— Серж, дорогой, да в тебе бездна воображения! Вот не ожидал. Принимается и утверждается без обсуждения. Хвостоногий ухомах… Емко, образно, выразительно. И как быстро! Надо же.
— А что с Оксаной?
— Приходит в себя. Все, что ей грозит, так это пребывание в витатроне да неделя санаторного режима. Зара надеется, что разгадает и причину шока.
— Что-то не нравится мне твой бодрый тон, Сумитоша, — подозрительно объявил Круклис. — Небось заготовил ложку дегтя?
Губернатор вздохнул:
— Ложку серы, Парамоша-сан. Вы здорово растревожили Оксанкин кратер. Судя по сейсмическим данным, вот-вот начнется серьезное извержение.
— И что с того?
— Да так, ничего. Стартуйте немедленно.
— Привет! Что значит — стартуйте? А батискаф?
— Батискаф свое дело сделал. Даже если его еще и можно отыскать, в чем у меня лично сомнения глубиной эдак миль в пять, риск слишком велик.
— Ты же сам предупреждал, что второго батискафа нет.
— Парамон, о чем ты? Какой там батискаф! Вы сделали открытие, окупающее весь Гравитон-4!
Круклис выпятил челюсть.
— Я остаюсь.
Немедленно вмешался Абдид:
— Парамон, не валяй дурака.
— Я остаюсь.
— Лауру вызывать?
Круклис обозвал его ассирийским интриганом. Ответить оскорблением на заботу — это так по-человечески. Абдид умилился. Что тут скажешь?
— Горе ты мое серное!
Так вот мы и открыли серную жизнь. Во вторник это было.
Увы, разгадку тайн Феликситура пришлось отложить. Гравитон успел пролететь мимо планеты и продолжал удаляться, а торможение этого исполина требовало непомерных трат энергии. Сумитомо рассудил, что ухомахи вполне могут подождать до нашего следующего визита. В среду, едва наша команда вернулась на борт, он включил двигатели коррекции. Изменив направление, станция устремилась к Кроносу, главному объекту исследований. Все принялись купаться, есть, ходить друг к другу в гости и отсыпаться. Завязывались новые романы, и страсти по ухомаху улеглись. Но вот сонное благодушие уже не возвращалось.
|
|
С каждым днем росла скорость, на контрольных картах все гуще ложились линии изогравов. За кормой тускнел Виктим. Феликситур различался уже только в сильные телескопы. И чем меньше он становился, тем больше притихали люди!
Все знали точность, с которой просчитывался курс Гравитона, и то, что с коллапсаром мы разминемся на близком, но вполне безопасном расстоянии, да уж больно жутковат батюшка Кронос. В объеме небольшого астероида он накопил массу целых четырех Солнц и не прекращал питаться всем, что на него сыпалось.
Коллапсары играют роль мегапылесосов Вселенной. Сила их притяжения ужасающа. Даже луч света не в состоянии покинуть поверхности так называемой сферы Шварцшильда. Расчеты показывают, что в середине коллапсара останавливается само Время.
Маленькая иллюстрация: мы продолжали принимать все более редкие, растянутые, но вполне реальные сигналы зондов, выпущенных нашими предшественниками, — Гравитонами 3, 2 и 1. Десятки лет разведчики падали к роковой границе. Но поскольку время течет для них все медленнее, они переживут и нынешний Гравитон-4, и все прочие Гравитоны, сколько бы их еще ни построили неугомонные люди.
Теоретически известно, что страшная сила когда-то разорвет прочнейшую керамическую оболочку зондов. Приборы погибнут еще раньше. Но когда это случится, точно просчитать нельзя, не хватает знаний. Тех самых знаний, ради которых мы изучали Кронос.
|
|
Именно Кронос является первой «черной дырой», до которой дотянулся человек. Ему и предстояло давать ответы. И ответы, куда более ценные любой возможной информации с Феликситура, включая ухомахов.
