Когда небо потемнеет, стань рядом со мной на древней планете людей и обратись к северу, погляди вдоль рукоятки Ковша и еще чуть за ней налево… Ну как, видишь? Ощущаешь? Ничего нет, только холодная тьма? Попробуй‑ка снова, закрой глаза, пробуй снова, теперь уже внутренним зрением, внимай крику диких гусей, замысловато отдающемуся в бесконечном пространстве…
Вот оно, сияние! А теперь постарайся задержать его в умственном взоре и, сминая пространство, направь к нему свой корабль. Тихо, тихо, не промахнись. Девственная планета. Новые Начала…
Вудро Смит, человек со многими лицами и именами, всякое повидавший, высадил свой отряд на Новых Началах, планете чистой и ясной, как утро. «Приехали», – сообщил он своим спутникам. Бесконечные мили нетронутой прерии, бескрайние леса, не знакомые с топором, извилистые реки, высокие горы – повсюду богатства и везде опасность. Тут тебе жить, тут умереть, ну а грехом можно счесть только смерть. Бери лопату, держи топор, строй лачугу, ставь забор – следующим летом подымешь повыше – веди борозду, ставь стены и крышу.
Учись выращивать, учись есть. Здесь не купишь, здесь все надо сделать самому, своими руками! А как научиться? Ошибешься – попробуй снова и снова…
* * *
Эрнст Гиббонс, он же Вудро Смит, известный также под именем Лазаруса Лонга и так далее, президент коммерческого банка Новых Начал, вышел из столовой «Уолдорф». Он стоял на веранде, ковырял в зубах и деловито оглядывал улицу. С полдюжины оседланных мулов и прыгун в наморднике были привязаны к коновязи у его ног. Справа, под навесом торгового дома «Доллар ребром», владелец Э. Гиббонс, разгружался караван мулов. В пыли посреди улицы валялся барбос; верховые старательно объезжали его. Слева, на противоположной стороне улицы, дюжина детей с шумом играла во дворе начальной школы миссис Мейбери.
|
|
Не сдвинувшись с места, он насчитал тридцать семь человек. Какие перемены за восемнадцать лет! «Доллар ребром» был уже не единственным поселением и даже не самым большим. Новый Питтсбург куда больше (и грязнее), а Сепарацию и Единение можно уже считать городами. И все это родилось после двух рейсов из колонии, едва не погибшей от голода в первую зиму.
Он не любил вспоминать об этой зиме. То самое Семейство… впрочем, каннибализм так и не удалось доказать… но все же неплохо, что их нет в живых.
А теперь можно об этом забыть. Умерли слабые, скверные скончались или погибли; уцелели – как всегда – самые сильные, умные и благородные. Новыми Началами можно было гордиться, теперь планета будет становиться лучше и лучше еще долгое время.
Все же двадцати лет на одном месте довольно; пора снова отправляться в дорогу. Во многих отношениях было куда забавнее, когда они с Энди – упокой, Господь, его тихую, невинную душу – вместе слонялись от звезды к звезде, столбили участки и никогда не оставались на одном месте дольше, чем было необходимо для того, чтобы прикинуть перспективы. Он подумал, не опоздает ли его сын Заккур вместе с третьей партией решившихся попытать удачи.
Приподняв килт, он почесал над правым коленом, – точнее, проверил, на месте ли бластер; подтянул пояс – прикоснулся к игольному пистолету; почесал затылок – убедился, что второй метательный нож на месте. И уже готовый присоединиться к обществу, задумался, возвратиться за свой стол в банке или же лучше двинуть прямо в торговую факторию, чтобы проверить поставки. Ни то ни другое не казалось ему привлекательным.
|
|
Один из привязанных мулов кивнул ему. Гиббонс поглядел на животное и сказал:
– Привет, Бак. Ну как ты, мальчик? Где же твой босс?
Бак сжал губы и шумно фыркнул:
– Памк!
Было ясно: раз Клайд Лимер привязал мула здесь, а не перед банком, значит, он намеревается попросить очередную ссуду, воспользовавшись боковой дверью. Ну что ж, посмотрим, как он будет искать меня.
На факторию можно махнуть рукой – не только потому, что Клайд заглянет и туда, просто незачем нервировать старину Рика, явившись туда прежде, чем он успеет стибрить свою обычную долю. Хорошего кладовщика трудно найти, а Рик всегда был честен – ограничивался пятью процентами, не больше и не меньше.
Гиббонс покопался в кармане куртки, отыскал конфету и протянул на ладони Баку. Мул аккуратно взял угощение, кивнул в знак благодарности. Гиббонс подумал, что после изобретения «привода Либби» способные размножаться мулы‑мутанты в наибольшей степени способствовали росту колоний. Они хорошо переносили транспортировку в состоянии анабиоза – ведь когда заказываешь свиней, половину племенного стада получаешь в виде свинины – и прекрасно умели постоять за себя – мул обыкновенно мог насмерть залягать дикого прыгуна.
