Мы приведем только некоторые рассказы, о которых необходимо упомянуть и представить критическую оценку.
Меланхтон, друг Лютера, рассказывает следующее: однажды в дверь дома Лютера постучался какой-то монах; войдя в комнату, он обратился к Лютеру с такими словами: «прежде я разделял некоторые папистические заблуждения, и очень желал бы послушать их объяснение». Лютер попросил его высказать свои сомнения и без труда дал ответы на некоторые из них. Монах представил более трудные возражения, и Лютер сердито отвечал: «ступай прочь; ты мне мешаешь, я теперь занят другим». Эту историю передает сам Лютер. Заметив же, что у монаха руки похожи на когти птицы, Лютер сказал ему: «хотя ты сатана, но спутать всех своими сетями ты не можешь». — И мнимый монах или сатана, как думает Лютер, со страшным ревом и шумом исчез из комнаты, оставив в ней отвратительный запах, от которого не могли избавиться в течение долгого времени[59].
Кто теперь поверит, что сатана действительно являлся Лютеру: а между тем сам Лютер искренне был убежден в этом, и по этому поводу написал большое рассуждение о богослужении католической Церкви, о молитвах за усопших, о чистилище и проч.[60]
В этой же книге Лютер утверждает[61], что Эколамиадий убит был дьяволом, о себе самом говорит, что однажды в полночь к нему явился дьявол и вступил с ним в спор. Доводы духа были так сильны, что он после этого спора с духом долго беспокоился. сильный голос духа и то, что он на свои вопросы давал и ответы, совершенно сбили с толку Лютера, который поэтому случаю замечает: «дух, злой может удушить и убить, а также силою доводов довести человека до тоски, которая доводит человека до смерти, как я сам испытал на себе» — собственные слова Лютера.
|
|
Как кажется не поверить искренности Лютера, который так наивно передает факт? А между тем мы отвергаем действительность явления. Лютер был слишком мечтательным и религиозным, и потому, несмотря на безнравственность Римского клира, так поразившую его, сначала вовсе не думал производить переворот в религии или реформе в ней. Решившись на реформу, он естественно испытывал борьбу убеждений старых проклятых и новых святых, как думал он. Ему казалось, что против его святого дела вооружены не только католики, но и духи злые, в явления которых вера в то время была очень сильна. Борьба расстроила мечтательную фантазию, которая рисовала ужасные образы, казавшиеся действительными при одиночестве Лютера в комнате.
* * *
В Мольсгейме, в капелле Игнатия[62]есть надпись, которая передает следующую историю: один молодой дворянин, по имени Михаил Людвиг фон Бубенгофен, был послан своим отцом ко двору герцога Лотарингского для изучения там французского языка. Но кроме этого он здесь обучился еще многим дурным вещам и между прочим развил в себе здесь безграничную страсть к картежной игре, которая едва совершенно не погубила его. Он проиграл в карты все свои деньги; и вот, однажды, когда он наедине делал смету своим проигрышам, ему пришло в голову, что если бы демон обратил на него внимание и принес ему денег, то он готов был бы вступить с ним в связь на каких угодно условиях. В ту же минуту явился перед ним юноша его лет, красивого телосложения, с приятными манерами, но его взгляд наполнил душу молодого человека ужасом, так как он принял незнакомца за демона. Незнакомец, смесь, потрепал испуганного дворянина по плечу и сказал: «Чего ты испугался? Разве я так неприятен, так гадок, что возбуждаю отвращение? Посмотри, как много у меня серебра, желаешь получить его?» Эта приятельская речь несколько ободрила несчастного, и он отвечал: «Серебро? но какого рода серебро? никуда негодное, фальшивое, которое вовсе не поможет моему горю? Нет, серебро хорошее, говорю тебе, серебро настоящее, пробное! и знаешь ли, как много? столько, сколько только ты захочешь иметь его? Вот оно, рассматривай его, пробуй, пускай его в оборот, и если найдешь его годным, обратись опять ко мне, для того, чтобы нам с тобой заключить связь». Молодой человек отправился к своим товарищам, которых он застал еще за картами, начал опять играть с ними и не только отыграл у них свои деньги, но еще выиграл у них. Теперь, когда он с радостью возвращался домой, встречается с ним его злой враг.
|
|
— Ну что, правду я тебе говорил, или нет? Хорошим серебром снабдил я тебя, или нет?
