ВЫСОКОДЕЛОВЫЕ ЗАМЕТКИ
Про русских классиков.
Как быстро отличить великого русского писателя от писателя среднего? Великий употребляет союз "но" везде, где писатель посредственный предпочел бы "а".
Пример:
"Князь погиб не на дуэли, а со скуки" — посредственный русский писатель.
"Князь погиб не на дуэли, но со скуки" — великий русский писатель.
***
Достоевский, как известно, очень любил поваляться в грязи. Не мог пройти мимо ни одной лужи. Идет, например, с Некрасовым, а тут как раз лужа — ну, Федор Михайлович и ныряет.
— Странный человек, не так ли? Странный!
— Ага, — отвечал Некрасов.
— Вот, кажется, зачем мне здесь валяться? Совершенно нет на то никакой разумной причины.
— Никакой причины, конечно, нет.
— И все-таки, посмотри, я валяюсь! Как ты это объяснишь?
— Совершенно никак не могу.
— Так-то.
Вставал, отряхивался, и шли они с Некрасовым в кружок нигилистов, обсуждать судьбу России. Темы там поднимались известные:
— Надо бы что-нибудь делать с положением женщин в обществе. Нужно эмансипировать их, значится. Про нашего мужичка мы уж молчим — совершенно скотские условия. Необходимы перемены. И реформами здесь дело не обойдется, сами понимаете. Что вы усмехаетесь, Федор Михайлович?
— Эх, как все у вас складно-то выходит!
— А что? Складно, кажется.
— Думаете, все так просто?
— А что же нет?
— Да я вот давеча иду, иду, а вдруг возьми и прыгни в лужу. Как вы это объясните? Укладывается ли это в вашу теорию?
— Не укладывается, Федор Михайлович. Но к чему же здесь женщины и мужички наши?
— Ну, а ежели они все разом возьми, ну и повалятся в лужу, как я, то что же? Захлебнутся ведь все — и нет России. Это-то вы учли?
— Но с чего бы им в лужу-то валиться?
— Да ведь я-то с чего-то свалился. Нарочно, между прочим. И завтра свалюсь.
И хмурили лбы прогрессивные умы: действительно, отчего-то живой классик в лужах купается? Этого с позиций материализма не объяснишь. Если просто дебил, то отчего классик? Если не дебил, то отчего купается?
Вот, значится, Федор Михайлович, как мог, пока жив был, хитростью своей не давал революционному движению в России развития.
***
Решил как-то Лев Толстой среди ночи поехать поле пахать. Жена, конечно, останавливает:
— Ну зачем ты туда попрешь сейчас!? Утром все мужики идут!
— Надо, надо так. Пойду я.
— Да зачем же надо!? Вот просто хоть одну причину! Хоть одну!
— Не хочется, конечно, а кому хочется? Но трудиться надо.
— Ты, верно, думаешь, что это геройство...
— Нет, не геройство, какое же это геройство? Обычное самое дело.
— Дааа, да, думаешь, что если трудно, то сразу геройство... а вот я тебе скажу — не геройство это, а тупость! Тупость и есть! В геройстве должен быть какой-то смысл! В этом же смысла ноль! Очень похоже на тупость!
— Может. Может, дурак я. Да, такой у тебя муж дурак. Идет поле пахать среди ночи. Такой вот. Дурачок. Дурак, конечно, что с него взять? Странный какой-то. Непонятный. Идет трудиться в такое время. Все спят, а он идет. Дурак. Дурак и есть. Дурак я у тебя, любимая. Дурак.
— Блин, какой... какой же ты... хренов дебил все-таки...
Но Толстой уже шел на поле. Пришел и давай долбить лопатой по отсыревшей земле. Тяжело, но одна мысль его грела, что жива будет земля русская, пока есть на ней Дураки вроде него. Хорошо хоть, что Репина будить не стал.
К сожалению, с изобретением гаражей в России поля пахать перестали.
***
Встретил как-то Толстой молодую девушку в лохмотьях.
— Бедняга, у тебя совсем нет денег?
— Извините...
— За что же ты извиняешься, родненькая?
— Не знаю...
— Давно ты кушала?
— Не помню...
— Голодна, поди?
— Д-да...
— Что, прости? Я не расслышал...
— Извините...
— Ах, бедняга... уверен, что голодна. Пойдем, накормлю.
Сидят за столом, кушают. Жена выводит Толстого:
— Опять привел черти кого! Да чтоб тебя, в маразм впал!
— Бессердечная же ты! И как ты так можешь!
— Что-то я смотрю, ты только хорошеньких собой приводишь!
— Да что ты говоришь!? Как ты вообще... такие мысли...
— Ну-ну. Посмотрим, как кончится. Как всегда, наверное.
— Все, не могу с тобой такой говорить! Какой ты стала, какой ты стала... я же, в конце концов, Лев Толстой, весь мир уважает, а жена родная...
— Так, ладно, делай, что хочешь, мистер мудрый старец. Мне пофиг уже давно.
