Саманта посмотрела на часы. Самое позднее через десять минут нужно было выезжать.
– …Гарриет вбила себе в голову, что у Либби есть лишний билет, но она жадничает. Я ей твержу, что это не так: вы купили билет для себя, чтобы не отпускать Либби одну, правда ведь?
– Да, естественно, – подтвердила Саманта. – Либби одна не поедет.
– Я так и знала. – В голосе собеседницы послышалось непонятное торжество. – Целиком и полностью разделяю вашу тревогу; я бы никогда не рискнула такое предлагать, не будь я уверена, что это избавит вас от множества хлопот. Но просто девочки так неразлучны… а Гарриет буквально помешалась на этой дурацкой группе… из того, что Либби сейчас сказала Гарриет по телефону, я заключила, что Либби жаждет поехать вместе с ней. Мне вполне понятно, почему вы хотите сопровождать Либби, но дело в том, что моя сестра ведёт на концерт двух своих дочек, так что присмотр за девочками обеспечен. Я могла бы подвезти Либби и Гарриет до стадиона и у входа передать с рук на руки сестре, а потом мы все вместе у неё и заночуем. Я вам гарантирую, что рядом с Либби постоянно будем находиться либо я, либо моя сестра.
– Ох… это очень любезно с вашей стороны. Но моя подруга, – у Саманты почему‑то зазвенело в ушах, – нас уже ждёт, понимаете…
– Ничто не помешает вам навестить подругу… Я другое хочу сказать: вам нет нужды высиживать этот концерт, правда же, если с девочками будет кто‑то из взрослых?.. А Гарриет в таком отчаянии… в страшном отчаянии… я бы ни за что не стала вмешиваться, но их дружба сейчас под угрозой… – И более прозаическим тоном: – Деньги за билет мы вам, разумеется, сразу отдадим.
Саманту загнали в угол; деваться было некуда.
– Ох, – повторила она. – Да, конечно. Я просто хотела пойти с ней…
– Им вместе будет веселей, – решительно заявила мать Гарриет. – Да и вам не придётся сгибаться в три погибели, чтобы не загораживать сцену этой мелюзге, ха‑ха‑ха… а сестре моей ничего не сделается – она сама от горшка два вершка.
III
Гэвину было не отвертеться от юбилея Говарда Моллисона. Вот если бы Мэри, клиентка их фирмы и вдова его лучшего друга, пригласила Гэвина остаться на ужин, тогда у него было бы моральное право не идти на банкет… Однако Мэри ничего такого не предложила. К ней нагрянули какие‑то родственники, и во время беседы она проявляла странную нервозность.
«Ей перед ними неловко», – размышлял он, утешаясь её смущением, когда она провожала его к выходу.
По пути к себе в «Кузницу» он прокручивал в уме разговор с Кей.
«Я считала, он был твоим лучшим другом. Он умер считаные недели назад!»
«Да, и ради Барри я ей помогаю, – мысленно отвечал он. – Барри был бы доволен. Никто не ожидал, что так случится. Барри умер. Какие у него могут быть обиды?»
Дома он стал подбирать чистый выходной костюм, потому как в приглашении указывалось «форма одежды вечерняя», а сам тем временем представлял, как любопытный маленький Пэгфорд набросится на историю Гэвина и Мэри.
«А что такого? – рассуждал он, поражаясь собственной смелости. – Почему она должна вековать в одиночку? Всякое в жизни случается. Я ей помогал».
Ему совершенно не улыбалось тащиться на этот банкет, обещавший быть скучным и затяжным, но в душе бурлили маленькие пузырьки волнения и счастья.
В Хиллтоп‑Хаусе Эндрю Прайс укладывал волосы маминым феном. Никогда ещё он не ждал ни одной дискотеки, ни одного праздника с таким нетерпением, с каким готовился к сегодняшнему мероприятию. Ему, Гайе и Сухвиндер за дополнительную плату поручили обслуживание банкета. По такому случаю Говард взял для него напрокат униформу: белую сорочку, чёрные брюки и галстук‑бабочку. Он будет рядом с Гайей, причём не в качестве чернорабочего, а в качестве официанта.