— Весьма хорошим, отвечал юноша, я желал бы иметь его побольше.
— Хорошо, сказал демон, но чем же ты заплатишь мне за него?
Когда Михаил стал отговариваться бедностью, демон сказал ему: «Ты вовсе не беден кровью, и можешь дать мне ее капли четыре», — и вслед за этим взял его левую руку и сделал на ней в одном месте разрез, не причинив впрочем этим никакой боли.
Выдавив из раны несколько капель крови в чашечку желудя и подав ему бумагу и перо демон сказал ему: «пиши», и начертил ему десять букв (которые тот должен был написать), которые, как потом оказалось, были большей частью греческие и которые не представляли никакого смысла. Потом он велел ему написать на другом листе еще гораздо большее число букв, похожих на прежние и за тем сказал: «Эта бумага твоя!» и с этими словами вложил ее в рану, которая при этом в один момент так срослась, что остался только рубец. Демон сказал потом: «С этим ярлыком ты можешь требовать от меня всего, чего только пожелаешь; что ни прикажешь, все будет исполнено, и это будет в течении целых семи лет, по истечении которых ты сделаешься моим всецело. Это последнее ты обещаешь мне в другой записке, которую я беру себе. Согласен ли ты на мои условия?» Молодой человек глубоко вздохнул, однако согласился, и бес исчез. На другое утро он снова явился, посоветовал молодому человеку перестать читать некоторые небольшие молитвы, которые тот имел обыкновение прочитывать и отобрал у него много благочестивых книг для того, чтобы они, как говорил он, могли свободнее и чаще вместе проводить время.
|
|
С этих пор обольститель постоянно, день и ночь, был при Михаиле в качестве слуги, научал его делать разные необыкновенные вещи всегда дурного свойства и постоянно побуждал его к различным порочным делам. Так протекла большая часть семи лет; молодому человеку наступал 20-й год, когда отец отозвал его обратно домой, в надежде, что его сын при дворе получил хорошее, приличное ему образование. Но его сын был самый испорченный, самый потерянный человек.
Срочного времени оставалось уже только несколько месяцев, и он, мучимый угрызениями совести, в отчаянье махнув на все рукой, делал все, что только могло представиться ему самым необыкновенным и вместе самым постыдным. Он хотел отравить своих родителей, сжечь их дом, но ни того, ни другого Бог не допустил сделать демону, который уже дал было, несчастному все нужные для совершения этих злодейств вещества; равно как не допустил Он молодого человека и до самоубийства. Два раза стрелял он из ружья в свою грудь, и в оба раза ружье осекалось. Этот последний факт неистовства открыл для других его внутреннее растерзанное состояние; сестры его не отходили от него для того, чтобы он опять не решился на неудавшееся злодейство и со слезами умоляли его сказать им, что заставляет его решаться на такое ужасное дело; но получили от него один ответ, что вскоре он приведет в исполнение то, на что решился, что это необходимо.
Когда его мать узнала дело в общем виде, она также начала настаивать, чтобы он открыл яснее, в чем именно дело; и он наконец открыл ей все; мать от его рассказа упала в обморок. Но так как она принадлежала к Швеикфельдской секте и обратила к ней и своего сына, то она могла только оплакивать его, нисколько не заботясь о средствах к его спасению; наконец однажды демон пришел к нему в ее присутствии и согнул его тело в обруч, так, что голова его пригнулась позади к ногам: это понудило мать отдать сына на попечение духовным. Но он, оправдываясь отвращением, какое он чувствовал к этим последним, ушел от них в Эйхштадт, где он стал жить еще позорнее прежнего. Но здесь поймал его брат, вюрцбургский каноник, сковал его, привез в Мольсгейм и отдал тут его на руки иезуитам.
Демон понял теперь, что его добыча будет вырвана из его пасти, и нельзя пересказать, сколько угроз, искусства, хлопотни и запугиваний употреблял он для того, чтобы удержать ее за собой. Он нападал теперь на молодого человека то в виде черного льва, то в виде другого какого-нибудь зверя и делал вид как будто хочет растерзать его, так что от страха и ужаса несчастный бросался в объятья духовных отцов, и хотя, кроме его, никто не видал привидений, но иногда и другие слышали неистовый рев демона.
