Ах, паспорт, паспорт. Знаменитый советский паспорт. Как много дум наводит он. Именно посредством паспорта партия освобожденного труда осуществляла тотальный контроль за каждой человеко-единицей. По паспорту принимали на работу, выдавали зарплату, пускали в гостиницу, продавали авиабилеты, записывали в библиотеку, в многолетние очереди на квартиру и на все то, чего не хватало всем.
Но главная польза краснокожей книжицы заключалась в другом. В том, что с ее помощью в стране, победившей капитализм, была воссоздана крепостная система. Особой записью население прикреплялось к определенной местности, чтоб его не сдуло куда-нибудь. Только вот принадлежало население уже не помещикам, а партии рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. То есть не совсем себе, а своей партии.
Считалось, что партия и народ едины. Оно, может, так и было, только вот народ партии принадлежал, а партия народу — нет. Партия могла послать народ на сельхозработы и куда угодно, и народ шел, а вот народ мог послать партию только туда, куда она не шла. Никак не хотела по мудрости своей. Вместо этого партия о народе заботилась путем командования.
Партия командовала абсолютно всем, поэтому получалось не все. Вот удивительно плохо получалась смычка города с деревней. Более того, смычка шла безобразно, выливаясь в формы причудливые и уродливые. Так бывает, при противоестественном скрещивании.
Деревня, пережившая продразверстку, раскулачивание, согнанная в колхозы, лишенная внятных стимулов к труду, стремилась не смыкаться с городом, а поголовно туда сбежать. Чтобы слиться с якобы победившим классом, у которого хоть рабочий день был нормирован. В большинстве случаев это удавалось предотвратить благодаря все тому же паспорту. Люди в деревне поэтому оставались.
|
|
И все же шестая часть планеты упрямо не могла насытить одну двадцать пятую часть своего населения. И еда вроде была, притом очень дешевая, только вот не всегда, не везде, не всякая, не совсем съедобная. Да и не совсем для всех. Если хватало одному, то не хватало другому, или наоборот. Всем страшно надоело недоедание, но так уж выходило по мере созревания социализма.
Сходным образом дело обстояло с квартирами, санаториями, книгами, комбикормом, зубной пастой, туалетной бумагой, бессчетным количеством прочих мелочей. Каждое такое благо рано или поздно оказывалось в непонятной для буржуев категории «дефицит».
Партия все видела и каждому дефициту в нужный момент очень находчиво находила объяснение. Но когда объяснений накопилось много, сквозь частности, как сквозь некачественные обои советского производства, проступила некая закономерность. Почти век шестая часть Земли тупо строила экономику изобилия путем неэкономического принуждения. Это потому, что партия не читала Маркса. Если бы прочла, то могла и узнать, что труд наемного рабочего эффективнее труда крепостного крестьянина, даже награжденного почетной грамотой. Из-за этого буржуазия победила феодализм, и назад не получится.
И не получилось ведь. Уж в чем только Америку не догнали — и по танкам, и по ракетам, в космосе даже перегнали. А вот догнать по изобилию не получалось, хоть тресни. И не потому, что мы русские. Восточных немцев пробовали заставить — западные смеются. Пока северные корейцы социализм строили, южные для них рис вырастили. Полное чучхе. А до чего докатилась отсталая царская окраина Лифляндия? Причем всерьез и надолго. Приют убогого чухонца… Маркс, он и впрямь гений. Изучать надо было все же не только историю ВКП(б).
|
|
Промашка вышла и в другом. Неэкономическое принуждение, сколько его ни называй свободой, свободой не является. А свободу обещали всем трудящимся, для того и революцию затеяли. Пусть даже в виде осознанной необходимости, но не в виде же прямого насилия. И вот через семьдесят лет принуждать стало трудно. Не то чтобы стыдно, нет, до такого не опустились, просто много народу перестало верить, что принуждение — это свобода. Если б при этом жилось получше, чем американцам, еще куда ни шло, а так — нет. Анекдотов напридумывали. Всеобщее образование подвело, винительный падеж. Даже в смеси со всеобщим же оболваниванием.