– Ну пока. Бак, – сказал Гиббонс. – Пойду пройдусь. Пройдусь. Скажи боссу.
– Пппо‑ккка! – отозвался мул. – Бббыы‑вай!
Гиббонс повернул налево и пошел вон из города, раздумывая о том, какую сумму можно выдать Клайду Лимеру, взяв под залог Бака. Кроткое верховое животное ценилось, а кроме него Клайду уже нечего было заложить. Гиббонс не сомневался, что, заложив Бака, Клайд сумеет встать на ноги – немедленно, если сумма будет достаточной. Но Гиббонс не ощущал жалости к неудачнику. Не умеющий прокормить себя на Новых Началах не стоил ничего, ему не было смысла помогать.
|
|
Да‑да, незачем ссужать Клайду даже доллар! Лучше предложить просто продать мула и прибавить десять процентов к цене. Не пристало ленивому бездельнику владеть достойной рабочей скотинкой. Гиббонс не нуждался в верховом муле… но неплохо уделять часок верховой езде. Рыхлеешь за своим столом в банке.
А может, жениться снова и подарить Бака невесте в качестве свадебного подарка?.. Интересная идея, но все здешние говардианцы уже переженились и еще не успели обзавестись дочерьми подходящего возраста – все ждали, когда планету заселят настолько, чтобы Семейства могли завести здесь клинику. Так безопаснее. Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Гиббонс избегал говардианцев, все они избегали друг друга в обществе посторонних… А неплохо бы снова жениться. Вот взять хоть Семейство Меджи – на самом деле они Барстоу – у них подрастают две или три девицы. Быть может, заглянуть как‑нибудь? Он был доволен собой и сыт: яичница наполняла желудок, а коварные планы – голову: одновременно он раздумывал, где бы сыскать женщину, способную разделить его энтузиазм и дополнить его собственным. Эрни знал нескольких дам, умевших понять его, но в это время суток они были недоступны и кавалерийские наскоки бесполезны. А ничего серьезного он не планировал. Нечестно обещать что‑нибудь эфемерке, какой бы милой она ни была – если она по‑настоящему мила, тем более. Банкир Гиббонс вышел на окраину городка и уже собрался повернуть назад, когда заметил дым, подымающийся над домом поодаль. Там живут Харперы. Точнее, жили, поправился он, пока не перебрались подальше, а теперь этот дом занимает Бад Брендон и его жена Марджи, прекрасная молодая пара из второго корабля. С одним ребенком? Кажется, да.
Зажечь очаг в такой день? Мусор, наверное, жгут…
Э нет, дым валил не из трубы! И Гиббонс бросился к дому.
* * *
Когда он добрался до дома Харперов, полыхала уже вся крыша. Лазарус остановился и попытался оценить ситуацию. Как и у большинства старых домов, у дома Харперов не было окон на первом этаже, единственная дверь открывалась наружу и прилегала плотно – так строили тогда, когда всем здесь досаждали прыгуны и драконы.
Открыть эту дверь значило еще сильнее раздуть полыхающее пламя.
Он не стал более думать: дверь должна оставаться закрытой. Обегая дом вокруг, он приглядывался к окнам на втором этаже, прикидывая, как подняться наверх с помощью лестницы или чего‑нибудь еще. Есть ли кто‑нибудь дома? Неужели у Брендонов нет даже веревки с узлами на случай пожара? Наверное, нет: хорошие веревки завозили с Земли, они обходились в девяносто долларов за метр, и Харперы о такой ценности не позабыли бы.
Вот окно с открытыми ставнями, вверх струится дым…
Гиббонс завопил:
– Эй! Эй, там, дома!
У окна появилась фигура и что‑то бросила ему.
Он автоматически подставил руки, подхватил – и еще в воздухе заметил, что ему кинули. Он постарался смягчить удар. В руках его оказался маленький ребенок. Гиббонс поглядел вверх и заметил руку, перевесившуюся через подоконник… Но тут крыша обрушилась, рука исчезла. Гиббонс быстро поднялся, держа на руках маленького… нет, это была девочка – и торопливо зашагал прочь от места трагедии. Едва ли в бушевавшем огне кто‑то мог остаться в живых; оставалось только надеяться, что хозяева умерли быстро, и Гиббонс постарался не думать об этом.
– С тобой все в порядке, лапуся?
– Наверное, – ответила девочка серьезным тоном, – но маме ужасно плохо.
– Маме сейчас уже очень хорошо, дорогуша, – ласково произнес Гиббонс, – и папе тоже.
– Правда? – Дитя повернулось на его руках и попыталось посмотреть на горящий дом.
Он приподнял плечо.
– Правда. – И, крепко держа ее, направился в город.
На полпути им встретился Клайд Лимер, восседавший верхом на Баке. Клайд остановил мула.
– Вот вы где! Банкир, я хочу поговорить с вами.