Мудрый старец покачал головой и пошел к бедной девушке.
— Что ж, будем обучать тебя грамоте. И профессии какой-нибудь. Программированию, скажем.
— Да как же, как же меня-то, я ведь с улицы, я и читать не умею...
— Ничего, ничего, научим.
И принялся Толстой обучать девушку всему, что знал сам. И немца еще нанял, чтоб языкам программирования обучал. Не прошло и года, как девушка познала азы всяческих наук. А жена Льва Николаевича на это дело только глаза закатывала: "Вот ведь все идет к тому, что кончится, как всегда".
— Милая, теперь ты и узнала все, чтобы называться образованной девушкой.
— Замечательно, Лев Николаевич! Значит, я смогу поступить в университет! А потом, может, работу найду! Как же прекрасно!
— Стой, стой... какой еще университет... какая работа... ты же бродяжка с улицы... ты же бедная, никому не нужна, только я тебя пожалел... какой университет, извините!
— Как какой... ну, на программиста...
— Так... давай еще раз... я взял тебя с чертовой улицы... обучил программированию...
— Спасибо вам, Лев Николаевич. Теперь я смогу найти работу!
— А зачем тогда все это было...
— Вот и я думаю, зачем же тогда все это было, если не смогу!
— Да как же...
— Спасибо еще раз!
И ушла. А Лев Николаевич сидит и думает: "Столько романов написал про женскую душу, а этого вот никогда не пойму. Притворялась она, выходит!? Вечно проведут...". Говорит жене:
— Опять, опять, понимаешь ли... обвела старика... а ведь казалась действительно несчастной... а теперь посмотрите, какая счастливая... ну, пойду еще погуляю...
— Ага.
***
Расстался как-то Чехов с девушкой из-за того, что та отказывалась тереть ему спину в ванной. Станиславский на это дело и говорит:
— Эй, чел, подумаешь, такая фигня!
— Ты чего, ты не читал, что обо мне пишут? Я нахожу трагедию в бытовых мелочах, это моя основная фишка!
Вот про такое и говорят: "дар и проклятие".
***
Ходят слухи, что в первой авторской редакции "Войны и мира" на 467 странице у Толстого было написано: "Пьер ахуительно расстроился".
Писателя долго уговаривали убрать нецензурное слово, но тот все упирался: "Нет, господи, вы представляете, как это смешно! Нигде нет мата, все очень серьезно, круто, величаво, а потом бац — "ахуительно", простите! Вот этого читатель не ждет! Это вам не чертов Буковски, у которого там через страницу, ах, какая скука! Нет, это надо оставить! Обязательно надо! Оставить, оставить!".
***
Лев Толстой однажды усыновил цыганенка. "Вот она, мудрость-то настоящая, пусть читать он не умеет, зато сколько в нем истинного знания, не пустого книжного", ну и так далее в этом духе.
Цыганенок постоянно писал на все подряд в доме Толстого. "Может, всем нам стоит брать с мальчишки пример!", повторял утомленной жене Толстой.
И вот, на восьмой день своего пребывания в доме у графа, цыганенок случайно забросил любимый велосипед писателя в реку. Тогда Толстого посетила новая мысль:
— Знаешь, я все понял! Ведь он же истинно мудрый, потому что жил на улице, верно? Так ведь мы же сейчас только портим его своим обществом! В самом деле, вот мы ходим такие все начитанные, а он нас видит — мы же на него негативно влияем, непременно ведь заразится от нас бедный мальчик! Согласна ли ты со мною?
— Угу......
В тот же день Толстой с чистой совестью поколотил цыганенка и пинком под зад вышвырнул из своей усадьбы.
***
Из разговоров Льва Толстого с Простым Русским Мужиком.
— Здравствуй, простой русский мужик, истинно мудрый, самобытностью своей дающий фору всем нам, испорченным глупой светскостью и ненужными знаниями!
— Ну все, сука, ты огребаешь.
***
Вы знаете, наши писатели готовы были пятки лизать у тупиц-простых-русских-мужиков. Больше тупиц-простых-русских-мужиков классики любили, пожалуй, только тупиц-простых-русских-баб. Заведет, бывало, Достоевский к себе одну такую, как начнет обниматься:
— Что вы, Федор Михайлович, это грех...
— Грех! Значится, выходит, что и грех!
— Значится, выходит, что и...
— А как же ты давеча-то Бога припомнила всуе! Не грех разве?
— Конечно, грех, но что же, всегда теперь грешить...
— О, тут логика, значится, очень простая выходит! Где самой хочется грешить — там и грешишь, а где и самой просто не хочется — там, выходит, и не будешь... нехорошо получается, нечестно! Не убиваешь никого, потому что желания нет, а выходишь чистенькой такой, но если бы захотелось — кто ж знает, убила бы или нет? Потому, думается мне, лучше уж убить, чем не убивать, если убивать не хочется, всяко выходит честнее! А коли хочется — тогда воздержись! Так и здесь — не хочется тебе со мною обниматься, не люб я тебе, а думаешь, что не грешишь просто по своей добродетели... нет, братцы, я вам скажу, добродетелью тут и не пахнет, вот что! А я грешником выхожу, так? Неправильно все это, фальшиво, одним словом. Лучше тебе со мной переспать сейчас же, честнее будет.
