Лазарус обернулся ко мне.
– Айра, как ты это допускаешь? Разве можно прекращать исследования?
– Лазарус, это не мое дело. И я не знал о таких работах. Проверим.
Я обернулся к администратору реювенализационного отделения, на галакте объяснил ей, о чем идет речь, и спросил, какие успехи были достигнуты в опытах с людьми.
Назад я повернулся уже с горящими ушами. Стоило мне только упомянуть людей, как она резко осадила меня, словно я сказал что‑то непристойное, и заявила, что подобные эксперименты запрещены.
Я перевел ее ответ. Лазарус кивнул.
– Я все понял по лицу девочки. Ясно было, что ответ отрицательный. Хорошо, Минерва, пусть так и будет. Не хочу даже пробовать на себе эту хромосомную хирургию – а то явятся с перочинным ножиком…
– Быть может, это еще не конец, – объявила Минерва. – Айра, ты не обратил внимание на слова Иштар. Она сказала, что исследования были запрещены, а это значит, что они не проводились. Я только что выполнила самый тщательный семантический анализ опубликованных в литературе сведений по идентификации правды и вымысла. И могу с уверенностью утверждать, что и после запрета проводились самые тщательные опыты с людьми. Вы хотите получить эту информацию, сэр? Не сомневаюсь, что смогу мгновенно парализовать их компьютер, чтобы избежать стирания информации в случае, если он снабжен защитной программой.
– Не будем торопиться, – сказал Лазарус. – Вполне возможно, что есть достаточно веские причины скрывать эту информацию. Безусловно, эти ребята осведомлены в подобных вопросах. Но я не имею желания записываться в морские свинки. Так что кидай и это в печку, Минерва. Айра, сомневаюсь, что останусь самим собой без моей Y‑хромосомы. Если даже забыть об этих веселеньких намеках относительно наделения личностью и умерщвления самца. Меня то есть.
|
|
– Лазарус…
– Да, Минерва?
– Опубликованные сведения позволяют утверждать, что этим методом можно воспользоваться для создания вашей сестры‑близнеца, идентичной во всем, кроме пола. Плод подсаживается матери, никакого ускорения созревания – мозг должен развиваться нормально. Может быть, это окажется для вас новым и интересным? Следить за ростом самого себя в облике женщины, Лазулины Лонг, если хотите… Вашего второго «я» в женском обличье.
– Ах… – И Лазарус умолк.
– Дедушка, – бесстрастно произнес я, – полагаю, я уже выиграл наше второе пари. Вот вам нечто новое и интересное.
– Утихомирься! Вы не можете этого сделать, вы не умеете! И я тоже. А у директора этого сумасшедшего дома, похоже, еще остались некоторые моральные принципы, запрещающие…
– В этом нельзя быть уверенным заранее. Вмешательство, в общем, простое, так что…
– Не такое уж простое. Кстати, у меня тоже могут быть некоторые моральные принципы. Интересно будет лишь, если торчать возле нее и наблюдать… глядишь, свихнусь еще, пытаясь воспитать из нее нечто вроде себя самого. Жуткая участь для бедной девочки! Или попытаться получить нечто хорошее из урожденной сквернавки. У меня нет права ни на то, ни на другое, ведь она – живой человек, а не моя игрушка. К тому же мне придется стать отцом‑одиночкой. Я уже пытался в одиночку воспитать дочь – по отношению к девочке это несправедливо.
– Лазарус, вы изобретаете возражения. Уверяю вас, Иштар охотно согласится стать эрзац‑матерью или матерью приемной. В особенности, если вы пообещаете ей сына. Спросить у нее?
|
|
– Вот что, сынок, прикрой‑ка дверцу в свою мышеловку. Минерва, поставь там знак вопроса, – не хочу торопиться с делом, касающимся другого человека, в особенности еще не рожденного. Айра, напомни, чтобы я рассказал тебе о близнецах, которые не были друг другу родственниками.
– Этого не может быть. Но вы пытаетесь сменить тему разговора.
– Совершенно верно. Минерва, детка, что у тебя найдется еще?
– Лазарус, у меня есть еще одна программа – она не опасна и с вероятностью, равной единице, предоставит вам нечто новое и неиспытанное.
– Слушаю.
– Это анабиоз…
– И что же в нем нового? Его стали применять, когда я еще был совсем мальчишкой… двухсотлетним. Им пользовались еще на «Нью Фронтирс». Но и тогда он привлекал меня не более, чем теперь.