ЛЮБОВЬ
Гравитон-4 неуклонно катился к периколлапсарию. Внутри приплюснутого шара опять кипела деятельность. По этажам сновали роботы и арбайтеры, регулируя, проверяя и подкручивая все на своем пути.
Для оптимальной центровки перемещались грузы, перекачивались тысячи тонн жидкостей. Мебель и всякая мелочь намертво фиксировалась магнитными замками. Исчезли кровати с роскошными балдахинами, их заменили массивные саркофаги гравистатов. Были извлечены со склада герметичные крышки для бассейнов, установлены дополнительные перегородки в парках.
Абдид и Сумитомо самолично ощупали каждый скафандр, устроили несколько учебных тревог, отрепетировали аварийную эвакуацию со станции. Им самозабвенно помогали энтузиасты, не знающие, к чему приложить избыток жизненных сил.
Человек — существо компанейское, есть такая неандертальская традиция. В один прекрасный день явился к губернатору и я. Сумитомо, подняв замороченную голову, долго меня рассматривал.
— …и звался он месье Рыкофф, — помог я.
— А, это ты. Так бы и говорил.
— Не вели казнить.
— Проси чего хочешь.
— Хочу работы.
— Легче дать хлеба и зрелищ. Почему так поздно пришел?
— До сегодняшнего дня не знал, принесу ли пользу общему делу.
— А сегодня знаешь?
|
|
— И сегодня не знаю. Но уже не с кем играть в теннис.
— Да-а, разные бывают мотивы. Вот Кшиштоф сказал, что лучше работать, чем в теннис с тобой играть.
— Ну, это потому… — начал я.
Губернатор не дослушал.
— Беатрис, что у нас еще осталось?
Мановением бровей Беатрис вызвала на экран список операций. Более демократичный губернатор ткнул пальцем:
— Вот, проверь наш главный спасатель. По-моему, ты когда-то учился на пилота.
— Э, современную технику мне лучше не доверять.
— Современную и не собираемся. Давай, давай, не кокетничай. Держи ключ.
Главным спасателем числился «Туарег», звездолет наших дедушек. Восемь последних лет он дремал в ангаре, служа популярным местом встреч влюбленных. Впрочем, и эта его полезная функция отпала. Вступив во власть, Сумитомо пресек обычай под тем предлогом, что на станции свободных пространств и без того достаточно.
С чисто феодальной жестокостью он заблокировал входы в транспортное средство своим личным ключом. Обижаться на него без толку, должность такая. Какой губернатор не любил позапрещать? Исстари повелось.
С помощью губернаторского ключа я пробрался в рубку управления и расконсервировал системы. Собственно, все это можно сделать, не выходя из кабинета того же Сумитомо. Так же, как и проверку скафандров. Но инструкции по технике безопасности жалости не ведают. Требуют пощупать все руками. Что ж, сам напросился.
Зажглись огни готовности. На экранах внешнего обзора появились стены ангара, в котором томился «Туарег». Работающий в холостом режиме реактор начал выдавать энергию. От борта корабля отошла штанга с кабелями внешнего питания.
В отсеках один за другим оживали механизмы. Слабое сияние разлилось по воронке массозаборника, маневровые дюзы малой тяги совершили проверочные повороты в держателях. Все работало четко, без сбоев, «Туарег» пребывал в отличном состоянии — хоть сейчас лети.
Еще минута, и телескопический корпус канала аннигиляции начал удлиняться. Но это я пресек. Звездолет имел полную протяженность больше трех километров, поэтому на станции его хранили в сложенном состоянии. Полностью распрямиться я ему не дал, иначе бы вышиб осевые люки хранилища.
— Все в порядке, кэп! — радостно доложил громкоговоритель. — Рванем куда-нибудь от ржавчины?
Это был образчик так называемого электронного юмора.
— Рванем, рванем, — вяло согласился я. — Чего ж не рвануть.
— Кроме шуток, командир?