— Ну... кажется, так...
— Значится, так.
Бывало, что из подобных подкатов у классика созревали целые замыслы романов.
***
Мало кто знает, но в молодости Достоевский увлекался соционикой. Да-да, ее тогда не существовало, но писатель, как известно, любил парадоксы.
Вот такой вот замечательный диалог случился у него с редактором в то время.
— Ну, вы опубликуете мою вещицу?
— Все очень мило, но отчего же Машенька влюбляется в Николая с первого взгляда прямо посреди площади, где много народу? Как-то психологически неубедительно.
— Так ведь они ж дуалы, там это написано!
— Ну, а зачем он ее тогда убивает!
— Так ведь он возомнил себя Наполеоном!
— И что же!
— А потом перепрошел тест, оказалось — Есенин!
— Ох, какая ерунда эта ваша соционика!
— Да ее просто фэндомы испортили, всю извратили!
— Пусть бы и так, но повесть я вашу не опубликую!
— Так, значит, не опубликуете? Это потому что у нас отношения социального заказа, вы, выходит, Достоевский, вы манипулируете мною, так это получается! Что ж, жаль, очень жаль!
— Постойте, так ведь это же вы Достоевский!
— Я Бальзак! Сто тестов проходил, всегда Бальзак выходит!
— Великий вы все-таки психолог, Федор Михайлович! Жаль только, писатель дрянной!
***
Задали вот Достоевскому самый важный вопрос.
— Кто же все-таки убил Федора Карамазова?
— А вы так и не поняли?!
— Нет, у вас же в романе не сказано!
— Хе-хе...
— Нууу!
— А вы, стало быть, и не поняли?!
— Никак нет, нет!
— А вы подумайте, подумайте хорошенечко.
— Боже, не знаю я! Неужели Алеша?!
— Да вы, голубчик, вы же и убили!
— Я?!
— Хе-хе...
И падает в припадке.
***
Говорят, Толстой и Достоевский никогда не виделись. Но это неправда. Встретились они однажды совершенно случайно на какой-то станции в шесть утра, поезд ожидали. Узнали друг дружку, кивнули. "Надо бы что-то сказать", — думали оба. Где-то вдалеке кричали чайки.
— Чайки кричат, Лев Николаевич.
— Значит, суша рядом...
— Чего?
— Примета такая.
Про западных кинематографистов.
Не секрет, что французская новая волна — это кинокртики, ставшие режиссерами. Почему они добились такого успеха? Их просто некому было критиковать.
***
Закончил Лукас школу, решил поступать во ВГИК. Ждет своей очереди на собеседование. Все волнуются, шепчутся чего-то. Из аудитории выходит один из абитуриентов, чему-то мило улыбается. И тут приперло вдруг Лукасу сказать незнакомке слева от себя: "Какие лицемеры!". Почему лицемеры? Отчего лицемеры? Ну, простим вчерашнему школьнику его необоснованные претензии к окружающим! Может, переволновался. А важно здесь другое: та девчонка, которой он это сказал, оказалась его второй половинкой. Так они и познакомились.
Он поступил, а она нет. Но это не помешало им вместе прожить три замечательных года. Затем она ушла от него, и не было никакой возможности ее вернуть. Тосковал Лукас страшно, начал прогуливать занятия... тогда Спилберг пришел поддержать друга.
— Да ладно тебе, другую найдешь!
— А мне другая не нужна! Словно другие какие-то все только фон, а она, она — настоящая!
— Ой, всегда так говорят! Время лечит!
— Время... время... вот и я о том. Время! Я раньше не понимал, что значит, когда говорят, будто кто-то отдал лучшие годы жизни на кого-то... теперь понимаю! Нет, тут дело не в том, что мне годов жалко своих! Конечно, жалко но все труднее! Просто мне двадцать лет! Двадцать! Вот я сейчас познакомлюсь с какой-нибудь прекрасной девушкой, допустим! И что же? Она будет знать меня двадцатилетнего! Но кто же узнает теперь, каким я был три года назад? Куда это денется? Просто исчезнет? С кем мне разделять эти воспоминания? Не каждый день, конечно, об этом думать, но просто знать — вот эта девушка в курсе, каким ты был в семнадцать! Все, нет больше этой девушки! И никогда, выходит, не будет! А теперь представь, что я расстанусь с кем-то в тридцать! Это же еще десять лет! Как странно мы делим свою жизнь на нелепые отрезки! Я не хочу отрезков! Я хочу, чтобы меня знали всего целиком! Чтобы помнили, каким дураком я был раньше!
— Я прекрасно помню, каким ты был дураком!
— Нужна девушка, дурень, девушка! Мы уже неделю, как расстались! Кто запомнит эту мою неделю? Неужели только я? Как же она не знает, что со мной происходит? Ах, зачем люди расстаются!