Но его радостное предвкушение подогревалось ещё одним событием. Гайя порвала с легендарным Марко де Лукой. Сегодня после обеденного перерыва Эндрю застал её в слезах на заднем дворе «Медного чайника», когда выбежал перекурить.
– Ему же хуже, – бросил Эндрю, скрывая ликование.
А она шмыгнула носом и сказала:
– Спасибо тебе, Энди.
– Ишь ты, голубок малолетний, – фыркнул Саймон, когда Эндрю наконец выключил фен.
Саймон уже несколько минут подглядывал с тёмной лестничной площадки через приоткрытую дверь, как сын прихорашивался перед зеркалом. Эндрю вздрогнул, но тут же рассмеялся. Саймона резануло такое веселье.
– Ну надо же, – ухмыльнулся он, разглядывая проходящего мимо сына. – Вылитый педрила. С бантиком.
«Зато тебя, мудака, с работы турнули, и это устроил я».
Отношение Эндрю к своему поступку менялось чуть ли не ежечасно. Стыд, заслоняющий всё остальное, таял, а его место занимала скрытая гордость. Пока Эндрю на гоночном велосипеде Саймона катил по склону в город, у него под тонкой белой сорочкой, где бежали мурашки от вечерней прохлады, занималось огнём небывалое волнение. Эндрю переполняли радужные надежды. Гайя теперь свободна и беззащитна. А в Рединге живёт её отец.
Когда он подъехал к приходскому залу собраний, Ширли Моллисон в нарядном платье стояла у входа в церковь и привязывала к перилам надутые гелием золотые воздушные шары в форме гигантских пятёрок и шестёрок.
– Здравствуй, Эндрю, – заворковала она. – Велосипед подальше от входа, будь добр.
Он откатил велосипед за угол, миновав припаркованный зелёный «БМВ»‑кабриолет последней спортивной модели. На обратном пути он обошёл автомобиль кругом и заглянул в шикарный салон.
– А вот и Энди!
Эндрю сразу отметил восторг и душевный подъём хозяина, под стать его собственным. Говард в необъятном, как у фокусника, бархатном пиджаке вышагивал по залу. Там было всего несколько человек: до начала банкета оставалось ещё двадцать минут. Повсюду висели голубые, белые и золотые воздушные шарики. На массивном фуршетном столе были расставлены накрытые полотняными салфетками блюда с закусками, а в торце зала престарелый диск‑жокей настраивал оборудование.
– Энди, ступай помоги Морин.
Морин в своём нелепом наряде, залитая потоком верхнего света, расставляла бокалы на одном конце длинного стола.
– Какой красавец! – проскрипела она.
Кургузое сверкающее платье в облипку подчёркивало все контуры её костлявого туловища, на котором в самых неожиданных местах чудом сохранились жировые подушечки и складки, выпиравшие сквозь беспощадную ткань. Откуда‑то вдруг донеслось знакомое «приветик»: у коробки с тарелками на корточках сидела Гайя.
– Вынимай из коробок бокалы, Энди, и ставь сюда, – распорядилась Морин. – Здесь у нас будет бар.
Эндрю принялся за дело. Пока он распаковывал стекло, к нему подошла незнакомая женщина с несколькими бутылками шампанского в руках.
– Надо в холодильник положить, если тут есть.
У неё был прямой, как у Говарда, нос, большие, как у Говарда, голубые глаза и его же вьющиеся светлые волосы, но если в его чертах сквозило что‑то женственное, смягчённое жировыми отложениями, то его дочь – а это, безусловно, была его дочь – оказалась пусть не красавицей, но крепко сбитой особой с низкими бровями и раздвоенным подбородком. Она пришла в брюках и шёлковой рубахе с расстёгнутым воротом. Сгрузив бутылки на стол, она тотчас же отвернулась. По её одежде и манере держаться Эндрю заключил, что это и есть владелица зелёной «бэхи», припаркованной за углом.
– Это Патриция, – шепнула ему на ухо Гайя, отчего у Эндрю по всему телу словно пробежал электрический разряд. – Дочка Говарда.
