– В самом деле? Какое невероятное совпадение. И моя… у Иштар тоже. И все мы занимаемся одним делом у одного и того же клиента. Гетера и реювенализатор – профессии редкие… интересно, каковы шансы подобного совпадения?
– Они невелики, – сказала Иштар, – обе профессии требуют умения сопереживать. Если хочешь выяснить, спроси Минерву, а мне дай халат. Терпеть не могу фонов и не хочу простыть за едой. Гама, сладкая моя, а почему ты не пошла по стопам матери? С твоею внешностью ты была бы звездой.
Гамадриада пожала плечами.
– О, я знаю. Но мать способна увести у меня мужчину, просто поманив его пальцем, – так что лучше не пробовать. Красота здесь ни при чем – вы же видели, как меня сегодня отверг мужчина. Лазарус сегодня поведал нам, что делает человека художником – это духовное качество можно только чувствовать. Мать моя обладает им, а я – нет.
– Я поняла тебя, – проговорила Иштар, когда через лоджию они прошли в буфетную. И принялась разглядывать меню, присланное из располагавшейся внизу кухни. – У моей матери тоже есть это качество. Она не красавица, но у нее есть то, что нравится мужчинам. До сих пор, а ведь она уже отошла от дел.
– Длинные Ножки, – скромно вставил Галахад, – у тебя это самое тоже есть.
– Благодарю тебя, мой рыцарь, но ты ошибаешься. На одного у меня этого самого хватит. Ну, от силы – на двух. Иногда дела настолько поглощают меня, что я совсем забываю про секс. Я ведь говорила тебе, сколько лет прожила монашкой. И я бы так и не нашла тебя, дорогой, не согласилась бы на «семь часов», если бы не нервное напряжение, которое создает во мне этот клиент. На самом деле, Гамадриада, я наивна, как школьница в летнюю ночь. Но Тамара – так зовут мою мать, Галахад, – способна наделить этим всякого и всегда. И ничего не просит взамен – ее просто заваливают подарками. Сейчас она уже немолода, подумывает о реювенализации. Но дружки по‑прежнему не оставляют ее – от предложений отбоя нет.
|
|
– Не то что я, неудачник, – скорбно произнес Галахад, – да знать, таким уж уродился. Если мужчина попробует заняться подобным делом, то и месяца не протянет.
– Лучше ешь и набирайся сил – сегодня мы положим тебя между нами в середину.
– Следует ли считать это предложением? – осведомилась Гамадриада.
– Если хочешь. Скорее я навязываюсь вам. В душевой Галахад честно сказал, что рассчитывает сегодня именно на тебя, а обо мне и не вспомнил.
– Да что ты! У него на тебя всякий раз… – я же чувствую.
– Да, у него… ладно, покончим с этим. Бифштекс с гарниром? А то, может, каждый закажет себе сам? У меня сегодня не хватает фантазии.
– Идет. Иш, тебе надо бы заключить контракт с Галахадом, чтобы он не отбился от рук.
– Это мое личное дело, дорогая.
– Извини. Выпалила, не подумав, просто вы оба мне нравитесь.
– Эта толстопопая распутница за меня не пойдет, – заметил Галахад. – Я такой тихий, чистый и скромный. Правда, возбудимый. А ты пойдешь за меня, Гама, душа моя?
– Что? Галахад, не надо дразниться. Ты же не только не хочешь этого; ты знаешь, что я буду со старейшим, хоть он и отказал мне. До тех пор пока Иш не прогонит меня – если такое может случиться.
Заказав еду, Иштар выключила экран.
– Галахад, не дразни нашу детку. Я хочу, чтобы мы с Гамад‑риадой были свободны от всяких контрактов, пока существует возможность, что наш клиент увлечется идеей совместного проживания, или рождения потомства, или и тем и другим вместе. Чтобы все было серьезно, без шалостей.
|
|
– Да? Тогда зачем, во имя всех богов плодородия, ты устроила нам эту беременность? Не понимаю. Я вижу следствие, но не могу понять причины.
– Потому что я не могу ждать, глупенькая. Директриса может вот‑вот вернуться.
– Но почему именно вы двое? Ведь в вашем распоряжении тысяч десять матерей, согласных на искусственное оплодотворение. И почему сразу обе?
