выхватил конверты из рук посыльного и, ни слова не говоря, захлопнул дверь, ощущая в груди тоску мрачного предчувствия. Он не ошибся – одно из посланий было от королевы.
Саласару показалось, что это совпадение не могло быть случайным, и он решил отступить от своего правила вскрывать письма, полученные от нее, в конце дня. Он не сомневался, что ей понадобилась его помощь, на это указывали все предзнаменования. Она связалась с ним во сне, а на случай, если мистический способ сообщения окажется недейственным, воспользовалась обычной почтой, менее чувственной, зато более надежной. И в том и в другом случае Саласар уловил ее тоску. Он с нетерпением сорвал печать с конверта, развернул бумагу на столе, даже не стараясь вдохнуть исходивший от нее аромат, чтобы не терять времени.
Королева начинала письмо с общепринятых формул учтивости, к которым Саласар уже привык, однако он нашел в очертаниях букв следы нервной дрожи, предвестие неприятностей. Время показало, заверяла его Маргарита, что она может рассчитывать на его беззаветную преданность, однако не только лишь дружба понуждает ее доверить ему этот секрет. Судя по всему, королева считала, что опыт инквизитора, особенно в данный момент, может ему пригодиться, чтобы дать ей совет, чтобы подсказать, до какой степени ей следует беспокоиться по поводу того, что с ней происходит. Маргарита подозревала, что кто‑то из ее окружения пытается причинить ей зло, прибегнув с этой целью к черной магии.
На прошлой неделе, когда она вышивала в своей опочивальне, одна из ее дам вошла, чтобы зажечь лампу. Когда девушка вышла, все вокруг внезапно почернело. Королева не могла разглядеть рисунок, который она вышивала, потому что ткань, нитки, игла, даже стены дворца стали темнее самой глухой ночи. От испуга она лишилась чувств, а когда пришла в себя, ее супруг оказался рядом и сказал ей, что свет во дворце не гас ни на секунду.
Почувствовав упадок сил, вечером она решила не спускаться к ужину, что, по‑видимому, было большой ошибкой, потому что в ее покоях произошло новое ужасное событие. Откинув одеяло, чтобы лечь в постель, она обнаружила под ним огромный клубок змей, которые начали быстро расползаться, спускаясь по одеялу, и за считаные минуты покрыли весь пол. Стоило королеве двинуться с места, как она ощутила на своих лодыжках прикосновения чешуйчатых тел этих отвратительных гадов. Она закричала, но, когда все прибежали, змеи успели исчезнуть. Король настаивал на том, чтобы позвать врача, полагая, что причиной этих видений явилась беременность его супруги, но та отказалась. Королева была уверена, что ученый медик не тот человек, который может справиться с подобной ситуацией, потому что речь шла не об игре воображения, как все уверяли, а о настоящей атаке сверхъестественных сил, и для этого ей требовалась помощь совсем другого рода.
Королева созналась, что она связалась с астрологом и каббалистом, пользующимся известностью при дворе, поскольку он передавал свои глубокие знания студентам вальядолидского университета. Ученый, выслушав ее и узнав обстоятельства происшествия, заверил ее, что она стала жертвой колдовства, судя по всему достаточно простого колдовства, которое состояло в том, чтобы пропитать фитиль лампы хорошо взбитой морской пеной. Стоило его зажечь, и все тут же представало в черном свете.
Что же касается змей, то тут злоумышленники взяли змеиный жир, добавили в него соли и пропитали этой смесью четыре куска ткани, на которых завязали четыре узелка. Затем, пропитав их в масле и положив в лампы, расставили оные по разным углам опочивальни королевы, подожгли, и таким образом удалось вызвать наваждение с гадами. Астролог советовал ей соблюдать осторожность, ибо Ars Magica – это искусство, к которому следует прибегать исключительно людям сведущим, поскольку оно разделяется на две области. Одна – благотворная, благодаря тому что берет начало в магии природной и чистой науке, из которой, по его словам, родилась физика; другая же обязана своими чудесами дьяволу.
Граница между обеими настолько размыта, что некоторых ученых можно принять за колдунов, а некоторых колдунов за ученых. Чары, от которых пострадала королева, похоже, относились к области черной магии, а люди, которые занимаются изготовлением подобных снадобий, как правило, лишены даже намека на моральные устои. Они, вне всякого сомнения, люди опасные.
– Ищите среди ваших врагов, ваше величество. Наверняка зачинщик – из их числа. Впрочем, не волнуйтесь. Обычно черная магия оборачивается против тех, кто пускает ее в ход. Рано или поздно им приходится расплачиваться, – заверил ее астролог.