– …в качестве средства путешествия во времени. Если предположить, что за х лет разовьется нечто новое – а в этом можно не сомневаться, если обратиться к истории человечества, – то вам остается лишь выбрать, за сколько лет, по вашему мнению, мир обретет подходящую вам новизну. За сотню, или за тысячу, или за десять тысяч… сколько угодно. Останутся только детали.
– Ничего себе детали – я буду спать, не имея возможности защитить себя.
– Но, Лазарус, вы можете не воспользоваться гибернацией до тех пор, пока вас не удовлетворит техническое обеспечение. Сотня лет, безусловно, никаких сложностей не создает. В случае тысячи лет – особых проблем не предвидится. Для десяти тысячелетий я спроектирую искусственный планетоид, оснащенный на случай необходимости всеми средствами автоматического оживления.
|
|
– Девочка моя, это же куча работы.
– Я уверена в своих способностях, Лазарус, но вы имеете право раскритиковать и отвергнуть любую часть моего проекта. Но рано вести речь о вариантах проекта – сперва вы должны назвать мне определяющий параметр – а именно период гибернации, за который мир снова обретет для вас новизну. Или вы хотите, чтобы я дала вам некоторые советы?
– Ух… придержи лошадей, дорогуша. Предположим, ты поместила меня в жидкий гелий, под защиту от ионизирующих излучений, в невесомость…
– Нет проблем, Лазарус.
– Так я и предполагал, дорогуша, я не пытаюсь недооценивать тебя. Но предположим, какой‑нибудь твой безотказный переключатель выходит из строя и, вместо того чтобы проснуться, я продолжаю спать – века, тысячелетия и так без конца. Не мертв и не жив.
– Я могу спроектировать конструкцию, лишенную любых недостатков. Это несложно. Если принять ваши слова за согласие, разрешите заметить, что в любом случае вам хуже не будет, чем если вы прибегнете к помощи той самой кнопки. Согласившись на такой вариант, вы ничего не потеряете.
– Ну, это очевидно! Если все‑таки не врут об обещанном нам бессмертии – я имею в виду посмертное существование, не знаю, есть оно или нет, – но если оно есть, значит, когда все будут восставать из гробов, меня не окажется на месте. Я буду спать – все еще живой – где‑то в космосе. И опоздаю на последнюю лодку.
– Дедушка, – проговорил я, теряя терпение, – перестаньте выкручиваться. Если вам не нравится, достаточно сказать «нет». Но Минерва безусловно предложила вам способ достичь чего‑нибудь нового. Если ваш аргумент действительно обоснован – а я в этом сомневаюсь, – значит, вы попадете поистине в уникальное положение: вы окажетесь единственным из людей, который в тот самый гипотетический и маловероятный Судный день окажется в стороне от этого сборища. Не хотелось бы напоминать, но уж очень вы скользкий тип.
Лазарус проигнорировал мой выпад.
– Почему это он «маловероятный»?
– Потому. Не будем спорить об этом.
– Потому что ты не способен этого доказать, – возразил он. – Свидетельств ни за, ни против не существует, поэтому о вероятности любого исхода можно не говорить. Я же сказал только, что, если случится нечто подобное, – лучше, чтобы все было кошерным – и поведение тоже. Минерва, ставь вопросительный знак. Идея действительно обладает достоинствами, и я не сомневаюсь, что ее можно осуществить. Это как испытывать парашют: если прыгнул, передумывать поздно. Итак, обратимся к другим перспективам, прежде чем остановиться на этой – даже если на перечисление их потребуются годы.
– Продолжаем, Лазарус.
– Спасибо, Минерва.
Лазарус задумчиво поковырял в зубах ногтем большого пальца. Мы ели, но я не упоминал о перерывах для отдыха и еды и не буду делать этого впредь. Сколько их было и как они проходили, гадайте сами. Подобно речам Шехерезады анекдоты старейшего прерывались неоднократно…
– Лазарус…
– Да, сынок? Замечтался… вспомнились края далекие, да и девушки той давным‑давно нет. Извини.
– Вы могли бы помочь Минерве в ее поисках.
– Неужели? Едва ли. Она лучше меня умеет искать иголку в стоге сена. И впечатляет в этой роли.