– Потом, Клайд.
– Вы что, не понимаете? Мне нужны деньги. Все лето не везет – теряю все, к чему ни прикоснусь…
– Клайд, заткни хлебало!
– Что? – Лимер как будто только сейчас заметил ношу банкира. – Эй! А это не ребенок ли Брендонов?
– Да.
– Так я и подумал. А как насчет займа?..
– Я же велел тебе заткнуться. Банк не одолжит тебе ни доллара.
– Но вы хоть выслушайте. По‑моему, общество должно помогать фермерам, если им не везет. Если бы не мы, фермеры…
– Слушай, ты! Если бы ты работал столько же, сколько говоришь, тебе не пришлось бы жаловаться на неудачу. У тебя даже в стойле грязно… А сколько ты хочешь за своего скакуна?
– За Бака? Э, я Бака не собираюсь продавать. Но вот что, банкир, у меня есть предложение. Вы человек добрый, хоть и грубиян, и я знаю, что вы не хотите, чтобы мои дети умерли с голоду. Бак – имущество ценное, и, наверное, его можно заложить за… примерно… ну скажите, за сколько?..
– Клайд, если ты действительно желаешь добра своим детям, перережь себе глотку. Тогда люди усыновят их. Никаких ссуд, Клайд, – ни доллара, ни дайма, но я куплю Бака у тебя прямо сейчас. Называй цену.
Глотнув, Лимер помедлил.
– Двадцать пять тысяч.
Гиббонс направился к городу.
– Двадцать тысяч! – поспешно сказал Лимер.
Гиббонс не отвечал. Лимер объехал банкира и встал перед ним.
– Банкир, вы берете меня за горло. Восемнадцать тысяч – и считайте, что вы обокрали меня.
– Лимер, я ничего не краду у тебя. Если хочешь – выстави его на аукцион, а я приму в нем участие, если пожелаю. Как по‑твоему, сколько дадут за него на аукционе?
– Хм… тысяч пятнадцать.
– Ты так полагаешь? А я – нет. Я скажу, сколько ему лет, не заглядывая в зубы, и сколько ты заплатил за него у корабля. Я знаю, что себе могут позволить здешние и сколько могут заплатить. Ну, решай, – он же твой. Только имей в виду, что, сколько бы ты за него ни назначил, все равно придется платить десять процентов аукционеру; даже если мула не продадут. Но это твое дело, Клайд. А теперь убирайся с дороги; я хочу поскорей принести девочку в город и уложить в постель, ей пришлось нелегко.
– Ага… а сколько вы дадите?
– Двенадцать тысяч.
– Ну знаете, это грабеж!
– Можешь не соглашаться. Предположим, на аукционе ты получишь за него пятнадцать тысяч долларов, тогда на руки тебе выдадут тринадцать тысяч пятьсот. Но если аукцион оценит его всего в десять тысяч, – а это я нахожу более вероятным, – ты получишь лишь девять тысяч. Пока, Клайд, я тороплюсь.
– Ну хорошо… тринадцать тысяч.
– Клайд, я уже назвал свою цену. Тебе часто приходилось иметь со мной дело, и ты знаешь, если я сказал – все, значит, все, торговаться бесполезно. Но если добавишь седло, уздечку и ответишь мне на один вопрос, я утешу тебя еще пятью сотнями.
– Какой вопрос?
– Зачем ты подался в эмиграцию?
Похоже, Лимер удивился, потом безрадостно усмехнулся.
– Потому что свихнулся, если хотите знать правду.
– Мы все такие в известной мере. Это не ответ, Клайд.
– Ну что ж… Мой старик был банкиром и такой же цепкий, как и вы. У меня все было хорошо: респектабельная работа, я преподавал в колледже. Но платили не слишком много, а старик мой всегда фыркал, когда я оказывался без денег, совал нос не в свое дело, насмешничал. Наконец мне все так надоело, что я спросил у него: не хочет ли он отдать мне и Ивонне нашу долю, оплатив нам билет в «Энди Джи»? Мы уедем, и он избавится от нас.
К моему удивлению, он согласился. И я не передумал. По‑моему, человек с хорошим образованием – как у меня – может преуспевать где угодно… Мы ведь собирались не на дикую планету, все‑таки приехали со второй партией – может, вы помните?
Но попали мы не туда, куда ехали, а в самую глушь, и мне пришлось делать такое, чем джентльмену заниматься не положено. Но вы только подождите, банкир; ребята подрастают, им потребуется образование посерьезнее тех пустяков, которые преподает миссис Мейбери в своей так называемой школе. Вот тогда‑то я и понадоблюсь – и вы еще будете вежливо говорить со мной, звать профессором. Вы еще увидите!
– Желаю удачи. Так ты принимаешь мое предложение? Двенадцать тысяч пятьсот, включая седло и уздечку.
– Хм… я же сказал – да, разве не так?