— Ну, дружище, ты со всем справишься! Бабы-то дуры, ты этого не забывай! К черту их! Что-нибудь придумаем!
И Лукас придумал. Надо бы действительно начать все сначала — буквально! Нет, эти три года выбрасывать из жизни никак нельзя. Лукас решил все переиграть. Заново поступать в университет. В какой-нибудь другой уже, но тоже на режиссера. Опять познакомиться с абитуриенткой, как тогда. Но главное — изо всех сил пытаться вести себя так, словно ему семнадцать. Быть немножко более уверенным в своей исключительности, немножко более романтичным, категоричным, полюбить снова все то, что он тогда любил... и снимать те же короткометражки, что и три года назад. Когда же ему исполнится двадцать три, вернуться к своему теперешнему состоянию, двадцатилетнему. И все ради того, чтобы его будущая пассия ничегошеньки не пропустила из его жизни!
Первая трудность ждала Лукаса на поступлении. Что же он тогда сказал про абитуриентов? Да, он назвал их лицемерами. Отчего же лицемерами? Непонятно, глупость какая-то! Но что делать — с этого начались его отношения тогда, начнутся и сейчас. Незнакомку он выбрал почти наугад, подошел и закатил глаза: "Какие лицемеры!". Итак, они познакомились.
Далее по плану: первая интимная близость. Тогда Лукас облажался. Что ж, теперь уже он был куда более опытным любовником, потому боялся не облажаться. Да так переволновался, что все-таки облажался. И здесь успех!
Так они и жили уже семь лет. Больших трудов Лукасу стоило говорить не так, как он думает сейчас, но так, как он думал три года назад. И все-таки режиссер справлялся. Поженились, завели ребеночка. Но случилось страшное — постепенно его девушка начала стремительно опережать Лукаса в развитии! Режиссер это прекрасно чувствовал, ведь он опережал в развитии сам себя. Часами они могли спорить о чем угодно — бедному мужу приходилось говорить всякие глупости трехлетней свежести, хотя сам он, конечно, хотел бы давно согласиться со своей умницей-женой... но нельзя!
Девушка так устала от глупого мужа, что завела себе чуть более продвинутого друга. Однажды Лукас случайно подслушал, как она жаловалась приятелю: "Ах, он такой дурак у меня! До сих пор ставит смайлики в конце!". А он бы уже давно не ставил...
Да, это была последняя капля. Нужно было кончать дурить, попрощаться уже с этими несчастными тремя годами! Однако оставалась одна проблема — Лукас решился на это в двадцать семь. Значит, чтобы до этого дошел двадцатичетырехлетний Лукас внутри него, надо было подождать эти самые три года...
Я полагаю, проницательный читатель уже догадался, что жена не могла ждать так долго. Забрала ребенка и ушла. Семь лет. Семь лет он отдал ей. И еще плюс три. Того десять.
Двадцатисемилетний Лукас стоял у аудитории, ждал своей очереди. Подошел к незнакомке и дрожащим голосом произнес: "К-какие лицемеры!".
***
Лукасжил со своей девушкой вполне себе идеально вот уже два года и триста шестьдесят четыре дня, пока вдруг не наткнулся на статью в журнале "Psychologies". В статье, конечно, говорилось, что любовь длится только три года.
Лукастут же побежал к своей любимой:
— Дорогая! У нас остался один день! Я прочитал...
Не успел Лукас закончить, как бедняга разрыдалась.
— Ох, любимый! Я знаю! Не хотела тебя расстраивать... обними меня, Джордж...
Что ж, назавтра чувства действительно прошли. Зато в этот самый последний день они любили друг друга, как никогда прежде!
***
Полюбил как-то молодой Лукасдевушку. Идеальную во всех отношениях. Единственным, что иногда смущало юного кинематографиста, была молчаливость красавицы. Редко улыбалась, часто грустила...
Как-то раз парочка немного выпила и разговорилась, как это непременно случается у всех парочек, о бывших. Лукас-то был уверен, что он у нее — первый... нет, формально-то, конечно, первый, но был у нее в пятнадцать лет, оказывается, один возлюбленный:
— Так, пустяки, целовались...
— А что потом?
— Уехал однажды в Петербург, ничего не сказал... я ему написала, а он не ответил...
— Как же это так!? Сильно потом грустила?
— Да так... пустяки... давно было, мхом заросло.
— Значит, все ясно! Отчего ты такая грустная всегда! Демонического мужчину повстречала!
— Кого-кого?
— Де-мо-ни-чес-ко-го муж-чи-ну! Ясно! Бросил он тебя, обманул, воспользовался неопытностью твоей, наивностью! После чего ты перестала верить мужчинам! Навсегда он остался в сердце твоем! Как в книжках! Как в книжках! Ух, черт! Найду я его! Найду! Дам ему по харе-то, дам! За то, что печаль в твоем сердце навсегда поселил! Ух, демон! Ходит, небось, в своем черном пальто! Ух! Курит свою трубку! Ах! Читает свои газеты!