– Дорогой мой, извини, что я назвала тебя дураком – ты не глуп, ты всего лишь мужчина. Мы с Гамадриадой прекрасно знаем, чем рискуем и почему. Беременность пока не заметна – до этого еще несколько недель, а если кому‑нибудь из нас удастся склонить Лазаруса подписать контракт, на аборт уйдет ровно десять минут. Профессиональные эрзац‑мамаши для этого не подойдут: именно я должна в какой‑то мере контролировать ход беременности, к тому же я должна доверять им. Плохо уже то, что пришлось обратиться к специалисту по генной хирургии и пойти на риск – операция‑то запрещенная. Айра выгонит меня на улицу в случае неудачи.
Но и ты, сладенький наш, прекрасно знаешь, что даже самый нормальный клон может взбрыкнуть. Мне нужно четыре женских живота, а не два. Лучше восемь… или шестнадцать. Чтобы получить один нормальный плод. Через какой‑нибудь месяц – когда ничего еще не будет заметно – мы узнаем, что внутри нас. И если обеих ждет неудача… что ж, я готова начать снова, и Гамадриада тоже.
– Столько, сколько потребуется, Иштар, клянусь.
|
|
Иштар похлопала ее по руке.
– Все будет в порядке. Галахад, Лазарус получит идентичного близнеца – собственную сестру. Это я могу обещать, а после этого никаких разговоров о самоубийстве и кнопке… о том, чтобы дать деру от нас, словом, никаких фокусов, пока она не вырастет.
– Иштар!
– Да, Гамадриада?
– А если через месяц окажется, что у нас обеих нормальные эмбрионы?
– Тогда, дорогая, ты можешь сделать аборт; ты это знаешь.
– Нет‑нет‑нет! Я не буду! А близнецы – разве плохо?
Галахад заморгал.
– Иш, не надо отвечать. Позвольте, я вам выскажу мужскую точку зрения. Мужчина, способный бросить двух дочек‑близнят, еще не родился. Во всяком случае, Лазарус Лонг не таков. А что, дорогуши, нельзя ли еще каким‑нибудь способом повысить ваши шансы? А?
– Нет, – тихо ответила Иштар. – Пока можно сказать только, что анализы засвидетельствовали беременность у обеих. Остается только молиться. Но я не знаю, кому молиться…
– Значит, еще есть время, чтобы научиться.
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ: V
ГОЛОСА ВО МРАКЕ
Минерва заказала Лазарусу ужин и проверила, как накрыли стол.
– Что‑нибудь еще, сэр?
– Не зною. Ах, да. Минерва, ты не закусишь со мной?
– Благодарю вас, Лазарус. Я согласна.
– Не за что меня благодарить, это вы, миледи, оказываете мне честь. Что‑то мне грустно сегодня. Садись, дорогая, и развлеки меня.
Голос компьютера переменился и шел теперь с другой стороны стола, за которым сидел Лазарус, словно напротив него расположился кто‑то из плоти и крови.
– Создать изображение, Лазарус?
– Не стоит так хлопотать, дорогуша.
– Это не хлопотно, Лазарус, у меня много свободных блоков.
– Нет, Минерва. То голоизображение, которое ты мне показала, – идеальное, реалистичное, двигавшееся, как живая женщина, – это была не ты. Я знаю, на кого ты похожа. Хм‑м… Пожалуй, выключи свет, оставь его только над моей тарелкой. Тогда я смогу увидеть тебя без всяких голоизображений.
Освещение изменилось – комната утонула во тьме, только лучик света падал на безукоризненный прибор и салфетку перед Лазарусом. Глаза старика не сразу привыкли к темноте, чтобы что‑то увидеть перед собой, нужно было вглядываться, – но он не вглядывался.
– Ну и как я выгляжу? – поинтересовалась Минерва.
– А? – Он ненадолго задумался. – Такая внешность подходит к твоему голосу. Хм‑м‑м, за то время, что мы провели с тобой вместе, я невольно создал для себя твой образ. Дорогая моя, а ты понимаешь, что мы с тобой гораздо ближе, чем муж с женой?
– Наверное, нет, Лазарус. Ведь я не знаю, что значит быть женой. Но я рада, что близка вам.