– Ты ничего не сказал.
– Хорошо, согласен.
Серьезная девочка спокойно слушала.
– Ты можешь постоять, дорогая? – спросил Гиббоне.
– Да.
Он поставил ее на землю; девочка задрожала и ухватилась за его килт. Гиббонс полез в кожаную сумку, а потом, воспользовавшись широким крупом Бака как столом, выписал чек и акт о продаже и вручил документы Лимеру.
– Отнеси это Хильде, она в банке. А акт о продаже подпиши и отдай мне.
Лимер молча расписался, поглядел на чек, положил его в карман и вернул Гиббонсу акт о продаже.
– Что ж, спасибо, банкир… кремневая шкура. Куда доставить мула?
– Ты уже доставил его. Слезай.
– Что? А как я попаду в банк? И как доберусь до дома?
– Пешком.
– Что? Ну вот еще одна из ваших дурацких шуточек! Вы получите мула в обмен на наличные. В банке.
– Лимер, я заплатил тебе больше, потому что мул нужен мне немедленно, но вижу, что понимания мы не достигли. О'кей, отдай мне чек и вот тебе твоя расписка.
Лимер вздрогнул.
– О нет – нет, не надо. Сделка заключена.
– Тогда немедленно слезай с моего мула. – Гиббоне многозначительно положил ладонь на рукоятку ножа, без которого мужчины не выходили из дому. – И давай рысью в город, чтобы успел, прежде чем Хильда закроет. А ну, живее! – Он холодно и невозмутимо взглянул на Лимера.
– Шуток не понимает… – проворчал Лимер, слезая на землю. И припустил к городу.
– Эй, Клайд!
Лимер остановился.
– Чего еще?
– Если увидишь, что сюда направляется добровольная пожарная дружина, скажи им, что они опоздали: дом Харпера сгорел. Но пусть Мак‑Карти пошлет туда парочку человек осмотреть пожарище, хуже не будет.
– Ладно‑ладно!
– Кстати, Клайд, а что ты преподавал?
– Я‑то? Литературу. Я же говорил, что у меня хорошее образование.
– Помню, говорил. Поторопись, пока Хильда не закрыла. Ей нужно еще взять ребят из школы миссис Мейбери.
* * *
Не обращая больше на Лимера внимания, Гиббонс поднял девочку и сказал:
– Тихо, Бак. Постой‑ка, старина. – И осторожно усадил ребенка на шею мулу. – Держись за гриву. – Потом сунул ногу в левое стремя, забрался в седло позади девочки и усадил ее поближе к себе. – Ну а теперь держись за эту штуку обеими руками, дорогая. Тебе удобно?
– Забавно!
– Даже очень, малышка. Бак! Ты слышишь меня, мальчик?
Мул кивнул.
– Ступай, ступай шагом в город. Иди медленно. Осторожно, не споткнись. Понял меня? Я не собираюсь дергать за узду.
– Мммедлно… ттта?
– Так, Бак.
Гиббонс бросил уздечку на шею Бака и сжал его бока коленями. Бак направился к городу.
Через несколько минут маленькая девочка печально спросила:
– А что будет с мамой и папой?
– С мамой и папой все хорошо. Они знают, что я забочусь о тебе. Как тебя зовут, дорогуша?
– Дора.
– Хорошее имя. Дора. Очень милое. А ты хочешь узнать, как меня зовут?
– Этот человек звал тебя банкиром.
– Но зовут меня по‑другому, Дора. Этим словом называется моя работа, а зовут меня… дядя Гибби. Ну как, можешь повторить?
– Дядя Гибби. Забавное имя.
– Действительно, Дора. А едем мы на Баке. Он мне друг и будет и твоим другом, так что поздоровайся с Баком.
– Здравствуй, Бак.
– Здррат… орра!
– А он говорит понятнее, чем большинство мулов! Правда?
– Бак – самый лучший мул на Новых Началах. Он самый умный, а когда мы избавимся от этой уздечки – Баку не нужна упряжь, – он будет разговаривать понятнее… Ты сможешь научить его новым словам. Согласна?
– О да! – ответила Дора. – Если мама разрешит.
– Разрешит, не сомневайся. А ты любишь петь, Дора?
– Ага, я знаю такую песенку, чтобы хлопать в ладоши. Но сейчас хлопать нельзя. Или можно?
– Полагаю, что тебе лучше держаться покрепче. – Гиббонс поспешно перебрал в памяти все веселые песни, которые знал. С дюжину пришлось отвергнуть, как не пригодные для нежных ушей юных девиц. – Ну а как насчет этой?
За углом, за углом
Есть ломбард,
Где обычно я держу пальто.
– Ты можешь спеть это, Дора?
– О, это несложно! – И малышка запела тоненьким голоском, настолько высоким, что Гиббонсу вспомнился щебет земных канареек. – А это все, дядя Гибби? А что такое «ламбар»?