— Ты куда, постой...
Но Лукас уже скрылся в дверях и поспешил в Петербург. Нелишним будет напомнить читателю, что молодой кинематографист жил тогда в Хабаровске. Дорога предстояла долгая. Однако сил ему придавали соображения о том, как он найдет гада и даст ему по харе. Плюнет в пальто, выбросит трубку и разорвет все его газеты.
Итак, гонимый ревностью и злобой, Лукас прибыл в Питер. Поиски начал с трактиров и кабаков — но ни в одном не нашел он того самого демонического мужчину в пальто, с трубкой и газетой.
Отчаявшись, юный режиссер уже просто бродил по Невскому. Как вдруг из магазинчика вышел Тот Самый. Все при нем — пальто, трубка, газета...
— Сдавайся, гад! Нашел я тебя! Сейчас получишь по харе!
— За что же, сударь!?
— Как за что! Да за то, что ты — демонический мужчина!
— Ах, должно быть это Вы! Тот самый, кому досталась та юная особа после меня!
— Именно! Получайте же!
И врезал мужчине по харе.
— Что ж, сударь, вы можете махаться руками, но все-таки вы навсегда останетесь номером вторым в жизни этой красавицы! Ибо навеки я поселился в ее сердце! А вам остается только разделять с ней быт, вести скучную обывательскую жизнь! Но если и было в ее жизни настоящее чувство, то я являюсь его воплощением!
Замахнулся было Лукас еще разок, но от таких речей уже попросту ослаб. Что ж, демонический мужчина прав! Прав, собака! Победил. Трудно было нашему герою сдерживать слезы обиды.
Но вдруг из того самого магазинчика вышла какая-то дамочка с ребенком. Тут же обратилась к демоническому мужчине:
— Вить, я все! Поехали!
Посмотрел Лукас на девушку и тут же узнал свою давнюю любовь — Свету! Да, эту женщину оставил он некогда одну в Петербурге еще в студенческие годы, а сам отправился после университета домой — в Хабаровск.
— Света, ты!
— Ах, Лукас... единственное мое настоящее чувство, не опошленное прозой жизни, грязной бытовухой...
Тут же на Лукасе каким-то чудом очутилось пальто, во рту трубка, а в руке и свежая газетка.
— Так ведь это я — демонический! А ты вовсе нет!, — обрадовался режиссер.
— Нет, это я демонический!
— Как же, когда я оставил твою женушку одну!
— Это я оставил!
— Так и я тоже!
— Уууу!
— Уууууу!!
И принялись заряжать друг в друга огненными шарами и молниями.
***
Разошелся Лукасс женой в миллионный раз, сходиться вроде бы и надо, никуда не денешься, но что-то уже как-то скучно... раньше хоть мирились, и было ощущение, что все будет здорово, не так, как раньше — а в этот раз уже понятно, что ничего не изменится, что опять поссорятся через пару дней... как же сделать перемирие хоть немножко уникальным, хотя бы видимость создать? Может, на танке приехать? Хорошо бы, но где его взять?
"Вроде Спилберг как раз снимает комедию про танкиста, надо к нему сходить", — рассуждаетЛукас. Пошел на съемки.
— Привет, дружище, не одолжишь танк?
— Никак не могу, у меня все действие вокруг него крутится! А зачем тебе?
— Да хочу с женой помириться! Приехать на танке, знаешь! Выйти так и сказать: "Дорогая, я вот к тебе на танке приехал, смотри. Отныне все хорошо у нас будет!".
— Боже, зачем!?
— Ну, как... знаешь, обозначить ведь надо, что что-то меняется... понимаешь... вот танк... вот танк это как бы... это пипец... танк!!!
— Дружище, прости, конечно, это какая-то чушь! Поверь моему опыту, никакой жест ни на что не повлияет! В самом деле, как ссорился, так и будешь! Не следует искать какой-то формальной новизны!
— Ого! Черт, гладко сказал! Ты ведь прав, Стивен, прав! Как всегда! Точно! Формальная новизна! Ничего не значит!
— Вот и отлично! А теперь иди к своей любимой, мне сцену надо снимать!
И побежал Лукас к жене. Так и говорит ей с порога:
— Привет, любимая! Привет! Давай мириться! Я теперь понял! Я теперь все понял! Не следует ожидать от перемирия какого-то откровения, знаешь! Не нужны никакие жесты! Типа второй свадьбы вот! Мол, все сначала, все иначе! Нет, моя крошка, это все глупости! Всякие танки, ну их! Теперь-то я осознал! Ах, отныне все будет иначе! Вот с этого дня-то точно наши отношения расцветут с новой силой! Иди сюда, расцелую!
И расцеловал.
***
Лукасу и его девушке было по двадцать лет. Планы, мечты, молодость — всему этому дерьму угрожала внезапная беременность подружки Лукаса. Кажется, выход очевиден: срочно убрать эту херню из ее живота, но врачи сказали, что если девушка сделает аборт сейчас, то с ее здоровьем, скорее всего, больше никогда не сможет родить. Принялись рассуждать. Лукассказал своей плачущей подружке:
— Знаешь, крошка, мне кажется... мне кажется, мы справимся. Да, все получится.