Спасение было начато со строгой публичной исповеди, по предварительному совершению над грешником некоторых первоначальных заклинаний. Но он чувствовал к духовным отцам, к их действиям и намерениям такое отвращение, что один простой взгляд их был для него мучением, и если он хоть на несколько мгновений отдавался размышлениям, ему кто-то невидимо говорил на ухо: «Как это ты позволяешь себя утомлять подобными вещами?» Преследователь посоветовал ему сделать подложную расписку и бросить ее в каком-нибудь месте для того, чтобы дело таким образом показалось поконченным и он бы был оставлен. Но служитель, который был приставлен к Михаилу, подметил обман и предостерег ректора, и ректор теперь так неотступно стал действовать на Михаила, что он наконец решился на строгую и искреннюю исповедь. Но какого труда стоила она ему вследствие тех страшных видений и диких нападений со стороны демона, которые ему пришлось переносить при этом. При помощи несколько раз повторяемых заклинаний и молитв исповедь однако совершилась; Михаил теперь почувствовал в себе удивительную силу к отражению дальнейших нападений. После этого решено было в капелле Св. Игнатия с молитвой к этому святому совершить полные заклинания демона, с целью принудить его возвратить вложенную в руку Михаила записку и другую, написанную вместе с этой. Для заклинаний назначено было 12-е октября; молодой человек обычным образом и со всей строгостью приготовился к ним; ректор совершил литургию и несчастный в присутствии многих духовных отцов и других посторонних людей произнес свое исповедание веры, отрекся от сатаны и это свое исповедание и отречение, записанные на бумаге, он отдал ректору, который положил их на престол. Потом, когда Михаил был приобщен Св. Тайн, он страшно содрогнулся и дрожа весь, вскричал: «Два страшных демона стоят возле меня!»
Посредством повторенных заклинаний он был освобожден от этих привидений. Ему представилось, что по обеим сторонам алтаря стояли на задних ногах два козла и держали расписку. Потом эти козлы обратились в бегство; заклинатели стали искать расписки и увидели у своих ног тот самый маленький клочок бумаги, который юноша носил в руке. При виде расписки, у него полились из глаз слезы, особенно когда он посмотрел на то место своей руки, где была заложена расписка и увидел, что рубец на ней исчез, так что от него остался только легкий след. Теперь нужно было вынудить демона отдать и другую записку, и для этой цели повторено было все то, что было делано для отнятия первой расписки. Когда дело дошло до вторичного совершения Св. Причастия, к величайшему ужасу заклинателя и Михаила, который теперь впрочем уже укрепился нравственно, явился гадкий аист. Аист держал во рту ту самую расписку, которую старались получить, и между тем как продолжалась усердная молитва, расписка выпала у него изо рта, как бы против его воли, после чего он тотчас исчез. Проискавши напрасно долгое время этой записки на иолу, нашли ее наконец на престоле в том самом месте, где священником положено было клятвенное отречение юноши. Возвращенный таким образом Богу, Церкви и себе самому, молодой человек поблагодарил своего спасителя и стал жить по христиански. Для того, чтобы увековечить память об этом чудном происшествии, папа Павел V поручил викарному епископу Страсбургскому, Адаму, и аббату Бенедиктинского Альторфского монастыря, Георгию, вместе со многими другими свидетелями происшествия исследовать дело, и следователи после окончательного допроса признали и объявили, что молодой человек своим чудесным спасением обязан, после Бога, молитвам св. Игнатия. Вся эта история для вечной памяти о ней была начертана на доске, и эта доска повешена в церкви Игнатия в Мольсгейме, стоявшем на полторы мили от Страсбурга, где ее можно видеть и доселе.[63]
* * *
Что сказать об этом рассказе? Прежде всего и главнее всего необходимо обратить внимание на ту редакцию, которою он пущен в ход, для определения достоверности его. Рассказ передан иезуитам в церкви Игнатия Лойолы и в книге о его жизни — для возвышения и Игнатия Лойолы и ордена им основанного. Для человека, не понаслышке знакомого с характером деятельности иезуитов достаточно сказать, что приведенный рассказ передан иезуитами, чтобы рассказ был отвергнут. Но кто не знаком с происхождением, историей и характером деятельности иезуитской, несколько суеверен, тот примет этот рассказ за чистую монету. И потому мы считаем не лишним сказать несколько слов о происхождении иезуитов, чтобы показать неверность рассказа, хотя г-н Кальме не делает со своей стороны замечаний. Для определения, что такое иезуиты, мы воспользуемся замечаниями г-на Ю. Ф. Самарина, занимавшегося специально этим вопросом[64].
