Это была высокая брюнетка. Очки в тонкой черепаховой оправе поверх хирургической маски. Она скрутила кончик операционной нити, продела его в ушко иглы и погрузила руки в трепещущую плоть.
Доктор Соланж Ван Лизбет работала в клинике «Мимозы» в Кламаре, пригороде Парижа. Когда Исидор и Лукреция увидели ее сквозь стеклянную дверь, хирург, окруженная ассистентами в халатах цвета лаванды, копалась в теле толстого спящего бородача, оплетенного трубками. Движения ее были так спокойны, точны и торжественны, словно она служила мессу. Время от времени она молча протягивала руку, и нужный инструмент немедленно оказывался в ее пальцах. Операция подходила к концу. Доктор Ван Лизбет зашила человеческую кожу, как будто закрыла крышку.
Журналисты подошли к ней, когда она, сняв маску и перчатки, энергично мыла руки над раковиной. Они представились корреспондентами «Современного обозревателя», и Соланж Ван Лизбет согласилась ответить на вопросы.
Когда она сняла маску, ее лицо было серьезным, прямой взгляд говорил о сильном характере. Она попросила собеседников дать ей время переодеться, а потом предложила пойти в кафетерий клиники.
По коридорам ходили толпы пациентов в махровых халатах. Нефтяные эмиры, звезды рок-музыки и кино, все были в черных очках и, как правило, в сопровождении телохранителей, на тот случай, если вдруг поклонники или политические противники доберутся до них и здесь. Вселяя уверенность в обитателей этого маленького мирка, отовсюду слышалась музыка, обычно звучащая в аэропортах. Клиника «Мимозы» была олицетворением роскоши и покоя для состоятельных клиентов.
В коридорах висели указатели: «операционный блок», «комнаты отдыха», «лаборатории» и «ЦИКИ, для персонала со специальным допуском».
|
|
Исидор Катценберг спросил, что значит «ЦИКИ».
– Центр имплантантов и клеточных исследований, – уточнила доктор. – Там наши ученые разрабатывают новейшие технологии, которые принесли клинике «Мимозы» всемирную известность. Благодаря этой лаборатории, мы можем претендовать на звание лучшей в мире клиники в области успешной пересадки тканей в послеоперационный период.
– У вас тут, наверное, ужасно дорого, – сказала Лукреция, разглядывая висящие на стенах картины известных мастеров.
– Конечно, удовольствие не из дешевых, но деньги необходимы, чтобы сохранять превосходство над конкурентами в области научных разработок, – заметила доктор. – В государственных клиниках успешно проходит шестьдесят процентов научных экспериментов, здесь, в «Мимозах», семьдесят пять. Это обеспечивает приток пациентов со всего мира и оправдывает наши цены.
Они пришли в роскошный кафетерий, где предались церемонии «пития кофе из пластиковых стаканчиков». Напиток был безвкусным, но его обжигающая горечь принесла большое облегчение Соланж Ван Лизбет, чьи нервы подверглись тяжелому испытанию во время операции.
Она достала сигарету и сильно затянулась, наполняя легкие никотином. Вот она, власть растений над животными.
– Мы хотим задать вам только один вопрос, – сказала Лукреция. – От кого мы произошли?
Хирург помедлила, не зная, как отвечать, серьезно или с юмором. Залпом допила кофе.
– Знаете, я получила очень специфическое образование. У меня есть диплом хирурга, но я также основательно изучала молекулярную биологию, чтобы проводить исследования по пересадке тканей. Интересуясь генезисом клеток, их организацией и приживаемостью, я поняла, почему некоторые из них мирно сосуществуют, а некоторые отталкивают друг друга. Пойдемте. Я покажу вам то, что вас заинтересует.
|
|
Она пригласила журналистов в зал экспериментов, заполненный клетками и аквариумами. Ван Лизбет показала некий сосуд и попросила внимательно посмотреть на его содержимое. Журналисты увидели внутри облачко крошечных подвижных точек бежевого цвета.
– Вы хотите знать, от кого мы произошли? От них.
Хирург взяла пипетку и набрала немного воды, наполненной жизнью.
– Из этих бактерий, из этих одноклеточных существ. Миллионы лет они царили на Земле, а затем пришло время перемен. От инфузории-туфельки произошла рыба.
В аквариуме побольше плавали рыбки гуппи. Соланж Ван Лизбет взяла сачок, выловила из третьего аквариума скалярию и пересадила ее к гуппи. Скалярия, более крупная, с более острыми зубами, немедленно принялась кусать самцов гуппи.
Доктор сказала, что если журналисты вернутся через две недели, то увидят, что у самцов гуппи больше не будет широких разноцветных хвостов.
