Сводный текст (в обработке Н. Инякиной, с сохранением авторской орфографии и пунктуации)
(ГКУ КО. ГАКО – Государственный архив Кемеровской области. Фонд Михаила Небогатова № Р-1250, оп. 1)
Письмо от 16 марта 1956 года:
Конверт письма:
Гор. Кемерово,
ул. Белякова, 26,
Областное книжное издательство,
М.А. Небогатову (лично)
_____________________________________
Сталинск, Кемер. обл., Вокзальный пр., 55-б,
Редакция «Строитель транспорта», Е. С. Буравлёв.
На штемпеле – дата: 16356
Текст письма:
Здравствуй, Михаил!
Задержал нас так бессовестно художник – из-за него и простояли больше недели.
Сегодня Огарёв отправляет два экземпляра свёрстанных оттисков; один из них, залитованный и подписанный тобой, ждём в ближайшие дни назад.
В «Балладе о связистах» из-за условий вёрстки выбросил первое четверостишие.
По тем же причинам (чтобы не оставалась пустой лицевая – нечётная – 107-ая страница) добавили, глядя на других, обращение «к читателю».
На следующей неделе (сразу же, как получим подписанную вёрстку от вас) надеемся получить первые книжки. Хотелось бы успеть с ними к областному совещанию. Дело задерживается и из-за бумаги для обложек.
Привет Андр. Сем. и Ив. Алексеевичу, ну и твоей половине, о которой ты очень хорошо написал 8-го марта в «Кузбассе».
Жму руку. Твой – Е… (росчерк)
16.3.56.
Письмо от 26 июля 1956 года:
Конверт:
гор. Кемерово,
ул. Белякова, 26,
Областное книжное издательство,
М. А. Небогатову (лично)
Штемпель:
Редакция газеты «Строитель транспорта»,
Сталинск, Кемеров. обл., Вокзальный пр., 55-б
Далее, через запятую, от руки: Е. С. Буравлёв.
Текст письма:
Здравствуй, Миша!
Ты уже в душе, наверное, сделал выводы о том, что я оказался негодяем и не выслал тебе книжонку.
Не знаю, как оправдаться, но до отъезда в Москву их ещё не было в продаже, а вернулся – говорят, что в Сталинский магазин таковых не поступало. Был в Междуреченске – нет уже ни одного экземпляра. Вероятно, Когиз обошёл Сталинск. Ну, в общем, это дело второе, и как только достану – сразу же пришлю.
Два слова о своём житье-бытье. Сдал экзамены и перевалил на 2-ой курс. Сразу же по приезду домой угодил в командировку на линию. Вот, вернулся, и с боем вырвал отпуск. Хочу заехать к старикам в деревню и попробовать расписаться. М. б. что-либо и получится.
Читал «заметки» Косаря. Не согласен с его размышлениями о поэме и с тоном заметок. Этакая отеческая опека, ворчливость и снисходительность.
Надо же иметь право на такой тон, верно?
Вот, значит, и разругали нас с тобой маленько или наголову, а я говорил, что спокоен за эту книжицу. Ну, да бог с ней, будем вторую делать только с высоким качеством.
Интересно, как дела у тебя, что новенького, что готовишь ко Всесибирскому? Вышла ли уже книжка для маленьких? И чем дышут кемеровские собратья и классики?
Вот, кажется, и все мои новости и вопросы.
Крепко жму руку. Твой Евгений.
Привет Ив. Ал., Андр. Сем., твоей половине и всем-всем.
(росчерк)
26.7.56.
г. Сталинск.
Да, был, виделся и говорил с С. Я. Маршаком. Исключительной эрудиции, культуры и души человечище. Надо бы тебе показать ему свои работы для маленьких.
Ж.
Письмо от 18 июня 1957 года:
Конверт:
гор. Кемерово областной,
ул. Белякова, 26,
Областное издательство,
М. А. Небогатову (лично)
Адрес отправителя: Москва, К-104, Тверской бульвар, 25,
Литинститут ССП им. Горького, заочн. отд.
Буравлёв Е. С.
Текст письма:
Дорогой Миша, здравствуй!
Письмо твоё мне переслали сюда. С 30 мая мы вместе с Иваном Лушкиным сдаём экзамены за второй курс литинститута.
Спасибо тебе от всего сердца за добрую весточку. А то совсем здесь задавила хандра и гадская погода. С экзаменами держимся из последних сил. На Вольтере, Дидро и Монтескё (Евгений Сергеевич имел в виду, конечно, Монтескье. – Примечание Н. Инякиной) завалились, получили по двойке, будем пересдавать дней через десять, а в остальном пока что благополучно. Сидим, как черти, зубрим, на Москву некогда толком наглядеться. Вся отрада Переделкинский кабачишко, где обмываем всякий сданный экзамен. На сегодня сдали 5, осталось ещё 7. Вообще, надо сказать, в этом году закрутили нам гайки на всю резьбу. Экзамены идут под лозунгом: «Никакой поблажки заочникам! Никакого либерализма со стороны профессоров!» А вообще, я должен тебе сказать, Миша, такая творческая скудность собралась начиная от первого курса и кончая пятым курсом, что диву даёшься: откуда, кого и за что приняли 90% лоботрясов, пристроенных по протекции, остальные «зачинатели» из республик и только ничтожная горстка толковых ребят. На творческих семинарах спать хочется.
