– На самом деле я как раз собиралась с тобой поговорить.
Ей до смерти не хотелось признаваться. Она тянула уже с месяц.
– Рой советует закрыть магазин. Дела идут неважно.
До какой степени неважно – Майлзу лучше было не знать. Она и сама потеряла дар речи, когда бухгалтер открытым текстом описал положение дел. Саманта, как ни странно, была к этому и готова, и не готова. Умом понимала, а сердцем не принимала.
– Подумать только, – сказал Майлз. – Но интернет‑бизнес вы не бросите?
– Нет, – ответила она. – Интернет‑бизнес мы не бросим.
– Это правильно, – подбодрил её Майлз и почтил минутой молчания гибель бутика. А затем спросил: – Ты сегодняшнюю газету, видимо, не читала?
Саманта потянулась за ночной сорочкой, лежащей на подушке, и он с удовольствием взглянул на её грудь. Секс определённо поможет ему расслабиться.
– Какая жалость, Сэм. – Пока Саманта облачалась в неглиже, Майлз пополз на её сторону кровати. – Это я про бутик. Отличное было местечко. Ты ведь долго там заправляла – лет десять?
– Четырнадцать, – ответила Саманта.
Она видела его насквозь. Не сказать ли мужу, чтобы отымел себя сам; не уйти ли спать в гостевую комнату, размышляла она, но проблема заключалась в том, что ей совершенно не нужен был конфликт, потому как больше всего на свете она жаждала поехать с Либби в Лондон, где они, надев одинаковые футболки, проведут целый вечер подле Джейка и его бой‑бэнда. Нынче эта поездка оставалась для Саманты средоточием счастья. Кроме всего прочего, секс мог смягчить растущее неудовольствие Майлза по поводу её отсутствия на предстоящем юбилее Говарда. Сев на мужа верхом, Саманта закрыла глаза и вообразила, что это Джейк, что они одни на пустынном белом пляже, что ей девятнадцать, а ему – двадцать один. Она взмыла к вершинам блаженства, представив, как Майлз вдалеке крутит педали катамарана и бесится, подглядывая за ними в бинокль.
|
|
X
В день выборов Парминдер вышла из Олд‑Викериджа и пошла по Чёрч‑роу к дому Уоллов. Постучав в дверь, она довольно долго ждала, пока наконец ей не открыл Колин.
Вокруг его покрасневших глаз пролегли тени; кожа под скулами казалась тонкой, как пергамент, а одежда вдруг стала велика. Он так и не приступил к работе. Весть о том, что Парминдер прилюдно разгласила всю историю болезни Говарда, отбросила назад и без того неуверенное выздоровление Колина; тот Колин, который ещё несколько дней назад с бодрым видом сидел на кожаном пуфе и рассчитывал на победу, канул в прошлое.
– Всё в порядке? – настороженно спросил он, запирая за ней дверь.
– Да, всё отлично, – сказала она. – Я подумала, ты захочешь проводить меня до зала собраний, чтобы я проголосовала.
– Я… нет, – вяло проговорил он. – Прости.
– Мне понятны твои чувства, Колин, – негромко, но твёрдо проговорила Парминдер. – Однако, устранившись от выборов, ты подаришь победу им. Я не допущу, чтобы они победили. Я пойду на избирательный участок и проголосую за тебя, но при этом хочу, чтобы ты меня сопровождал.
Парминдер отстранили от работы. Моллисоны подали жалобы во всевозможные инстанции, и доктор Крофорд посоветовал Парминдер взять отгулы. К её огромному удивлению, она вдруг почувствовала себя свободной.
Но Колин только покачал головой. Ей даже показалось, что у него навернулись слёзы.
|
|
– Не смогу, Минда.
– Сможешь! – воскликнула она. – Сможешь, Колин! Ты обязан дать им отпор! Думай о Барри!
– Я не смогу… прости… я…
Шмыгнув носом, он разрыдался. Колин и раньше плакал у неё на приёме, отчаянно рыдал под бременем страха, который носил с собой каждый день своей жизни.