– Они станут более незаметными, чтобы не привлекать внимания хищника – скалярии. Они изменят свой организм, чтобы адаптироваться к новому «тревожащему» фактору в окружающей среде. И пока скалярия останется в аквариуме, не появится ни одного маленького самца с широким разноцветным хвостиком. Это эволюция, которую можно наблюдать в ускоренном темпе. Если же скалярию из аквариума убрать, у гуппи вновь появится яркая раскраска, которая служит для привлечения самок.
|
|
Доктор объяснила, что изменения внешней среды влекут за собой изменение клеток.
– Совершенно то же самое произошло с человеком. Он адаптировался.
– А что было «тревожащим» элементом?
– Рифт. Разлом вынудил первых доисторических людей жить в безлесной саванне. Они не могли больше взбираться на деревья, спасаясь от хищников. Люди вынуждены были встать на задние лапы, чтобы издалека видеть врага в высокой траве. Постоянно опасаясь нападения, люди выпрямились и превратились из «животных, в основном живущих на деревьях и иногда принимающих вертикальное положение» в «прямоходящих животных, иногда взбирающихся на деревья».
Страх перед хищниками… Лукреция вспомнила рисунок над столом профессора Аджемьяна, изображавший историю эволюции. Маленькая рыбка задает маме вопрос: Какие они – те, кто вышел из воды? Те, кто эволюционировал? Обеспокоенные. Испугавшиеся. Недовольные. Желавшие изменить мир. Параноики, захотелось добавить Лукреции. Те, кому везде чудилась опасность, или те, кто видел грядущие проблемы.
Соланж Ван Лизбет сгорбилась, изобразила обезьяну.
– Использование нижних конечностей освободило верхние лапы, – объяснила она. – Теперь в руках можно было держать палку и использовать ее как оружие.
Прямохождение открыло эру и других изменений, в частности в костяке. Таз сделался корзиной для внутренностей. Раньше соединение позвоночного столба и черепа было горизонтальным. Теперь оно стало вертикальным, и объем черепа увеличился, так как спинной мозг больше не мешал ему.
– За два миллиона лет объем головного мозга вырастает с 450 до 1000 кубических сантиметров, затем от 1000 до современных 1450, – объясняла доктор, показывая черепа разного размера.
– А почему у нас почти не осталось шерсти? – спросил Исидор Катценберг.
– Еще одна адаптация. Шерсть была нужна, чтобы младенцы могли вцепиться в живот матери. Это стало ненужным, когда матери смогли взять детей на руки. И шерсть осталась только на макушке черепа для защиты от солнца.
– А брови?
– Безделушка. Губочка на случай дождя.
Теория, которую излагала доктор Ван Лизбет, называлась «трансформизмом» и была выдвинута в 1815 году Жаном-Батистом де Ламарком – по мнению Соланж Ван Лизбет, единственным истинным основателем современной человеческой палеонтологии.
– А какая разница между ламаркизмом и дарвинизмом? – спросила Лукреция, увидев в блокноте лекцию по дарвинизму от профессора Конрада.
– Дарвинисты считают, что люди – это животные, у которых случайно оказался ген, позволивший им встать на задние лапы. А ламаркисты считают, что любое животное, если это необходимо может трансформировать свои гены, – объяснила доктор Ван Лизбет.
Слегка улыбнувшись, она заключила:
– М-м-м, идеи Ламарка дают каждому надежду на лучшее. А Дарвин, если ты представитель не самого удачного вида, не оставляет тебе ни малейшего шанса.
В соседней комнате в емкостях с формалином плавали зародыши. Кроме человеческих, здесь были эмбрионы ящерицы, обезьяны и других животных.
– Развиваясь в течение девяти месяцев, зародыш человека проживает всю историю своего вида.
Соланж Ван Лизбет обошла комнату. В одной емкости находилась маленькая розовая фасолина: шестидневный зародыш человека, очень похожий на одно из простейших существ, которые они только что видели. Рядом двенадцатидневный эмбрион напоминал крошечного удлиненного червячка с большими глазами.
– Похож на зародыш рыбы, правда? Мы ведь сначала были рыбами, – заметила Соланж. – Когда человеческому эмбриону тридцать один день, он похож на ящерицу, в девять недель – на детеныша землеройки, в восемнадцать недель ничем не отличается от зародыша обезьяны.
Рассказ произвел на Лукрецию сильное впечатление, она быстро записывала.
– Словно каждый из нас вспоминает до рождения все этапы истории человечества, – пробормотал Исидор Катценберг, тоже увлеченный новой теорией.