Такая досада! Без образования не получаются хорошие танки, баллистические ракеты, мегатонные боеголовки и прочие средства освобождения трудящихся. Да и оболванить может только мало-мальски образованная особь. Но образование, в отличие от партии, не может жить без логики. После же знакомства с этой дамой возникает некий фатальный зуд, соблазн употреблять ее, логику, без разрешения. Применять ко всему, что попадется. Сначала следуют шалости на лагерную тему, а уж дальше… Всем догмам достается на орехи.
Логику можно отлучить от церкви, исключить из партии, загнать в учреждения сколь угодно строгого режима, но нельзя выдавить из жизни. Этим она заметно отличается от человека и сходна с инфекцией. Нет у нее собственного тела. Ни расстрелять по-человечески, ни схоронить по-христиански. Вот в чем настоящая-то беда. Сущий кошмар для любого культа.
|
|
Впереди послышалось характерное чавканье. Андрей остановился. Шли двое, а на ночь глядя двоих многовато, опыт имелся. Моральный кодекс религию потеснил и, хотя прижиться не смог, успел породить от жизни опыт. И этот опыт настойчиво советовал перейти на другую сторону улицы. Убраться подобру-поздорову. Слиться с черным забором. Дабы не вводить ближнего во искушение, что есть грех. В темноте вообще ни к чему встречаться с братками по разуму.
Андрей проделал все тихо и быстро, как надо. И вновь прислушался. Шли двое. Во всяком случае, двумя парами ног, это точно. Но во что обуты? Звуки доносились непривычные, чересчур отчетливые, без бульканья, хотя и с чавканьем. Сапоги так не звучат.
И походка странная. Медленная, ленивая, задумчивая. Словно на барском моционе. В деревне ради свежего воздуха по ночам гуляют. Трезвые здесь так не ходят вообще. А пьяные не умеют ходить молча. Пока на ногах держатся, окрестности оглашают. Если не держатся, тогда не ходят, все просто.
Впрочем, долго теряться в догадках не пришлось. Рыча мотором и разбрызгивая лужи, из переулка вывернул грузовик. Фары разогнали тьму, осветив обыкновенную коровенку.
— Да чтоб у тебя молоко пропало!
Андрей вернулся на нужную сторону улицы и вскоре подошел к общежитию девушек. Их поселили в пустовавшей избушке, наскоро вставив выбитые стекла и починив печь.
Типично городские создания восприняли избушку с восторгом, который Андрей ни в коей мере не разделял. Уж больно на отшибе стоял дом. Это само по себе провоцировало деревню на смычку. Вдобавок первокурсницы подозревают, что любовь приятна, и торопятся проверить на деле. Им всегда кажется, что более подходящей местности, чем сельская, для этого не сыскать. Выткался по озими алый цвет зари… и так далее. Вырвавшись из-под родительского глаза, советы старших товарищей не воспринимают, хоть ты посиней. Соображать начинают только после знакомства с манерами местных кавалеров, куртуазных до невозможности.
Словом, осложнения в такой ситуации неизбежны. Особенно если светятся окна без занавесок, прекрасно виден стол с тяжелой бутылкой, а также комплект юных дев в придачу. Даже уличную дверь не заперли, мотыльки беспечные. Хоть что-то же им мамы должны были шепнуть на ушко! Ан нет, песню поют разудалую…
Как получим диплом —
Гоп-гоп-дуба, —
Махнем в деревню.
Будем пить самогон,
Гоп-гоп-дуба,
Пахать будем землю!
Андрей постучал. Гомон за стеной смолк. Через секунду напряженной тишины на пороге выросла Эрика Шварц. Самая белокурая из бестий, вопреки фамилии.