– Да, но ей нужны данные. А в наших знаниях о вас огромные пробелы. Если бы мы – Минерва то есть – знали все пятьдесят с хвостиком ваших специальностей, можно было бы отменить несколько тысяч возможных гнезд. Например, случалось ли вам быть фермером?
– Несколько раз.
– Да? Теперь она это узнает и не предложит ничего связанного с сельским хозяйством. Хотя наверняка найдется и в сельском хозяйстве что‑либо незнакомое вам, но степень новизны, конечно же, не будет отвечать вашим требованиям. Почему бы вам не составить перечень того, чем вы занимались?
– Всего и не припомнишь.
– Ну, этому ничем не поможешь. Но составление перечня может вызвать новые воспоминания.
– Ух… дай подумать. Оказавшись на населенной планете, я прежде всего принимался изучать местные законы. Не затем, чтобы практиковать… Впрочем, какое‑то время я был очень даже деятельным адвокатом по уголовным делам – это было на Сан‑Андреасе. Нужно же знать, на чем стоишь. Нельзя объявить свой доход или – что то же самое – скрыть его, если не знаешь правил, по которым ведется игра. Закон следует нарушать со знанием дела – это куда безопаснее, чем преступать его по неведению.
И я немедленно получил по заслугам: сделался там верховным судьей – причем вовремя, – едва успев спасти собственную шкуру – и шею.
Так, посмотрим: фермер, адвокат, судья… как я упоминал, приходилось заниматься медициной. Шкипер – на самых разнообразных судах, чаще всего исследовательских или эмигрантских. Однажды случилось возглавлять шайку негодяев, которых к маменьке на чай не пригласишь. Учителем был – только меня выгнали, когда узнали, что я преподаю детям чистую правду – это считается преступлением в любом месте галактики. Участвовал и в работорговле, но как потерпевшая сторона – был рабом.
Я заморгал от удивления.
– Вот уж не могу представить.
– К несчастью, мне ничего представлять не пришлось. Был жрецом…
Я снова вмешался:
– И жрецом? Лазарус, вы же говорили, или намекали, что религиозных убеждений вам нажить не удалось.
– Неужели? Вера – для паствы, Айра, пастору она только мешает. Профессором в меблированных комнатах…
– Извините. Вновь идиома?
– А? Распорядителем в борделе… впрочем, там я еще играл на пианетте и пел. Не смейся, тогда у меня был весьма недурной голос. Это было на Марсе – слыхал про такое местечко?
– Следующая от Солнца планета, рядом со Старым отечеством. Соль четыре.
– Да. Теперь‑то мы на подобные планетки не обращаем внимания. Но это было еще до того, как Энди Либби изменил ход вещей. И даже до того, как Китай уничтожил Европу, но уже после того, как Америка бросила космические дела, – я как раз попал в то время под суд. Землю я оставил в 2012‑м, после того заседания, и не стал возвращаться, чтобы узнать приговор, – зачем выслушивать про себя уйму неприятных вещей? Если бы заседание пошло иным путем… впрочем, нет – если плод созрел, он падает с ветки, а Штаты к тому времени переспели и даже загнили. Айра, не стоит быть пессимистом; пессимист ошибается реже, чем оптимист, но последнему веселее живется… Но ни тому ни другому не остановить ход событий.
Но мы говорили о Марсе и о том, чем я там занимался. Подай да принеси, кофе и пирожные. Но случались и радости: я исполнял там обязанности вышибалы. Девочки были такие хорошие, и какого‑нибудь жлоба, обижавшего их, я вышвыривал просто с удовольствием. Вышвырну так, чтобы подскочил, а потом занесу в черный список, чтобы более носа не казал. А поскольку такое случалось разок‑другой каждый вечер, то пошел, значит, слух, что Счастливчик Кайф требует, чтобы к дамочкам относились по‑джентльменски… сколько бы ты ни заплатил.
Ходить по девкам, Айра, это как военная служба – чем выше, тем благопристойнее. Девицам постоянно предлагали выкупить контракты и выйти замуж – все они в конце концов так и сделали, – но деньгу зашибали приличную и поэтому не торопились выскакивать за первого встречного. И главным образом потому, что я, взявшись за дело, положил конец твердым ценам, установленным губернатором, и возобновил действие закона спроса и предложения. Ну почему бы ребятам не потратить на такое дело лишний рублишко?