– Будет тебе. – Ничуть не смутившись, она взяла его под руку и отвела в кухню, где сунула ему рулон бумажных полотенец и позволила выплакаться до икоты. – Где Тесса?
– На работе, – всхлипнул он, промокая глаза.
На кухонном столе лежало приглашение на шестидесятипятилетний юбилей Говарда Моллисона; кто‑то аккуратно порвал его надвое.
– Я получила такое же, – призналась Парминдер. – До того, как на него наорала. Послушай, Колин, проголосовать необходимо…
– Я не могу, – прошептал Колин.
– …чтобы показать, что они нас не одолели…
– Но на самом‑то деле всё наоборот, – сказал Колин.
Парминдер расхохоталась. Увидев её с раскрытым ртом, Колин тоже решил посмеяться и зашёлся громким нелепым гоготом, похожим на лай мастифа.
– Допустим, они лишили нас работы, – сказала Парминдер, – допустим, ни один из нас не хочет выходить из дому, но во всём остальном мы на недосягаемой высоте.
Сняв очки, Колин вытер мокрые глаза и усмехнулся.
– Пойдём же, Колин. Я хочу за тебя проголосовать. Битва ещё не закончена. После того как я сорвалась с катушек и перед всем советом и прессой заявила Говарду Моллисону, что он ничем не лучше распоследнего наркомана…
Он снова захохотал, и она пришла в восторг: при ней он так не смеялся с Нового года, но тогда его смешил Барри.
|
|
– …они забыли поставить на голосование вопрос о выселении наркологической клиники. Надевай плащ. Мы пройдёмся пешком.
Колин уже не фыркал и не похохатывал. Он смотрел на свои большие руки, которые потирали одна другую, как будто под струёй воды.
– Колин, это ещё не конец. Ты ведь уже кое‑что изменил. Люди не приемлют Моллисонов. Если ты пройдёшь в совет, мы значительно укрепим свои позиции. Пожалуйста, Колин.
– Ладно, – сказал он через несколько мгновений, благоговея перед собственной храбростью.
Идти было недалеко, по свежему воздуху; каждый сжимал в руке избирательный бюллетень.
В приходском зале собраний они оказались единственными избирателями. Каждый с сознанием выполненного долга поставил жирный карандашный крестик возле фамилии Колина.
Майлз Моллисон собрался на выборы только в полдень. Выходя из офиса, он остановился у дверей своего партнёра.
– Я пошёл голосовать, – сообщил он.
Гэвин указал на прижатую к уху телефонную трубку: он вёл переговоры со страховой компанией Мэри.
– А… ясно… – Майлз обернулся к их секретарше. – Я пошёл голосовать, Шона.
Невредно было им напомнить, что они должны его поддержать. Резво спустившись по лестнице, он направился в сторону «Медного чайника», где договорился – во время краткого разговора, последовавшего за супружескими ласками, – встретиться с женой, чтобы дальше пойти вместе.
Саманта провела утро дома, поручив своей продавщице управляться в бутике. Она знала, что не имеет права оттягивать сообщение о том, что их бизнес накрылся и Карли, таким образом, осталась без работы, но не могла заставить себя произнести эти слова до выходных и до концерта в Лондоне. Увидев Майлза с восторженной ухмылкой на физиономии, она закипела.
– А папа не пойдёт? – спросил он вместо приветствия.
– Они пойдут после закрытия кулинарии, – сказала Саманта.
В избирательных кабинках копались две старушки. В ожидании Саманта разглядывала их спины и серо‑стальную химическую завивку, толстые пальто и толстые лодыжки. Вот и она когда‑нибудь станет такой же. Заметив Майлза, более сгорбленная из двоих просияла и сообщила:
– Мы только что проголосовали за вас.
– О, большое вам спасибо. – Майлз был в восторге.
Войдя в кабинку, Саманта взяла подвешенный на верёвочке карандаш и стала изучать свой бюллетень с двумя именами: Майлз Моллисон и Колин Уолл. Потом написала по диагонали: «Ненавижу чёртов Пэгфорд», сложила бюллетень пополам и с серьёзным видом бросила в избирательную урну.