– Я так и подумал, – ответил он, но его внимание было поглощено другим: отвинтив крышечку с водочной бутылки, Гайя наполняла бокал.
У него на глазах она заглотила водку и лишь слегка поёжилась. Не успела она закрыть бутылку, как рядом с ними оказалась Морин, которая принесла ведёрко со льдом.
– Ну и видок, – бросила ей вслед Гайя, дохнув на Эндрю спиртом. – Вот прошмондовка старая.
Он засмеялся, но тут же осёкся, потому что откуда‑то сбоку появилась Ширли, сияя кошачьей улыбкой.
– А где же мисс Джаванда – ещё не прибыла? – осведомилась она.
– Уже едет, она мне сейчас эсэмэску кинула, – ответила Гайя.
Ширли не особенно интересовало местонахождение Сухвиндер. Она подслушала, о чём говорили Эндрю с Гайей, и у неё тут же поднялось настроение, подпорченное самодовольством Морин, щеголявшей в «вечернем туалете». Достойно пробить броню такого тупого, такого ложного тщеславия было непросто, но Ширли, направляясь к диджею, уже планировала, что скажет Говарду при первом удобном случае.
«К сожалению, молодежь… мягко говоря… посмеивалась над Морин… Какая жалость, что она нацепила это платье… Невыносимо видеть её позор».
Но и причин для радости было немало, напомнила себе Ширли, чтобы взбодриться. Они с Говардом и Майлзом будут теперь все вместе заседать в совете – это же чудесно, просто чудесно.
Она убедилась, что диджей помнит, какая у Говарда любимая песня: «Зелёная трава у дома» в исполнении Тома Джонса, а потом обвела глазами весь зал, проверяя, не осталось ли ещё каких‑нибудь мелких дел, но вместо этого взгляд выхватил причину её неполной, вопреки ожиданиям, удовлетворённости развитием событий.
Патриция стояла в гордом одиночестве, изучая прибитый к стене герб Пэгфорда и даже не пытаясь завязать с кем‑нибудь беседу. Ширли подумала, что дочери не помешало бы иногда надевать юбку; спасибо хоть приехала одна. А то Ширли опасалась, что в «БМВ» окажется ещё некто; в общем, отсутствие было гораздо лучше присутствия.
Не полагается испытывать антипатию к родным детям; их полагается любить, несмотря ни на что, даже если они не таковы, как нам хочется, даже если мы, видя им подобных, спешим перейти на другую сторону улицы. Говард придерживался широких взглядов и, более того, позволял себе шутить на эту тему – разумеется, беззлобно – за спиной у Патриции. Ширли не могла подняться до таких высот беспристрастности. Сейчас она сочла за лучшее подойти к Патриции в смутной, подсознательной надежде нейтрализовать своим видом, своим образцовым платьем, своим поведением ту странность, которую, к её ужасу, мог учуять в её дочери первый встречный.
– Выпьешь чего‑нибудь, доченька?
– Не сейчас. – Патриция всё ещё разглядывала пэгфордский герб. – Вчера злоупотребила. Не знаю, как за руль села. Ходили с Мелли в ресторан, на её корпоратив.
Туманно улыбаясь, Ширли тоже воздела глаза к гербу.
– Мелли поживает прекрасно. Спасибо, что спросила, – процедила Патриция.
– Ну и хорошо, – ответила Ширли.
– Приглашение – обалдеть, – сказала Патриция. – «Пат и гость».
– Пойми, доченька, это общепринятая формула обращения к людям, не состоящим в браке…
– А, так это ты из справочника содрала? Немудрено, что Мелли дома осталась, если в приглашении даже имя её не прописано; она мне вчера такую истерику закатила – и вот, как видишь, торчу тут одна. Довольна?
Патриция неспешно двинулась в сторону бара, оставив позади ошеломлённую мать. В гневе Патриция бывала страшна с раннего детства.
– Опаздываете, мисс Джаванда! – окликнула Ширли, взяв себя в руки при виде взволнованной Сухвиндер.