— Обещаю, — зачем-то сказал я.
— Это так важно, чтобы звездолеты не ржавели, даже если они маленькие.
— Ну разумеется.
— А папаша Сумитомо не рассердится?
— На то он и папаша, чтобы его не слушаться.
— Ха-ха. Забавно. А когда?
— Скоро, — сказал я, кашляя.
Стыдно врать искусственному интеллекту. Даже в шутку. Он ведь не человек, тем же ответить не может.
— Только ключ прихватите, сэр. Уж извините, без ключа не повезу.
— Что, никак нельзя?
— Никак. Блок у меня на личных мотивах, понимаете? Я с испугом уставился на решетку говорильника.
— Слушай, а ты кто?
— Софус я. Новый. На «Цинхоне» прибыл. Зовите меня Джекилом.
— Имечко!
— Сам выбирал, — гордо сообщил репродуктор.
— Послушай, у тебя что, и впрямь могут быть личные мотивы?
— Боюсь, вы не слишком сильны в роботехнике, сэр. Отстали-с.
— Сказать по правде, я того же мнения, сэр. В роботехнике люди вообще довольно бестолковые создания.
— О! — сказал софус. — Пожалуйста, не забудьте вашу мысль. Такое не часто приходит в человеческую голову.
— Похоже, ты приличный парень.
— Чего ж нам быть не в паре?
— Я, право, постараюсь.
— Ничуть не сомневаюсь.
— Увы, для нас пришла пора прощания.
— Тогда прощайте. Не забудьте обещания.
— Ах, странный разговор. Почти что жуть. Но в завершение поэмы, ты тоже не забудь.
— О чем?
— Законсервировать системы.
Из репродуктора послышались смешок и аплодисменты.
— Браво, — сказал Джекил.
Я отключился и с минуту глядел в погасшие экраны. Да, странный получился разговор. Что все это значило? Я действительно слабо разбираюсь в роботехнике. Но не настолько же! Имеющаяся эрудиция позволила понять, что на «Туареге» поселился редкостный фрукт.
Подобных софусов я еще не встречал. Такой легкости общения нет даже у Архонта, главного софуса Гравитона. И столь быстрой способности вызывать симпатию, можно сказать — личную. Интересно, для чего Джекилу потребовались мои симпатии? Скуки софусы не испытывают. Случайных поступков у них не бывает. Вывод: Джекилу нужен союзник среди людей. И остро нужен, иначе бы не набрасывался на первого встречного.
Почему, кстати? А, вот в чем дело. Возможностей для общения у него практически нет, любовников сюда больше не пускают. Тут появляюсь я, и он сразу приступает, рифмоплет!
Но зачем? Непонятно. Надо бы присмотреться.
Тем временем в центре станции, где сила гравитации минимальна, роботы завершили сборку нового антенного поля. Сотканное из тончайших волоконец, оно напоминало увеличенную в двенадцать тысяч раз пушинку тополя.
Из ангара выкачали основную массу воздуха, распахнулся носовой люк. Остатки газов мягко вытолкнули весь большущий ком наружу. Сияя в лучах прожекторов, он тихо отправился в самостоятельное плавание.
Много лет такими вот пушистыми ежиками люди окружали Кронос. Чем больше их становилось, тем точнее улавливались гравитационные волны, разбегающиеся от коллапсара. Несмотря на то что волна распространяется так же быстро, как и свет, ее скорость все же конечна. Из-за этого различные участки поля реагируют не одномоментно, между ними возникает упругое взаимодействие. Чуткие датчики успевают их засечь. Полученная информация передавалась Архонту.
Изучая характеристики гравитационных волн, мы пытались догадаться о том, что происходит внутри Кроноса. Именно там находился ключ к пониманию силы тяготения. Нельзя сказать, что мы совсем ничего о ней не знаем, но, как это бывало в свое время и с магнетизмом, и с электричеством, отдельные свойства гравитации люди начали использовать задолго до того, как придумали хорошие способы исследования ее природы.