– Спасибо, родная, – тихо сказал Майлз и погладил её по спине.
Тесса Уолл, которая никогда в жизни не пропускала выборы, теперь без остановки проехала на машине мимо приходского зала собраний, когда возвращалась с работы.
Рут и Саймон Прайс весь день с небывалой серьёзностью обсуждали возможный переезд в Рединг. Рут выбросила их избирательные бюллетени накануне вечером, когда убирала со стола.
Гэвин вообще не собирался на выборы; был бы жив Барри, он бы ещё подумал, а так у него не было ни малейшего желания помогать Майлзу в покорении ещё одной вершины. В половине шестого он стал собирать свой кейс, всё больше раздражаясь и приходя в уныние, потому как исчерпал все отговорки, которые могли бы ему позволить увильнуть от обеда у Кей. Как назло, именно сегодня у него наметился позитивный сдвиг в переговорах со страховой компанией, и ему очень хотелось поехать к Мэри, чтобы поделиться новостями. А так придётся держать их при себе до завтра; по телефону – это совсем не то.
Кей, открыв дверь, встретила его пулемётной скороговоркой, которая обычно выдавала плохое настроение.
– Как плохо, что день не сложился, – затараторила она, хотя Гэвин не жаловался и ещё не успел поздороваться. – Я поздно пришла и не всё успела приготовить, но ты заходи.
Сверху настырно гремели барабаны и оглушительно выли басы. Гэвин не понимал, как это терпят соседи. Перехватив его устремлённый к потолку взгляд, Кей объяснила:
– Это Гайя выпускает пар: какой‑то мальчишка из Хэкни, который ей нравился, переметнулся к другой.
Схватив начатый бокал вина, Кей сделала большой глоток. Она устыдилась, что назвала Марко де Лука «какой‑то мальчишка». Перед их отъездом из Лондона он буквально дневал и ночевал у них в доме. Обаятельный, тактичный, лёгкий на услугу. Ей бы хотелось иметь такого сына, как Марко.
– Ничего, переживёт. – Отмахнувшись от этих воспоминаний, Кей потыкала картофелину вилкой. – Ей шестнадцать. В этом возрасте все мечутся. Налей себе.
Гэвин сел за стол, не понимая, почему нельзя попросить Гайю сделать потише. Кей приходилось перекрикивать и дрожащие басы, и дребезжание крышек на кастрюлях, и шум вытяжки. В который раз он затосковал о большой и спокойной кухне Мэри: в том доме его встречали с благодарностью, там он чувствовал себя нужным.
– Что? – в полный голос переспросил он, потому что Кей задала ему какой‑то вопрос.
– Спрашиваю: голосовать ходил?
– Голосовать?
– Ну да, сегодня же выборы в местный совет!
– Нет, не ходил, – ответил он. – Мне эти выборы до лампочки.
Ему показалось, ответ не достиг её ушей. Кей снова затараторила, но он не разбирал слов, пока она, со столовыми приборами в руках, не повернулась лицом к столу.
– …На самом деле это безобразие, что совет прогибается перед Обри Фоли. Если Майлз победит, «Беллчепелу» конец…
Она сливала картофель; плеск и грохот на время опять заглушили её слова.
– …Не устрой эта ненормальная такой кипеж, мы бы выглядели совсем по‑другому. Я ей предоставила уйму данных по этой клинике, а она, по‑моему, их даже не озвучила. Только и делала, что ругала Моллисона за лишний вес. Где, спрашивается, у людей профессиональная этика?
До Гэвина дошли слухи о прилюдном скандале, устроенном доктором Джавандой. Его это позабавило, но не более.
– …Это шаткое положение плохо действует на персонал, а на пациентов тем более.