По мнению Ширли, девчонка проявила определённую наглость, явившись к ним после скандала, устроенного Говарду её мамашей в этом самом зале. Она проследила, чтобы Сухвиндер присоединилась к Эндрю и Гайе, а сама подумала, что надо бы посоветовать Говарду отказаться от услуг такой официантки. Девочка медлительна, да ещё страдает экземой, которую прячет под футболкой с длинными рукавами; Ширли решила зайти на свой любимый медицинский сайт и проверить, не заразно ли это.
Ровно в восемь начали прибывать гости. Гайя в маленьком чёрном платье с кружевным фартучком, стоя подле хозяина, выполняла роль гардеробщицы: Говарду нравилось при всех называть её по имени и загружать поручениями. Но верхней одежды оказалось слишком много, и в помощь Гайе призвали Эндрю.
– Стащи бутылку, – приказала ему Гайя, когда они в крошечной гардеробной развешивали по три‑четыре пальто на одни плечики, – и заныкай на кухне. Будем по очереди прикладываться.
– О’кей, – оживился Эндрю.
– Гэвин! – вскричал Говард, завидев делового партнёра своего сына: тот пришёл один, да ещё с опозданием на полчаса.
– А где же Кей, Гэвин? – поспешила к нему Ширли, чтобы опередить Морин, которая под прикрытием фуршетного стола переобувалась в блескучие туфли на шпильках.
– Она, к сожалению, занята, – ответил Гэвин – и в ужасе столкнулся лицом к лицу с Гайей, стоявшей наготове, чтобы принять у него пальто.
– Мама ничем не занята, – сказала Гайя чистым, звонким голоском. – Это Гэвин её бортанул, правда, Гэв?
Говард как ни в чём не бывало похлопал Гэвина по плечу и прогремел:
– Рад тебя видеть, проходи, возьми себе чего‑нибудь выпить.
Ширли хранила непроницаемость, но острота момента притупилась не сразу, и других припозднившихся гостей она приветствовала слегка рассеянно и мечтательно. Когда Морин в своём кошмарном наряде приковыляла ко входу, чтобы вместе с ними встречать гостей, Ширли с огромным удовольствием сообщила ей на ухо:
– Тут сейчас была весьма пикантная сценка. Весьма пикантная. Гэвин и мамаша Гайи… Боже мой… Кто мог знать…
– Что такое? В чём дело?
Но Ширли только покачала головой, смакуя тонкое наслаждение от неудовлетворённого любопытства Морин, и распахнула объятия, потому что в зал входили Майлз, Саманта и Лекси.
– А вот и он! Советник Майлз Моллисон!
Саманта будто бы откуда‑то издалека наблюдала, как Ширли обнимает Майлза. Она так внезапно рухнула с вершин счастья и предвкушения в бездну досады и расстройства, что мысли её превратились в белый шум, сквозь который нелегко было пробиться во внешний мир.
(Майлз сказал ей:
– Так это же замечательно! Сможешь пойти к папе на банкет – ты ведь сама жалела, что…
– Да, – ответила она, – я помню. В самом деле замечательно, правда?
Но когда она влезла в джинсы и футболку бой‑бэнда, о которых грезила всю неделю, ему стало дурно.
– Мы же идём на юбилей.
– Майлз, мы идём в пэгфордский зал собраний.
– Никто не спорит, но в приглашении сказано…
– Я пойду так.)
– Привет, Сэмми, – сказал Говард. – Шикарно выглядишь. Не иначе как целый день наряжалась.
Но его объятия не стали менее пылкими, а рука привычно погладила её обтянутую джинсами ягодицу.
Одарив Ширли холодной, сдержанной улыбкой, Саманта направилась мимо неё к бару. Стервозный внутренний голосок нашёптывал: «А чего ты, собственно, ждала от концерта? Какой в нём толк? На что ты рассчитывала? Ни на что. На минутную забаву».
Сильные молодые руки, смех, желанная отдушина; мужские ладони на чудом постройневшей талии, пряный вкус нового и неизведанного – все эти мечты в одночасье лишились крыльев и рухнули на землю…
«Хотела одним глазком увидеть».