Ну, я думаю, тебе это не очень интересно слышать. Интересней другое. Ты, конечно, читал о последнем пленуме ССП. А нам тут каждый день теперь разные литвожди вдалбливают эти решения в наши неразумные головки.
У большинства – трагедия. Замахнулись на объёмистые труды в духе злосчастного Дудинцева. А теперь – полный провал и трагедия. Смотришь на всех этих флюгеров и диву даёшься – зачем же вы, чёрт бы вас побрал, взялись за перо. Мелкие страстишки, мелконькие чувства, ничтожные мысли. И всё это вместе претендует быть молодым и новым дыханьем нашей богатырской литературы.
Ты прости, Миша, что я тут наболтал тебе всяческой всячины – просто тяжело на душе. В отношении же твоей просьбы, конкретно, сейчас же ничего не обещаю, но как только вернусь домой (числа 10-15 июля), засяду вплотную за вторую книжку. Думаю, что сделаю кое-что и для альманаха. Интересно знать, когда вы его будете сдавать, т. е. последний срок представления рукописей. Где-то в августе я думаю месяца на 3-4 оставить работу, с тем, чтобы в 58-ом сделать вторую книжку. Как ты на это смотришь? Я думаю, что поступить нужно именно так, пусть даже и придётся посидеть на чёрном куске с водой. Ну, буду заканчивать. И так уж наболтал больше, чем нужно. Привет нашим товарищам. Желаю тебе всего хорошего, и самое главное – большого, неугасимого вдохновенья.
Говорят, Алексей К. (видимо, имеется в виду Алексей Косарь – журналист, поэт. – Примечание Н. Инякиной) и другие в большой обиде на меня. А я считаю, что «похороны» состоялись по всем правилам и своевременно. Пусть думает, дуралей, о душе и сердце, которые должны быть в стихах.
18.6.57. Жму руку, твой Евгений.
Да, вот Ваня подсказывает. Он отправил молнию Кыкову насчёт деньжат. Живём мы, и правда, на последнем издохе. Если ты подскажешь ему, чтобы он подбросил Ивану телеграфом рублишек 500, будет недурственно.
Ж.
Приписка слева:
Обязательно передай привет своей Маришке. Письмо пиши мне на Междуреченск, ибо 29-30-го мы выедем туда.
Письмо от 27 октября 1958 года:
Конверт:
гор. Кемерово,
Искитимская набережная, дом 8, кв. 4,
М. А. Небогатову.
Адрес отправителя:
Кемеровская обл., г. Междуреченск, 3, Пушкина, 123-б, Е. С. Буравлёв.
Оборотная сторона конверта:
(Надпись сделана рукой М. Небогатова): Получил 3 ноября 1958 г.
Ответил 4 ноября.
Попросил новых стихов.
Текст письма:
Здравствуй, Миша!
Получил сегодня странное письмо из Иркутска от некоего И. М. Котельникова, именующего себя биографом, составителем «Справочника журналиста по Сибири и Д. Востоку». Он ссылается на то, что ты здорово помог ему в его работе и в т. числе дал мой адрес, а затем предлагает мне заполнить целую анкету и вместе с фотокарточкой выслать ему. Я ничего не могу понять. Что это за лицо, и почему это частное лицо занимается составлением какого-то справочника, и при чём, собственно, здесь я – ведь я не журналист, не член союза журналистов, и поэт так же ещё не из признанных, и неизвестно когда ещё буду (и буду ли вообще) членом ССП. (подчёркнуто красным. – так обычно делал М. Небогатов. Он любил ручки с красной или зелёной пастой. – Примечание Н. Инякиной).
Очень прошу тебя, может быть, ты объяснишь толком: в чём дело, кто этот Котельников, и что из себя представляет готовящийся им справочник. И, самое главное, не попадём ли мы в смешное и глупое положение вместе с частным предприятием этого Котельникова? Я говорю мы, потому что догадываюсь, что и тебе тоже было предложено заполнить анкету и т. д. Напиши мне обязательно, до получения твоего письма я, разумеется, воздержусь с ответом Котельникову.
Два слова о житье-бытье: третью главу «Красной горки» никак не могу нащупать. В этом деле у меня пока закавыка. А за другое не могу браться – уж больно хочется поскорее добить поэму.