Но Гэвин вместо возмущения и жалости чувствовал в себе лишь подавленность оттого, что Кей мёртвой хваткой вцепилась в сугубо местную проблему, познакомившись со всеми хитросплетениями и персонажами этой истории. Это лишний раз показывало, как глубоко она пустила корни в Пэгфорде. Теперь её не сдвинешь с места. Отвернувшись, он стал смот реть в окно на неухоженный садик. Гэвин пообещал Мэри и Фергюсу помочь в выходные с садовыми работами. Если повезёт, мечтал он, Мэри снова пригласит его с ними поужинать, а на юбилей Говарда Моллисона можно будет забить – Майлз‑то думает, что он спит и видит, как придёт к ним на банкет.
– …Хотела оставить за собой Уидонов, но Джиллиан не даёт: говорит, никто не должен снимать сливки. Разве это теперь называется «снимать сливки»?
– Что, прости? – не расслышал Гэвин.
– Мэтти опять вышла на работу, – пояснила она, и Гэвин с трудом вспомнил, что это какая‑то коллега, чьих подопечных передали Кей. – Я хотела оставить за собой Уидонов, потому что иногда прикипаешь к какой‑то семье, но Джиллиан ни в какую. Уму непостижимо.
– Ты, похоже, единственная живая душа в целом мире, которая прикипела к Уидонам, – заметил Гэвин. – Во всяком случае, по моим сведениям.
Кей собрала всю силу воли, чтобы его не одёрнуть. Она вынимала из духовки запечённое филе лосося. От грохота музыки поднос вибрировал у неё в руках; она резко опустила его на плиту.
– Гайя! – направляясь к лестнице, заорала Кей, да так, что Гэвин подскочил на стуле. – ГАЙЯ! Сделай потише! Я требую! УБАВЬ ЗВУК.
Музыку приглушили не более чем на децибел. Кей была вне себя. Перед приходом Гэвина у них с дочерью вспыхнул такой скандал, какого ещё не бывало. Гайя сообщила, что собирается позвонить отцу и попроситься к нему жить.
– Скатертью дорожка! – крикнула Кей.
А ведь Брендон, скорее всего, не откажет. Он бросил их, когда Гайе исполнился месяц. Теперь у Брендона жена и трое детей. Огромный дом, хорошая работа. Вдруг он скажет «да»?
Гэвин порадовался, что за едой не пришлось разговаривать: тишину заполняло буханье музыки, и он мог спокойно думать о Мэри. Завтра он расскажет, что страховая компания делает примирительные жесты; ответом ему будет благодарность и восхищение.
Почти расправившись со своей порцией, он вдруг заметил, что Кей не притронулась к еде. Она в тревоге смотрела на него через стол. Наверное, он как‑то выдал свои сокровенные мысли…
Гайя неожиданно выключила музыку. От этой пульсирующей тишины Гэвин пришёл в панику; теперь ему хотелось, чтобы она поставила что‑нибудь ещё, и как можно скорее.
– Ты даже не стараешься, – удручённо проговорила Кей. – Даже не делаешь вид, Гэвин.
Он решил прибегнуть к самому очевидному оправданию.
– Кей, у меня был тяжёлый день, – сказал он. – Извини, что прямо с порога не проявил интереса к политическим коллизиям.
– Политические коллизии тут ни при чём, – отозвалась она. – Ты сидишь с таким видом, будто тебя здесь держат насильно… и это… это оскорбительно. Чего ты добиваешься, Гэвин?
У него перед глазами было милое лицо Мэри, её кухня.
– Мне приходится выпрашивать у тебя каждую встречу, – сказала Кей, – а ты, снизойдя до меня, всем своим видом показываешь, что пришёл через силу.
Ей хотелось, чтобы он возразил: «Это не так». Но момент был упущен. Они с нарастающей скоростью приближались к разрыву, которого Гэвин и жаждал, и боялся.
– Скажи, чего ты добиваешься, – устало повторила она. – Скажи как есть.
У обоих было такое чувство, будто их отношения рассыпаются в мелкое крошево под грузом всего, о чём умалчивал Гэвин. Чтобы только не затягивать агонию, он подбирал слова, которые в принципе избегал произносить вслух, но которые, судя по всему, извиняли их обоих.