– Тайна формы цифр, – прошептала Лукреция. – 1, 2, 3, 4, 5. Перед тем как родиться, мы повторяем все стадии эволюции жизни.
– Что вы сказали? – с любопытством спросила Соланж Ван Лизбет.
Лукреция указала на живых обезьян, сидящих в больших клетках.
– Зачем здесь эти обезьяны?
– Для опытов. У людей девяносто девять процентов генов совпадает с шимпанзе. У них можно позаимствовать некоторые органы для пересадки больным людям. Чем больше экспериментов по пересадке органов животных мы проведем, тем реже придется обращаться в банк донорских органов, и количество злоупотреблений уменьшится.
– Каких злоупотреблений? – удивилась Лукреция.
– В странах третьего мира бедняки продают свои органы, чтобы не умереть с голоду. Почки, легкие, роговицу глаза… Поскольку спрос значительно превышает предложение, возник целый бизнес по торговле органами. В такой ситуации здоровой альтернативой может стать пересадка органов животных, практически идентичных человеческим, в частности органов шимпанзе.
Соланж Ван Лизбет добавила, что даже не все шимпанзе в этом смысле одинаковы.
– Только бонобос из Конго обладают генами на 99,3 процента совпадающими с человеческими, что является залогом успеха. На них мы и сосредоточили все наше внимание.
Соланж Ван Лизбет открыла клетку, в которой сидел молодой бонобос. Он доверчиво пошел к ней на руки. Затем подобрался к Лукреции и начал играть ее рыжими волосами.
– Бонобос – обезьяны чрезвычайно умные. Они живут стаями. Конфликты улаживают, играя и занимаясь любовью. Играть они готовы всегда, а это главный признак ума.
Соланж Ван Лизбет протянула обезьянке мяч, но в последний момент спрятала его за спиной. Обезьянка попыталась угадать, в какой руке находится предмет, и испустила серию радостных вздохов, когда сделала верный выбор.
– К несчастью, бонобос вымирают. Найти их можно только в Конго, где местное население считает их мясо деликатесом. Мы пытаемся заставить их размножаться здесь, в неволе. Но проблема в том, что бонобос могут жить лишь на свободе. Они начинают размножаться, только если чувствуют себя комфортно. А чувствуют они себя комфортно, только когда их мозг постоянно стимулируют.
Доктор Ван Лизбет повела журналистов в соседнее помещение. Это был игровой зал. Чтобы выбраться из клеток, снабженных кодовыми замками, обезьяны должны были построить логичную фразу.
– Что значит «логичная фраза»?
– Фраза, в которой есть подлежащее, сказуемое и дополнение. Слова заменяются идеограммами.
Действительно, на кнопках были изображены голова обезьяны, бананы, разные предметы…
В других клетках обезьяны упражнялись с кодовыми замками, чтобы добраться до еды.
– Когда ум бонобос активен, они чувствуют себя хорошо и начинают совокупляться. А если их оставить взаперти, как в зоопарке, они впадают в меланхолию и умирают. В этих клетках у них в какой-то степени есть иллюзия того, что они продолжают эволюционировать.
Большинство бонобос действительно казались очень активными. Некоторые после появления людей перестали играть с замками и принялись так пристально наблюдать за поведением незнакомцев, что это создавало определенный дискомфорт.
– Вы член клуба «Откуда мы?». Вы должны были хорошо знать профессора Аджемьяна, – сказал Исидор Катценберг.
– Да, я его знала, – ответила Соланж Ван Лизбет.
– Даже больше, чем хорошо, – уточнил толстый журналист. – После развода вы даже прожили несколько месяцев вместе.
– Верно, но откуда вы это знаете?
Исидор Катценберг улыбнулся.
– Я не знал. Просто предположил.
Хирург сделала неопределенный жест.
– Старая история, это было давным-давно. Мы расстались много лет назад, но оставались близкими людьми. Я была потрясена его убийством.
Она запнулась, посмотрела на журналистов так, словно хотела понять, можно ли им доверять.
– Потрясена тем более, – продолжила она после минутной паузы, – что и сама, получив множество писем с угрозами, недавно пережила тревожные события.
– Расскажите, – попросил Исидор самым ласковым голосом.
Это случилось накануне вечером. Соланж Ван Лизбет устраивала шимпанзе бонобос в адаптационной клетке с новым замком, как вдруг появилась большая обезьяна, которую она видела впервые. Она захлопнула дверь клетки, перепутала код замка и скрылась. Соланж была уверена, что животное не принадлежало клинике «Мимозы», где она знала каждого примата. Она долго возилась с замком, перебирая фразы, которые обычно открывали его.
– Может быть, это была не обезьяна, а человек, переодетый обезьяной? – предположила Лукреция.