– Классно выглядишь, Сэмми.
– А, привет, Пат.
Золовку она не видела больше года.
«Пат, в этой семейке ты мне милее всех».
Майлз присоединился к ним и чмокнул сестру.
– Как поживаешь? Как Мел? Она приехала?
– Нет, не захотела, – ответила Патриция. Она потягивала шампанское с таким выражением, будто пила уксус. – В приглашении нас с ней назвали «Пат и гость…». Такую истерику мне закатила. Мамочка наша постаралась.
– Да брось ты, Пат, – улыбнулся Майлз.
– Какое, к чёрту, «брось»? – С неистовым азартом Саманта ринулась в атаку. – Это ужасное хамство по отношению к партнёрше твоей сестры, ты всё понимаешь, Майлз. Я считаю, твоей матери неплохо бы поучиться вежливости.
За прошедший год он ещё больше растолстел. Шея выпирала из ворота рубашки. Дыхание быстро становилось несвежим. Он перенял у отца манеру раскачиваться на носках. В порыве физического отвращения Саманта отошла к фуршетному столу, где Эндрю и Сухвиндер только успевали наполнять и подавать бокалы.
– Джин есть? – спросила она. – Мне двойной.
Эндрю она вспомнила не сразу. Наливая ей спиртное, он старался не пялиться на обтянутый футболкой бюст, но с таким же успехом можно было не жмуриться, глядя на солнце.
– Нравится? – спросила Саманта, осушив полбокала джина с тоником.
Эндрю залился краской и совсем растерялся. К его ужасу, она развязно хохотнула:
– Я про бой‑бэнд спрашиваю. А ты о чём подумал?
– Да, я… да, я о них слышал. Но это… не совсем моё.
– Вот как? – Она залпом выпила до дна. – Повторим.
Только теперь до неё дошло: это же тот неприметный парнишка из кафе. В форме официанта он выглядел старше. А может, поднакачался за две недели, пока таскал ящики вверх‑вниз.
– Кого я вижу! – Саманта заметила удаляющуюся от неё фигуру. – Гэвин. Пэгфордский зануда номер два. После моего мужа, естественно.
Довольная собой, она устремилась вдогонку с полным бокалом в руке; спиртное пошло отлично – и бодрило, и успокаивало. Отходя, она думала: «Запал на сиськи; посмотрим, что он про мою задницу скажет».
Заметив наступление Саманты, Гэвин решил себя обезопасить беседой с кем‑нибудь из присутствующих – с кем угодно; ближе всех оказался Говард в окружении небольшой кучки гостей, куда и внедрился Гэвин.
– И я рискнул, – говорил юбиляр трём своим знакомым, размахивая сигарой и роняя пепел на бархатный пиджак. – Рискнул – и засучил рукава. Вот и всё. Никакого чуда. Мне с неба ничего не… о, вот и Сэмми. Кто эти юноши, Саманта?
Предоставив четвёрке стариков изучать вздыбленный её грудями бой‑бэнд, Саманта обратилась к Гэвину:
– Салют. – Она склонилась вперёд для поцелуя, не оставив ему выбора. – А Кей не пришла?
– Нет, – коротко ответил Гэвин.
– Мы тут говорим о бизнесе, Сэмми, – радостно известил её Говард, и Саманта вспомнила свой бутик, приказавший долго жить. – Я проявил деловую хватку, – продолжил он всё ту же тему. – Вот и всё. Что ещё нужно? Деловая хватка. – Необъятный, шарообразный, он, как бархатное солнце, лучился гордостью и довольством. Нотки его голоса уже смягчились и сгладились от коньяка. – Я пошёл на риск. Мог бы потерять всё.
– Ну, допустим, это ваша мама могла бы потерять всё, – уточнила Саманта. – Разве Хильда не заложила дом, чтобы покрыть половину первого взноса за магазин?
Во взгляде Говарда она заметила вспыхнувшую искру, но улыбка его не померкла.