— Ты думаешь?..
— Да, да. Смотри, ты возьмешь академ, правильно? За год родишь, потом я возьму ребенка, и прямо из роддома поедем к твоей маме, положим его под дверь, позвоним и уйдем! Навестим его, когда он научится говорить и не обделываться штаны, чему-нибудь научим...
— Думаешь, у нас получится? Мы еще такие молодые...
— Конечно, конечно, получится! Я прямо вижу: берем ребенка, садимся в такси, едем до твоей мамы, звоним в домофон, поднимаемся по лестнице, кладем под дверь, машем ручкой...
— Ах, все это так сложно...
— Я знаю, знаю. Но вместе мы это сделаем.
— Да, вместе... ты будешь рядом...
— Конечно, буду.
— Я знаю.
Целуются.
***
На втором курсе университета Лукасбыл то леваком, то убежденным либертарианцем, то вдруг даже упертым консерватором — в каждой из шкур он мог перебывать по десять раз за месяц. Но что оставалось неизменным: главным его идеологическим противником всегда была его подружка. И так Лукасметался, метался, пока не случился у них разговор:
— Послушай, мне снятся кошмары...
— Что такое?
— Две ночи подряд снится революция. Будто эти новые левые пришли к власти, и тут же двое каких-то огромных парней отыскали меня, пока я прятался под столом! Начали бить! Потом забрали стол!
— Господи!
— Послушай, ты должна пообещать, что не будешь меня бить, когда случится ваша революция...
— Какая такая "наша революция"?
— Ну как какая! Когда вы, красные, придете к власти! Ты уж не бей, пощади!
— С чего это я теперь "красная"!? Вот опять ты...
— Как же, самая последовательная левачка! Говорила, тебе нравился в школе этот ужасный пропагандистский роман Чернышевского (о, знал бы он, что устроят эти его "новые люди"!), к тому же, я у тебя сегодня Ги Дебора видел...
— Да ты меня Ги Дебора своего сам на той неделе упрашивал прочесть!
— Это был не я!
— Как же!
— То был другой я! Я спасся от заблуждений, позволь теперь спасти тебя!
— Ты и тогда "спасал"! А знаешь, знаешь! Мне надоело, мне категорически надоело! Хорошо, пусть я левачка! Хочу быть левой! Все!
— О нет, нет...неужели... я не ослышался... и ты, значит, будешь меня бить!? Вместе с теми двумя громилами из кошмара?
— Будем бить.
— Ваш красный террор не знает сострадания...
— А нечего было угнетать.
И так как девушка у Лукаса была личностью куда более достойной, чем ее молодой человек, она на следующий день от взглядов своих не отреклась — ознакомилась с литературой, ходила на демонстрации... но и Лукас, слава богу, перестал метаться: отныне строил план отступления на случай, когда его девушка с товарищами придет за ним с коктейлем Молотова. Так и пережил, значит, духовный кризис, нашел себя — спасибо второй половинке.
***
Как-то раз Лукасподошел к своей девушке и спрашивает:
— Эй, ты че опять нос повесила?
— У меня вот мама болеет. Пьет, чтобы не чувствовать боли.
— Это плохо. А чем болеет?
— Не знаю. К врачам не хочет обращаться.
— Странно! А что болит у нее?
— Все болит.
— Ой, боже мой! Да такие женщины до ста лет живут и мозги родственникам выносят. Не обращай внимания! Проблемы-то и нет никакой! Ну, такая женщина, да, бывает! Забей!
— Как это проблемы нет, ну как это нет...
— Вот так вот! Если б чем серьезно болела — тогда да, проблема, надо решать. А тут, понимаешь ли, нечего решать. Отсутствует проблема. Нет ее!
— Ты не понимаешь...
— Господи!
— Не понимаешь.
— Пф! Ну, и грусти тогда, раз так хочется!
Разозлился режиссер, думает: "Вот ведь охота ей грустить! Вот ведь из ничего проблемы делают... как живут! Ужасно живут, ужасно! Не понимаю я ее, видите ли! Придумала! Да все тут понятно! Мерзко и глупо!".
Решил позвать Спилберга в бар и напиться.
— Лукас, дружище, ты че такой кислый?
— Да вот девушка моя расстраивается...
— О, это плохо! А из-за чего?
— Мать у нее болезнь симулирует, понимаешь... дочку нервирует. А она ведется... как тут не грустить...
— Так... а где проблема-то?
— В смысле?
— Не вижу проблемы. Не вижу повода для грусти, так сказать. Никто не болеет, все живы-здоровы. Мать у нее, говоришь, симулирует. Девушка твоя себе что-то напускает, изводит тебя, а ты рад на это повестись... ей мама голову морочит, а она тебе. Не дело это.
— Да как же... ну... блин, ты не понимаешь...