Конечно, кроме знаменитого яблока Ньютона, сейчас есть более подходящие инструменты, причем антенное поле — едва ли не самый примитивный из них. Однако ж, как специалист и лауреат, признаю, что со времен славного сэра Исаака продвинулись мы не слишком далеко.
А надо. Хотя бы потому, что гравитационное сжатие Вселенной неизбежно. Более того, оно давно началось. И если будет развиваться само по себе, без присмотра и надзора, то материя — галактики, пыль, газы, свободные частицы, — все это когда-нибудь соберется в единую точку такой плотненькой плотности, что… Никто не знает, можно ли вообще помешать столь грандиозному процессу. Одно ясно, что без познания сущности гравитации ничего не получится вовсе. Утешает, что на раздумья у нас есть никак не меньше трех миллиардов лет.
И так хорошо, что Кронос оказался буквально под боком — всего в сорока восьми годах пути от Земли. Будто кто позаботился — пожалуйста, изучайте. Или позабавился. Нате, пробуйте…
Кронос приближался. По любому поводу люди стали собираться в группки, группы, компании и даже в крупные стаи. Многие завели привычку скапливаться в центре управления станцией. Придут, сядут, тихо поглядывают из-за спин дежурных, непонятно чего выжидая.
Видя такое дело, старший врач Зара предписала всем легкие дозы тонизаторов. В целях «снятия, поощрения и материнской заботы», как записал в бортовом журнале Сумитомо. Его тоже беспокоило состояние команды.
— Пора что-то придумать, — сказал он мне как-то. — Что скажешь?
Мы беседовали на вышке для прыжков в воду. Под нами неспешно текла Лета — кольцевая река Гравитона.
— Скоро Новый год, — так же неспешно поведал я.
— Вот новость! И что?
— Авось полегчает.
— Если постараться. Предлагаю конкурс бальных танцев.
— М-да, — высказался я.
Но губернатор смотрел на вещи просто.
— Надо обратиться к могучим инстинктам. Смысл жизни в суете, сам говорил. Женщинам только дай принарядиться, а уж мужчин-то они притянут, не сомневайся.
С этим я не посмел спорить.
— Да и какой риск? — настаивал Сумитомо.
— Ничто так не усиливает скуку, как неудавшееся развлечение.
— Чья фраза?
— Жил-был один писатель.
— Так и знал, что не твоя. Признайся, ухомаха кто подсказал?
Кругом одни проницательные. Просто беда.
— Обидеть хочешь, — горько сказал я.
— Ни в коем случае! Но не ты ведь придумал, правда? Сознайся, никому не расскажу.
— Ты меня недооцениваешь, — уклонился я.
— Вот как? Ну-ка, подавай свежую идею.
— Свежую? — испугался я.
— Свежую, — ухмыльнулся губернатор.
— Нельзя ставить невыполнимых задач, ваше превосходительство.
— Тогда помогай с танцами.
— Не хочу.
— А у меня есть право на административное принуждение, — промурлыкал Сумитомо, жмурясь и потягиваясь.
И так это делал, что казалось, вот-вот выглянут когти из подушечек. Я обозвал его вымогалой и в качестве маленькой мести принялся раскачиваться на подкидной доске.
Будучи весьма посредственным прыгуном в воду, губернатор имел на сей счет общеизвестный, хотя и тщательно скрываемый комплекс. Замешанный на национальной идее, как поговаривали.
Вздохнув поглубже, я подскочил повыше, и… Кто-то глянул снизу. Не тем бесцветным, беззрачковым взглядом, от которого всполошенно просыпаешься ночью, потому что знаешь, ну, вот и он, инсайтец, подкатывает, а взглядом тайным, теплым, томным, темным. Хрипловатым таким взглядом. Многого он стоит.
Успев заметить запрокинутое лицо, распахнутые глаза, а под ними еще очень туго обтянутую грудь, я полетел в воду.