Когда был у вас, отдал первую главу на радио и в «Кузбасс». Радисты прислали за 320 строк 480 рб. (я так и не слышал, всё ли они передали или что-нибудь намудрили), а «Кузбасс» хоть и горячо обещал, по всей видимости затёр меня. Вот видишь, как нашему брату трудно раздобыть кусок хлеба. Хорошо, что ещё «Молодая гвардия» в сентябре тиснула два стишка, а то бы совсем плохи дела. (вновь подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной).
В общем, жду от тебя письмо. Черкни, как твои дела, над чем корпишь сейчас.
Привет Марии и ребятишкам.
Жму руку, твой – Евгений.
27.10.58.
Письмо от 11 ноября 1958 года:
Конверт:
Гор. Кемерово, Искитимская набережная, дом 13, кв. 4,
М. А. Небогатову.
Адрес отправителя:
Кемер. обл., г. Междуреченск, 3, Пушкина, 123, кв. 6, росчерк (Е. Буравлёв).
Оборотная сторона:
Надпись сделана рукой Небогатова: Послал стихи
Русские,
Читая Тютчева
О любви (В любви к Отчизне)
25/XI-58 г.
Текст письма:
Добрый день, Миша!
Ну вот, получил твоё письмо, и всё же Котельникову написал, что мне ещё рано попадать в сводные справочники и словари, извинился и отказался от оказанной чести. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной). И написал ему, что подобные данные следует брать в областных отделениях ССП и литобъединениях. Бог с ним, со справочником. В конце концов о нас читатель будет судить не по ним. Так ведь? (снова подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной).
Мои дела идут по-прежнему ни шатко ни валко. Делаю сейчас третью главу «Красной горки», поэтому других стихов писать не могу. К тому же ещё надо до конца месяца успеть выслать в литинститут несколько контрольных работ. А это значит перечитать массу книг. Ну и ко всему прочему добавь ещё дни паскудного ленного настроения. Выходит, что время летит, а дело движется не очень.
Помнишь, я тебе читал вторую главу? Вот сейчас я её закончил и концовку хочу послать тебе. Что-то мне кажется непроделанным в портрете Лапшина. Может быть ты на свежую голову подскажешь мне. Правда, я думаю, что он ещё раскроется у меня в действии в 3, 4, 5 главах, но всё-таки твоё мнение для меня будет дорого. Ну и по мелочам посмотри тоже, если будет охота. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной).
Жду твоих обещанных новинок, только не тех что уже опубликовал в «Кузбассе», а домашних.
Спасибо за поздравление с праздником и добрые пожелания. Я, негодяй, не догадался этого сделать. Но ведь и теперь не поздно пожелать тебе хороших стихов да побольше. Пиши обо всех новостях кемеровских. (Ты всё-таки выходи иногда подышать со своего «края света» в город, не дуйся на белый свет).
«Кузбасс мне рукопись первой главы вернул с заключением Дёмина (Дёмин Фёдор Ефимович, гл. редактор газеты «Кузбасс». – Примечание Н. Инякиной): «или будем печатать всю поэму или давайте главу так, чтобы она была законченным куском, чтобы нам не быть в долгу перед читателем». Сокращать и переделывать то, что ещё не закончено, согласись, я не могу. Потому сделка у нас пока не состоялась. Буду держаться до последнего сухаря. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной).
Ну пока, Миша, жму крепко руку. Привет тебе от Вали; Марии и ребятишкам – от нас обоих.
Твой Евгений.
11.11.58.
«Красная горка»
(окончание 2-ой главы)
Уже к концу подходит смена.
В костре зари сгорает лес,
В логах чернея постепенно…
«Зайду к Алёнке непременно», –
Решает Костя наконец.
Последний рейс.
Хоть всё не ново –
Там газу дай, там – тормоза, –
Но из-под чуба смоляного
Сторожко щурятся глаза.
Работа будто бы привычна
И руки будто навесу,
А вот поди ж ты, недосуг,
Смахнуть и пот, что неприлично
Сверкает где-то на носу…
«Пусть знает всё:
Что жить без встреч с ней
Не может он,
Что всё решил,
Что он совсем не «каждый встречный»,
И что за гусь Антон Лапшин….»
А гордость снова: «Где ж твой норов?
Ты обо мне-то не забыл?»
От этих внутренних раздоров
Водитель Константин Егоров,
Как говорят среди шофёров,
Сорвался всё-таки с резьбы…
Всё шло порядком, заведённым
Не нами и не в этот час,
Когда ещё всё горячась,
В том настроеньи возбуждённом,
Что было спутником рабочим
В работе, справленной тобой,
Ты перед сменой озабочен
Её дальнейшею судьбой;
Когда напарник твой, степенно
Ощупав каждый трос и вал,
С тобою вместе пересмены
Свершает строгий ритуал…
Уже с маслёнкой неизменной
Нерасторопный с виду Влас
Весь экскаватор перед сменой
Пообошёл последний раз,
И Пётр Гордеич с Шаповалом –
Со сменщиком своим бывалым –
Сел напоследок покурить,
И Глеб с попутным самосвалом
Приехал в срок, – что не бывало,
Липата – нижника сменить.