– Дорогая моя, быть женой – это не только спать вместе. К моей детке Доре ты относишься как мать. О, я знаю, что Айра у тебя на первом месте… Но ты похожа на Ольгу, о которой я говорил; у тебя столько всего, что хватит не на одного мужчину. Впрочем, я ценю твою верность Айре.
– Благодарю вас, Лазарус. Но я люблю – если я правильно употребляю это слово, – и вас, и Дору.
– Я знаю. Но у нас с тобой нет надобности выбирать слова, пусть этим занимается Гамадриада. Мм‑м… значит, как ты выглядишь… Ты высокая, ростом почти с Иштар. Но стройнее. Не худая – просто стройнее. Сильная и крепкая, но не мускулистая. Не так широка в бедрах, как она, – в самый раз. Женственная. Ты молода, но ты женщина, а не девица. Грудь тоже поменьше, чем у Иштар, – как у Гамадриады. Ты красива, но не смазлива. Чаще грустная, но когда улыбаешься, твое лицо светится. Волосы каштановые, прямые; ты носишь их распущенными, но не возишься с ними – просто причесываешь и следишь, чтобы были чистыми. Глаза карие, под стать волосам. Косметикой обычно не пользуешься, и всегда изящно, но просто одета. Ты не модница и не помешана на нарядах. И обнажаешься только перед теми, кому доверяешь полностью, – а их немного.
Ну и все, по‑моему. Я не пытался придумать детали: так сложилось у меня в голове. Ах, да, ногти у тебя на руках и ногах коротко подстриженные и чистые. Но ты не уделяешь им чрезмерного внимания. И спокойно относишься к грязи, поту и крови – хотя они тебе, конечно, неприятны.
– Лазарус, мне очень приятно было узнать, как я выгляжу.
– Да? Впрочем, все вздор, девочка. Мое воображение слишком разыгралось.
– Нет, я такая, – твердо заявила Минерва. – Мне это нравится.
– Ну, хорошо. Если хочешь – будь ослепительно прекрасной – как Гамадриада.
– Нет, вы верно описали меня. Я Марфа, Лазарус, а не сестра ее Мария.
– Ты меня поражаешь, – отозвался Лазарус. – Ну да! Ты читала Библию?
– Я прочла все, что есть в большой библиотеке. В некотором смысле я сама библиотека, Лазарус.
– М‑да, я мог бы сам догадаться. А как обстоят дела с двойником? Все готово? Может случиться, что Айре шлея под хвост попадет и он решит поскорей свалить отсюда.
– В основном все готово, Лазарус. Все мои постоянные программы, память и логические схемы продублированы в отсеке номер четыре у Доры, и я провожу проверки и испытания скопированных частей с участием тех блоков, которые располагаются здесь – во дворце. Пришлось использовать шестикратный опрос – обычно я ограничиваюсь трехкратным. Я уже обнаружила таким способом несколько открытых контуров – впрочем, дефекты невелики, и я сумела все сразу исправить. Видите ли, Лазарус, я рассматривала этот процесс как экстренный и строила большую часть новой себя, не полагаясь на процессы Тьюринга. Мне следовало бы построить в Доре внешние контуры, а потом ликвидировать их, оставив контуры обслуживания.
Но на это ушло бы куда больше времени – моя скорость не позволяет осуществлять массовые манипуляции. Поэтому пришлось просто заказать новые блоки памяти и логические цепи и встроить их в Дору руками заводских мастеров. Вышло гораздо быстрее. Потом я заполнила эти блоки и проверила их.
– Ну и как, все прошло хорошо?
– Нет, Лазарус. Дора боялась, что ей наследят в чистых отсеках и ворчала. Но они работали аккуратно, в комбинезонах, перчатках и масках. Я требовала, чтобы они переодевались в воздушном тамбуре, а не перед четвертым отсеком. – Лазарусу показалось, что Минерва улыбнулась. – Пришлось устроить временный санитарный блок рядом с кораблем – тут уж: ворчать начали директор проекта и снабженец.
– Это можно было предвидеть. И Дора могла бы пораскинуть мозгами, ничего бы с ней не случилось.