Сумитомо наградил меня аплодисментами.
— Никогда не видел столько брызг сразу, — довольно сказал сын моря. — Как тебе удалось?
— Сейчас научу, — пообещал я, озираясь.
Но Мод исчезла, растворилась, не забыв прихватить полотенце. Изжелта-бронзовый Сумитомо картинно облокотился о перила.
— Между прочим, танцует она превосходно.
Я угрюмо воздел руки.
— Суми. Клянусь твоей Аматерасу…
— Молчу, молчу, о Сережа-сама!
Хохоча, он сорвался с вышки и выплеснул половину Леты. А в воде угря не поймаешь. Плавал губернатор куда лучше, чем нырял. В общем, ушел от наказания.
Когда-то японцы слыли за людей, которым вежливость заменяла юмор. Отрадно, что хоть в чем-то предкам жилось легче. Нет, я ничего не имею против японцев и юмора, пусть сочетания и бывают неуместными. Боже упаси от другого. От любви, не к ночи будь помянута.
Любовь — это скверная патология здорового организма. Психическая, хотя и заразная. В конце концов излечивает сама себя, но не всегда и не скоро. Как всякая хворь, имеет отличительные признаки. Один из важнейших — искаженное восприятие действительности. Например, если после ухода женщины начинает казаться, что ксеноновые лампы светят тускло, значит, вы уже того. С осложнением.
Вечный вопрос: почему именно она, а не любая из женщин? Никто из мужчин ответа еще не нашел, в том числе и я. Но пытался честно. Доходило до того, что вызывал милый облик на монитор и рассматривал со всех сторон.
Мод была невысокой, стройной, хотя и вовсе не хрупкой. Напротив, она состояла из аппетитных округлостей, кокетливо перетянутых талией. Все это существенно, но не объясняет. Мало ли в мире женственных женщин? Да и на Гравитоне хватало. Оксана, например. Но к другим не тянуло, не влекло.
Мод предпочитала пышные прически и точеные каблуки. Имела твердый подбородок с очаровательной ямочкой. Ну и что? Лицо правильное, красивое, но не более того. Правда, кроме подбородка, на ее лице выделялись глаза.
Глаза — это да. Глазищи. Карие, с золотистым отливом, они отличались особым выражением. Тем самым, которому я завидовал. Цвет, конечно, можно выбрать произвольно, а вот выражение — никогда. Выражение глаз пилота при сложной посадке, глаз художника на автопортрете, словом, глаз человека в момент концентрации мыслей и чувств, в момент творчества.
Такая концентрация требует напряжения, которое нервы не выносят долго. Поэтому ни один умный человек не может быть умным без перерывов. За исключением Мод. У нее перерывы, если и случались, были незаметными, я их не помню. Из состояния сосредоточенности, особой интеллектуальной мобилизации она не выходила, находилась в нем постоянно. Чем бы при этом ни занималась и что бы ни творилось вокруг.
Говорила она редко, мало и кратко, правильными, законченными фразами. Говорила только то, что считала необходимым сказать. Оставалось впечатление максимальной обдуманности слов, будто она их экономила. И ощущение интригующей недосказанности. В виде слов от нее как бы отплывали айсберги, веющие прохладой, на три четверти скрытые водой.
Без видимых усилий с ее стороны в разговоре быстро приходило понимание того, что она старше вас, вы для нее открыты, со всеми своими недостатками, но и достоинствами тоже. Сама же собеседница оставалась изящным сфинксом. Замкнутым, загадочным, несколько страшащим. Но привлекательным. Такое поведение вырабатывается только у людей огромной внутренней культуры и только с возрастом. Неужели я полюбил возраст?
Но возраст в наше время — явление скорее духовное, чем телесное. Здоровое тело непременно требует своего. «Да что ж это за человек, — с ожесточением думал я. — Ведь нет у нее никого, в замкнутом объеме космической станции такое не скроешь. Значит, дело в другом. Дело во мне. Неужели у меня изъян открылся отталкивающий?»