В ответном письме патеру Мартынову[65]вот что говорит г. Самарин: «Основатель вашего (Иезуитского) Ордена называл Божью Матерь своею дамою, себя ее рыцарем, из-за нее вызывал на дуэль какого-то мавра, и уверял своих учеников, что Бог-Отец взял его в товарищи к Иисусу Христу; это дало тон всему Ордену, и вы, по примеру старших, приравниваете теперь иезуитов к апостолам первых веков». Но Игнатию Лойоле, судя по рассказам его биографов, может, до некоторой степени, послужить извинением искренность его помешательства. Воображение его помутилось на единовременном чтении рыцарских романов и жизней святых; одно с другим перепуталось и под влиянием этой комбинации, испанский дворянин преобразился в какой-то небывалый, оригинальный тип полу-Дон-Кихота, полуюродивого. Но неужели это образец для всех, и чем оправдаются последователи, у которых здравый рассудок остался нетронутым? Лойола действительно испанский дворянин, раненый в сражении, опасно заболел и по совету врача, не обладавшего предвидением, постоянно читал романы, поэмы и жития святых; расслабленный физически и расстроенный от боли тела умственно, Лойола вздумал создать новый Орден. Эта мысль так усилилась в расстроенном его воображении и уме, что и выздоровев он не отказался от этой мысли, и по благословению папы Павла III, основал Орден Иезуитов. Это и есть тот Игнатий, названный святым, которому посвящена церковь в Мольсгейме, и будто молитвами которого Михаил избавился от нечистой силы. Но можно ли считать святым того, кто оскорблял Божью Матерь, называя Ее своею дамой, и оскорблял Иисуса Христа, называя Его своим товарищем? Можно ли называть полу-Дон-Кихота полоумного святым, и можно ли рассчитывать на его молитвы? Очевидно, что ни молитвы Лойолы, которых, конечно, не было, ни его ходатайство, которого нельзя ожидать, не избавили Михаила от демона, а между тем иезуиты утверждают, что ходатайству Лайолы перед Богом обязан Михаил. Если же так, то, судя об этом рассказе естественно, логически, мы должны будем спросить, да и всякий на нашем месте спросит: доверять ли рассказу переданному? Можно ли принять за несомненно истинный этот рассказ? Можно ли наконец хоть наполовину принять переданный рассказ на веру? Свойство иезуитов таково, что они готовы прибегнуть ко всем, даже низким, недобросовестным средствам, готовы врать беспощадно, лишь бы только возвысить своих. Г-н Самарин характеризует это их свойство, когда говорит об их сочинении «Imago primi sacculi». Книга эта, говорит г-н Самарин, произведение, в своем роде единственное, как Геркулесовы столбы самохвальства. В ней говорится, что Иезуитское общество рождено от самого Христа а iesu nata и насчитывает трех основателей: Ииcyca Христа, Божью Матерь и Игнатия Лойолу; что земная жизнь Спасителя, черта в черту, совпадает с исторической судьбою Ордена, который, через это, как бы отождествляется с божественным своим основателем; что каждый Иезуит, до конца жизни пробывший в Ордене, непременно попадет в рай, и что когда душа его отделяется от тела, Спаситель выходит ей на встречу и вводит ее в царство небесное — это привилегия иезуитов, засвидетельствованная многими святыми; что Божья Матерь молилась на Земле также, как Лойола, и передала ему свою систему духовных упражнений, что общество имеет все свойства солнца и луны, сияет во вселенной, благотворит всему миру и все охраняет во время ночи. Затем исчисляются подвиги отдельных лиц, членов Ордена, которые уподобляются львам, орлам, Самсону, апостолам и архангелам; наконец, оглядываясь на прошедшее и на тогдашнее положение иезуитского ордена в Европе, авторы в каком то лирическом опьянении восклицают: «мы можем применить к нему пророчество Исаии о народе Божьем и о Церкви: будут цари кормители твои и княгини кормилицы твои, до лица земли поклонятся тебе и прах ног твоих оближут… и иссеши млеко языков и богатство царей спеши… и люди твои в веке наследят землю и т. д.» (Ис. 49, 7, 23. 