— Не понимаю, ага. Не понимаю! Ну, и грусти, если так нравится грустить!
Вот, значится, так и живут.
***
Подошла к Лукасу его девушка и говорит:
— Мне кажется, ты специально со мной споришь всегда, лишь бы не согласиться...
— Я думаю, ты нарочно говоришь такое, чтобы я с тобой не согласился, знаешь ведь мою реакцию, провоцируешь...
"Вот опять!", подумали оба.
***
Прочел Лукаскнижку по психолоджии и побежал к жене:
— Я понял, ты мною манипулируешь!
— Что? Когда?
— По жизни! Мы вместе, потому что ты мной манипулируешь! Сама посуди — со всеми расставался, а с тобой нет... как-то странно получается, не находишь!? Манипуляторша!
— Ну... прости...
— Вот! Опять манипулировать пытаешься! Не выйдет!
Хлопнул дверью и ушел навсегда. Но через неделю подумал: "Постойте, господа, если же я от нее-таки ушел, значит, она не может мною манипулировать!? Ошибка! Досаднейшая ошибка!". И вернулся просить прощения:
— Извини! Извини! Я понял, понял, что ты не манипулятор, иначе как бы я от тебя ушел! Могу ли я вернуться, любимая?
— Ага...
— Ох, ох, только нервы порчу себе и тебе! Дурак я, дурак...
Сидит вечером на диване, телик смотрит, как вдруг: "Погодите-ка... если я вернулся, значит... вот шельма!".
***
Девушка Лукаса никогда не могла понять, серьезен ли ее молодой человек или шутит. Конечно, это ее напрягало.
— Вот ты прикалываешься или как? Невозможно понять!
Тогда режиссер принимался размахивать руками:
— Какие могут быть шутки, детка? Я серьезен, я всегда очень серьезен! Может, даже слишком серьезен! Гиперсерьезен, я бы даже так выразился! Моя серьезность меня доведет до гроба! Серьезно! Не знаю, куда ее даже и девать-то, серьезность эту! Раздавать, может, несерьезным людям, кто нуждается! Чертова серьезность! Уууух!
— Вот опять...
— Чего опять, чего!? Ууууу, моя серьезность! Уууу!
Поняла тогда бедная девушка, что Лукасу доверять она не может. Вот, кажется, точно ведь прикалывается. Или нет? А может, что и она для него всего лишь шутка. Девушка собрала вещи и ушла к действительно серьезному человеку. Вот, например, как-то раз она у него спросила:
— Ты меня любишь?
— Угу, — ответил серьезный человек, не отрываясь от компьютера.
"Вот это серьезный парень", — подумала девушка.
Лукас же не находил себя от тоски. "Кошмар, кошмар, какой кошмар! Уууу! Ушла! Ух! Ох! Ах! Буду пить! Пить буду!". Ну, и напился. Вечером вышел на улицу и стал громить все подряд. Поджег ларек, ударил по носу несчастную старушку и помочился на полицейского.
К счастью, на суде режиссера оправдали, потому как следствие не смогло установить, серьезно ли он это или просто прикалывался.
***
Проблема "демонического мужчины" преследовала Лукаса постоянно. Что поделать: везло режиссеру на несчастных, беспощадно брошенных когда-то в юности дам. В тот день он пришел домой особенно радостный: продюсеры дали ему денег на его первую картину.
— Мне дали денег, дорогая! Чувствую приближение чего-то большего!
— Дали денег... поздравляю.
— Отчего ты такая грустная сегодня?
— Ах, Джордж, я тебя не ревную...
— Замечательно!
— Чего же замечательного? Может, это значит, что не люблю?
— Ах, это было бы ужасно...
— Вот-вот, ужасно. Бедный Лукас! Не слушай, не слушай меня... потом пожалею, что говорю такое...
— Ну что ты...
— Вот почему мне все равно, где ты там ходишь?
— Я думал, потому что не давал тебе повода меня подозревать...
— Да хоть бы и давал... не ревную... не ревную! Ах, бедные мы с тобой!
— Ну, может, ты по жизни никого не ревнуешь!
— Нет, ревновала одного! Ревновала... давно это было...
— Ах, демонический мужчина! И у тебя...
— Да, да! Вот, помню, стояли на балконе, он курил и читал стихи, а я закрывала уши, потому что мне казалось это таким глупым!
— От меня ты действительно никогда не закрывала уши.
— Никогда...
— А отчего вы расстались?
— Через полгода после нашего знакомства он уехал работать в Москву!
И этот уехал! Что за дела, почему они постоянно уезжают? Этак, конечно, легко! Уехать, оставив о себе только бесконечно волшебные воспоминания. А дальше, дальше бы попробовали! Но что поделать — кажется, любовь. Придется Лукасу отправиться искать этого самого демонического мужчину, уговаривать вернуться. А самому пропасть, уйти навсегда из жизни своей любимой, чтобы только она была счастлива.