— Андрей Васильевич?! Вы?
Уперев руки в боки и выпятив заметный бюст, она пыталась скрыть улики фигурой. А лицом выражала радостное удивление.
— Так приятно, что вы нас навестили!
Андрей поморщился.
— Бесполезно. Не пыжьтесь. Вашу бутылку от сельсовета видно.
— Ну… всего лишь шампанское, Андрей Васильевич. Что такого?
— Они и на шампанское хорошо слетаются.
— Кто?
— Мухи.
— Ух какие! — Некоторые из девочек засмеялись.
— Мух бояться — в деревню не ездить, — бойко выпалила Эрика.
— Да все нормально будет, Андрей Василич, — поддержало общество. — У нас кодекс сильный.
— Какой еще кодекс?
— Моральный.
— Моральный! Здесь и уголовный не слишком чтут.
— Что ж, научим, — с большой уверенностью заявили принцессы.
— Где меня искать, вы знаете, — сухо сказал Андрей. — Если кодекс не поможет.
Она прибежала часа через полтора. Андрей знал, что это случится, поэтому спать не ложился.
Губы Эрики дрожали, в глазах блестели слезы.
— Т-такие грубые! Анд-дрей Васильевич, они ругаются матом, представляете?
— Вот так сюрприз, — удивился Андрей. — Кто бы мог подумать.
— Простите нас! Помогите.
— Иду.
— Да зачем? — спросил шофер Мишка, сын квартирной хозяйки. — Подумаешь, трахнут кого-нибудь. Тебе-то что?
Андрей знал, что моральные доводы на шоферов не действуют. Шоферы их стыдятся. А вот служебные обязанности признают.
— Должность такая.
— А. Ну-ну. Плохая у тебя должность.
Андрей взглянул на него. Мишке не повезло, не мог выступать против квартиранта. К общежитию не пойдет, будет соблюдать нейтралитет. Что ж, и то хлеб. Мужик здоровый, холостой да пьющий.
Андрей нацепил галстук. Куртку застегнул не до конца. Так, чтобы были заметны полоска воротничка и узел галстука. То и другое в деревенском сознании ассоциируется с начальством. Довольно эффективное психологическое оружие. Второе по значению после погон и орденских планок.
— Андрей Васильевич! — взмолилась Эрика. — Скорее, пожалуйста!
— Тихо, девочка.
Он натянул голубые сапоги. Потом побрызгался одеколоном «Шипр».
— Андрей Васильевич, мы ведь не на танцы собираемся!
— Разве? А мне показалось… Эрика промолчала.
— Ладно, двинули, — смилостивился Андрей. Обогнув будку злобного Басурмана, они вышли в огород.
— А где тут милиция? — спросила Эрика.
— Милиция не тут, она в Ужуре.
— Так это ж… сорок километров.
— Сорок пять.
— Какой ужас!
— Ну-у, что вы. В первый раз ужаса не бывает. Ужас случается не раньше второго.
— Спасибо, утешили.
— Да пожалуйста. Приходите еще.
Эрика споткнулась о куст картошки. Андрей поймал ее за локоть, но она вырвалась.
— Боже, вы ведь все знали наперед! И…
— Что — и? — насмешливо поинтересовался он.
— Нет, ничего.
Мухи слетелись, и в большом количестве. Человек пять толпилось даже на крыльце. Андрей глубоко вздохнул. Именно сейчас все решится. Главное, не дать слабины, но и не переборщить, не доводить до взрыва, держаться середины. А это и есть искусство.
— Разрешите, — с холодной самоуверенностью сказал он.
И отодвинул первого. Второй попятился сам. В сенях пришельцы расступились тоже, помогло недоумение.
Оставив за спиной угрюмых молодых людей деревни Кызыл-Май, он вошел в жилую комнату. Обстановку застал следующую.