Мне пришлось похлопотать, пока наконец даже прохвост, занимающийся при губернаторе вопросами отдыха и культуры, не сумел понять своей тупой башкой, что нищенская оплата в условиях повышенного спроса – абсурдна. Марс и без того был дырой – зачем же еще портить жизнь тем немногим, кто пытается сделать из него более‑менее сносное место? Даже восхитительное, ведь девчонки сами получали удовольствие от работы. Шлюхи, Айра, выполняют те же функции, что и жрецы, – только с большим эффектом.
Посмотрим. Я много раз был богатым и всегда терял состояние, когда правительство затевало инфляцию или же конфисковывало «национализировало» или «освобождало» – принадлежащую мне собственность. Не верь, Айра, князьям, они всегда отнимают, не производя ничего. Разорившимся мне приходилось бывать чаще, чем богатым. Состояние это более интересно, когда человек не знает, что будет есть завтра… скучать ему некогда. Он может гневаться, делать все, что угодно, но скучно ему не будет. Состояние это может обострить его мысли, побудить к действиям, добавить изюминку в пресное бытие – вне зависимости от понимания. Конечно, можно и попасться, потому‑то еда всегда служит приманкой в ловушке. Но то‑то и интересно: как справиться с нищетой и не попасться. Голодный теряет голову, не евший несколько дней может убить без всякого толка. Секретарь‑машинистка, актер, – в тот раз я разорился дотла, – псаломщик, инженер в нескольких областях техники, механик в еще большем количестве областей… Я всегда полагал, что интеллигентный человек может заниматься чем угодно – если только хватает времени, чтобы разобраться, как это работает. Но когда речь шла уже о хлебе насущном – я не требовал квалифицированной работы; случалось даже работать на экскаваторе дурака…
– Опять идиома?
– Да, из старых времен. Это, сынок, такая палка, на одном конце которой лопата, а за другой дурак держится. Ну, этим долго мне заниматься не пришлось – просто нужно что‑то делать, пока не разберешься в местной ситуации. Политик… случалось быть и реформатором, но только однажды: политикан‑реформатор не просто бесчестен, он глупо бесчестен… деловой политик – наоборот.
– Не думаю, Лазарус. История как будто бы…
– Айра, пользуйся головой. Я же не говорю, что деловой политик не украдет – красть это его специальность. Но политики не создают ничего. Они могут предложить один только язык, собственную порядочность – но можно ли положиться на слово? Преуспевающий деловой политик понимает это и охраняет свою репутацию, соблюдая собственные заповеди, – ведь он хочет оставаться при деле, то есть продолжать красть не только на следующей неделе, но и в будущем году, и во все последующие. Итак, если политикан достаточно смышлен, чтобы преуспеть в своем деле, у него должен быть моральный кодекс кусачей черепахи, но ему нужно вести себя так, чтобы не ставить под угрозу свой единственный товар – репутацию по части выполнения обязанностей. Но у реформатора нет подобного магнита, его цель – счастье всего народа, что есть понятие в высшей мере абстрактное и допускающее бесконечное множество толкований. Если только его вообще можно выразить рациональным путем. И в итоге ваш абсолютно искренний и непродажный политикан‑реформист готов троекратно нарушить собственное слово еще до завтрака – не из личной нечестности, сам он весьма сожалеет об этом и охотно признается вам, – но ради непреклонного служения идеалу. Достаточно кому бы то ни было надудеть ему в уши, дескать, что‑то там еще более способно послужить всеобщему благу, и он мгновенно нарушит свое слово. Без угрызений совести.
Ну, а привыкнув к этому, он становится способным и к надувательству.
К счастью, такие недолго остаются на своем месте – за исключением времен падения и распада культуры.
– Приходится верить на слово, Лазарус, – сказал я. – Большую часть своей жизни я провел на Секундусе, а потому имею лишь теоретические представления о политике. Такие вы завели здесь порядки.
Старейший взглянул на меня с холодным презрением.
– Я этого не делал.
– Но…
– Умолкни. Ты сам политикан, – из деловых, надеюсь, – но депортация диссидентов вселяет в мою душу кое‑какие сомнения. Минерва! В записную книжку, дорогуша. Отдавая Се‑кундус Фонду, я стремился установить здесь простое и дешевое правление – а именно конституционную тиранию. Это когда правительству в основном все запрещено, а благословенный народ благодаря собственной бесхребетности вовсе не имеет права голоса.