Доктор не исключала такого варианта. У нее не было времени как следует рассмотреть незнакомого примата, но фразу, которой он закодировал замок, мог родить только развитый разум.
– Какую?
– «Обезьяна любит Человека». И составила ее не я, а шимпанзе бонобос, с которой мы оказались запертыми, – призналась Соланж Ван Лизбет.
Соланж Ван Лизбет подозревала, что авторами неудачной шутки могли быть члены ассоциации противников вивисекции. У нее целый ящик стола был забит листовками типа «Оставьте животных в покое», «Ты на собственной шкуре узнаешь, что они чувствуют», «У людей будет та судьба, которую они уготовили животным».
– Они не понимают, что эксперименты над животными необходимы, чтобы избежать экспериментов над людьми, – сказала доктор.
– Как убежал тот, кто напал на вас? – спросил Исидор Катценберг.
Окно было открыто. Был ли это человек или обезьяна, но он спрыгнул с подоконника и скрылся, прыгая с дерева на дерево, цепляясь за ветки руками…
– Вы уверены, что это не был один из ваших бонобос? – спросила Лукреция.
– Абсолютно. У нас все на месте. И мне кажется, он был крупнее, чем шимпанзе.
Исидор высунулся из окна и осмотрел парк. Дерево, росшее у самой ограды, было очень высоким нижние его ветки были метра на два выше клумбы, цветы на которой не были примяты.
– Если это человек, то это скорее всего талантливый акробат, – заметил он.
– Акробат? Я об этом не подумала.
Соланж Ван Лизбет сдвинула брови.
– Акробат? Бывшая жена профессора Аджемьяна, постоянно присутствовавшая на заседаниях клуба «Откуда мы?», работала в цирке.
– Как ее зовут? – спросила Лукреция.
– Софи Элюан. Богатая наследница. Вы, несомненно, читали или слышали рекламу: «Мясные изделия Элюан едят с начала времен». На плакатах был портрет Аджемьяна, по радио звучал его голос. Они заключили контракт: жена финансировала его исследования и раскопки, а он как ученый своим авторитетом гарантировал качество ее продукции.
– Некоторое время назад эта реклама исчезла, – заметила Лукреция.
– Конечно. Они поссорились, развелись, и контракт был расторгнут. К тому же Аджемьян постепенно стал воинствующим вегетарианцем. Представляете радость его жены! Колбасная промышленница замужем за проповедником вегетарианства…
Рыжая журналистка заглянула в блокнот.
– Имени Софи Элюан нет в списке членов клуба «Откуда мы?».
– Она приходила на заседания по приглашению. Она вовсе не ученый. Я уверена, что она была акробаткой и совершенно точно может перелетать с дерева на дерево.
С ВЕТКИ НА ВЕТКУ
ОН бросается вперед, перепрыгивая с ветки на ветку. ОН любит размяться так после случки. Но сейчас это не просто прогулка по лесу. ОН участвует в охотничьей экспедиции.
Остальные сильные самцы тоже продвигаются вперед в хорошем темпе, их ноги остаются свободными, а руки, как крючки, цепляются за ветки. Перелетая с ветки на ветку, они движутся гораздо быстрее, чем по земле.
Глаза находят нужную точку, руки – опору, центр тяжести перемещается вперед. Когда они развивают большую скорость, пальцы лишь касаются ветвей, словно лаская их. Ненадолго возникает ощущение полета. Но страх упасть и сломать позвоночник не позволяет потерять бдительность. Достаточно одной подгнившей ветви, и ты можешь свалиться вниз. ОН однажды упал так с высоты, но, к счастью, в последний момент сумел ухватиться за лиану.
Сильные самцы скользят меж ветвей. Это патруль, ищущий дичь. Они не забывают посматривать вниз – нет ли там протеинов на лапках. Ничего особенного не видно. Нет больше ни шакалов, ни гиен, ни кроликов, ни газелей. Вчерашние буря и пожары разогнали всю дичь. Как же накормить самок и детей? Его пустой желудок начинает недовольно ворчать.
О, еда, куда ты спряталась?
ОН подскакивает. Где-то внизу мелькает кролик. Но, прежде чем стая успевает наброситься на него, с неба падает орел и уносит кролика к себе в гнездо. Конкуренция жестока. Сильные самцы разочарованно останавливаются и смотрят друг на друга, балансируя на ветвях.
«Еда», – думают они.
Что не отдали бы они за еду? За возможность вновь испытать чудесное ощущение набитого рта, за возможность жевать.
Тело уже начинает наказывать его болью. ОН знает, что, если быстро не найдет еду, мышцы переполнятся токсинами. Легкие горят. В желудке колики. Кишки сводит.