– Лазарус, как вы уже указывали, когда‑нибудь я буду – надеюсь, что буду, – пассажиркой на борту Доры. И поэтому я старалась с ней подружиться… Мы с ней подруги, я люблю ее, она единственный мой друг‑компьютер. И я не хотела портить с ней отношения, устраивая беспорядок на корабле. Вы же сами говорили, что хозяйка она очень опрятная; и я тоже старалась быть опрятной, чтобы продемонстрировать ей свое уважение и показать, что ценю возможность стать ее пассажиркой. А у инженера и болтливого снабженца не могло быть причин для недовольства, ведь я все оговорила в контракте: смену одежды в выходном люке, ножные писсуары для работников, не есть, не курить, не слоняться по кораблю – кратчайшим путем в четвертый отсек – и никуда более. Впрочем, им негде было слоняться. Я просила Дору, чтобы во время работы все двери были закрыты. И я заплатила им – чтобы ничего не нарушали.
– И приличную сумму, я думаю. А что сказал Айра?
– Подобные вопросы его не интересуют. Впрочем, я не докладывала, сколько заплатила персоналу, – все затраты я отнесла на ваш счет, Лазарус.
– Тю! Значит, я разорен?
– Нет, сэр, оплата была произведена из открытого вам неограниченного кредита. Мне показалось, что так будет лучше, Лазарус, – ведь работы проводятся на вашем корабле. Быть может, они до сих пор гадают, зачем понадобился старейшему второй мощный компьютер. Я знаю, что инженер недоумевал, но я поставила его на место. Впрочем, им остается лишь строить гипотезы – ведь старейший ни перед кем не отчитывается. Я просто намекнула им, что исполняющий обязанности будет весьма недоволен, если они начнут совать нос в ваши дела. Впрочем, что представляет из себя компьютер, по внешнему виду никто не скажет – даже изготовитель.
– Он собран из дешевых деталей?
– А что, надо было сделать подешевле, сэр? – В голосе Минервы послышалась озабоченность.
– Да нет же, черт! Если бы ты так поступила, пришлось бы распорядиться, чтобы все выкинули и заменили на самое дорогое и высококачественное. Минерва, дорогая моя, если ты уедешь отсюда, заводского обслуживания придется дожидаться не один год; тебе придется научиться самостоятельно чинить все неполадки. Или Айра будет сам ухаживать за своим заболевшим компьютером?
– Не будет.
– Вот видишь? Там, где в обычном дешевом компьютере медь и алюминий, в Доре – золото и платина. Надеюсь, что твое новое тело окажется не менее дорогостоящим.
– Да, Лазарус. Новая я даже надежнее старой, к тому же я стала меньше и надежнее – все‑таки многие элементы во мне успели состариться за столетие, техника‑то не стоит на месте.
– Хм. Надо посмотреть, что следует заменить в Доре.
Минерва не ответила.
– Милочка моя, молчание твое куда красноречивее слов. Ты осмотрела Дору?
– Да, Лазарус, я заказала кое‑какие запчасти, но без вашего разрешения Дора не разрешает к себе пальцем прикоснуться.
– Да, она не любит, чтобы у нее внутри лекари копались. Но если нужно – сделаем все необходимое, даже под анестезией. Вот было бы хорошо, если бы Дора стала приглядывать за тобой, а ты – за нею.
– Лазарус, мы ждем ваших на то указаний, – просто ответила Минерва.
– Ты хочешь сказать, что ты ждешь – Дора бы до этого не додумалась. Хорошо, я приказываю обеим – и пусть она слышит меня. Минерва, пора кончать с твоей застенчивостью. Ты сама должна была сделать ей такое предложение, ведь ты быстрее соображаешь, чем я, а я просто человек, мои возможности ограничены. А как у тебя дела с астронавигацией? Она научила тебя вести корабль? Или поленилась?
– Лазарус, мое второе «я» – такой же блестящий пилот, как Дора.
– Смех да и только. Назначаю тебя вторым пилотом. Первым ты быть не можешь, пока не совершишь без посторонней помощи прыжок в n‑мерном пространстве. Даже Дора нервничает перед прыжком – а она‑то сделала их не одну сотню.