Но я не слишком рассчитывал на это, Айра. Человек – животное политическое. Отвадить его от политики все равно что от копуляции: пробуй не пробуй, все равно не удастся. Но тогда я был еще молод и полон оптимизма. Я надеялся увести политику в личные сферы – подальше от правительства. Я думал, что подобное устройство может устоять не более века; могу только удивляться, что оно продержалось так долго. Это нехорошо. Планета перезрела – она беременна революцией, и, если Минерва не подыщет мне лучшего занятия, – берусь перекрасить волосы, наклеить нос бульбочкой и затеять здесь смуту. Я тебя предупредил, Айра.
Я пожал плечами.
– Не забывайте – я‑то собираюсь эмигрировать.
– Ах, да. Впрочем, шанс подавить революцию может заставить тебя передумать. А может быть, ты захочешь пойти ко мне в начальники штаба… чтобы низложить, когда стрельба утихнет, и гильотинировать. Вот это действительно будет кое‑что новенькое, мне еще не приходилось терять голову от политики. Тут и птичке конец, верно? Мой меч, твоя голова с плеч – вот и вся речь. Занавес, вызывать на бис некого.
Но революция – это все‑таки еще и развлечение. Я не рассказывал тебе, как заработал на обучение в колледже? Работал с автоматом Гэтлинга автомат Гэтлинга (Ричард Дж. Гэтлинг, 1818–1903) устарел уже ко времени рождения Лазаруса Лонга; но предположение, что старинное оружие могло найти применение в какой‑нибудь провинциальной смуте, правдоподобно (Дж. Ф. 45‑й) – за пять долларов в день и долю в добыче. Так и не выслужился выше капрала: накопил деньжат на новый семестр – и деру. Кстати, служа наемником, я никогда не стремился стать мертвым героем. Но приключения, смена обстановки – такие вещи привлекают молодежь, а я был тогда даже юн. Но когда взрослеешь, вечная грязь, нерегулярное питание и свист пуль у виска теряют привлекательность, и в следующий раз, когда мне пришлось пойти на военную службу – не совсем по собственной воле, – я пошел на флот. В тот раз это был морской флот, а уж потом я столько раз служил в космическом… под разными именами.
Я торговал всем – кроме рабов, – читал мысли, есть такая профессия среди странствующих комедиантов, был даже королем – на мой взгляд, достоинства этой работы переоценивают – скука, слишком уж долго тянется время; подвизался в качестве модельера под вымышленным французским именем… с акцентом и длинными волосами. Длинных волос я почти не носил, Айра, и не только потому, что мыть их – такая возня, просто противнику в драке есть за что ухватиться, да в критический момент на глаза лезут, а то и другое – опасная вещь. Но и под ноль стричься не люблю – густая шевелюра, не такая, чтобы волосы на глаза свешивались, может защитить голову человека от ран.
Лазарус умолк и задумался.
– Не знаю, Айра, смогу ли я перечислить все, что делал, чтобы прокормить своих жен и детей, даже если сумею вспомнить. Одним делом дольше полувека я не занимался – и то в чрезвычайных условиях, ну а самых коротких работ хватало от завтрака до обеда – тоже в особых условиях. В любом месте найдутся свои созидатели, получатели и халтурщики. Предпочитаю числиться по первой категории, но признаюсь, не избегал и последних двух. Когда мне случалось бывать человеком семейным – а значит, как правило, – я не позволял никаким правилам мешать мне приносить в дом пищу. Я не крал у других детей, чтобы накормить собственных, – есть же и не столь пакостные способы сплутовать, чтобы добыть валюту, если ты не чистоплюй, а перед лицом семейного долга я не позволял себе быть им.
Можно продавать все, что не имеет само по себе цены – побасенки, песни, – я перепробовал, наверно, все сценические специальности… в том числе сидел на рыночной площади в столице Фатимы с медной чашкой, плел истории и дожидался звона монеты. Мне пришлось заниматься этим потому, что корабль мой конфисковали, а иностранцам не разрешали работать без специального разрешения – последовательный вывод из теории, рекомендующей сохранять рабочие места для местных жителей. Дело было во время депрессии. А рассказчики – без оклада – ни в какие перечни работников не входили. Нищенством это не было – а чтобы заниматься сим почтенным делом, тоже требовалась лицензия, – и полиция оставляла меня в покое, если я ежедневно жертвовал в их благотворительный фонд.