– Это место, где держат пальто, когда можешь обойтись без него. Куплетов еще много, Дора. Их тысяча тысяч.
– Тысяча тысяч? А это много? Наверное, целая сотня?
– Почти, Дора. А вот тебе еще один куплет:
А в ломбарде
Есть лавка, есть лавка,
Где моя сестричка продаст конфеты.–
А ты любишь конфеты, Дора?
– О да! Мама говорит, что они дорогие.
– На следующий год, Дора, они будут не такими дорогими. Сахарной свеклы посадили побольше. А теперь открой рот, закрой глаза и увидишь, что получишь. – Гиббонс покопался в кармане куртки. – Извини, Дора, сюрприз придется отложить: последнюю конфету получил Бак. Он тоже их любит.
– В самом деле?
– Да, и я научу тебя, как угощать его, чтобы случайно не лишиться пальца. Но конфеты ему не очень полезны, и Бак получает их лишь изредка, в качестве особого поощрения. За то, что вел себя хорошо. О’кей, Бак?
– О‑гы!.. Пос!
* * *
Школа миссис Мейбери как раз закрывалась, когда Гиббонс остановил Бака перед дверью. Когда он опустил Дору на землю, оказалось, что девочка очень устала, и он взял ее на руки.
– Подожди‑ка здесь. Бак.
Любопытствующие школьники расступились и пропустили гостей.
– Добрый вечер, миссис Мейбери.
Гиббонс забрел сюда почти инстинктивно. Хозяйка школы была седовласой вдовой, лет пятидесяти или старше, которая пережила двоих мужей и теперь мечтала о третьем, предпочитая целиком полагаться па себя, чем жить с кем‑нибудь из дочерей, невесток или приемных дочерей. Она была из тех, кто разделял энтузиазм Гиббонса в отношении к жизненным удовольствиям, но была столь же осторожна, как и он сам. Гиббонс считал ее разумной во всех отношениях и видел бы в ней превосходный объект для женитьбы, если бы не тот неприятный факт, что жили они в различном времени.
Конечно, он не позволял ей догадаться об этом. Оба они прибыли с первым кораблем. Он не говорил о своей принадлежности к числу говардианцев и о том, что недавно прошел реювенализацию на Секундусе. Гиббонс решил, что будет выглядеть (косметически) лет на тридцать пять или около того. И с тех пор тщательно старался старить себя каждый год; для Элен Мейбери он был ровесником, она дарила ему дружбу и время от времени разделяла с ним общее удовольствие, не пытаясь завладеть им. Он весьма уважал ее.
– Добрый вечер, мистер Гиббонс. Это же Дора! Дорогая, где ты была?
Что случилось?.. Неужели это синяк? – Приглядевшись повнимательней, она заметила, что ребенок весь в саже. Она выпрямилась. – Похоже, просто грязь. Рада видеть ее. Я уже беспокоилась сегодня утром, когда Дора не пришла как обычно с детьми Паркинсонов. У Марджи Брендон уже подходил срок… наверное, ты знал?
– Слыхал краем уха. Где можно оставить Дору на несколько минут? Нам надо переговорить с глазу на глаз.
Глаза миссис Мейбери слегка расширились.
– Вот кушетка… нет, положи ее на мою постель.
Она привела гостей в свою комнату и ничего не сказала по поводу того, что ее белое покрывало запачкается. После того как Гиббонс заверил Дору, что они выйдут буквально на несколько секунд, взрослые вернулись в классную комнату.
Гиббонс объяснил, что случилось.
– Дора не знает, что ее родители погибли. Элен… по‑моему, не стоит говорить ей об этом.
Миссис Мейбери подумала.
– Эрнст, а ты уверен, что они оба погибли? Бад мог заметить пожар, если работал на собственном поле, но иногда он работает у мистера Паркинсона.
– Элен, я видел не женскую руку. Разве что у Марджи Брендон на тыльной стороне кисти росли густые черные волосы.
– Нет‑нет, это наверняка был Бад. – Она вздохнула. – Значит, девочка осиротела. Бедная маленькая Дора! Такой хороший ребенок. Такой смышленый.
– Элен, ты можешь позаботиться о ней несколько дней?
– Что ты говоришь, Эрнст! Это почти оскорбление. Я буду заботиться о Доре столько, сколько потребуется.
– Извини, не хотел обидеть тебя. По‑моему, долго ждать не придется; ее быстро удочерят. А ты тем временем запиши расходы, потом сосчитаем, во что обойдутся еда и кров.
– Эрнст, трат не предвидится. Тратиться придется разве что на еду, а она ест, как птичка. Я могу потратить такие крохи на малышку Марджори Брендон.
– Да? А я попробую подыскать для нее семью. Скажем, Лимеров или кого‑нибудь еще.
– Эрнст!