60, 16, 21) 66. Эта книга, о которой идет речь, написана и издана через сто лет после начала Ордена. Сколько в ней кощунства, сколько оскорблений для Спасителя. Что за сравнения Лойолы со Спасителем, иезуитов с апостолами и архангелами! Когда же это общество учреждено Спасителем? Очевидная ложь, самохвальство и нахальная бессовестность иезуитов в отношении к несведущим. А после этого и рассказ о Михаиле лишается всякого доверия. Иезуиты способны и готовы насказать самых диких и нелепых небылиц, лишь бы возвысить своих, особенно основателя Ордена, в глазах незнающих дела. Сам рассказ о Михаиле по своему характеру — чистая средневековая басня. Иезуиты воспользовались суеверными рассказами и из них составили приведенный рассказ, чтобы возвысить и себя и своего основателя. Тем же, которые могут сделать подобного рода возражение: почему же современники не уличили их во лжи? мы ответим, что иезуиты передают всегда факт так, как будто он совершился за 30 или 40 лет до передачи или сообщения верным христианам, когда никто не мог поверить дела de facto; да никто бы и не решился спорить с иезуитами, для личной безопасности; иезуиты никому не простят.
* * *
Один молодой человек знатного рода[66]по имени Клар впоследствии священник, решившись посвятить себя исключительно Богу, поступил в монастырь, и здесь он вообразил, что он имеет общение с ангелами. Но так как монахи не верили ему в этом, то он сказал им однажды, что в следующую ночь Бог даст ему белую одежду, в которой он и явится среди них. Действительно, около полуночи весь монастырь был сильно встревожен: в келье молодого монаха был необыкновенный свет и шум такого рода, как будто в ней ходило взад и вперед и разговаривало много людей. Потом Клар вышел из своей кельи и показал братии одежду, в которую он был одет: она была из материи удивительно ослепительной белизны и такой необыкновенной тонкости, что монахи еще ничего подобного никогда не видали, так что никто из них не мог понять, из чего она соткана.
Всю остальную часть ночи монахи провели в хвалебном и благодарственном пении за чудные благодеяния Божьи. Утром хотели представить Клара Св. Мартину, по он всеми силами противился этому, потому что, как говорил он, ему строго запрещено было являться к Мартину. Когда монахи стали еще более настаивать на том, чтобы он шел к святителю, туника его вдруг исчезла в глазах всех присутствовавших из чего заключили, что это действие нечистой силы. Другой монах воображал, что он Илия пророк, третий, что он Евангелист Иоанн и т. п. Эти факты и много им подобных передает Сульпиций Север с тем, чтобы возвысить Мартина, биографию которого он написал. Очень естественно, что Сульпиций мог передать очень много самых нелепых рассказов, не намеренно, без критической оценки, как потому, что у него не хватало на это столько решимости, смелости, так и потому, что он не мог осмыслить их; в этом случае он отдал справедливую дань времени.