Приходилось хитрить – или красть, а это сложное дело, если не знаешь местных обычаев. Но я бы пошел и на это, не будь у меня тогда жены и троих малых детей. Они‑то меня и сдерживали, Айра. Женатый человек не может позволить себе такого риска, как холостяк.
И вот я сидел, протирал копчиком дырки в мостовой и рассказывал все, что помнил, начиная от сказок братьев Гримм и кончая пьесами Шекспира, и не позволял жене тратить деньги на что‑нибудь, кроме еды. Наконец мы скопили денег, чтобы купить это самое разрешение со всеми необходимыми чаевыми. А потом, Айра, я их «сделал».
– Как, Лазарус?
– Медленно, но верно. Три месяца, проведенные на рыночной площади, позволили мне понять, кто есть кто и где обитают в этих краях священные коровы. Я застрял там надолго – выхода не было. Но сперва принял местную религию – а с ней и более приемлемое имя – и выучил Кур’ан. Не совсем тот Коран, который я знал несколько столетий, но овчинка стоила выделки.
Не буду рассказывать, как мне удалось попасть в гильдию жестянщиков: меня взяли чинить телеприемники – тогда из заработка пришлось отдавать свою долю в гильдию. Вместе с личным взносом Великому мастеру гильдии это оказалось не так уж много. Общество там было отсталое, местные обычаи прогресса не поощряли, они даже опустились ниже того уровня, который принесли с Земли пятьсот лет назад. А это, сэр, сделало меня чародеем, и я бы заслужил виселицу, если бы старательным и чистосердечным образом не изображал себя правоверным. И, достигнув нужного уровня, я стал торговать свежей электроникой и допотопной астрологией, используя знания, которых у них не было, и свободный полет фантазии.
Наконец я сделался первым помощником того самого чиновника, который реквизировал мой корабль, и помогал богатеть скорее ему, чем себе. Он так и не признался, узнал ли меня – борода очень меняет мое лицо. К несчастью, он впал в немилость, и я унаследовал его должность.
– Как же это вам удалось, Лазарус? И вы не попались?
– Как‑как!.. Айра, он был моим благодетелем. Так говорилось в контракте, так я всегда обращался к нему. Тайной покрыты пути Аллаха. Я составил ему гороскоп и предупредил, что звезды предвещают ему неудачу. Так и случилось. Эта система принадлежала к числу немногих, где обитаемыми являлись сразу две планеты. Обе были заселены и торговали между собой. Изделия и рабы…
– Рабы, Лазарус? Я слыхал, что их услугами пользуются лишь на Супреме, но не думал, что порок этот широко распространен. Это неэкономично.
Старик прикрыл глаза и умолк, я даже решил, что он уснул, как это часто случалось в начале наших бесед. Но он открыл их и заговорил весьма сурово:
– Айра, порок сей распространен куда шире, чем это признают историки.
Да, труд рабов неэкономичен, рабовладельческое общество не может конкурировать с обществом свободных людей. Но на просторах Галактики конкуренции обычно нет. Рабство существовало и существует на многих планетах, и законы допускают это.
Я говорил уже, что ради жен и детей был способен на все, и всегда поступал так; мне приходилось лопатой перекидывать человечье дерьмо, стоя в нем по колено, – но дети не голодали. Но вот рабства я касаться не буду. Не потому, что мне приходилось бывать рабом, – это мой принцип. Зови его верой или определи как глубокое моральное убеждение. Как бы то ни было – для меня здесь предмета спора нет. Если живой человек чего‑то стоит – собственностью он быть не должен, поскольку слишком дорог для этого. И если у него есть чувство собственного достоинства – оно не позволит ему владеть другими людьми. Каким бы вычищенным и напомаженным ни был рабовладелец, для меня он недочеловек.
Но это не значит, что я брошусь резать ему глотку при первой встрече – иначе я бы и до ста лет не дожил. В рабстве, Айра, есть еще одна жуткая вещь: раба нельзя отпустить на свободу, он должен освободиться сам. – Лазарус нахмурился. – Ты все время вынуждаешь меня говорить о том, чего я не могу доказать. Заполучив корабль, я тотчас же продезинфицировал его, загрузил товарами, которые, на мой взгляд, можно было продать, взял на борт воду и пищу в расчете на человеческий груз, для перевозки которого судно было предназначено, дал капитану и экипажу недельный отпуск, известил протектора – верховного государственного работорговца, – что мы приступим к погрузке, как только явятся шкипер и казначей.