Еда. Надо найти еду.
Скорее.
ИМПЕРИЯ МЯСА
Сквозь окна приемной они видят многотонные грузовики, наполненные продукцией фирмы Элюан: колбасой, сосисками, ветчиной, паштетами, свиными ножками, кровяными колбасами. Мясные изделия отправляются к потребителю в самых разнообразных видах: быстрозамороженными, просто замороженными, солеными, консервированными, в вакуумной упаковке, сублимированными, сушеными. На бортах грузовиков веселый поросенок, наряженный, как первобытный человек, в шкуры, повторяет слоган фирмы: «Мясные изделия Элюан едят с начала времен».
Грузовики, загружающие и выгружающие груды соленых протеинов, казалось, кружились в бесконечном танце.
На стенах приемной висели фотографии акробатов. На одном снимке все трое были в цирковых костюмах. Рядом с молодой женщиной в костюме Джейн – это была сама Софи Элюан – стояли Тарзан в пятнистой набедренной повязке и человек, переодетый гориллой, в облезлых искусственных мехах. На других фотографиях они были изображены во время выступлений, когда выполняли опасные прыжки под куполом цирка или висели на трапеции.
Раздалось какое-то жужжание, и перед ними возникла пухленькая секретарша в строгом синем костюме.
– Госпожа Софи Элюан скоро вас примет.
– Скоро – это когда? – уточнила Лукреция.
– Возможно, часа через два, – ответила секретарша.
Журналистка вскочила на ноги.
– Но позвольте… – возмущенно запротестовала она.
В приемную вошел очень элегантный молодой человек в сером халате и представился – Люсьен Элюан, родной брат Софи. Он предложил провести экскурсию по заводу. Журналисты помедлили в нерешительности, но, поскольку заняться им было нечем, согласились.
Выйдя из здания, гости Люсьена Элюана сели в маленький электромобиль.
Завод оказался настоящим городом с указателями, улицами и складами, на которых кипела работа. Тут рабочие перевозили огромные баки, из которых свисали гирлянды кишок, там высились горы сала с воткнутыми в них лопатами.
Люсьен Элюан остановился перед большим плакатом с надписью «Разведение скота». Над огромным зданием вились клубы белого дыма, почти не имевшего запаха. Внутри журналисты увидели сотни служащих и десятки грузовиков, перевозящих скот.
– Перед тем как прийти на наше семейное предприятие, я учился на обычных бойнях, – сказал молодой человек. – И с полной ответственностью могу заявить, что там творится нечто ужасное. Коров убивают пятикилограммовой колотушкой, которой нужно резко ударить животное по голове. Люди, которые занимаются этим целый день, рано или поздно сходят с ума. Начинают пить, чтобы поднять себе настроение, и, чем больше пьют, тем более неуклюжими становятся. Они часто промахиваются, и коровы с наполовину снесенным черепом, мыча, носятся по двору, сея панику.
Лукреция стиснула зубы после этого жуткого рассказа, а Люсьен, довольный впечатлением, произведенным на хорошенькую девушку, продолжил:
– Мясники придумали церемонию посвящения новичков, во время которой нужно выпить залпом целый литр свежей, еще горячей крови. Представляете, какой это шок?
– Персонал, наверное, часто сменялся, – заметил Исидор Катценберг.
– Люди с тонкой нервной системой долго не выдерживали. Другие, чтобы не сойти с ума, смирялись, а потом работали даже с удовольствием, – философски ответил Элюан. – Нарочно мучили животных, оглушали молотком, а затем еще живых на целый день подвешивали за одну ногу. Они становились настоящими садистами, это ремесло начинало им нравиться. Но потом такая практика понемногу исчезла. И не только из-за появления защитников животных, кстати… Ученые выяснили, что стресс, пережитый коровой, портит вкус мяса. Даже после термической обработки в нем остаются молекулы стресса. А люди очень восприимчивы к нему. Съев мясо, пропитанное стрессом, мы сами получаем стресс.
– Вы хотите сказать, что, съев мясо страдавших животных, мы берем на себя часть их страданий?
Люсьен Элюан кивнул.
– Заметьте, я пока рассказывал о коровах. С курами дело обстоит еще хуже. На бойнях их подвешивают вниз головой на цепях, потом вырывают язык, чтобы они молча истекли кровью, а мясо сделалось белым. Белое куриное мясо – это мясо молча истекавших кровью птиц.
– Прекратите, или вы мне станете совершенно отвратительны, – сказала Лукреция.