Bcе платили дань времени; наклонность к мечтательности, к предрассудкам, суеверию была общим достоянием того времени, общей настроенностью, не говоря уже об отдельных личностях. Если неоплатоники, Магомет, гностики воображали, что они имеют общение с духами, то почему же какой-нибудь средневековый монах не мог вообразить, что он пророк Илия? Если и умные люди, напр. Лютер, воображали, что на них нападают демоны, что им являются ангелы, то почему же Клар, мечтательный, мистик, с расстроенным воображением, не мог вообразить, что к нему являются духи, и почему не мог кто-нибудь дополнить этот рассказ новыми самоизобретенными сведеньями о шуме в монастыре, о тунике и т. п…? Чего не представится воображению в возбужденном состоянии, в котором человеку кажется, что он видит то, чего на самом деле, объективно, никогда не было. Аякс, по словам Гомера, воображая, что видит перед собой Улисса, Агамемнона и Менелая, убил, вместо них, животных. Это не иное что, как ослепление, обман внешних чувств, настроенных к этому возбужденным воображением, или, говоря другими словами, это такое состояние, в котором мы видим и слышим то, чего из самом деле нет, а того, что действительно совершается вокруг нас, не видим и не слышим. Все эти явления необходимо приписать расстроенному, больному воображению, страху, или слабоумию, суеверию, коварству и злобе, искусству и ловкости искусных шарлатанов, которые издеваются над простаками и пользуются их суеверием. Часто во сне мы видим то, чего желали страстно, или, вообще, что прежде занимало наше воображение страхом или надеждою. Часто мы видим во сне и то, чего прежде никогда не представляли, что скорее составляло предмет нашего отвращения, чем желания и любви. Но нам и в голову не приходит задумываться над подобными снами. Bсе эти сонные явления объясняются разгоряченной кровью, испарениями, соками обремененного желудка, местом, на котором спим и т. п. Но суеверные придают этим снам предсказательное значение, беспокоятся, мучаются в ожидании несчастья и т. п. Лежа во время сна навзничь, в комнате, наполненной нечистыми испарениями, особенно во время грозы, мы чувствуем давление в груди, которое не иное что, как прилив крови, зависящей от указанных причин или условий. Суеверные думают, что это душит человека нечистый дух, тем более, что проснувшемуся, пока он не протрет глаз, кажется, что перед ним стоит страшный человек (это в детстве я сам на себе испытывал не раз), который хочет броситься на несчастную жертву; но этот призрак исчезает, как только глаза протерты, или, правильнее говоря: когда кровь, прилившая к груди и к голове и возбудившая мозг, придет в нормальное состояние, страшный призрак исчезнет. Да не только в сонном, но и в бодрственном состоянии человеку иногда представляется то, чего на самом деле вовсе нет. Много таких случаев, что больной и слабый зрением видят то, чего здоровый не видит. Пьяному все представляется в удвоенном виде; больному желтухой все представляется в желтом цвете; палка в темноте может показаться привидением. Иные по злобе или просто из шалости надевают черные или белые покрывала, выходят на улицу ночью, чтобы напугать других, а суеверы, увидев этих пугал, утверждают, что видели нечистую силу, или злого духа. Иногда такие духи беспокоят дома потому, что роль нечистых духов разыгрывают иногда воры или любовники, для достижения своих целей.
Замечено, что чем более в стране господствует невежество, тем более распространено в ней cyeвериe, и болee видную роль играет в ней нечистый дух. Людовик Вивес замечает[67], что в новооткрытой Америке ничто так не обыкновенно, как видение духов, которые являются будто бы среди белого дня, и не только где-нибудь в поле, но и в деревнях и в городах. Олай Магнус, архиепископ Упсальский, который писал о древностях северных народов, замечает[68], что в Норвегии, Швеции, Финляндии и Лапландии видят духов, которые совершают чудеса; некоторые из них служат людям и водят их лошадей и другой скот на пастбища.
Мы думаем, что предубеждения детства гораздо более имеют значения в отношении к этой вере, чем разум и опыт. Это суеверие всасывается, если можно так выразиться, с молоком матери. Где нет рассказов о духах, там ничего не слышно ни о явлениях духов, ни о привидениях. Татары и магометане не верят ни в какие явления духов, хотя убеждены, что ангелы являлись Аврааму и другим патриархам, и что архангел Гавриил является Магомету. Аббиссинцы, народ очень невежественный и грубый, не верит ни в явления духов, ни в привидения.
Да что говорить о сказках наших предков, когда и в настоящее время весьма много ложных истopий и сказок о явлениях духов, которые так распространены в народе, который безусловно верит им, не смотря на то, что в настоящее время народ менее суеверен, чем в былые времена, когда суеверие особенно способно было создавать небылицы. Принимая пугала за явления духов, суеверы всегда старались передать факт в вычурном цвете, с прибавками от себя, и придуманная ложь передавалась из уст в уста с новыми и новыми дополнениями. Это своего рода кошмар, эпидемия, которой способен был заразиться и заражался всякий сколько-нибудь суеверный. И нам остается только пожалеть, что наши предки были так суеверны, невежественны, что верили в возможность таких небылиц, которые остались нам в наследство.