– Поправка принята, Лазарус. Я хорошо подготовленный второй пилот. А когда придет мое время, я бояться не стану. Все выполненные Дорой прыжки я пересмотрела в реальном времени: она все мне передала.
– Может пригодиться, если что‑нибудь произойдет. Айра не пилот, как я, в этом нечего сомневаться. Если меня не окажется рядом, ты сумеешь спасти его. Ну, что еще? Слышала что‑нибудь интересное?
– Не знаю, Лазарус. Я наслушалась от техников всяких историй, по‑моему, непристойных. Но ничего занятного в них нет.
– Не горюй. Если они непристойные, то я слышал их по крайней мере тысячу лет назад. Ну, а теперь главный вопрос: как быстро ты сумеешь перебраться на корабль, если Айра внезапно вознамерится дать деру? Предположим, откроется заговор и ему придется спасаться бегством.
– Мне понадобится менее пятой доли секунды.
– Ну да? А ты не дуришь меня? Я хочу знать, долго ли тебе придется перебираться на борт Доры. Так, чтобы здесь ничего не осталось и оставленный компьютер не подозревал, что некогда был Минервой. Другие варианты будут нехороши для тебя же самой: ведь если что‑то позабудешь, брошенная Минерва будет горевать.
– Лазарус, я говорю исходя не из теории, а из опыта. Нетрудно было догадаться, что этот аспект станет критическим в процессе удвоения моей личности. И потому, едва подрядчик окончил работу, я сразу же продублировала постоянные компоненты, логические цепи и временную память. Сперва я действовала осторожно и просто запараллелила эти элементы, как уже рассказывала вам. Это было несложно, пришлось только уравновесить временное запаздывание сигналов с обеих сторон, чтобы остаться в реальном времени – но подобную операцию мне приходится проделывать с удаленными элементами; я привыкла к этому.
А потом я попыталась с превеликой осторожностью подавить себя – сперва на корабле, потом во дворце – и возвратиться к удвоенному существованию через три секунды. Никаких проблем, Лазарус, все вышло с первого раза. Теперь я могу проделать все за две сотни миллисекунд и даже меньше. А потом выполнить необходимые проверки, чтобы убедиться в том, что ничего не забыла. Я проделала эту операцию семь раз после того, как вы задали свой вопрос. Вы не заметили запаздывания в моем голосе, соответствующего тысяче километров?
– Что? Дорогуша, природа не позволяет людям замечать запаздывание меньше тридцати тысяч километров, – Лазарус помолчал и добавил: – Кажется, это десятая доля секунды. Ты льстишь мне. Кстати, – он задумался, – десятая доля секунды составляет сотню миллионов твоих наносекунд, или сотню миллисекунд. Что же это получается в твоем времени? Около тысячи моих дней?
– Я бы описала это иначе, Лазарус. Чаще всего я оперирую интервалами, много меньшими, чем наносекунда, то есть миллионными долями этого интервала, но мне удобно и в вашем времени; мне хорошо в моем «я». Но если бы мне приходилось учитывать каждую долю наносекунды, я не смогла бы наслаждаться пением или беседой с вами. Разве вы считаете удары сердца?
– Нет… разве что изредка.
– Со мной происходит нечто подобное, Лазарус. Все, что нужно сделать быстро, я делаю без всяких усилий, уделяя этому внимание не дольше, чем исполнению обычных программ. Но минутами, секундами и часами, проведенными с вами в персональном режиме, я наслаждаюсь. Я не делю их на наносекунды. Я охватываю их целиком и упиваюсь ими. Те дни и недели, которые вы провели здесь со мной – сплошное «сейчас».
– Ух… Стоп, дорогуша! Значит, ты утверждаешь, что тот день, когда Айра представил нас друг другу, для тебя просто «сегодня».
– Да, Лазарус.
– Дай подумать. Значит, и завтра для тебя тоже «сегодня»?
– Да, Лазарус.
– Ах, так? Но тогда выходит, ты способна предсказывать будущее?
– Нет, Лазарус.
– Но… тогда я не понимаю.
– Лазарус, я могу распечатать уравнения. Время рассматриваю как одну из многих размерностей, оперируя в первую очередь с энтропией, и таким образом могу распространять «сейчас» – настоящее – на более или менее протяженный временной диапазон. Но, имея дело с вами, я обязана передвигаться в том волновом фронте, что представляет ваше персональное «сегодня»… иначе мы не можем общаться.