Для Маргариты Австрийской не было секретом то, что у нее с давних пор имеются враги во дворце, но она никогда не думала, что они способны позволить себе подобную низость с целью ей навредить. Она опасалась за себя и за своего будущего сына. Раз для нападения привлекаются сверхъестественные силы, она беззащитна. Вот уже целую неделю она избегала герцога де Лерма и его верного пса Родриго Кальдерона. Как только они появлялись, она удалялась в свою опочивальню; если входили в столовую, она изображала недомогание, свойственное ее деликатному положению, только бы не сидеть с ними за одним столом. Избегала их приветствий, взглядов, и, несмотря на это, у нее по‑прежнему сохранялось ощущение, что она не находится в безопасности даже в собственном доме.
В конце письма королева обращалась к Саласару с просьбой: в случае, если с ней произойдет какое‑нибудь несчастье, он должен лично сообщить о ее подозрениях тому, кто может что‑то предпринять. Маргарита была уверена в том, что дон Родриго Кальдерон, личный секретарь герцога де Лерма, и был тем человеком, который подстроил пакость с колдовством, следуя приказу самого фаворита.
Саласар не мог поверить в то, что читал. Королева Маргарита никогда не казалась ему человеком, который позволил бы себе увлечься эзотерическими видениями, но то, о чем она рассказывала ему в письме, могло иметь только два объяснения: либо она страдала помрачением рассудка, вызванным беременностью, как и предполагал ее супруг, либо действительно существовали люди, способные сговориться с самим дьяволом и, хорошенько взбив морскую пену, превратить масляную лампу в инструмент наведения порчи.
Инквизитор поспешно вскрыл другое письмо, которое доставили из Логроньо. Его коллеги Бесерра и Валье сообщали, что, обеспокоенные огромными размерами бедствия в этих краях, они больше не могут сидеть сложа руки. По‑видимому, промедление с Визитом привело к тому, что колдуны и колдуньи осмелели, укрепились в своем новом положении, проникли даже в привилегированные слои общества. Они как ни в чем не бывало начали селиться в окрестностях Алавы, регулярно по понедельникам, средам и пятницам устраивали шабаши, на которых плясали, пели, играли на музыкальных инструментах, ели‑пили до самого рассвета, наводя страх на порядочных людей, которые не отваживались даже высунуть нос на улицу после захода солнца.
Если верить Валье и Бесерра, все это проистекало из попустительства, выказанного в последнее время святой инквизицией в связи с всепрощенческим эдиктом о помиловании, который без всяких на то оснований снимал вину с тех, кто вступал в сношения с дьяволом, как будто занятие колдовством было незначительным грешком, от которого можно очиститься, прочитав пару раз «Отче наш» и еще пару «Аве Мария». Нечестивцы проявляли неуважение к представителям церкви, а когда напуганные жители угрожали донести на нечестивцев святой инквизиции, смеялись им в лицо.
Поэтому оба инквизитора Логроньо доводили до сведения Саласара, что они предприняли одновременное расследование, включая аресты и допросы. Они намерены обнародовать эдикт о помиловании в тех местах, куда Визит еще не скоро доберется. Настало время твердой рукой очистить души грешников от скверны. Они сообщали, что располагают списком, в котором значатся более ста людей, подозреваемых в колдовстве, в том числе по меньшей мере десять священнослужителей, один из них – некий Диего де Басурто, в высшей степени опасный человек. При отлавливании нечестивцев они опирались на помощь священника Педро Руиса‑де‑Эгино, опытного охотника за ведьмами, и девицы по имени Моргуй, способной разглядеть на коже арестованных клеймо дьявола.
Саласар в ярости сжал кулаки. Его коллеги его обошли, взявшись самостоятельно вершить правосудие, нападая на одиноких стариков, точно так же как они поступили во время прошлогоднего процесса. В памяти инквизитора вновь всплыли картины, которые он старался забыть, потому что они причиняли ему боль. Он не раз упрекал себя в том, что не проявил больше твердости, не сообщил о действиях коллег главному инквизитору. Будучи новым человеком в суде Логроньо, он смалодушничал, и теперь ему стало понятно, что если он доложит о нарушении своей компетенции Бернардо де Сандовалю‑и‑Рохасу, то заработает себе репутацию доносчика.
Его коллеги намеренно опустили показания охранника секретной тюрьмы, некоего Мартина Игоарсабаля, который заявил, что, находясь за пределами камеры, подслушал разговор двух обвиняемых. Женщины говорили о том, что лучше объявить себя ведьмами, тогда, мол, их отпустят на свободу. Валье и Бесерра даже не захотели посчитать это доказательством, смягчающим вину, даже не отметили в заключительных выводах. Они также закрыли глаза на явные противоречия, в которые впали обвинители священников Хуана де ла Борда и Педро де Арбуру, а также их престарелых матерей. Нужно быть слепыми, чтобы не увидеть, что доказательства вины не были исчерпывающими.