Но как найти? От своей девушки Лукас узнал только то, что демонического мужчину зовут Васей и работает он слесарем. Ну, как-нибудь уж найдет, даже если всех слесарей придется опросить.
Приехал режиссер в Москву. А Москва оказалась такая маааленькая-маленькая, всего пара домов и речка между ними. Да Кремль где-то сбоку. Стучится режиссер в первый дом.
— Здравствуйте, а Вася тут живет?
— Вася? Вася в соседнем. А теперь, пожалуйста, уйдите, мы тут в Москве все заняты очень.
— Спасибо! Спасибо, больше не побеспокою!
"Какая маленькая эта ваша Москва!", удивился Лукас и радостный отправился к соседнему дому. Действительно, демонический мужчина оказался там.
— Послушай, Василий! Меня Лукасом звать!
— Очень приятно, но я сейчас занят. Москва, понимаете. Дела!
— Понимаю! Но послушайте! В своем родном городе вы оставили влюбленную в вас красавицу! Она теперь никогда не будет счастлива, понимаете!
— Кхм, припоминаю! Но мне-то до нее какая важность? У меня тут работа!
— О, работу вашу кто угодно может выполнить! А вот девушку счастливой сделаете только вы!
— Ну нет уж! Слесарем быть не каждый смогет! А столица без слесаря загнется!
— А давайте я буду слесарем!
— Да вы не справитесь!
— Так вы научите!
И выучился Лукас на слесаря. День и ночь работал, пока учитель его не убедился, что оставляет после себя достойную замену.
— Что ж, Лукас, у вас талант!
— Спасибо! А теперь езжайте!
— Лады! Вы работайте, а мы тогда будем любить!
— Ага!
Остался Лукас в Москве, а демонический мужчина Вася отправился в родной город. Лукасу названивала его девушка, но тот трубку не брал, пусть и безумно скучал. Нельзя! Забудет пускай, забудет.
Девушка сразу узнала своего демонического мужчину и кинулась ему на плечи. Прожили полгодика, вроде не тужили особенно. Пока вдруг Вася не заметил, что слишком уж сильно его девушка грустит.
— Что такое с тобой сегодня?
— Эх, Вася, ревную я тебя, ревную...
— Так ведь это замечательно!
— Чего замечательного? Не доверяю, значит! Не люблю, выходит!
— Блин, да... так, может, ты никому вообще не доверяешь!
— Ах, был один... я ему доверяла, а он уехал... в Москву...
***
Развелся как-то Лукас с женой.
Когда-то Джорджа познакомил с этой самой женой его лучший друг — Спилберг. Итак, подходит Лукас к Спилбергу и говорит:
— Выбирай, старина. Ты дружишь с ней или со мной?
—???
— Ну, с кем ты остаешься? За кого ты? За меня или за нее? Придется выбрать. На двух стульях усидеть не получится! Знаешь, как это больно — видеть тебя, понимать, что ты болтаешься с этой змеей! Сердце разрывается!
— Ну... ты знаешь, я всегда с тобой...
— Спасибо!
Однако спустя некоторое время Лукас узнал, что Спилберг все-таки бывает у его бывшей жены. Утешает ее, очевидно. Взбесился Лукас и послал старого друга ко всем чертям. Да так обиделся, что отправился к Кэмерону:
— Что ж, Спилберг меня предал! Не буду с ним больше общаться!
— Помиритесь, может...
— Да уж нет! Уж нет! Теперь тебе придется выбирать, с кем ты. Со мной или с ним.
— Это как!?
— А так! Ты знаешь, я очень тебя люблю, но мне и смотреть-то на тебя больно, когда я понимаю, что ты болтаешься с этим подлым чертом Спилбергом!
— Но ведь Стивен мне ничего не сделал... не могу я просто так прекратить с ним общение...
— Что ж... что ж... что ж... тогда прощай!!!
И отправился Лукас к следующему приятелю, общему с Кэмероном. Та же история. Короче, болтался так режиссер, пока не остался совсем один. Зато теперь ему ничего уже не напоминало о его жене. Ничего, кроме самого себя. Но с собой он поссорился уже очень давно...
***
Том Круз развелся с Кэти Холмс не тут же, как только у них начались проблемы в отношениях — ведь Кэти на тот момент уже ждала ребенка. Сначала они решили, что малыш вполне может как бы "зацементировать" их брак. "Будем жить ради него, забудем про личную жизнь", решили наши герои. Что ж, так и повелось.
Спустя пару лет Кэти разбудила своего мужа криком:
— Что это такое!? Что за херня? Опять какая-то баба!?
— Оооох, боже мой, утро субботы...
— Вот, вот записка! Это что за записка! Какого хрена пахнет духами! Ты меня совсем извести хочешь!?
— Ты чего, ты по карманам у меня рылась!? Какого черта???
— Я, я не рылась, я хотела тебе приятное сделать, штаны погладить, вытаскиваю все из карманов, а там...
— Эй, я говорил, что сам поглажу! Нет, ты хотела именно порыться!
— Что ты несешь!? Какая разница вообще? Я тебя спрашиваю, т