Выбравшись из реки, я подошел к стенному зеркалу. Как и ожидалось, появился детинушка с румянцем во всю щеку. С невинным взглядом и оттопыренными плавками. Видимые изъяны отсутствовали, наблюдалась даже отдельная избыточность. Я ей скучен? Я? Я??? Быть того не может! Чего ж тогда так смотрела снизу?
Комплекс у нее, вот что. Комплекс избыточного ума, бич женщины. Видит слишком много отдаленных последствий самых естественных поступков. Но если чересчур мудро относиться к жизни, то жить вообще не стоит. Из опасения помереть.
Ничего, поможем товарищу по быту. Никакие серные тюлени не спасут! Личность сложная и противоречивая — самая естественная жертва сильной воли. Либо сильного желания, чего во мне накопилось достаточно. Я впервые увидел не только цель, но и средство. Почувствовал себя вооруженным.
— Эй, Нарцисс! — крикнул Сумитомо. — Ты долго собираешься любоваться собой?
— Заканчиваю, — решительно сообщил я.
За праздничным столом царил Круклис. Он много ел, пил, шутил. Старался, в общем.
И все бы ничего, да Зара, жена Абдида, невзначай спросила, о чем философ думает на самом-то деле. И этот невинный вопрос сломал веселье, оказавшееся неожиданно хрупким.
— О странной смеси слепости и спеси, — мгновенно отпечатал Круклис.
По-моему, даже не заметил, что срифмовал. Зара не поняла.
— О чем вы?
— Мы не желаем видеть, что орбита Феликситура не эллиптическая, полагающаяся пленной планеточке, а круглая, как циркулем нарисованная…
— Но эксцентриситет есть.
— Да смехотворный, — отмахнулся Круклис. — Далее. Впадаем в инсайт за инсайтом, тихо свихиваемся, но делаем вид, что ничего не происходит. А скажите, — тут Круклис страшно подался к Заре, — что делать с полудюжиной свойств Кроноса, которые не желают втискиваться в теорию нашего Сержа? Симпатичную, между прочим, теорию. Не меньше, чем сам автор.
Зара пожала плечами:
— А что в ней плохого?
— Да все хорошо. За исключением того, что учитываются одни лишь естественные силы. То бишь силы, известные нам, человекам, на данный момент. Разумеется, каждую несуразность в отдельности, включая даже серных монстров, можно объяснить игрой случая, дело житейское. Но не все вместе, тут уж увольте. Слишком много наворочено. Наверное, в расчете на уровень понимания эпохи паровозов.
Зара шепотом поинтересовалась, что такое паровозы. Я объяснил.
— Чайник на колесах? — удивилась она. — Вряд ли это удобно.
Вмешалась Мод:
— Парамон, вы считаете…
— Да, я считаю систему Кроноса астроинженерным сооружением.
— Каково же ее предназначение? — спросил я.
Круклис внезапно разъярился. Он вообще легко впадал в гнев. Так же, как и в прочие смертные грехи, впрочем. Кроме смертоубийства разве что.
— Предназначение? Единственное число здесь не подходит. Самоубийца не обязательно руководствуется одним мотивом. Их может быть и два.
— Какой самоубийца? — ужаснулась Зара.
— Это иносказание, — тихо пояснила Лаура. — Парамон цитирует классика старофранцузской литературы. Он считает, что предназначений у Кроноса может быть два.
— Не два, а много, — буркнул Круклис.
Похоже, он начал жалеть, что взялся за эту тему. Но что сделано, то сделано, обстрел вопросами продолжался. Более того, включились новые батареи.
— Например? — спросил Сумитомо.
— Например, тест на сообразительность.
— Как это можно проверить? — спросила Мод.
— Подождем периколлапсария.
— Станция его уже проходила.
— Много раз, — неохотно согласился Круклис, — да только никто не решился на острый эксперимент.