– Значит, честь и хвала моей матушке, – сказал он, – которая трудилась и отказывала себе во всём, чтобы поставить на ноги сына. А я приумножаю то, что получил, и возвращаю в семью… оплачиваю внучкам учёбу в «Святой Анне»… долг платежом красен, верно я говорю, Сэмми?
Она могла бы ожидать подобной отповеди от Ширли, но не от Говарда. Все осушили бокалы, и Саманта даже не попыталась остановить Гэвина, когда тот отошёл в сторону.
У Гэвина была одна мысль: как бы незаметно смыться. Он и так дёргался, а в этом гвалте просто терял рассудок.
С той минуты, когда он столкнулся у входа с Гайей, его не покидала жуткая мысль. Что, если Кей обо всём рассказала дочери? Что, если Гайя знает о его любви к Мэри Фейрбразер и раззвонит всему городу? От озлобленной шестнадцатилетней девчонки всего можно ожидать.
Меньше всего ему хотелось, чтобы по городу поползли слухи, пока он сам не объяснился с Мэри. Он планировал выждать ещё несколько месяцев, а то и год… пусть бы миновала годовщина смерти Барри… а там, лелея крошечные ростки доверия и привязанности, которые уже проклюнулись и обещали в скором времени открыть ей неизбежность её собственных чувств, как уже произошло с ним, он мог бы…
– Ты ничего не пьёшь, Гэв! – заметил Майлз. – Это надо срочно исправить!
Он решительно повёл своего делового партнёра к столу с напитками, где всучил ему пиво, а сам без умолку балагурил и, как отец, лучился счастьем и гордостью.
– Ты в курсе, что я победил на выборах?
Гэвин впервые слышал, но не решился изобразить удивление.
– Конечно в курсе. Поздравляю.
– Как там Мэри? – с воодушевлением спросил Майлз; сегодня все горожане были у него в друзьях, потому что они его избрали. – Держится?
– Вроде да…
– Я слышал, она переезжает в Ливерпуль. Может, оно и к лучшему.
– Как? – изумился Гэвин.
– Морин сегодня утром на хвосте принесла. Если ничего не путаю, сестра зовёт её и детей. У Мэри в Ливер…
– Она там родилась.
– Мне кажется, в Пэгфорде они поселились по настоянию Барри. Думаю, без него Мэри не захочет здесь оставаться.
Гайя следила за Гэвином через неплотно прикрытую кухонную дверь. В руке у неё был пластиковый стаканчик, в который Эндрю плеснул унесённой с банкета водки.
– Вот гад! – кипятилась она. – Жили бы мы себе в Хэкни, если б он не запудрил маме мозги. Она такая дурёха. Спросила бы меня, я сразу поняла: у него одно на уме. Он ни разу её никуда не пригласил. Ему лишь бы потрахаться – и пулей в дверь.
Эндрю, который раскладывал на подносе сэндвичи, не верил своим ушам: неужели она произносит такие слова? В его фантазиях таинственная Гайя была сексуально изощрённой и авантюрной девственницей. А чем занималась – или не занималась – настоящая Гайя с Марко де Лукой, он предпочитал не думать. Но из её суждений следовало, что она знает, как ведут себя мужчины после секса и что у них на уме…
– Хлебни. – Когда Эндрю с подносом подошёл к дверям, Гайя поднесла ему к губам свой стаканчик, и он отпил чуть‑чуть водки.
Похихикав, она придержала дверь и сказала ему вслед:
– Уболтай Винду – пусть забежит выпить!
В зале было многолюдно и шумно. Эндрю опустил на стол поднос со свежими сэндвичами, но интереса к закускам у гостей поубавилось; Сухвиндер едва успевала разливать спиртное, и многие из присутствующих сами брались за бутылки.
– Тебя Гайя на кухню зовёт, – сказал Эндрю, становясь на её место.
Изображать из себя бармена он не стал, а просто наполнил все имеющиеся бокалы и предоставил гостям делать свой выбор.
– Ну здравствуй, Арахис, – бросила Лекси Моллисон. – Шампанского нальёшь?