– Элен, не топорщи перышки. Последнее, что сделал ее отец перед смертью: отдал свое дитя мне. И не будь дурой, ведь я до последнего пенни знаю, сколько тебе удалось сберечь, учитывая то, что плату за обучение ты чаще берешь едой, а не деньгами. Весь вопрос в наличных. Лимеры с радостью возьмут ее, найдется и еще несколько желающих. Но я не оставлю здесь Дору, если ты не поумнеешь.
Миссис Мейбери помрачнела – а потом вдруг улыбнулась и помолодела на несколько лет.
– Эрнст, ты грубиян. И сукин сын. И еще то, о чем говорят только в постели. Ну хорошо, пусть будут кров и пропитание.
– И обучение. Плюс все дополнительные расходы. Скажем, счета от доктора.
– Трижды сукин сын. Ты всегда платишь за все, так ведь? Мне ли тебя не знать. – Она посмотрела на открытые окна. – Нука, отойди в сторонку, и мы завершим сделку поцелуем. Сукин сын.
Они отошли в угол, где никто не мог их видеть, и она отпустила Эрнсту сочный поцелуй, который наверняка удивил бы соседей.
– Элен…
Она губами коснулась его губ.
– Сегодня скажу вам – нет, мистер Гиббонс. Придется заняться малышкой.
– Я хотел только попросить не купать ее, пока я не приведу дока Краусмейера, чтобы он обследовал девочку. Так‑то она ничего… но возможно все что угодно, от сломанных ребер до сотрясения мозга. О, конечно, можешь раздеть ее и обтереть губкой, от этого ничего не случится, да и доку будет легче ее осмотреть.
– Да, дорогой. Только убери свои блудливые руки с моего зада, чтобы я могла взяться за дело. Итак, ты идешь за доктором.
– Сию секунду, миссис Мейбери.
– Пока, мистер Гиббонс. Оревуар.
Гиббонс велел Баку подождать и направился в «Уолдорф», где, как и рассчитывал, обнаружил доктора Краусмейера – в баре. Врач оторвал взгляд от стакана.
– Эрнст! Что там случилось с домом Харперов?
– Ну а что ты слышал об этом? Бросай свое пойло и бери саквояж. Срочно.
– Ну‑ну! Я еще не встречал случаев настолько срочных, чтобы человеку нельзя было прикончить выпивку. Тут забегал Клайд Лимер и угостил всех нас, в том числе и меня, – и ты хочешь, чтобы я оставил даровое питье? Он сказал, что дом Харперов сгорел и все семейство Брендонов погибло. Говорит, что он пытался спасти их, но опоздал.
Гиббонс подумал, что было бы неплохо, если бы нынче же ночью с Клайдом Лимером и доком Краусмейером случился несчастный случай со смертельным исходом. Но, черт побери, если Клайд – не потеря, то в случае гибели дока за дело придется браться самому Гиббонсу, а в его дипломах значится вовсе не это имя.
К тому же в трезвом состоянии док был хорошим врачом. Но ты сам виноват в этом, сынок: двадцать лет назад ты беседовал с ним и выдал ему субсидию. Что ж, тогда он видел блестящего молодого врача, а пьяницу не заметил.
– Кстати, раз уж вы упомянула об этом, док, я видел, как Клайд спешил к дому Харперов. И если он говорит, что не успел их спасти, то я охотно подтвержу его слова. Но погибла не вся семья: их маленькая дочка Дора уцелела.
– Да, конечно, Клайд так и сказал. Он сказал, что не сумел спасти лишь ее родителей.
– Это верно. Вот я и хочу, чтобы ты осмотрел эту маленькую девочку.
На теле у нее множество ссадин и синяков, не исключены переломы и внутренние повреждения, а также отравление дымом и, безусловно, сильный эмоциональный шок. Это очень серьезно в таком нежном возрасте. Она сейчас у миссис Мейбери. – Гиббонс помолчал и негромко добавил: – Я полагаю, вам в самом деле следует поспешить, доктор. Как вы считаете?
Доктор Краусмейер уныло поглядел на напиток, а потом выпрямился и сказал:
– Хозяин, будьте добры, спрячьте этот стакан под прилавок – я вернусь. – И он подобрал свою сумку.
Ничего плохого доктор Краусмейер не обнаружил, но дал девочке успокоительное. Гиббонс подождал, пока Дора уснет, а затем отправился подыскивать временное жилье для своего нового скакуна. Он направился к братьям Джонс: «Породистые мулы. Покупаем, продаем, сдаем в пользование, проводим аукционы. Качественные производители». Их дело было заложено в его банке.
Минерва, я не планировал этого; все случилось само собой. Я ждал, что Дору удочерят, несколько дней, потом несколько недель и т. д. Первопроходцы относятся к детям иначе, чем городской народ. Те, кто не любит детей, не становятся первопроходцами. Как только их дети выходят из младенческого возраста, они начинают приносить доход. В заселяемых краях дети – это помощники. Конечно, я не собирался брать на себя воспитание эфемера, даже не думал, что мне придется заняться этим. Зачем?