– На самом деле, – продолжал Элюан, – проблема в том, что защитники животных так смешны, что сами дискредитируют свое дело. Этим должны заниматься умные люди. Решение могут предложить только просвещенные промышленники, а не сюсюкающие актеры и певцы.
– А что с рыбой? – встревоженно спросила Лукреция.
– Теперь при новых индустриальных методах разведения их помещают в баки размерами три на два метра. Для повышения рентабельности баки переполнены. Рыбы там больше, чем воды, и в верхних слоях она умирает от удушья.
Плакаты с поросятами, пребывавшими в восторге от перспективы стать пищей для людей, попадались на каждом шагу.
– А свиньи? – мрачно сказал Исидор.
– Я работал как-то на свиной бойне. Они вопили целыми днями, крики были ужасные. Свинья, когда ее режут, может визжать с громкостью в 80 децибелов. Невообразимый шум.
– Но вы, кажется, все это довольно спокойно переносили?
– У вас неверное впечатление. Я очень чувствителен. Кроме того, там стоит невыносимый запах свернувшейся крови. Он заполняет легкие, как только вы входите на старую бойню. Животные его тоже наверняка чувствуют. Именно поэтому я настоял на модернизации процесса разведения и убоя скота на моем заводе. Пойдемте.
Они вошли в огромное белое здание. Тысячи свиней стояли безукоризненно ровными рядами, тянувшимися на сотни метров. Они были совершенно обездвижены металлическими оградками, головы заблокированы перекладиной, которая заставляла их опустить пятачок в углубление, по которому текла полужидкая пища.
Ни шума, ни запаха, ни дыма. Лишь гул насосов и приглушенное похрюкивание свиней, занятых едой.
– Посмотрите, как чисто. Свиней незаслуженно считают грязнулями. На самом деле это очень чистоплотное животное, на воле оно постоянно облизывает свое тело. Свиньи становятся грязными тогда, когда оказываются в грязных помещениях. Если запереть людей голыми в хлеву, посреди собственных испражнений, они будут куда грязнее.
Лукреция подошла к загончику.
– Но они же не могут облизывать себя!
– Конечно. Они обездвижены, чтобы у них не появились мускулы. Они должны максимально разжиреть и дать много сала.
Исидор остановился перед пятачком одной свиньи.
– Они так похожи друг на друга…
– Естественно. Они все одной, чрезвычайно устойчивой породы – «Large White». Они все братья, и, быть может, благодаря клонированию, мы скоро получим копии лучших из них. Но и эти уже приблизились к совершенству. Они растут в десять раз быстрее, чем несколько лет назад. Посмотрите вот на этого – он выглядит взрослой свиньей, а на самом деле это тучный младенец. Правда, есть одна проблема. У них плохая сопротивляемость насморку. Грипп, насморк, ангины – бич производителей свиней.
Эти животные такие нежные, что, если один заболевает, остальные немедленно заражаются.
Лукреция погладила поросенка по спинке.
Люсьен Элюан, казалось, был в восторге, что может рассказать о своей работе журналистам.
– Мы отобрали породу с выделяющимися окороками, при разделке это экономит пару секунд, а когда речь идет о тысячах животных, мы выигрываем много времени.
– А этот неоновый свет никогда не гаснет? – спросил толстый журналист.
– Нет. Для того чтобы свиньи быстрее росли, мы практически не даем им спать. Они должны все время есть, есть, есть. А сверху за ними наблюдают.
Элюан провел гостей на возвышение, с которого можно было контролировать весь завод. Он показал им панель с кнопками, похожую на пульт управления атомной электростанцией. На экранах высвечивались ряды цифр, таблицы рентабельности, схемы предположительной стоимости животного в час на квадратный метр используемой площади.
– У нас все компьютеризировано. При помощи этой клавиши убирается решетка, по одному пропуская животных на бойню. Эта кнопка открывает целый отсек. Эта – все загоны. Эта – регулирует поступление антибиотиков. Эта – перегоняет животных на бойню.
Они спустились с возвышения. Люсьен Элюан подвел их к загончику, в котором стояла свинья с огромной медалью на ошейнике. Животное было настолько жирным, что стояло не на ногах, а на животе.
– Это Александр. В этом году он получил первый приз на сельскохозяйственной выставке.
Прямо над Александром висела огромная рама, в которой под стеклом была выставлена туша свиньи.
– А это Афродита. Она победила в прошлом году.
Афродита была распята без головы и ног, все мышцы и жир были выставлены наружу. Гирлянды и разноцветные бумажные букетики, прикрепленные вместо конечностей, придавали ей праздничный вид. Произведение было увенчано золоченой пластмассовой медалью «Гран-при сельскохозяйственной выставки в Париже».
Александр отворачивался от своей знаменитой предшественницы.