Они вместе ходили в «Сент‑Томас», но уже много лет не виделись. За время учёбы в «Сент‑Энн» у неё даже изменился выговор. Эндрю ненавидел кличку Арахис.
– Перед тобой. – Он указал пальцем.
– Лекси, не вздумай пить. – Из толпы вынырнула Саманта. – Я запрещаю.
– А дедушка сказал…
– Слышать ничего не хочу.
– Почему всем…
– Кому сказано: нет!
Лекси затопала прочь. На радостях Эндрю улыбнулся Саманте и с удивлением отметил, что та в ответ просияла.
– Ты тоже с родителями пререкаешься?
– А как же, – ответил он, и Саманта рассмеялась.
Бюст у неё был просто необъятный.
– Леди и джентльмены! – загремел усиленный микрофоном рёв Говарда, и все умолкли. – Разрешите сказать несколько слов. Многие из вас, наверное, слышали, что мой сын Майлз избран в местный совет Пэгфорда!
Под жидкие аплодисменты Майлз поднял над головой бокал. Каково же было изумление Эндрю, когда Саманта вполголоса, но совершенно отчётливо бросила:
– Ура‑ура, в заду дыра.
Напитков пока никто не требовал. Эндрю ускользнул на кухню. Гайя и Сухвиндер, смеясь, выпивали, а завидев Эндрю, в один голос воскликнули:
– Энди!
Он тоже расхохотался:
– Обе напились, что ли?
– Да, – сказала Гайя.
– Нет, – сказала Сухвиндер. – Она одна напилась.
– Плевать, – сказала Гайя. – Моллисон, если хочет, пусть меня увольняет. Я могу больше не копить на билет до Хэкни.
– Он тебя не уволит, – сказал Эндрю, пригубив водку. – Ты у него любимица.
– Да уж, – протянула Гайя. – Старый потаскун.
И они втроём опять посмеялись.
Сквозь застеклённую дверь раздался микрофонный скрежет Морин:
– Просим, Говард! Иди сюда… дуэт по случаю твоего юбилея! Давай… Леди и джентльмены, любимая песня Говарда!
Подростки в притворном ужасе переглянулись. Гайя, споткнувшись, подалась вперёд, захихикала и распахнула дверь. Загремели первые аккорды «Зелёной травы у дома», и бас Говарда в сопровождении скрипучего альта Морин вывел:
The old home town looks the same,
As I step down from the train…[22]
Фырканье и смех услышал один Гэвин, но, обернувшись, он увидел лишь двустворчатую застеклённую дверь кухни, которая едва заметно покачивалась на петлях.
Майлз поспешил навстречу Обри и Джулии Фоли, которые в ореоле вежливых улыбок прибыли позже всех. Гэвина охватила знакомая смесь ужаса и тревоги. Краткий просвет свободы и счастья заволокли две тучи: Гайя вот‑вот могла разболтать, что узнала от матери, а Мэри собиралась уехать из Пэгфорда. И как тут быть?
Down the lane I walk, with my sweet Mary,
Hair of gold and lips like cherries…[23]
– А Кей не пришла?
Ему ухмылялась облокотившаяся на столик Саманта.
– Ты уже спрашивала, – сказал Гэвин. – Нет.
– У вас всё хорошо?
– А тебе‑то что?
Это само сорвалось с языка; она уже достала его постоянными расспросами и подколками. Хорошо ещё, что разговор был наедине: Майлз продолжал обхаживать чету Фоли.
Саманта перестаралась, изображая, будто оскорблена в лучших чувствах. Глаза налились кровью, речь стала замедленной; на Гэвина впервые повеяло не простой бесцеремонностью, а острой неприязнью.
– Ну, извини, я просто хотела…
– Спросить. Понятно, – сказал он.
Говард и Морин раскачивались под ручку.
– Я только порадуюсь, когда вы с Кей станете жить одной семьёй. Вы так подходите друг другу.
– Ну, знаешь ли, я предпочитаю свободу, – сказал Гэвин. – Счастливых семей очень мало.
Саманта слишком много выпила, чтобы распознать столь тонкий намёк, но почувствовала что‑то недоброе.