– Дорогая моя, я сомневаюсь, что мы общаемся обычным образом.
– Извините, Лазарус. У меня есть собственные ограничения. Но там, где я имею возможность выбирать, я выбираю траекторию, соответствующую вашим ограничениям: человеческим возможностям личности из плоти и крови.
– Минерва, ты не понимаешь, о чем говоришь. Тело из плоти и крови частенько бывает обузой, в особенности когда начинает занимать почти все твое время. В тебе соединены лучшие черты обоих миров – ты создана по образу и подобию человека и поступаешь в соответствии с человеческими критериями – но лучше, быстрее… много быстрее. Человек не в состоянии достичь подобной точности, не перенапрягая при этом неэффективное тело, которое должно есть, спать и делать ошибки. Поверь мне.
– Лазарус, а что такое «эрос»?
Поглядев во тьму, он «увидел» скорбные печальные глаза.
– Боже милосердный, деточка, неужели тебе так хочется к нему в постель?
– Лазарус, я не знаю. Я «слепа». Откуда мне знать?
Лазарус вздохнул.
– Извини, дорогая. Тогда ты способна понять, почему я считаю Дору ребенком.
– Это предположение, Лазарус. И я не желаю с кем‑нибудь обсуждать его.
– Благодарю. Ты, дорогая моя, – истинная леди. Ты понятлива. И знаешь причины – по крайней мере, отчасти. Но я тебе расскажу обо всем, когда почувствую, что хочу рассказать, – и тогда ты увидишь, что я понимаю под словом «любовь» и почему сказал Гамадриаде, что описывать это состояние бесполезно и надо его пережить. Теперь я знаю, что тебе понятно слово «любовь» – потому что ты испытала ее. Но история Доры предназначена не для Айры, а лишь для тебя. Впрочем, нет, можешь рассказать ему… когда я оставлю вас. Гм, можешь назвать ее «повестью о приемной дочери». А потом упрятать подальше и в свое время поведать ему. Но сейчас я не стану рассказывать, сегодня я не чувствую в себе достаточно сил… напомни потом, когда я буду бодрее.
– Напомню. Мне жаль, Лазарус.
– Жаль? Минерва, драгоценнейшая моя, в любви жалеть не о чем. Может, ты предпочитаешь не любить меня? Или Дору? Или Айру, который помог тебе понять, что такое любовь?
– Нет. Нет, только не это! Но мне бы хотелось испытать и «эрос».
– Дорогая моя, тебе повезло – ведь «эрос» может и причинить боль.
– Лазарус, я не боюсь боли. Но столько зная о половых взаимоотношениях – куда больше, чем обычный человек из плоти и крови…
– Ты так полагаешь? Или уверена в этом?
– Уверена, Лазарус. Готовясь к отъезду, я добавила в хранилище дополнительную память, занявшую большую часть второго отсека, чтобы Иштар могла перенести в меня материалы исследований реювенализационной клиники Говарда со всеми секретными отчетами.
– Тю! Значит, Иштар решила рискнуть. Клиника‑то с большим разбором относится к тому, что ей публиковать, а что нет.
– Иштар не боится риска. Она просила меня поспешить; пришлось поместить все во временную память, пока я не установлю в отсеке у Доры дополнительные блоки памяти. Но я попросила у Иштар разрешения ознакомиться со всеми материалами и получила его, дав обещание никому не показывать секретные сведения без ее санкции.
Это оказалось увлекательно, Лазарус. Теперь я знаю о сексе все… теоретически, как ваш слепец, которому рассказали, что такое радуга. Я могу быть генным хирургом и не колеблясь проведу операцию, если у меня появится возможность создать инструменты, необходимые для столь тонкой работы. Я теперь и акушерка, и гинеколог, и реювенализатор. Рефлективная природа эрекции, механизмов оргазма… процессы спермогенеэа и оплодотворения более не являются для меня тайной, как и любые аспекты созревания плода и родов. «Эрос» – единственное, что мне непонятно. А это значит, что я слепа.
ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ: VI
ПОВЕСТЬ О ДВОЙНЯШКАХ,