– Я не хотел, чтобы так получилось, – признался Гэвин. – Я не нарочно. Кей, мне очень трудно это говорить, но я, кажется, полюбил Мэри Фейрбразер.
По её лицу он понял, что она была к этому не готова.
– Мэри Фейрбразер? – переспросила она.
– Видимо, это назревало давно, – сказал он (и получил от этого горькое наслаждение, хотя и знал, что причиняет Кей боль; но никому другому он этого сказать не мог). – Я никогда не объяснялся… то есть при жизни Барри я бы ни за что…
– Я считала, он был твоим лучшим другом, – прошептала Кей.
– Это так.
– Но он умер считаные недели назад!
Гэвину это не понравилось.
– Послушай, – сказал он. – Я стараюсь быть с тобой откровенным. Я стараюсь быть честным.
– Ты стараешься быть честным?
Раньше он представлял, что их связь закончится вспышкой ярости, но Кей молча, со слезами на глазах смотрела, как он надевает плащ.
– Прости, – сказал он и покинул её дом – в последний раз.
На тротуаре к нему пришла небывалая лёгкость, и он поспешил к машине. Получалось, что рассказать Мэри о сдвигах со страховкой можно будет уже сегодня.
Часть пятая
Иммунитет
7.32 Лицо, допустившее клеветническое заявление, имеет право воспользоваться иммунитетом, если докажет отсутствие умысла и стремление к выполнению общественного долга.
Чарльз Арнольд‑Бейкер
Организация работы местного совета
7‑е изд.
I
Терри Уидон привыкла, что люди её бросают. Самой первой и самой болезненной потерей стало исчезновение матери, которая даже не попрощалась, а просто ушла с чемоданчиком, пока Терри была в школе.
Когда Терри в четырнадцать лет сбежала из дому, в её жизни появились многочисленные социальные работники и воспитатели, некоторые даже добрые, но в конце рабочего дня все они уходили. Каждый новый уход тонким слоем ложился на панцирь, которым обрастала её душа.
В приюте у неё были подруги, но в шестнадцать лет они стали самостоятельными, и жизнь их разбросала. Терри познакомилась с Ричи Адамсом и родила ему двойню. Крошечные, розовые, самые чистые и прекрасные на свете детки вышли из неё, и за несколько сверкающих часов, проведённых в палате, она сама будто бы дважды родилась заново.
А потом деток у неё забрали; больше она их не видела.
Хахаль её бросил. Баба Кэт бросила. Почти все от неё уходили, никто не оставался. За столько лет можно было привыкнуть.
Когда постоянный инспектор, Мэтти, вернулась к своим обязанностям, Терри спросила:
– А другая‑то где?
– Кей? Она меня заменяла, пока я была на больничном, – ответила Мэтти. – Итак, где у нас Лайам? То есть нет… Робби, да?
Терри её не любила. Раз ты бездетная, откуда тебе знать, как детей растить, что ты в этом смыслишь? Поначалу она и Кей невзлюбила, да только… была всё же у ней какая‑то особинка, как в прежние годы у бабы Кэт, покуда та не обозвала Терри потаскухой и не расплевалась навсегда… но вот поди ж ты: приходила с папками под мышкой, как вся эта шайка‑лейка, устроила зачем‑то пересмотр дела, а всё равно чувствовалось, что хочет она твою жизнь наладить, и притом не для галочки. Вот чувствуются такие вещи, и всё тут. А нынче и эта ушла… небось, и не вспомнит про нас, желчно подумала Терри.
В пятницу вечером Мэтти сообщила Терри, что «Беллчепел» почти наверняка закроют.
– Тут вопрос политический, – бойко разъяснила она. – Бюджет трещит по всем швам, а областной совет не одобряет лечение метадоном. К тому же пэгфордский совет хочет вернуть себе здание. Об этом в газете сообщалось – вы не читали?