(Должно быть, снова от зарплаты
Остался только дымный след,
Иначе бы подвёл Липата
Наш франт и местный сердцеед).
Уже шофёры, как начальство
Вели осмотр своих машин,
Как вдруг в забой зайти решил,
Что приключалось с ним не часто, –
Антон Степанович Лапшин.
Обычно, час его приезда
Похож был больше на налёт –
Даст указаний строгих бездну,
Потуже «гайки подвернёт»:
И то не так, и то не этак,
И темп не тот, и сгоряча
Пообещает напоследок
Прорабу всыпать «строгача».
Не грех, что сам его внучатам
Он ровня был, иль старше чуть,
Любил внушить, в чём власти суть,
И даже словом непечатным
При этом запросто блеснуть.
Вспылит, как вихрь закрутит лихо,
И вот уж след его простыл.
И до того вдруг станет тихо –
Как после фронта дальний тыл.
Нет, не скажи, по всем приметам
Он не таков был, наш герой,
Что к тридцати по кабинетам
Заводит стойкий геморрой,
Что, канув в вечность безвозвратно,
Ещё ютится в недрах книг
С такою хваткой бюрократа,
Что вспомнишь автора на миг:
«Да полно, так ли всё, старик?
Не сам ли ты его двойник?»
Нет, он масштабный, колоритный,
Он вровень с временем живёт;
Защитник новшеств и открытий,
Сам что-то сделает вот-вот.
Не раб бумажек и конторы,
Он смел и дерзок был подчас,
Имел свой взгляд, вступая в споры,
На жизнь, на Маркса и на вас,
И анекдотец про запас,
В иное время за который
Засняли б в профиль и в анфас
И – марш в те самые просторы,
Где и Макар телят не пас.
Он на леса умел взбираться,
Раствор зачем-то в руки брал,
Зачем-то нюхал, растирал,
И, чтоб попроще показаться,
Говаривал: «Здорово, братцы!»,
Как стародавний генерал…
Но здесь он гость был не из частых
(Едва ль сочтут то за беду).
Зато на пусковых участках
Любил у всех быть на виду.
За нрав напористый, за смелость
Его бросали, так сказать,
Туда, где надобность имелась
И вдохновить и поднажать.
И пусть для доброго почина
Причин достаточно иных,
Растёт порою беспричинно
И крепнет слава Лапшиных.
Растёт, как снежный ком огромный,
И хоть ты сам его скатал,
Ты удивлён: как, невесомый,
Такой махиною вдруг стал?
Но ты той славе не завидуй:
К тому, что создано вокруг,
Лапшин причастен только с виду,
Всё – труд твоих рабочих рук.
Он был тем редким исключеньем,
Когда ещё не близок крах,
И снежный ком весны теченье
Не унесло ещё в овраг.
Ещё не встретив той преграды,
Высокомерен и спесив,
Нахален, молод и красив,
Он брал от жизни всё, что надо,
Брал, позволенья не спросив.
Но только здесь вот, на объектах,
Всё ж оценили Лапшина.
Спроси:
«Ну, как он, человек-то?»
Ответят: «Грош ему цена».
Он был из тех специалистов, –
Как сам Гордеич заверял, –
Что хоть сейчас возьми и выставь –
Не много б город потерял…
Однако, снова отступленье.
Но что поделаешь, мой друг,
Когда по щучьему веленью
Не успокоишь сердца вдруг.
Такое сердце у поэта,
И в этом, может быть, вся соль, –
Что радость общая и боль
Не остаются без ответа…
Ты ждёшь развития сюжета?
Я знаю, ждёшь.
Ну, что ж, изволь.
…Лапшин сегодня, всем на диво,
Спокоен, прост и деловит.
Заслушав рапорт бригадира,
- Здорово, братцы! – говорит.
Доволен: вся бригада в сборе,
И начинает разговор
О том, что весь участок вскоре
Пойдёт на штурм заречных гор.
- На Красной, – видите, всех выше –
Уже сегодня валят лес.
А нам дорогу делать, вскрышу;
Создать, хоть времени в обрез,
Крупнейший угольный разрез… –
И вот в разгар беседы этой
Егоров, как лихач отпетый,
Вцепившись в ободок руля,
Гремя, сигналя и пыля,
Влетел в карьер шальной кометой –
Казалось, не было б кювета –
Ушла б из-под колёс земля.
Нет, как-никак, а состраданья
Не жди, коль угодил в кювет.
Ну, что ты скажешь в оправданье,
Мол, торопился на свиданье?
Бьюсь об заклад, не скажешь, нет!
Тогда, будь добр, держи ответ.
