Детство
Село Лысково. Альбом «Волга. От истока до Каспия», 1894 г.
Родилась я в Горьковской области[1], в большом торговом селе Лысково. Это село расположено в 86-ти километрах от г. Горького [Нижнего Новгорода], вверх по течению реки Волги, почти на самом берегу реки.
Вдоль волжского берега размещались Лысковские пристани коммерческих пароходных компаний. Тут были пристани пароходных компании «Зевеке», пароходного общества «Самолёт» и другие.
В зимнее время через село Лысково проходили по большому конному тракту Казань-Чебоксары-Нижний Новгород-Владимир-Москва торговые караваны.
Особенно оживлялась жизнь в селе Лысково с наступлением навигации. В это время пароходствами набирались рабочие разных профессий, группировались артели бурлаков, подвозились к пристани грузы.
Пароходства вели между собой конкурентную борьбу за привлечение к себе больше пассажиров и грузов, в числе которых были зерно, скот, лес, кустарно-промысловые изделия, направлявшиеся на ближний Нижегородский торговый рынок, славившийся раньше всемирно известной Нижегородской ярмаркой.
Село Лысково. Вид на Вознесенскую церковь и базар. Альбом «Волга. От истока до Каспия», 1894 г.
Село Лысково исстари привлекало к себе на жительство разорившихся и безземельных крестьян из самой Нижегородской губернии, а также из соседней Чувашии, Казанской губернии и из других областей. Много заезжих за летние месяцы рабочих пароходных компаний – матросы, грузчики, пристанские рабочие, бурлаки, оставались зимовать в селе Лысково. Да и кто не знает старых «зимогоров», влачивших к концу зимы полуголодное существование; такими зимогорами и тут же предприимчивыми трактирщиками и кабатчиками славилось село Лысково.
|
|
Эта особенность села Лысково, а таких сёл по всему плёсу реки Волги было немало [зачеркнуто], привлекла в своё время на постоянное жительство и моих предков, безземельных жителей Казанской губернии. Здесь, в селе Лысково, родился и мой отец, Павел Степанович Булатов – безземельный мещанин.
Жизнь отца сложилась очень тяжело. Когда ему было всего лишь 12 лет, умерли в селе Лысково от холеры в один и тот же день мои дедушка и бабушка, и моему отцу без родительской поддержки, среди чужих людей, без всяких средств к существованию, пришлось пробиваться «в люди», и он выдержал с честью это тяжёлое испытание. Зарабатывая себе на жизнь с детских лет, он, благодаря своим способностям, овладел повышенной грамотой и уже в юношеские годы стал конторским[2], а по современному – счётно-бухгалтерским работником в волостном управлении[3] в селе Лысково, а позднее одновременно занимался составлением крестьянских жалоб и разных заявлений.
В 1880 году село Лысково стало моей родиной. До полутора лет я жила в селе Лысково с отцом и матерью. В 1882 году умерла от туберкулёза моя мать и с её смертью кончились в нашей семье детские радости. Моей «мамкой» стала старшая сестра Саша. Она больше чем на 7 лет старше меня и в 9-ти летнем возрасте «приняла на воспитание» после смерти нашей матери меня, полуторалетнюю, и младшего семилетнего брата Вениамина[4].
Как она могла следить за моим развитием и за нашей с братом жизнью я представляю себе сейчас, когда позади прожита такая большая жизнь. Вполне понятно, почему среди соседей и среди знакомых я в то время была известна как безнадзорная Анютка.
|
|
Так продолжалось до трёхлетнего возраста, когда меня взяли на воспитание учителя села Лысково Калугины Николай Михайлович, Варвара Михайловна и Софья Михайловна. Они жили вместе со своей престарелой матерью. Детей и личной семьи у всех троих учителей Калугиных не было. Всю свою женскую ласку и заботу о воспитании она отдавала мне, и я всю жизнь вспоминаю новых моих родителей с чувством безграничной любви и благодарности. Это они вложили в моё детское сознание любовь к людям, любовь ко всему живому, честность, правдивость, любовь к книгам.
Очень и очень рано они пробудила во мне интерес к знаниям, к ученью и развила мои способности. В пятилетнем возрасте я овладела грамотой и вскоре научилась бойко читать.
Я не помню, чтобы кто-то из Калугиных когда-либо меня наказал за детские шалости, а я в этом возрасте была очень шустрой девочкой.
Игрушки, обучение счёту и письму, знакомство с игрой на фортепиано, елки к новому году, всегда чистое платьице, спокойная обстановка в семье – таким было до семи-восьми лет моё беззаботное детство в семье Калугиных.