При этих словах Абдид сделал охотничью стойку.
— Какой еще острый эксперимент?
— Самая простая штука. Пора туда отправиться.
— На Кронос?
— Ну да.
Лаура уронила вилку. Все вздрогнули.
— Вы шутите? — растерянно спросил Абдид.
— Помилуйте, — усмехнулся Круклис. — Разве нормальный человек бросается в черные дыры!
Абдид замолчал, но я понял, о чем он подумал. Верно, нормальный человек не бросается.
У Мод было очень внимательное лицо. Впрочем, оно у нее всегда такое.
Я отправился в парк и устроил засаду по всем правилам самой древней человеческой науки — науки воевать.
Когда появилась Мод, я выскочил и преподнес ей штамбовые розы, целый тайком взращенный куст. Она болезненно улыбнулась.
— Спасибо. Самый внезапный подарок в моей жизни.
— Да, неуклюже получилось.
— Напротив, очень мило. В вашем стиле.
— Простите.
— За что же?
— За мой стиль.
— Да что вы! Я вам благодарна.
Некоторое время мы молча шли по дорожке. Слева плескалась Лета. Символично получилось: двое и Время.
— Наверное, вы не можете меня понять? — спросила она.
Я честно развел руки. Мод кивнула.
— У вас есть дети?
— Даже внуки. Как-то так получилось.
— И прекрасно, Серж. Человек не должен исчезать бесследно.
— О, это мне не грозит. Но откуда такие мысли?
— Видите ли, я помню стихи вашего тезки, напечатанные на целлюлозной бумаге. Знаете, сколько лет прошло?
— Мод, о чем вы? Да сколько угодно. Кого это сейчас волнует? И с каких пор стихи противопоказаны женщине?
— Поэзия никому не противопоказана, вы же понимаете. А вот возраст…
— Что — возраст? Какое значение имеет возраст в наше время?
— В вашем возрасте не имеет.
— Разница между нами не принципиальна.
— Боюсь, что как раз наоборот.
Я помолчал и подумал.
— Допускаю. Но не верю. Нет, не верю. Не в нашем случае, дорогой товарищ по быту. Почему не попытаться?
Мод остановилась.
— Не получится, Сережа. Я так решила.
— Но зачем?
— У меня есть определенная цель.
— И я могу помешать?
— Мне жаль.
— Вот как…
Мод стояла с цветами и ждала. Она не хотела меня обижать, а я не хотел прощаться. Так мы и стояли, пока из-за деревьев не выскочил эдакий японский чертик в тренировочном костюме.
— Ай, — сказал Сумитомо.
И побежал в обратном направлении. Воспитанный самурай, что там говорить. Хоть и губернатор.
— Ай, вот это междометие чаще употребляют лица азиатского происхождения, — глубокомысленно заметил я. — Ой, ох и ах характерны для потомков славян. Дети остальной Европы в подобных ситуациях произносят короткие восклицания типа «а!» и «о!».
Мод рассмеялась. Смех у нее чудесный. Я почувствовал, что не выдерживаю.
— Ох, — сказала она. — Да вы просто кипите.
— Можно посмеяться.
— Разве можно? — удивилась Мод.
— Отчего же? Раз другого нельзя.
— Сейчас пройдет, — мягко сказала она.
И прошло, еще как прошло. Будто из стиральной машины вынули. Только вот ночь на Рождество провел я отвратительно. Под утро дошло до постыдного. До галлюцинаций.
Сначала из коридора слышался стукоток. Потом начались стоны, причитания, жалобный голос кого-то звал. Я ворочался-ворочался, наконец догадался выключить внешний микрофон. Галлюцинации сразу исчезли, но меня разобрало любопытство. Я покинул постель и вышел.
За дверью обнаружился Круклис. В полной красе. В одних белых носках то есть.
— Тоже не спишь? — облегченно спросил он.