– Sic transit gloria mundi. Так проходит земная слава, – пробормотал Исидор Катценберг вместо эпитафии.
Инженер провел их дальше, в отсек, где заплывшие жиром свиньи были втиснуты в клетки из нержавеющей стали. Были видны лишь их соски с жадно присосавшимися поросятами.
– Посмотрите, как трогательно. Пока матери кормят малышей, мы их не разлучаем. Так ведь лучше, правда?
Вдоль рядов ходили ветеринары. Один из них наливал голубую жидкость в углубление с кормом.
– А это что такое?
– Антибиотик. Я уже говорил, мы ни в коем случае не можем допустить вспышки эпидемии. Животные выращены ускоренным методом, и их иммунная система очень слаба. Они чрезвычайно уязвимы. Голубой цвет появляется из-за метилена. Так мы проверяем, съели ли они антибиотик. Свиньи, чьи пятачки не окрашены в голубой цвет, получат антибиотик внутривенно. Они потребляют столько антибиотиков, что их мясо само становится лекарством. Я часто говорю дома: заболел – съешь свинины!
Лукреция посмотрела на свиней с голубыми пятачками. В их глазах читалась удивительная покорность судьбе.
– А вы, часом, не экологи? – вдруг насторожился Люсьен Элюан.
– Нет. Мы просто люди. Не обязательно принадлежать к какой-то партии, чтобы размышлять, – ответил Исидор.
Люсьену Элюану показалось, что над ним издеваются. На всякий случай он решил ответить шуткой.
– Вы, друзья животных, просто смешны. Вы спокойно смотрите, как умирают люди, и защищаете животных.
Исидор достал палочку лакрицы и стал ее сосать.
– Можно защищать и людей, и животных. Это вполне логично. Я защищаю и растения, и даже минералы. Я бы сказал, что защищаю жизнь.
Люсьен Элюан не знал, как относиться к тому, что сказал Исидор. Он погладил двух красивых свиней, а затем предложил журналистам продолжить экскурсию и посетить соседнее здание, бойню.
КАМНИ
Еды по-прежнему нет.
Они приходят с пустыми руками.
Ожидая возвращения охотников, члены стаи, не слушая увещеваний бывшего вожака, грызут вырванные из земли корни и траву. Многим становится плохо, их тошнит. Они, конечно, всеядные, но не до такой же степени.
Вожак достает дохлую крысу, которую где-то нашел. Она уже подгнила, но первая самка хватает ее.
Как хочется есть!
Еда – прежде всего! ОН пытался забыть о ней, думая о духовной эволюции, но болезненные спазмы в желудке возвращают его к действительности.
Муки от нехватки протеинов делают его товарищей агрессивными. Некоторые самцы бьют детей и открыто призывают их съесть. Самки столпились вокруг молодняка, чтобы защитить детенышей.
Все понимают, что, если немедленно не решить продовольственную проблему, стая взбунтуется. Надо сделать все, чтобы до этого не дошло.
Бывший вожак зовет остальных. Он что-то нашел у подножия дерева. Все спускаются.
Бывший вожак указывает на термитник. Самки и сильные самцы смеются над ним. Всем известно, что термиты убегают, когда к ним подходишь. И даже если удастся поймать их, необходимо огромное количество насекомых, чтобы насытиться. Бывший вожак упорствует, объясняет, что все получится, если действовать методично. Он берет веточку, сует ее в термитник и вытаскивает, всю облепленную термитами, которые начали грызть дерево, защищая свой город от вторжения.
Термиты похожи на черные копошащиеся леденцы. В нынешнем положении терять нечего. Можно попробовать и это. Все по очереди втыкают самодельные шампуры в термитник и вынимают их покрытыми гроздьями взбешенных защитников города.
Термиты хрустят на зубах.
Но тут вожак начинает нервничать. Это не выход. К тому же термиты невкусные и совсем несытные. Бывший вожак уверяет, что в середине горы живет королева термитов, которая похожа на толстого и сочного слизняка.
Не медля ни секунды, новый вожак запускает камнем в термитник. В термитнике начинается паника. Насекомые быстро уползают под землю. Не остается ни одного термита. Надежды поесть – тоже. Вожак очень горд собой и не собирается признавать своей ошибки. Более того, он требует, чтобы остальные также забрасывали термитник камнями.
ОН разочарованно смотрит на вожака. Как говорится, мы имеем тех вождей, которых заслуживаем.
Вожак запускает в опустевший город целым обломком скалы. Он не прав, но это вовсе не означает, что он поймет это и остановится. Это еще одна привилегия вожака. Сильные самцы чувствуют, что обязаны следовать его примеру.