А к этому времени, т.е. когда мне шёл восьмой год, мой отец был вторично женат. Как было заведено в те времена, сваха подыскала отцу «подходящую» жену. Она была вдова из бедной семьи, дочь прачки и рабочего маляра. Отец с мачехой и с её четырехлетней дочкой от первого её брака, а вместе с ними старшая моя сестра Саша и брат Вениамин стали жить в Нижнем Новгороде в однокомнатной палубной каюте пароходной пристани, приспособленной пароходной компанией «Зевеке» под летнее жильё для своих рабочих и служащих.
|
|
Брат и сестра Саша были подростками, могли зарабатывать и жить на стороне и поэтому после женитьбы отца я стала нужна в доме как нянька и как прислуга для мачехи, поэтому отец увёз меня из села Лысково от Калугиных к себе в Нижний Новгород.
Пристань пароходного общества «Самолёт» в Нижнем Новгороде. Конец XIX века.
С переездом к отцу для меня началась тяжёлая жизнь. Мачеха была злой, драчливой, развращенной, взбалмошной женщиной. Отец стал пить запоем, в доме постоянно происходили ссоры и драки. Меня заставляли выполнять тяжёлую непосильную работу по дому, нянчить мачехину дочь, а с 9-ти лет посылали на заработки в другие дома – мыть полы, носить воду с колодца, полоскать бельё. С переездом с пристани на квартиру в Канавино родители обзавелись домашней птицей и домашним скотом. У меня ещё больше стало работы по дому. Ежедневные издевательсва надо мной, упрёки за лишний кусок хлеба, тяжёлые побои продолжались ещё больше. Из тех лет я не помню ни одного светлого мгновенья. Моя доверчивость, жизнерадостность исчезли, я сделалась угрюмой, настороженной, подозрительной, в каждом видела врага. Мне очень хотелось учиться в школе, но об этом не могло быть и речи. Я с завиcтью смотрела на своих 9-12 летних сверстников учеников.
После жизни у Калугиных я тяжело переживала свою сиротскую долю и в моём детском сознании стал зарождаться внутренний протест против несправедливости и угнетения.
Своим горем поделиться было не с кем. Сестра Саша в возрасте 10-11 лет убежала в женский монастырь послушницей и в этой церковной тюрьме она жила лет пять-шесть без встреч и без связи с родными. Рабыни-послушницы этой «божьей обители» воспитывались в духе «смирения, покорности и благочестия», подвергались тяжёлому изнурительному труду. Учили их разным женским ремёслам, особенно – рукоделию. По возвращении из монастыря в дом отца Саша не выдержала издевательств мачехи и ушла из дома.
Брат Вениамин, также, как и сестра Саша, не выдержал издевательств мачехи и тоже убежал из семьи, был беспризорником, и где он находился, и где находилась сестра Саша, мне не было известно.
Поговорить с соседями и испытать от общения с хорошими людьми прежнее Калугинское жизнелюбие также не было возможности, да к тому же в те времена не только у одной меня было тяжёлое сиротское детство, а побои детей тогда считались обычным методом «воспитания».
Моими самыми близкими друзьями стали книги и домашние животные. Мне казалось, что они понимают мою заботу о них, готовы помочь мне в моей тяжёлой судьбе, готовы заступиться за меня. Я часто спала с ними на дворе, ела вместе с ними и часто, часто горько плакала от мачехиных побоев, обняв за шею кого-либо из домашних животных. Дружбу домашних птиц и животных со мной подмечали и другие люди и удивлялись послушанию всего нашего животного мира и, в порядке подбадривания меня, советовали пойти учиться к дрессировщику зверей – В. Дурову.
Так проходило моё детство в семье отца. К годам двенадцати я стала чаще зарабатывать для мачехи на стороне. По Канавину и Сормову я была известным чтецом псалмов у гроба покойников на церковно-славянском языке, чему меня научили учителя Калугины. По старинному обычаю покойников детей должны обмывать взрослые девочки. Детская смертность в Канавино и в Сормово была очень высокой. Мачеха посылала меня на такие похоронные дела и получала за это деньги.
Два года мачеха отдавала меня в летние месяцы, во время Нижегородской ярмарки, работать по 2-3 месяца в прачечной её матери. За сезон бабушка платила моей мачехе 9 рублей. На моей обязанности было носить воду, топить котёл, метить бельё, вести все записи, вешать на сушку, снимать с верёвок и катать сухое бельё, разносить его по домам и приносить грязное бельё с квартир клиентов в прачечную. Работала с раннего утра и до познего вечера, а спала в прачечной на грязном белье и питалась вместе с работающими прачками. Несмотря на тяжёлую работу в прачечной, мне у бабушки было лучше, чем дома. Били меня меньше, а иногда у меня были «чаевые» и я их расходовала на покупку копеечных свечек, разных книг по 2-5 копеек, – вплоть до «жития святых» и приключений Рокамболя. К этому времени я сумела украдкой прочитать много классической художественной литературы. Чтение оставалось самым любимым моим занятием и оно заменяло мне детские игры и скрашивало мою безотрадную сиротскую долю.