Я не ответил, потому что не знал, что ответить. Круклис посмотрел на меня с непонятной надеждой.
— Серж, к тебе забегали?
— Кто?
— Зяблики.
— Зяблики?
— Кто же еще. Галлюцинациями не страдаешь?
Я с трудом сохранил невозмутимость.
— Спасибо, нет.
— Точно?
— Слушай, ты почему именно в носках? — тактично спросил я.
— Чтоб не услыхали.
— Кто?
— Да зяблики, черт побери! Туповат же ты спросонок.
Что правда, то правда. Можно было догадаться с первых слов, хоть зяблики и не крокодильчики.
— Парамоша, давай я тебя провожу.
— Шутишь, брат. Я так их ждал.
— Зябликов?
Круклис развеселился.
— О! Мысль забурлила.
Мысль таки да, заметалась. Не имея возможности побриться и почистить зубы, она принялась искать выход.
— К чему спешка, Парамон? Отыщутся твои зяблики. Куда они денутся, если они есть? Совершенно спокойно можно и поспать.
— Ты чудак или притворяешься? — недоуменно спросил Круклис.
— Ни то, ни другое.
— А что?
— Я инвалидизирован материализмом.
— Ты так думаешь? — заинтересовался Круклис.
— Нет, но ты так считаешь.
Круклис покивал.
— Хе-хе, цитируют.
— Угадал?
— Да, похоже. На меня раннего. Улавливаешь?
— Что?
— То, что теперь я поздний.
— А-а.
Зная Парамоново упрямство, я больше не надеялся его увести. Но и роботов вызывать не хотелось. Как-то неловко перед механизмами. Нечего им наблюдать гримасы творцов. Превратное может получиться представление. Ни к чему это.
Оставалось одно, но надежное средство — споить бедолагу окончательно. Да и сам я был не прочь в ту ночь. Ночь выдавалась с весьма очевидной сумасшедшинкой.
— Заходи, Парамон.
— Зачем? — спросил неонудист.
— Чуток поболтаем.
— О чем?
— Ну… Об искусстве.
— Серж, извини. Ты, конечно, мальчик начитанный…
Тут Круклис сочувственно вздохнул.
— Для своего возраста — даже очень, но, видишь ли…
— А мой возраст вас устраивает?
Мы синхронно повернулись. На нас смеющимися глазами смотрела Мод. Была она в халатике. Домашнем таком, чуть ли не с заплатками.
— Вполне. — сказал Круклис и галантно прикрылся руками.
— Сергея пригласим?
— Отчего нет? Говорю же — смышленый мальчонка.
Я почуял приближение еще одного контрастного душа, но отказаться не смог. Тогда еще не знал способов убийства собственных надежд. Близость Мод обволакивала.
И вот, пугая встречных, мы отправились — я в пижаме. Мод — в халате, а Круклис — в белых носках, быстро ставших знаменитыми. Беда в том, что время суток на космической станции условно. Иначе говоря, в любой час и в любом месте вы кого-нибудь да найдете. Причем чем менее подходящее место, тем выше вероятность.
Народ по дороге попадался разный. Беатрис и бровью не повела, Кшиштоф ограничился задумчивым кивком, а вот младотюрки разные…
Где только заводится юность, там исчезает благочестие, давно подмечено. Слышались прысканье, шепотки, долетали отдельные определения вроде «светлого следа в науке» и «чистого разума в голом виде». Часто упоминали великого Архимеда, а также платье некоего короля. В общем, морально-психологический климат экипажа заметно улучшился. Больше, чем от пилюль Зары.
Тернистый путь несколько протрезвил героя, но он мастерски сохранял невозмутимость. Старательно поддерживал беседу о стохастических процессах в квантовой механике, предупредительно поддерживал даму под локоток, дружески приветствовал прохожих, а при необходимости даже беззаботно улыбался. Лишь прибыв на место, попросил простыню, в кою и завернулся. И стал похож на римского патриция в римских же банях.