И как ни жаль беднягу Костю,
А всё ж и в том был свой резон,
Когда Лапшин вскипел со злостью:
- Ты что, влюблён или хмелён?!
Растяпа! Вон с машины! Вон! –
В минуту, может быть, иную
До ссоры б дело не дошло.
Но рану тронули больную –
И парня даже застрясло.
Слова застряли, как назло,
И только ручку заводную
Зажал, – кулак морским узлом.
- Влюблён? – спросил он еле слышно. –
И это ты мне – про любовь?
Ты смел сказать мне про любовь?
Ты думал, только мне и вышло –
Побольше рейсов да кубов?!
А ну-ка, отойдём в сторонку.
Да ты не бойсь, я из тихонь.
Так вот, запомни… про Алёнку…
Ты эту девушку не тронь –
Не про тебя, браток, огонь! –
Сказал – и, словно камень с сердца:
«Знай наших! Мы такой народ –
Не вдруг-то взять нас в оборот!»
Завёл мотор, захлопнул дверцу,
Качнул машину взад-вперёд, –
Мотор вот-вот, как зверь, взревёт, –
«Ну, ну, родной, ещё полметра, –
И вот уж вылез из кювета,
Сдал честь по чести самосвал,
И к Лапшину: - Так ты за это
Меня пьянчугой обозвал?
С машины выгнал? Ну и пусть!
Пойду, назло теперь напьюсь!..
Лапшин такого оборота,
Сказать по совести, не ждал.
«Да, с девкой, кажется, скандал…
Как быть?.. Придумать надо что-то.
- Ну, вот что: хоть ты и удал,
А, – чтоб в кювет не попадал, –
Пойдёшь на общие работы!..
______________
А вот кусочек пейзажа из третьей главы:
Хорош, хорош таёжный воздух!
Спишь, как убитый, до утра.
Но будит дед – вставать пора.
Уже былых соперниц в звёздах
Не видят искры от костра,
Над горным кряжем зорька брезжит,
Туман весь берег заволок,
И лес как будто бы пореже,
И снят с рогульки котелок.
Уха янтарная клокочет
(Ерши – с ладошку в аккурат!),
За три версты в носу щекочет,
Не то что сонный – мёртвый вскочит…
Какой там сон, ты зорьке рад,
Тебя уж нетерпенье точит:
Скорей, скорей на перекат!
Шумит, шумит, неутомима,
Как вечный труженик, река,
Летит, всклокоченная, мимо.
Минуя быстрый перекат.
Шумит, беснуется – ей тесно,
Она то соберёт в клубок,
То вдруг на грудь скалы отвесной
Обрушит струй своих поток,
Взметнёт их, вновь узлом завяжет,
Потреплет, вспенит заодно, –
Как будто здесь, под этим кряжем,
Где в каменистых зубьях дно,
Из белопенной звонкой пряжи
Ткут голубое полотно.
И там, где волны постепенно
Ложатся в голубую гладь,
Берётся хариус отменно, –
Такой вот! – чтобы не соврать.
Ты можешь век не прикасаться
К нехитрой снасти с поплавком,
Ты с тайной клёва незнаком,
Но, головой могу ручаться,
Кто раз поймав его, красавца,
Заядлым станет рыбаком!
И пусть годам знакомство наше
Ведёт свой счёт издалека –
Меня и деда Кусургаша
Сдружила всё-таки река…
Ну, и дальше там рассказ о деде и его внучке Кате и т. д.
В общем, вот так сижу и кропаю. Жду от тебя письмо и стихи.
Женя.
Письмо от 20 декабря 1958 года:
Конверт:
гор. Кемерово,
Искитимская набережная, дом № 13, кв.4.
М. А. Небогатову.
____________________________________
г. Междуреченск, 3, Кемеровской области,
ул. Пушкина, 123, кв. 6, Буравлёв Е. С.
На обратной стороне (надпись рукой Небогатова):
Ответил 15/I
Послал стихи:
Пинаев, Измайлов, Тотыш, Белов, Газукина,
Мазаев – собр., Черновы,
Конин, А. П., (неразборчивый росчерк, начинается на «С» – похоже на «Суворов». – Примечание Н. Инякиной)
Текст письма:
Здравствуй, Миша!
Прости, что задержался с ответом – замотался с контрольными работами, а твоё письмо вызвало столько раздумий, что не сразу-то на него и ответишь.
Прежде всего, благодарю тебя за твои миниатюры. Особенно пришлись по душе «Читая Тютчева» и «О любви». В «Русских», мне кажется, следовало бы сказать не «всем видна», а во всём видна. Это было бы точнее и потребовало бы настоящего времени у глаголов, что сделало бы слог более экспрессивным. Я мысленно перефразировал это четверостишие так:
Русских суть во всём видна:
Бить врагов – так смертным боем,
Пить – так пить уж всё до дна,
И работать – так запоем!