Канавинская слобода с церкви Преображения Господня на Канавинском кладбище. 1895.
Прачечная обслуживала не только частные квартиры, но также Канавинскую гостиницу, трактиры, разные кустарные артели и организации.
В одно из посещений с чистым бельём трактира при Канавинской гостинице меня остановил официант-подросток, лет 17-ти, и поинтересовался, кто я. Я ответила, что меня зовут Анютой, а фамилия моя – Булатова, и какая для меня была радость, когда этот официант-«шестерка» сказал, что он мой родной брат Вениамин и попросил опуститься вниз под лестницу, чтобы нас здесь не увидел хозяин. Брат повел меня в свою конурку под лестницей. На полу маленькой комнатки валялось какое-то тряпьё, служившее брату постелью, там же был маленький сундучок.
Брат был худой, бледный, глаза его лихорадочно блестели от возбуждения. Мы наперебой рассказывали о своей жизни и очень торопились, боясь, что нас обоих могу наказать за долгую отлучку. На прощанье он дал мне кусочек сахара и показал в сундучке свои книги.
С этого момента жизнь моя осветилась, и наполнилась дивным светом смысла, стремления, надежд. Я почувствовала в себе какую-то особую силу. Моё одиночество кончалось, я нашла настоящую опору для жизни и какие бы лишения и трудности ни стояли на моём пути, они не могу меня больше страшить. Скорее бы снова встретиться с братом, разузнать подробнее о его жизни и всё, всё рассказать ему о своей сиротской доле. С такими чувствами я возвращалась в прачечную.
В. П. Булатов и А. П. Булатова.
И свидание наше вскоре повторилось, а после этого наши встречи стали частыми. Всё в той же каморке под лестницей, мы, как сообщники какого-то заговора, тайно встречались, и, перебивая друг друга, шепотом вели беседы. Брат говорил о своих беспризорных странствиях и приключениях, о том, как он овладел грамотой в объеме четырех классов школы. Его голова была полна всяких идей. Он со мной делился своими думами и рассказывал о своих встречах с людьми, о своих наблюдениях и о лишениях в своей жизни и в жизни других людей.
В нём рвался наружу пропагадист начинавшихся складываться убеждений о необходимости улучшить как-то жизнь людей, пробудить в их душе любовь к человеку и стремление только к одному добру. И сейчас помню одну его, да пожалуй, и мою, наивную, детскую, сентиментальную идею о том, чтобы купить орган или скрипку и ходить по улицам, играть мелодично и прочуственно, чтобы от звуков органа и моего пения под эту музыку люди становились хорошими, добрыми.
Мы стали собирать копейками от своих «доходов» на эту затею. Но завершиться нашему плану не удалось.
Однажды брат, быстро поднимаясь с перегруженным подносом по лестнице на второй этаж трактира, зацепился за перила, упал по лестнице вниз и так повредил ногу, что его сразу же отправили в больницу, а потом разыскали проживавшего в том же Канавино нашего отца и передали ему на долечивание и на воспитание моего брата Вениамина. «Шестёркой» он уже служить не мог. К этому времени судьба свела меня с моей старшей сестрой Сашей. И опять при доставке чистого белья из прачечной. Саша служила прислугой у состоятельных людей, когда я пришла к ним с бельём, она опознала меня, и сказала, что я её сестра. А вскоре после этого родители забрали её к себе в дом.
Так, более чем после десятилетней разлуки я встретила свою няню и «мамку», которая еще в самом раннем, раннем возрасте учила меня родному русскому языку и счёту до пяти. Теперь нас стало трое: Саша, Вениамин и я, жили мы вместе, в семье отца и судьбы наши были близки, а это ещё более укрепило нашу преданность друг другу и наши кровные, родственные чувства.
Я сама после этих встреч как-бы повзрослела, да и пережитое за последние шесть-семь лет в доме мачехи научило меня многому и, прежде всего, научило постоянно думать о жизни, о куске хлеба, о людях.
Начало самостоятельной жизни
Без «счастливого детства» прошли мои детские годы. Я вступила в самостоятельную жизнь рабочего подростка. Но я не была больше одинокой, как в годы своего сознательного детства. Мой брат Вениамин и сестра Саша были со мной и я могла опираться на их моральную и материальную поддержку. Эта поддержка в начале моей самостоятельной юности имела решающее значение для всей последующей жизни.
Не будь моих случайных встреч с братом Вениамином и сестрой Сашей, скрывавшихся от родителей, моя дорога в жизнь была бы такой же безотрадной и тяжёлой, как и многих миллионов моих сверстниц.