Необходимости не было никакой. Я уже начал приводить в порядок дела и намеревался покинуть планету в самое ближайшее время, как только явится сын мой Заккур.
Зак тогда был моим партнером, наши отношения с ним основывались на взаимном доверии; он был молод – всего полтора века, – смышлен и упорен. Это был сын от Филлис Бриггс‑Спер‑линг – моей предпоследней в ту пору жены. Прекрасной женщиной была эта Филлис и превосходным математиком. Мы с ней сделали семерых детей, и каждый из них вышел умнее меня. Она была замужем несколько раз – я был у нее четвертым мужем. Пятым. Четвертым был Джеймс‑Метью Либби. (Дж. Ф. 45‑й) И, на сколько я помню, первой из женщин получила памятную медаль Айры Говарда за сотню отпрысков, зарегистрированных в анналах Семей. На это у нее ушло меньше двух столетий. Впрочем, Филлис была девицей простой, ей бы только карандаш, да бумагу, да время, чтобы посидеть за геометрией.
Но я отвлекся от темы. Чтобы извлекать выгоду из переселенческого дела, нужны как минимум подходящий корабль и два партнера, умеющие пилотировать его, а также способные сагитировать эмигрантов и возглавить их, а не бросать на произвол судьбы корабль, набитый людьми, как это часто случалось в начале Диаспоры.
Мы с Заком делали все как надо и по очереди исполняли обязанности космопроходца и лидера новой планеты. Партнер, который оставался после очередного отлета корабля, должен был быть самым настоящим первопроходцем; тут не сплутуешь и одними указаниями не отделаешься. Не обязательно быть политическим главой колонии; я предпочитал избегать подобного бремени, чтобы поменьше тратить времени на трепотню. Важно одно: надо быть среди уцелевших, оказаться человеком, который может заставить планету прокормить себя, и на собственном примере показать остальным, как надо это делать, а уж потом давать советы, если без них нельзя обойтись.
Первый рейс не приносит дохода. Капитан выгружает пассажиров и отправляется назад за новыми эмигрантами; вывозить с планеты, как правило, нечего. Расходы оплачиваются эмигрантами; выгоду можно получить, если оставшийся на планете партнер распродает привезенный кораблем груз: мулов, оборудование, свиней, яйца. Поначалу в кредит. Сразу же выясняется, что этот партнер должен глядеть во все глаза и держать ухо востро, поскольку обычно бедствующие мигранты сразу же понимают, почему этот тип процветает, а потому испытывают потребность его линчевать.
Минерва, шесть раз я возглавлял колонистов и никогда не пахал свое поле, не имея оружия под рукой: опасаться собственной породы приходилось больше, чем любого кровожадного зверя.
Но тогда на Новых Началах подобные беды уже остались позади. Первые колонисты сделали свое дело, хотя лишь чудом пережили ту жуткую первую зиму… Элен Мейбери была не единственной вдовой, которая искала себе вдовца… Увы, мы с Энди Либби не предугадали всех особенностей климатического цикла. Звезду как всегда звали солнцем – но, если хочешь, проверь в каталоге, поищи в собственной памяти. Оказалось, что солнце Новых Начал принадлежит к числу переменных, слабеньких, едва отличавшихся от старого солнца, но для климатических фокусов энергии у него хватало: когда мы прибыли, то угодили в самое ненастье. Впрочем, те, кто пережил ту зиму, могли вынести все, что угодно, и второй волне поселенцев было уже гораздо легче.
Я продал свою ферму эмигрантам из второй волны и все внимание уделил банковскому делу и торговле, чтобы «Энди Джи» было что везти домой. Когда Зак высадит поселенцев третьей волны, мне бы хотелось уехать вместе с грузом. Куда‑нибудь… куда угодно. А что, как и где, мы должны были решить после встречи с Заком. А пока я скучал, мечтал о том, как наконец заброшу все дела на этой планете, – и обнаружил в этой сироте интересное развлечение.
Надо сказать, что Дора была ребенком, который родился взрослым. Конечно, она была наивной, как подобает маленькому ребенку, но вместе с тем весьма разумной и восторженно относящейся к учебе. В ней не было даже следа посредственности. Минерва, ее простодушные разговоры казались мне куда интереснее, чем разговоры взрослых, всегда тривиальные и редко отличающиеся новизной.
Элен Мейбери тоже заинтересовалась Дорой, и оба мы неожиданно для себя оказались в роли родителей.
Мы посовещались друг с другом и избавили девочку от присутствия на похоронах. С чем прощаться? С обугленными костями, среди которых были косточки не рожденного еще младенца? На отпевание мы ее тоже не пустили. Через несколько недель, когда Дора как будто пришла в себя, и после того как у меня нашлось время поставить могильный камень и выбить на нем подпись, я взял ее с собой на кладбище – посмотреть. Она умела читать: прочла имена и даты жизни своих родителей и единственную дату для младенца.