Иногда она в разговоре переходила на панибратский тон, будто подразумевая: «как‑никак мы делаем одно дело», однако у Терри от этого вяли уши, потому что такое заигрывание перемежалось вопросами о том, не забывает ли Терри кормить сына. Но сейчас Терри зацепил не тон, а смысл сказанного.
– Закроют, что ли? – переспросила она.
– Похоже на то, – оживлённо продолжила Мэтти, – но для вас ничего не изменится. Нет, вероятно…
Трижды Терри начинала курс реабилитации в «Беллчепеле». Пропылённое здание бывшей церкви, с перегородками и плакатами, с туалетом под голубой неоновой лампой (чтобы никто не мог втихаря попасть в вену и ширнуться), стало знакомым и почти родным. В последнее время Терри чувствовала, что отношение персонала изменилось. Поначалу все думали, что она опять сорвётся, но мало‑помалу стали обращаться с ней так же, как Кей: будто знали, что в её обезображенном, обожжённом теле ютится живая душа.
– …вероятно, кое‑что изменится, но метадон вы будете получать, как прежде, только у своего участкового врача. – Мэтти полистала пухлую папку, в которой государство фиксировало жизнь Терри. – Вы приписаны к доктору Парминдер Джаванде из пэгфордской поликлиники, верно? Пэгфорд… это же не ваш район?
– Я в Кентермилле медсестре по морде дала, – почти машинально ответила Терри.
После ухода инспектора она долго сидела в засаленном кресле и до крови грызла ногти.
Как только Кристал привела Робби из детского сада, мать сразу ей сообщила, что «Беллчепел» закрывают.
– Это ещё вилами на воде, – небрежно возразила Кристал.
– Много ты понимаешь, – рассердилась Терри. – Как пить дать закроют, а меня теперь в Пэгфорд погонят, чтоб он сгнил, и к кому – к той гадине, что бабу Кэт угробила. Сдохну, а не поеду.
– Поедешь, никуда не денешься, – сказала Кристал.
В последнее время Кристал заносилась перед матерью, будто была в семье старшей.
– Не дождёшься, – взвилась Терри и для порядку добавила: – Паршивка.
– Если снова начнёшь колоться, – Кристал даже побагровела, – у нас Робби заберут.
Робби, которого она всё ещё держала за руку, разревелся.
– Вот видишь? – в один голос выкрикнули мать и дочь.
– Всё из‑за тебя! – заорала Кристал. – А докторша ничего бабе Кэт не сделала, это Черил воду мутит и вся родня!
– Больно умная стала! – завопила в ответ Терри. – Ни хера не знаешь, а туда же…
Кристал ответила ей плевком.
– Пошла вон! – заверещала Терри, подхватив лежавшую на полу туфлю и замахиваясь на более крепкую и рослую Кристал. – Иди отсюда!
– И уйду! – гаркнула Кристал. – И Робби заберу, нафиг, а ты оставайся, трахайся со своим Оббо – вы себе ещё настрогаете!
Она поволокла за собой плачущего Робби, прежде чем Терри успела её остановить.
Кристал направлялась к своему обычному пристанищу, забыв, что Никки в это время тусуется где‑то с ребятами. Дверь открыла мать Никки, ещё не успевшая снять форму продавщицы супермаркета «Асда».
– Ему тут делать нечего, – твёрдо сказала она; Робби канючил и вырывался. – Где ваша мама?
– Дома, – ответила Кристал, и всё, что она хотела сказать, испарилось под суровым взглядом хозяйки.
Пришлось возвращаться на Фоули‑роуд, где Терри победно схватила сына за локоть, втащила в дом и преградила дорогу Кристал.
– Наигралась, да? – съязвила Терри, перекрикивая вопли Робби. – Проваливай. – И захлопнула дверь.
В тот вечер Терри уложила Робби с собой на матрас. Лёжа без сна, она всё думала, что Кристал не особенно ей и нужна, а обойтись без неё тяжело – хуже, чем без дозы.
А ведь Кристал злилась уже не один день. И то, что она рассказала про Оббо…
(«Чего‑о‑о?» – с издёвкой хохотнул он, когда они столкнулись на улице и Терри пробормотала, что Кристал на него зла.)