Тем не менее инквизиторы провели допросы, так и не добившись от подозреваемых признания себя виновными. Это встревожило Саласара. Верховный совет инквизиции сохранял непреклонность, по‑прежнему считая, что отказников следовало приговорить к смерти. Упрямцам священникам, отказывавшимся признаться в сношениях с дьяволом, костер был обеспечен с гораздо большей вероятностью, чем простым прихожанам. Тогда Саласар кое‑что придумал, чтобы этого избежать. Когда трибунал в составе трех инквизиторов и пяти консультантов, среди которых находился представитель епископа, проводил голосование, намереваясь приговорить к сожжению на костре тех, кто отрицал свою вину, Саласар оказался единственным, кто проголосовал против.
– Нет исчерпывающих доказательств, чтобы их осудить, – объяснил он. – К тому же показания свидетелей грешат серьезными недостатками. В целом имеются лишь расплывчатые факты, которые могут быть неверно интерпретированы. – Он достал записи, чтобы подкрепить свои выкладки: – Например, свидетели оказались не в состоянии указать, в какую ночь было произведено посвящение обвиняемых в секту, а некоторые даже противоречили друг другу в этом вопросе. Даже до сего дня никак не желали признать в доне Хуане де ла Борда и брате Педро де Арбуру людей, принадлежавших к упомянутой дьявольской секте. Следует отметить, что это до некоторой степени странно, так как другие колдуны‑свидетели упорно указывали на них как на отмеченных знаком дьявола, говоря, что тот выделял их среди всех прочих, все время держал их возле себя и даже разрешил им ассистировать ему во время черной мессы. Вам не кажется странным, что, если на шабашах эти двое занимали такое видное место, одни колдуны их видели, а другие нет?
Выступление Саласара возмутило инквизитора Валье, который перед всем трибуналом вскочил со стула и, срываясь на крик и указывая на него своим скрюченным артритом пальцем, гневно выпалил:
– Если вы еще раз скажете мне хоть слово наперекор… – Нижняя губа у него нервно тряслась. – Будьте уверены, что я не дам вам жить спокойно, пока вы не присоединитесь к остальным обвиняемым.
Проголосовав против, Саласар тем самым добился того, что к священникам применили пытки. Он был уверен, что они не вынесут боли и в конце концов признаются.
Трибунал Логроньо использовал для пыток еретиков специальное приспособление, так называемую кобылу. Узника укладывали на скамью и обвязывали веревкой различные части его тела. Веревки затягивали посредством палки так, что она врезалась в промежность. В соответствии с уставом инквизиции при этом должны были присутствовать трое инквизиторов и представитель епископа. Каждый шаг заносился в протокол.
Обоих монахов доставили в зал пыток, ожидая, что сам вид этого квадратного помещения, в котором с потолка свисали зловещие веревки, а вдоль стен были расставлены самые разнообразные по форме и величине деревянные снаряды для пыток, сулившие преступникам неимоверные муки, тогда как от стен исходил смрадный запах мочи, испражнений и страха, – все это, вместе взятое, в конце концов вынудит их признаться. Однако Хуан де ла Борда и Педро де Арбуру продолжали отрицать принадлежность к секте. Поэтому пришлось прибегнуть к более сильным средствам.
Брат Педро, стоило ему почувствовать, как веревки врезаются в тело, закричал, что признается, но, как только пытку приостановили, опять начал упорствовать, умоляя, чтобы его отпустили ради всего святого.
– Конечно же мы вас отпустим, дружище, – вкрадчиво ответил Валье чуть ли не отеческим тоном. – Мы люди понятливые, понимаем, что есть человеческие слабости, которыми управлять невозможно. Единственное, чего мы хотим, это чтобы вы сознались, и вы сразу почувствуете себя лучше. Все станет гораздо легче, и уже не будет боли. Будьте же разумны, исповедуйтесь.
Брат Педро мгновение помолчал с закрытыми глазами. Казалось, он обдумывает совет инквизитора, пока не открыл рот, чтобы выдохнуть:
– Нет! – И тут же начал сучить ногами и кричать, как сумасшедший, сотрясаясь всем телом; изо рта у него пошла пена, и он впал в такое неистовство, что продолжать пытку уже не имело смысла.
Когда наступил черед его кузена Хуана де ла Борда, результат был еще более плачевным. При первом натяжении веревки монах почувствовал такую резкую боль и ужас, что спустя несколько мгновений провалился в темный колодец беспамятства. Палач подошел и приподнял ему веки, повернулся к инквизиторам и покачал головой, заявив, что бесполезно и пытаться, поскольку этот человек еще не скоро придет в себя.