Правда, тут выпирают не к месту пришедшие словечки, вроде «суть» и «уж», но что-то можно найти и более подходящее. Но это, как говорят критики, моё чисто субъективное мнение.
С твоими замечаниями по кусочку о Лапшине я согласен полностью, не принимаю только столь высоких похвал. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной). Дело, видишь ли, в том, что вся декларация о нём появилась за один присест. Вот он встал передо мной во всём величии – и я торопился как можно скорее набросать его характер. Я больше чем уверен, что это помешает мне раскрывать его постепенно по ходу сюжета в действии, но всё-таки наберусь храбрости, самоотверженно буду вычёркивать из этого кусочка описательные детали с тем, чтобы где-то в действии воскресить их более живо. Это очень мучительный процесс – переделывать, – но, как я убедился, эпическую вещь никогда не сделаешь добротно, не переделав её несколько раз. Думаешь совсем об одном, а в ходе работы вторгается совсем другое, уводит иногда в сторону, иногда принимает совсем неожиданный поворот, и тогда многое из написанного прежде или не имеет никакой цены, или не является органическим составным последующего. Надо иметь железный характер, непоколебимую волю, чтобы вести повествование в предначертанном мысленно русле. И огромное мастерство. А этого у нас, к сожалению, не густо. И вообще, чем дальше к концу, тем труднее движется моя «Красная горка». Ужасное многословие, десятки второстепенных деталей, отступлений. Всё это уводит в сторону, и нет никакой силы остановить эту стихию. Кажется, ты безнадёжно бьёшься со стоглавой гидрой, которая всё-таки тебя проглотит. Нервничаешь, злишься, всё это ужасно мешает, но ничего с собой не можешь поделать. А самого главного, ради чего затеяна поэма, ещё не сказал! И это тогда, когда, замышляя поэму не больше как строк в 800-1000, написал уже больше тысячи. Ужас какой-то. Чувствую, что хлебну я с ней горя. Оставить её всеобъятной в две тысячи строк – не возьмёт ни один журнал, ни одна редакция. Резать – ты сам знаешь, как это мучительно. Вот, раздираемый такими мрачными противоречиями, и продолжаю в поте лица работать. Так что можешь представить себе и настроение, и моё состояние. Но как бы то ни было, а взялся за гуж – не говори, что не дюж. Буду писать, как ложится, от души, а потом уж, после публичного суда, думать, что с ней делать. Впрочем, ты ведь всё прекрасно знаешь и без моих откровений. И что за титанический труд – наша работа, и каких порою усилий над собою она стоит. Хорошо кто-то сказал недавно в Литературке: Талант рождает писателя, но книгу делает его труд. И дёрнул же меня чёрт взяться за эту поэмищу, когда мне, смертному, вот как сейчас нужна книжка. Ведь засядь я за стихи, приведи в порядок все заготовки о Южсибе – она давно бы уже была у Кыкова. А сейчас проходят все сроки, ресурсы, а конца ещё не вижу. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной).
Я не понимаю тебя, Миша, как ты решился делать книжку за Торбокова, если, как ты говоришь, у него кроме жалкого лепета за душой ничего нет. Ведь это будет кровь твоего мозга, дыхание твоей души. А в списке «молодых» появится ещё один новорождённый. А потом, поди, докажи, что он бездарь. По-моему, ты тут противоречишь сам себе, своим взглядам на эти вещи. Ты же сам возмущаешься, «что в оный справочник или сборник тьма недостойных попадёт», «что в тесной авторской приёмной не всё зависит от пера», «что кое-кто в литературном мире преуспевает не только благодаря достоинству содеянного им», и сам же помогаешь «преуспеванию недостойных». Подумай, не пойдёт ли это во вред нашему общему делу, которому мы отдаём всё, что у нас есть за душой? (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной).
Я с тобой, например, полностью согласен в том, что иногда вся эта возня иных горе-критиков вокруг некоторых имён – не что иное, как просто-напросто дешёвая реклама. Но согласись с тем, что самым справедливым судьёй останется всё-таки читатель, и многие из этих имён останутся для него пустым звуком. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной). Обидно другое, Миша. Вот сидит человек, отказывает себе во всех благах, да у него и нет возможности в это время иметь их, сидит на чёрном куске хлеба и воде, делает что-то нужное и хорошее для людей, хочет чем-то помочь им в жизни, а в то же время некоторые ловкачи ухитряются печатать всяческую дрянь, могут вести о ней какие-то жаркие и умные споры, и беззаботно кормиться на этом пастбище. Вот что обидно. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной). Я-то потёрся в Москве, знаю, что из себя представляют эти 2,5 тысячи членов ССП! Вот где трагедия литературы. Каждый из этих двух с половиной тысяч живёт надеждой, даже верой, что именно он призван продолжить род Пушкина и Толстого, а выдаёт на-гора в подавляющей массе такую чепуху, что диву даёшься. Конечно, без этих тысяч не было бы и тех пяти – десяти, которые нашли дорогу к сердцу читателя, но что-то мне кажется здесь ненормальным. Мне кажется, за одну – две посредственных книги, появившихся у пишущего после той хорошей, ради которой он был принят в Союз, надо этого человека развенчивать и исключать из Союза, запретив ему печататься до тех пор, пока он не создаст книги, по мастерству и мысли не уступающей лучшим произведениям, а то и превышающей их. Вот тогда бы не было обидно случайных имён, не было бы этого болезненного ажиотажа вокруг редакций журналов и издательств. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной). Но мы с тобой такие же смертные, и не нам, как видно, вершить эти дела. Каждый из нас, не обладая большим талантом, продолжает всё же делать своё, может быть, никому и не нужное дело. Это сама жизнь, логика вещей, и никуда от неё не денешься. Не всякий человек способен быть выше своих слабостей. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной). Всё это привело меня в конце концов к тому, что экскаваторщик Влас оказался у меня в поэме ещё и поэтом. И вот размышления по этому поводу я и посылаю тебе.