…он бы такого не сделал. Быть этого не может. Оббо из тех, кто её не бросил. Терри знала его с пятнадцати лет. Они вместе бегали в школу, а потом тусовались в Ярвиле, пока Терри жила в приюте, и глушили сидр под деревьями на тропинке, что прорезала маленький пятачок фермерских угодий, сохранившийся близ Полей. Вместе забили первый косяк. А Кристал всегда его терпеть не могла. «Ревнует, – думала Терри, глядя на Робби в фонарном свете, пробивавшемся сквозь хлипкие занавески. – Ревнует, вот и всё. Для меня никто столько не сделал, как он», – настойчиво убеждала себя Терри: кто её не бросил, к тому и она хорошо. А баба Кэт её бросила и этим перечеркнула всю свою заботу. Оббо как‑то спрятал её от Ричи, отца её первенцев, когда она, босая, вся в крови, убежала из дому. Случалось, и дозу давал ей бесплатно. В её глазах это тоже было добрым делом. Все его убежища оказывались понадёжней, чем уютная комнатка на Хоуп‑стрит, которую она три счастливых дня считала своим домом.
Воскресным утром Кристал не вернулась, но ничего тут особенного не было; Терри знала, что дочка, скорее всего, у Никки. Но её разбирала злость: в доме хоть шаром покати, курева нет, Робби канючит – по сестре скучает; она ворвалась в дочкину комнату и принялась расшвыривать ногой кипу шмотья в поисках денег или завалявшегося окурка. Под скомканной, ненужной гребной формой что‑то стукнуло: это оказалась маленькая пластмассовая шкатулка с откинутой крышкой, а внутри – медаль за победу в гребной регате и часики Тессы Уолл.
Терри захотелось рассмотреть эти часики поближе. Раньше она их не видала. И не имела понятия, откуда они взялись у Кристал. Первой мыслью было: украла, но потом Терри подумала, уж не достались ли они Кристал от бабки Кэт – может, в подарок, а может, и в наследство. Кабы украла – это тьфу, а тут было над чем поразмыслить. Вот ведь паршивка скрытная: припрятала у себя, а матери ни слова…
Сунув часики в карман спортивных штанов, Терри крикнула Робби и сказала, что они с ним сейчас пойдут по магазинам. Надеть на него ботинки оказалось нелёгким делом; Терри потеряла терпение и надавала ему шлепков. По магазинам сподручнее было прошвырнуться одной, но инспекторша могла пронюхать, что ребёнок один в доме заперт.
– Где Кристал? – хныкал Робби, когда она выталкивала его за порог. – Я к ней хочу!
– А я знаю, где эта оторва шляется? – прикрикнула Терри, таща его за собой по улице.
У супермаркета, на углу, стоял Оббо с какими‑то двумя парнями. Завидев Терри, он помахал, и его знакомцы отошли.
– Как делишки, Тер? – спросил он.
– Нормально, – соврала она. – Робби, отпусти.
Сын так впивался ей в ногу, что делал больно.
– Послушай, – сказал Оббо, – сможешь кой‑какой товар на время заныкать?
– Какой ещё товар? – спросила Терри, отдирая Робби от своей ноги и хватая его за руку.
– Да пару сумок, – сказал Оббо. – Ты меня очень выручишь, Тер.
– Надолго?
– Дня на два. Вечерком заброшу. Лады?
Терри боялась думать, что скажет Кристал, если узнает.
– Ага, лады, – ответила она.
Тут она вспомнила кое‑что ещё и вытащила из кармана часики Тессы.
– Сможешь толкнуть, а?
– Клёвая штука, – оценил Оббо. – На двадцатку потянут. Короче, вечерком заброшу, ага?
Терри прикинула, что часы стоят дороже, но побоялась его разозлить.
– Ага, давай, пока тогда.
Сделав пару шагов в сторону входа, Терри резко повернулась, не отпуская от себя Робби.