Меня ждала та же доля, что и всех простых русских девушек, о которых так писал наш великий поэт Н. А. Некрасов:
Три тяжкие доли имела судьба,
И первая доля: с рабом повенчаться,
Вторая — быть матерью сына раба,
А третья — до гроба рабу покоряться
Моя жизнь пошла по другому пути. В юношеские годы она зависела от моего брата и сестры. Брат по выходу из больницы, после полученного им увечья в трактире, поступил учеником токаря по металлу на Сормовский завод[5]. Отец в это время был уволен с работы на пароходстве и поступил конторщиком, тоже на Сормовский завод. Мы переехали из Канавино в Сормово. Кроме нас троих в семье были еще две сестры от второго отцовского брака. Мачеха сдавала места у себя на нарах и койки квартирантам и готовила им обеды.
Дочь матери от первого брака — Анюта заболела от побоев матери и умерла. У меня стало ещё больше работы по дому, а нянчить приходилось двух маленьких сестрёнок: Машу и Дуню.
Издевательства и побои не прекращались. И если раньше одна мачеха била меня веревкой и руками, то теперь к этому прибавились избиения отца, когда он приходил домой пьяный, а в таком состоянии он избивал всех домашних, доставалось от него и брату Вениамину.
Сестру Сашу скоро выдали замуж. Сваха подыскала трёх женихов, которых Саша совсем не знала. Судьбу Саши решила наша сестрёнка Дуня. Она вытащила из трёх «билетов» на сватавшихся женихов билет с именем «Алексей». Этот Алексей – кузнец Сормовского завода стал мужем Саши и она ушла из нашего дома.
Мачеха подыскала жениха и для меня. Мой отец послал ходатайство архиерею на разрешение моего замужества в несовершеннолетние годы. Жених – старый – вдовый сапожник, прельстил отца и мачеху тем, что готов был заплатить за мою молодость и жениться на мне без приданого. Мать жениха купила для меня одежду, в том числе и ротонду. Сговор зашёл так далеко, что сапожник считал меня своей невестой и в канун зимних крещенских праздников, когда я бегала босиком на улицу гадать, пришёл пьяный к нам в дом со своими уговорами и приставаниями. Я отклонила все его притязания и он по возвращении к себе, где в это время гуляли мои родители, рассказал им о своей встрече со мной и потребовал «усмирить» непокорную дочь.
Вид на проезд в центре Сормовского завода. 1904 г.
Родители, возвратившись домой, вытащили меня из-под кровати, стали избивать. В это время пришёл брат Вениамин. Он заступился за меня, а это ещё больше обозлило мачеху и пьяного отца. Я не выдержала побоев, выбежала босиком на улицу, а вслед за мной сразу же убежал из дома и брат Вениамин. Побежали мы к замужней сестре Саше.
Саша предложила нам оставаться жить у неё в доме. Отец потребовал возвращения домой и только после того, как брат Вениамин дал обязательство отцу платить ежемесячно по 10 рублей за нас обоих, нас оставили на постоянное жительство у сестры Саши. Саша стала учить меня рукоделию. Особенно много я помогала сестре стегать ватные одеяла для разных заказчиков.
Продолжалось это недолго. Саша по заказу знахарки «закаляла» свой больной организм после родов в холодной бане, от этого ещё больше заболела и умерла, умер и её ребёнок.
Осиротели мы с братом Вениамином, тяжела была для нас утрата старшей, любимой нами сестры. Недолго пожили мы в доме мужа Саши – Алексея и я пошла «в люди».
Определили меня ученицей к портнице. «Ученье» сводилось главным образом к работе по дому. Тогда я перешла к другой портнихе. Здесь помимо домашней дневной работы приходилось быть ночной нянькой грудного ребёнка, но всё ж таки, хотя и медленно, я овладевала портновским мастерством. А желание у меня научиться портновскому ремеслу было очень большое. Работа же простой портнихой меня не удовлетворяла, хотелось быть портнихой закройщицей, по совету брата я поступила ученицей к одной закройщице в Нижний Новгород. Жила у неё на кухне, а столовалась самостоятельно. Обучение шло хорошо, к тому же дочь закройщицы, гимназистка, научила меня делать искусственные цветы и бумажные абажуры, а это было, хоть и небольшим, но всё-таки подспорьем для жизни, так как цветы я продавала на рынке. Особенно хорошо они продавались в праздничные дни больших церковных праздников.
Так протекала моя жизнь в ранней юности.
Изнурительная физическая работа, нервное перенапряжение, частое недоедание сказывались на моём организме. Я очень похудела и брат взял меня из мастерской, нанял комнатку в Сормове же и мы стали с ним жить вместе. Он продолжал работать на Сормовском заводе, сдружился с большой группой революционной молодёжи, работавшей на заводе. Они были у нас частыми гостями.
Начиналась новая, неизвестная раньше для меня жизнь, жизнь революционера.