– 3 –
Несли ему на полотенце
Хлеб-соль за то, что в ясный день
Он тень наводит на плетень.
Они в прихожих и буфетах –
Здесь им поистине простор –
Все ходят в признанных поэтах,
Не прекращая давний спор
О положительном герое,
О том, что значит реализм,
Что – современность, связь и жизнь.
Уже швейцар грозил порою:
«Давай, заканчивай! Закрою!»,
А хоть бы в чём разобрались.
Они то бьют всей батареей
По взятым прежде рубежам,
То у сенсаций руки греют,
Пока тематика свежа.
Друг друга в чём-то убеждают,
На слове ловят, поправляют,
Всё дополняют, уточняют,
И до того надоедают,
Что плюнуть хочется, ей-ей.
И может в качестве итога
Давно бы сделать так пора, –
Идите к чёрту, ради бога,
Не отрывайте от пера!
Так нет, шумим и славу делим,
Которой, может быть, и нет.
Без той среды и в самом деле
Умрёт в безвестности поэт!
Но всё решается иначе,
Читатель сам рассудит всех:
Кому в районе своей дачи
Иметь неслыханный успех,
Кому всего лишь до заставы
(Я говорю о москвичах)
Дано парить на крыльях славы –
Кто что имеет на плечах!
Иному Подмосковья мало –
На Волге слышен, на Дону,
Иной пробился до Урала,
Иной – в Сибирь, на целину,
Иной и за Байкалом слышен –
Чем дальше от Москвы, тем тише.
И лишь тому во власть дана
Вся необъятная страна,
Кто отдал душу ей до дна,
Кому за далью даль видна…
Так и от нас – поток обратный.
Кто свой в окрестности Тайги,
Кто в областном масштабе знатный,
А кто попал в журнал печатный –
На всю Сибирь пошли круги.
Покрепче строчку подобрал,
Глядишь – и тоже за Урал.
А там уж незнакомы вы,
Когда добрался до Москвы!
Так и идут – туда, обратно –
Земля талантами богата.
И разве быть судьёю строгим
Возьмётся кто-нибудь из нас,
Каким поэтом будет Влас,
Когда он песенникам многим
Утёр носы уже сейчас.
***
Напиши своё мнение об этом кусочке. Боюсь, что нельзя его будет вставить в поэму.
Пиши о своих новостях. Не привёз ли что-нибудь радостного для нашей области со съезда Александр Никитич? Ведь там многие ратовали за создание отделений Союза во всех областных центрах, где ещё их нет.
Ну, пока. Извини за сумбурное письмо. Засиделся я в одиночестве, да и зол, как чёрт, на себя.
Привет тебе от Вали, и от нас обоих – Марии и ребятишкам. К концу апреля я всё-таки должен добить «Красную горку» и тогда нагряну к тебе.
Жму руку. Твой Евгений.
20.12.58. Да, уже двадцатое. Год подходит к концу. Пользуясь случаем, поздравляю тебя с Новым годом и желаю хороших успехов и доброго здоровья.
Евг.
Письмо от 24 января 1959 года:
Добрый день, Миша!
Спасибо, что не забываешь обо мне. Я ведь тут, как медведь в берлоге – словом обмолвиться не с кем. А письма от тебя приносят то самое дружеское тепло, о котором я говорил в отправленном тебе кусочке поэмы. И дело тут не в сроках и не в извинениях взаимных, а в том, что пришло настроение, поговорил с другом – и на душе легче.