– Чужой брак – всегда тайна за семью печатями, – осторожно выговорила она. – Никто не знает того, что знают двое. Так что не тебе судить, Гэвин.
– Вот спасибо, что просветила, – сказал он и, едва сдерживаясь, поставил на стол пустую жестянку от пива, прежде чем направиться в гардероб.
Провожая его глазами, Саманта подумала, что добилась своего, и переключила внимание на золовку: та стояла в толпе и смотрела на поющих Говарда и Морин. «Вот и славно, – подумала Саманта со злорадством, – что Ширли, которая весь вечер холодно поджимала губки, получила такой щелчок». Говард и Морин не в первый раз выступали вместе: Говард вообще любил петь, а Морин в своё время даже была бэк‑вокалисткой местной скифл‑группы. Когда они допели, Ширли хлопнула в ладоши ровно один раз, будто подзывала слугу; рассмеявшись вслух, Саманта направилась к бару, но огорчилась, что не застала там паренька в галстуке‑бабочке.
Эндрю, Гайя и Сухвиндер в кухне корчились от смеха. Во‑первых, их развеселил дуэт Говарда и Морин, а во‑вторых, они на две трети опорожнили бутылку водки, но главным образом смеялись они оттого, что им было смешно, и заряжались друг от друга; вся троица едва держалась на ногах.
Небольшое оконце над раковиной, открытое нараспашку для притока свежего воздуха, стукнуло и звякнуло: в кухню просунулась голова Пупса.
– Здоро́во, – сказал он.
Видимо, он залез на какой‑то ящик, потому что снаружи что‑то заскрежетало, а потом грохнуло; медленно подтягиваясь, он постепенно втиснулся в окно, спрыгнул на сушильную решётку и смахнул на пол несколько бокалов, которые разлетелись вдребезги.
Сухвиндер тут же вылетела из кухни. Эндрю сразу понял, что Пупс тут лишний. И только Гайя встретила его появление как ни в чём не бывало. По‑прежнему хихикая, она сказала:
– Входить, между прочим, положено через дверь.
– Да что ты говоришь? – откликнулся Пупс. – А бухло у вас где?
– Это наше. – Гайя прижала бутылку к себе. – Энди стырил. А ты сам себе раздобудь.
– Нет проблем, – хладнокровно сказал Пупс, направляясь из кухни в зал.
– В туалет хочу… – пробормотала Гайя, спрятала бутылку обратно под раковину и тоже вышла.
Эндрю вышел последним. Сухвиндер уже заняла своё место, Гайя скрылась в туалете, а Пупс, держа банку пива в одной руке и сэндвич в другой, облокачивался на фуршетный стол.
– Вот уж не думал, что тебя сюда занесёт, – сказал Эндрю.
– Меня официально пригласили, дружище, – сказал Пупс. – В приглашении было ясно сказано: «Семья Уолл».
– А Кабби знает, что ты здесь?
– Без понятия, – бросил Пупс. – Он залёг на дно. Выборы‑то проиграл. Теперь общественной жизни конец – без Кабби как бы. Фу, отрава какая, – добавил он, выплёвывая пережёванный сэндвич. – Курнуть хочешь?
В зале стоял пьяный гомон; до Эндрю уже никому не было дела. Снаружи они застали Патрицию Моллисон, которая, глядя в чистое звёздное небо, курила возле своего автомобиля.
– Угощайтесь, – сказала она, протягивая им свою пачку, – если хотите.
Она щёлкнула зажигалкой и непринуждённо выпрямилась, засунув одну руку глубоко в карман. Чем‑то она отпугивала Эндрю; он даже не мог заставить себя посмотреть на Пупса, чтобы сверить по нему свою реакцию.
– Я – Пат, – помолчав, сообщила она. – Дочь Говарда и Ширли.
– Очень приятно, – сказал Эндрю. – Я – Эндрю.
– Стюарт, – представился Пупс.
Она, судя по всему, не жаждала общения. Эндрю счёл это почти комплиментом и постарался напустить на себя такой же равнодушный вид. Тишину нарушили шаги и приглушённые девичьи голоса.