Скорбно так поглядела, а потом проговорила:
– Значит, мама и папа никогда не вернутся. Да?
– Да, Дора.
– Выходит, ребята в школе правду говорили. А я надеялась.
– Я знаю, дорогая. Тетя Элен сказала мне об этом. И я подумал, что тебе лучше все увидеть своими глазами.
Она посмотрела на надгробие и серьезно сказала:
– Вижу… я все поняла. Спасибо тебе, дядя Гибби.
Она не плакала, поэтому у меня не было причин брать ее на руки и утешать. Я не смог ничего придумать.
– Ну что ж, пойдем, дорогая?
– Да.
Мы приехали на Б^ке, которого я оставил у подножия холма: неписаное правило запрещало ездить на мулах и прирученных прыгунах среди могил. Я спросил, не взять ли ее на руки или, может быть, на закорки. Дора решила идти сама. Спустившись до половины склона, она остановилась.
– Дядя Гибби?
– Да, Дора.
– Давай не будем рассказывать Баку об этом.
– Хорошо, Дора.
– А то он будет плакать.
– Мы не скажем ему, Дора.
Больше она ничего не сказала, пока мы не вернулись в школу миссис Мейбери. А потом была очень тихой две недели и не вспоминала при мне о родителях. Я думаю – при других тоже. Она никогда не просилась на кладбище, хотя мы ездили верхом почти каждый день и часто неподалеку от могильного холма.
* * *
С опозданием на два земных года прибыл «Энди Джи», и капитан Зак, мой сын от Филлис, прилетел на челноке, чтобы договориться о высадке третьей волны эмигрантов. Мы выпили, я сказал, что остаюсь еще на один заход, и объяснил почему. Он смотрел на меня во все глаза.
– Лазарус, ты свихнулся.
– Не называй меня Лазарусом, – негромко попросил я. – Это имя пользуется слишком большой известностью.
– Ну хорошо. Впрочем, здесь никого нет, кроме нашей хозяйки, миссис Мейбери, – так ты ее назвал? Но она вышла в кухню. Видишь ли, э… Гиббонс, я подумываю, не слетать ли парочку раз на Секундус. Это выгодно. Учитывая нынешнее состояние дел, вкладывать капитал на Секундусе теперь безопаснее, чем на Земле.
Я согласился, что он, безусловно, прав.
– Да, – сказал он, – но в таком случае я вернусь сюда не раньше чем через десять стандартных лет, а возможно, на путешествие уйдет и больше. О, конечно, я тебе подчинюсь – ведь ты старший партнер. Но ты будешь понапрасну тратить мои деньги, да и свои тоже. Видишь ли. Лаз… Эрнст, если ты считаешь, что должен позаботиться о ребенке – хотя я не вижу для этого никаких оснований, – поедем все вместе. Девочку можно отдать в школу на Земле, если дать расписку в том, что она покинет планету. Возможно, она захочет поселиться на Секундусе – впрочем, я не знаю, каковы там сейчас иммиграционные правила, я уже давно там не бывал.
Я покачал головой.
– Что такое десять лет? Тьфу. Зак, я хочу увидеть, как вырастет этот ребенок, как встанет на ноги. Надеюсь выдать ее замуж, но это уже ее дело. Я не хочу лишать ее корней: одно подобное потрясение она уже передоила, незачем подвергать ребенка новому.
– Ну как хочешь. Значит, мне вернуться через десять лет? Этого хватит?
– Более или менее, но не торопись. В первую очередь позаботься о наших доходах. Если затратишь на это больше времени, в следующий раз загрузишься здесь чем‑нибудь получше, чем продукты и текстиль.
– В наше время выгоднее всего привозить на Землю продукты питания. Но скоро придется торговать, минуя Землю, напрямую прямо между колониями.
– Неужели дела так плохи?
– Очень плохи. Они не желают учиться. А что за неприятности у тебя с банком? Может, продемонстрировать силу, пока «Энди Джи» крутится наверху? Я покачал головой.
– Благодарю, капитан, но так дела не делаются, иначе мне придется отправиться вместе с тобой. К силе следует прибегать, лишь когда не остается ничего другого и овчинка стоит выделки. А я собираюсь остаться. Дела собственного банка Эрнста Гиббонса не беспокоили. Он никогда не позволял себя тревожить по вопросам менее важным, чем вопросы жизни и смерти, а все прочие дела, большие и малые, решал по мере их поступления и наслаждался жизнью. И воспитанием Доры. Заполучив Дору и Бака – или это они заполучили его? – он выбросил дикарские удила, которыми пользовался Лимер, сохранив металлические части, и велел седельщику братьев Джонс переделать уздечку и недоуздок. Сделал ему заказ и на седло, сам набросал чертеж и обещал заплатить больше, если тот сделает быстро. Шорник покачал головой, разглядывая набросок, но тем не менее седло соорудил.