А потом, в воскресенье, привел семью на корабль – якобы на экскурсию. Но Верховный протектор проявил подозрительность и настоял, чтобы мы взяли его с собой. Пришлось прихватить и его – и едва моя семья оказалась на борту, мы стартовали. Мы улетели из этой системы, чтобы больше не возвращаться. Но прежде чем приземлиться на цивилизованную планету, мы с мальчиками – двое уже почти выросли – уничтожили все признаки того, что судно было рабовладельческим… пришлось даже выбросить кое‑что из товаров.
– Ну, а что случилось с протектором? – спросил я. – С ним не было хлопот?
– Так и знал, что ты спросишь. Выбросил за борт сукина сына. Живьем. Он вылетел, выпучив глаза, и истек кровью. А что я, по‑твоему, должен был делать с ним? Целоваться?
КОНТРАПУНКТ: III
Оказавшись вдвоем с Иштар в машине, Галахад спросил:
– Ты всерьез сделала предложение старейшему? Насчет ребенка от него.
– Как я могла шутить в присутствии двух свидетелей, один из которых – сам исполняющий обязанности?
– Я не знаю, как ты могла. Но зачем это тебе, Иштар?
– Потому что я сентиментальна и склонна к атавизму.
– Кусаться обязательно?
Она обняла его одной рукой за плечи, другую положила ему на ладонь.
– Извини, дорогой. День тянулся так долго – ведь хоть ночь и была дивной, выспаться не удалось. Меня волнуют разные вещи – и поднятая тобой тема не может оставить меня равнодушной.
– Мне не следовало спрашивать. Это вторжение в личную жизнь. Забудем? Да?
– Дорогой мой! Я понимаю, что это такое… отчасти. Поэтому для медика я слишком эмоциональна. Скажи, разве ты смог бы удержаться и не сделать подобное предложение, если бы был женщиной?
– Я не женщина.
– Знаю – как мужчина ты восхитителен. Но на мгновение попробуй быть логичным, как женщина. Попытайся.
– Не все мужчины нелогичны – это выдумка женщин.
– Извини. Когда приедем домой, придется принять транквилизатор – я уже столько лет не испытывала в них необходимости. Но попробуй представить себя женщиной. Пожалуйста! Хотя бы на двадцать секунд.
– Мне не нужно двадцать секунд. – Он взял ее за руку и поцеловал. – Будь я женщиной, то ухватился бы за такую возможность. Конечно же, лучших генетических характеристик для отца твоего ребенка представить нельзя.
– Вот именно!
Он заморгал.
– Знаешь, наверное, я тогда просто не представляю, что ты понимаешь под словом «логика».
– А… разве это важно? Ведь мы пришли к одному и тому же ответу. – Машина свернула и остановилась. Иштар встала. – Итак, забудем. Дорогой, мы уже дома.
– Ты дома, я нет. Думаю…
– Мужчины не думают.
– Я думаю, что тебе нужно выспаться, Иштар.
– Ты закупоривал меня в эту штуковину, тебе и снимать ее.
– Да? А потом ты решишь покормить меня, и опять тебе не удастся выспаться. Можешь снять через голову – как я это делал в деконтаминационной.
Она вздохнула.
– Галахад, – не знаю, правильно ли я выбрала тебе имя, – разве я должна предлагать тебе контракт на сожительство, если хочу провести с тобой еще одну ночь? Скорей всего нам с тобой и сегодня поспать не придется.
– И я о том же.
– Не совсем. Потому что, может, нам придется работать всю ночь. Даже если ты выкроишь три минутки для обоюдного нашего удовольствия.
– Три минутки? Зачем же так торопиться?
– Ну хорошо – пяти хватит?
– Мне предлагают двадцать минут – и извинения?
– Ох эти мужчины! Тридцать минут, дорогой, и никаких извинений.
– Согласен. – Он встал.
– Но пять ты уже потратил на препирательства. Пошли, мой несносный.
Он последовал за нею в прихожую.
– А что это еще за ночная работа?
– И завтра тоже придется поработать. Надо проверить, что там успел скопить телефон. Если ничего не окажется, придется обратиться прямо к исполняющему обязанности, хотя я совершенно не хочу этого делать. Я должна осмотреть его хижину и выяснить, что там надо сделать. Потом мы вдвоем перевезем Лазаруса; этого я никому не могу доверить. Потом…