Трибунал сообщил Верховному совету, что решил вновь провести голосование по делам обоих монахов, учитывая, что многие из свидетелей, давшие против них показания, впоследствии сами начали себе противоречить. Единогласным решением им была сохранена жизнь, однако наказание должно было быть равносильным смертной казни. Они выйдут на аутодафе в санбенито, им зачитают приговор, они отрекутся от своей ереси, их лишат церковного сана, а затем сошлют на галеры его величества – гребцами. А если им доведется выжить на галерах, то остаток жизни они проведут в монастыре.
Саласар почувствовал себя отчасти счастливым, что ему хотя бы так удалось спасти жизнь обоим монахам, и он решил воспользоваться тем же приемом, чтобы попытаться спасти от костра их матерей. Те, как и их сыновья, настаивали на своей невиновности. Так что Саласар вновь прибегнул к пыткам, надеясь таким образом помочь им избежать смерти. Ему показалось, что женщины в таком возрасте не выдержат боли и покаются. Это был единственный способ их спасти. Поэтому в ночь перед наложением пыток он спустился в подвал инквизиционного трибунала и отыскал камеру, в которой содержались обе женщины.
– Господь не любит воительниц, сеньоры, он любит верующих, – сказал он им. – Ложь является грехом, но гораздо меньшим, чем грех самоубийства вследствие собственного упрямства. Понимаете меня?
Тогда одна из них уверила его, что им не в чем каяться, поэтому ложное признание отнюдь не улучшит их самочувствие. Да, они спасли бы свое тело, зато признанием, будто бы они вступали в сношения с дьяволом, заключили бы душу в темницу ада навеки. По их словам, они осознали, что не так уж и несчастны, поскольку им удалось освободиться от петли тоски и страха, которая в какой‑то момент сдавила им горло. Они уже не испытывают жалости к самим себе, а те, кто оболгал себя и признал колдуном в обмен на жизнь, вызывают у них глубочайшее сострадание.
– Даже вы, ваша милость, внушаете нам жалость, поскольку мы видим, что вам предстоит нас пережить, а ведь мысль о том, что вы совершили такую несправедливость, не даст вам покоя.
Саласар вечно будет помнить эти слова. Он был уверен в том, что это своего рода приговор, который когда‑нибудь будет приведен в исполнение. Обе женщины переносили истязания с высоко поднятой головой, хотя это оказалось не под силу многим молодым и крепким людям, и закончили жизнь на костре, не переставая повторять, что они не ведьмы, и вновь подтвердив репутацию Саласара как жестокого и безжалостного изверга, который наслаждается, подвергая пыткам старушек.
Саласар смял письмо Валье и Бесерра. Они написали его лишь для того, чтобы поставить его в известность. Они уже приступили к арестам, допросам и пыткам; их абсолютно не волновало, что он по этому поводу скажет. Оба инквизитора воспользовались его отсутствием, чтобы поступить так, как им заблагорассудится. Это привело его в скверное настроение. Он с презрением швырнул письмо на стол и стал ходить из угла в угол, как зверь в клетке. Ему надо было что‑то делать. На этот раз он не собирался молча смотреть, как они мешают ему делать свое дело. Его уже не волновало, что о нем могут сказать соперники, на этот раз он воспользуется своими дружескими отношениями с главным инквизитором, чтобы выдвинуть ряд обвинений против своих коллег.
Саласар написал Бернардо Сандовалю‑и‑Рохасу, сообщив ему о заговоре Валье и Бесерра. Он просил его не доверять доказательствам, которые те, возможно, ему представят. Он сам найдет и допросит этого охотника за ведьмами, некоего Педро Руиса‑де‑Эгино, который, по его сведениям, всего‑навсего проходимец, стремящийся любой ценой получить звание представителя инквизиции.
Он позвал посыльного и приказал ему срочно доставить письмо. Затем выглянул в окно и увидел, что все уже готово к отъезду в Элисондо. Ждали только его. Он собрал последние вещи, которые еще остались в опочивальне, и закрыл за собой дверь, не поставив последнюю точку в истории первой части своего Визита.
Затем сел в повозку вместе с Иньиго и Доминго и, устроившись на сиденье, обтянутом фиолетовым бархатом, попытался выкинуть из головы мысли о дурном, закрыл глаза и сосредоточился на своем дыхании, надеясь заснуть. Однако ощущение горечи во рту не исчезало, и он беспокойно ерзал на сиденье. Ему подумалось, что он один, совсем один в этом мире, кругом сплошная тьма; он отчаянно сражается с потоком суеверий, которыми, похоже, пропитано сознание всех окружающих. Уверенность в том, что он единственный человек, ясно видевший реальность, подвела его к самому краю пропасти сомнений.