– Я, между прочим, в завязке, – напомнила она. – Так что не приноси…
– Всё ещё метадончиком пробавляешься? – ухмыльнулся он, поблёскивая толстыми стёклами очков. – «Беллчепел» вот‑вот разгонят, так и знай. В газете написано.
– Ага. – Она съёжилась и потащила Робби ко входу в супермаркет. – Слыхала.
«Не буду я в Пэгфорд таскаться, – думала она, доставая с полки печенье. – Нашли дурочку».
Она почти привыкла, что её постоянно осуждают и ругают, что прохожие смотрят искоса, а соседи обзываются, но она не собиралась ездить в этот наглый городишко, чтобы получать всё двойной мерой да ещё как бы возвращаться каждую неделю назад во времени – туда, где обещала ей приют баба Кэт, а сама от неё отказалась. Проезжать мимо чистенькой школы, откуда ей приходили гнусные письма про Кристал: что, дескать, форма ей мала и не стирана, а поведение – неудовлетворительное. Она страшилась, что ей навстречу с Хоуп‑стрит выплеснется забытая родня, передравшаяся из‑за дома бабки Кэт, и боялась даже вообразить, что скажет Черил, прознав, как Терри по доброй воле якшается с чуркой, которая загубила бабулю. Это тоже пойдёт ей в минус, а родня и так от неё нос воротит.
– Им меня поганой метлой не загнать в этот Пэгфорд долбаный, – вслух забормотала Терри, потянув Робби в сторону кассы.
II
– Соберись с духом, – поддразнил Говард Моллисон в субботний полдень. – Мама скоро выложит результаты на сайте. Подождёшь, чтобы своими глазами увидеть, или сказать тебе прямо сейчас?
Майлз инстинктивно отвернулся от Саманты, напротив которой сидел за кухонной стойкой, допивая кофе. Саманта с Либби уже собирались выезжать на вокзал, чтобы отправиться в Лондон, на концерт. Крепко прижав трубку к уху, он сказал:
– Давай.
– Ты победил. С большим отрывом. Перевес над Уоллом – примерно два к одному.
Его сын заулыбался в сторону кухонной двери.
– Хорошо, – проговорил он, пытаясь унять дрожь в голосе. – Рад слышать.
– Погоди, – сказал Говард. – Тут мама хочет что‑то сказать.
– Молодец, солнышко, – радостно завела Ширли. – Фантастическая новость. Я в тебя верила.
– Спасибо, мама, – сказал Майлз.
Эти два слова дали Саманте исчерпывающую информацию, но она заранее решила не язвить и не насмешничать. Футболка бой‑бэнда и новенькие туфли на шпильках лежали в чемодане, причёска смотрелась бесподобно. Ей не терпелось отправиться в путь.
– Советник Моллисон, да? – спросила она, когда муж повесил трубку.
– Выходит, так, – с некоторой осторожностью подтвердил он.
– Поздравляю, – сказала она. – Значит, сегодня вечером тебя ждёт настоящий праздник. Как жаль, что меня там не будет. – В радостном предотъездном волнении она покривила душой.
Растроганный, Майлз подался вперёд и стиснул её пальцы.
На кухне появилась Либби, вся в слезах. В руке она сжимала свой мобильник.
– Что такое? – испугалась Саманта.
– Можешь позвонить маме Гарриет?
– Зачем?
– Ну пожалуйста.
– Да в чём дело, Либби?
– Она хочет с тобой поговорить, потому что… – Либби утёрла глаза и нос тыльной стороной ладони, – мы с Гарриет ужасно поругались. Позвонишь ей?
Саманта перешла с телефоном в гостиную. Эту женщину она представляла весьма смутно. Определив дочерей в частную школу‑пансион, Саманта, по сути, перестала общаться с родителями их подружек.
– Вы даже не представляете, как мне неприятно, – начала мать Гарриет. – Но я обещала Гарриет с вами переговорить: пыталась сама её убедить, что Либби не нарочно уезжает без неё, а она не верит… Вы ведь знаете, они такие близкие подруги, мне просто больно видеть…