ОН стоит в стороне и печально наблюдает за ними. ОН думает, что, кажется, родился не там, где нужно.
Стая – это сообщество примитивных существ, возглавляемое самым примитивным.
ТЕОРИЯ ИНЖЕНЕРА ЭЛЮАНА
– Перед вами искусство убоя, доведенное до совершенства.
Исидор и Лукреция смотрели на большие вибрирующие и вращающиеся машины, окутанные запахом дезинфицирующих средств и озона. Слышались глухие звуки столкновения металла с мягкой плотью.
По проходам передвигались люди в халатах. Это были уже не ветеринары, как в зоне разведения, а инженеры с убранными под шапочки волосами и полотняными масками на лицах. Инженеры были похожи на врачей, которых репортеры видели в клинике доктора Ван Лизбет, только в руках у них были ноутбуки, в которые они постоянно заносили цифры.
Люсьен Элюан поздоровался с некоторыми из сотрудников, которые показали ему на экранах последние данные. Он дал несколько распоряжений, имеющих целью уменьшить затраты времени и стоимость продукции, одновременно увеличивая количество обработанных свиней.
– Раньше вас сюда просто не пустили бы, – сказал он журналистам. – Бойни были живым укором для потребителей. Людям лучше было не знать, что там происходит, чтобы сомнения не терзали их, когда ешь хот-дог или ветчину с картофельным пюре. А сейчас завод семьи Элюан гордится тем, что может показать всем желающим свое оборудование, созданное на основе самых высоких технологий.
Сотни свиней плыли, словно розовая жидкость, по гигантскому желобу. Внизу их ждала широкая воронка, через которую они, по одной, через равные интервалы времени, проскальзывали на нижний этаж.
Там животные попадали на бегущую дорожку. Две вертикальные ленты поддерживали их с боков, не давая убежать. В конце дорожки в затылок им вонзались вилы под напряжением 30 000 вольт. В месте контакта шкура становилась чуть более кудрявой, вид у животных делался сонный, розовая кожа, покрывшаяся дымящимися волдырями, выделяла запах обгорелых ногтей.
Сразу после смерти свиней подвешивали за ногу на крюк. Им перерезали шейные вены, чтобы вытекла кровь. Она черным сиропом стекала по желобу в чан.
– Это для кровяной колбасы, – объяснил Люсьен Элюан.
Свиней опускали в воду, нагретую до 53 градусов, и отправляли в отсек, где туши отбивали резиновыми пальцами. Дальше начинался двойной ряд газовых горелок, где туши свиней оставались до тех пор, пока не сгорит последний волосок на их шкуре. Потом машина с треском вспарывала им животы от шеи до лобка, а работница циркулярной пилой вырезала прямую кишку.
Все это сопровождалось звуком падающих мешков.
Копытца будут переработаны в клей.
Из грудной клетки доставали легкие, сердце, трахею, которые пойдут на корм собакам и кошкам.
Еще несколько секунд спустя другая пила отсекала тушам головы.
– Видите, как быстро идет дело. Ровно шестьдесят четыре секунды назад животное было живо, а теперь оно уже похоже на мясное изделие, – гордо сказал Люсьен Элюан.
– Я думаю, что, если предать гласности то, что здесь происходит, люди все равно не поверят. Они решат, что это преувеличение или научно-фантастический роман какого-нибудь экзальтированного автора, – сказала потрясенная Лукреция.
Инженер воспринял ее слова как комплимент.
– Но вы ведь можете подтвердить, что это правда?
Отрезанные головы свиней надевались на пики, торчащие из поднимающегося вверх эскалатора.
– А головы куда? – спросил журналист.
– Раньше они служили украшениями для блюд с копченостями. Сейчас эта мода проходит, поэтому их перемалывают в порошок и смешивают с питательной мукой, которую используют в зонах разведения.
– Вы хотите сказать, что они пойдут на корм другим свиньям? Но это же настоящий каннибализм! – воскликнула Лукреция.
– Свиньи об этом не знают. Каннибализм – грех тогда, когда тот, кто ест, о нем знает. – И Люсьен Элюан подмигнул ей. – Там смешивается очень много разных сортов муки: кукурузная, костная, рыбная. Не остается даже привкуса.
Исидор Катценберг решил, что достаточно увидел и услышал.
– Вы знаете профессора Аджемьяна? – резко спросил он.
– Почему вы меня об этом спрашиваете?
Специалист по бойням на секунду удивился, но быстро овладел собой.
– Ах да, понятно. Потому что профессор был мужем моей сестры. Но это было так давно… Вы хотите встретиться с сестрой? Думаете, она что-то знает об убийстве?