А настроение у меня сегодня не из важных. Получил письмо из издательства: напоминают, что прошли все сроки представления рукописи; а мне ещё работы самое меньше строк на 800, дай бог закончить всё где-то в середине мая. Ужасно медленно иногда пишется. Особенно там, где нужно подвигать сюжет, делать какие-то мостики (а эти места называю сухожилиями!). Убиваешь на них время в пять раз больше, чем на доброе дело. Но ничего ведь не поделаешь, и никто из-под палки не заставлял писать именно поэму. Вот ходил сегодня весь день и размышлял, как половчее извернуться перед издательством, чтобы оно не вышвырнуло из плана. Комкать всё по-хорошему начатое дело не хочется, а сроки прижимают к стенке, и не столько сроки, сколько деньги. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной). В общем, попросил пардону, объяснился как умел и заверил, что к середине лета книжка должна увидеть свет. Не знаю, как всё это воспримет Анат. Ив. (Анатолий Иванович Кыков – первый директор Кемеровского областного издательства. – Примечание Н. Инякиной).
Надо было начинать предпоследнюю главу, но стихи не пишутся сегодня. Сел и накатал статью в «Кузбасс» по поводу выступления П. Бекшанского на литературные темы. Написал от всей души – думаю, что печатать её не будут, но почему-то отправил. Основные мысли таковы: литературная жизнь у нас развивается стихийно, никому в Кузбассе до нас нет дела, никто не принимает нас в расчёт и не верит в наши силы – отсюда и такое захирение. Ну и примеры привёл. Вокруг критиков прошёлся. В общем без дровишек огни Кузбасса не будут гореть ярче. Получилось 15 страниц. Затем написал небольшой в 5 стр. очеркишко комсомолятам. (газета «Комсомолец Кузбасса». – Примечание Н. Инякиной). И вот пишу сейчас тебе.
Да, Миша, я согласен с тобой, что отвоёвывать в издательстве придётся не только кусочек о Власе, а ещё не один кусочек из поэмы. И может быть, заробел бы и не писал таких кусочков, но вот и твоё ободрение, и на слух я тут в городе дважды выступал, да и городская газетка пока меня не занимает – всё это придаёт уверенности, что пока дело идёт правильно. Неплохо отозвался и мой творческий руководитель из Литинститута В. Дементьев. Одно пока меня удручает – уж больно длинно получается. Иной раз там, где надо сказать двумя по-настоящему поэтическими строчками, накатаешь 200 и ни в одной божьей искры нет. Вот я тебе сегодня посылаю кусочек из рассказа деда Сафрона Кусургашева, в нём я хотел сделать предварительный набросок характеров четырёх героев, и потребовалось, как видишь, на это дело целых четыре страницы, когда можно, наверное, было обойтись и без помощи деда и сказать обо всём конкретнее и ярче. Вообще, я начинаю с каждым днём убеждаться всё больше в том, что разум наш порой бывает бессилен перед той стихией, что рвётся иной раз из-под пера. Сначала напишешь, а потом соображаешь: не всё ведь ладно здесь! А выбрасывать и карнать мучительно жалко. Так и идёт непредвиденное за настоящее. А может быть, так оно и должно быть, и все эти разумные теории придуманы теми, кто не испытал сам минут, как ты говоришь, озарения. (подчёркнуто красным. – Примечание Н. Инякиной).
Я вот, например, чувствую, с каким трудом тебе дался акростих новогодний и с какой лёгкостью писалось большинство эпиграмм на кузбасскую литературную братию. В первом слова всё-таки не из твоего языка, а в этих – весь ты, какой есть. Не знаю даже, какую из них назвать лучшей. Мы хохотали тут от души надо всеми. Особенно, о собратьях Черновых, о Пинаеве, Измайлове, о Полозовой. Здорово ты подметил самое характерное! Интересно, кому ты их направил? Обо мне ты написать опоздал: В. Матвеев в комсомолятах уже лягнул меня. Вывод тоже хорош. Впрочем, интересно у нас как-то всё получается. Ты вот пишешь, что намечается совещание, а мне так и кажется, что подготовка к нему идёт подпольно, как к чему-то полузапрещённому, вроде секты баптистов. Или статья Бекшанского – это и есть подготовка? Ведь могли бы написать письма, организовать хоть маленький, но предварительный разговор на страницах двух газет (имеются в виду областные – «Кузбасс» и «Комсомолец Кузбасса». – Примечание Н. Инякиной). Пусть знают все, чем мы живём. Не верят нам, Миша, вот, по-моему, в чём вся беда. А силы своей ещё никто не показал, всяк копается от случая к случаю, а по-настоящему опробовать своё перо не решится, – как же, без хлеба-то не очень распишешься. Верно ты про Пинаича (поэта Александра Пинаева. – Примечание Н. Инякиной) заметил. В том суть молчания не одного его.
Да, не знаешь ли ты, что у нас за новый «революционный» поэт В. Махалов появился? Кто он, откуда?
Приписка слева: Ну, заканчиваю. Надоел я тебе своей болтовнёй, наверное. Почитай лучше стихи из «Красной горки». Привет от нас с Валей Маше и тебе от Вали. Жму руку. Т