На столе все еще стояла бутылка. Девчонки сидели на кроватях, прижимаясь к стенам. У двух глаза уже повлажнели. В общем, и сцена, и публика были подготовлены.
— Что я вижу? — заводясь, начал Андрей. — Выпиваем, значит?
Начальственным шагом он приблизился к столу, взял бутылку, взглянул на этикетку. Стихли не только подчиненные, но и те, в сенях. Если б он начал с них, эффект получился бы плачевным. Но когда видишь, что подставил дам, будь ты хоть павиан, все равно проблески сожаления прорежутся. И эти проблески человеческого на некоторое время сдержат тупую агрессивность.
— Абрау-Дюрсо? Неплохо, неплохо, — благожелательно одобрил Андрей. — Большие нынче стипендии на лечебном факультете.
И вдруг заорал:
— Так-то комсомолки выполняют задание партии?! Вам что, институт надоел?! Вылетите как миленькие, никакой блат не спасет!
Девчонки вздрогнули.
— Не понимаю, где ваш моральный облик? Вы что, так без него и приехали?!
Андрей провел по девицам сверлящим взглядом. Некоторые принялись нервно поправлять мини-юбки.
Андрей грохнул кулаком между маринованными помидорами и банкой килек. То и другое подпрыгнуло, но не упало. Удачно получилось.
— Где облик, я спрашиваю?! Нету. Знаете, что теперь будет?
Он черными мазками обрисовал будущее комсомолок, особо отметив страдания безвинных родителей. Выждал, когда испуганное воображение дорисует остальное. Потом приказал:
— Доставайте, что припрятали. Живо!
После некоторой заминки на свет появилась еще одна бутылка. Явно не последняя, но для кульминации хватало. Теперь разгром следовало украсить едкой иронией.
— Замечательно! Вот что припасли студентки первого курса. Нет, полюбуйтесь! — Он обернулся к публике в сенях. — Вовсе не лимонад «Буратино», а?
В сенях хихикнули. А зря. Недрогнувшей рукой Андрей сорвал пробку и опрокинул сосуд над мусорным ведром. Оттуда всплыл неповторимый дух.
Дух распространился в сени, принялся щекотать ноздри онемевшим аборигенам. Кто-то из них не выдержал и шумно сглотнул.
Пришло время приступать к главному, пока враг в изумлении. Зверского начальника он уже разыграл. Ни добавить, ни убавить, а повторяться нельзя. Могут раскусить.
— Теперь так, — зловеще сказал Андрей. — Я хочу знать, кто пригласил этих молодых людей после отбоя?
Не оборачиваясь, ткнул пальцем за спину.
— Мы… мы не приглашали.
— То есть как — не приглашали?
Андрей повернулся, изобразив на лице глубочайшее недоверие.
— Молодые люди! Вы что же, пришли в женское общежитие без приглашения?
— Слушай, а ты кто такой? — спросили из сеней.
Намечалось сопротивление. Его полагалось нейтрализовать и одновременно перенести давление на новый объект. Естественно, поменяв при этом тактику.
Сразу после зверского начальника хорошо идет менторский тон ответственного товарища. Полезно использовать суконную лексику газеты «Правда». И чем меньше она подходит к ситуации, тем лучше. Идиотов всегда побаиваются, поскольку идиоты не боятся последствий.
— Разрешите представиться, товарищи. Я — ассистент кафедры биохимии, командир студенческого сельхозотряда на данном участке борьбы за урожай. Прибыли в порядке шефской помощи. Для укрепления кадров. Между прочим, в связи с наступлением осени. Ясно выражаюсь?
Один из пришельцев кивнул.
— По всем фронтам, товарищи! Плохо, между прочим, у вас тут политинформация поставлена, если меня не знаете.
Андрей свесил голову набок, высматривая главаря. Для верности очки надел. Потом нагло ткнул пальцем в нужный живот и спросил ленинским голосом:
— А вы кто будете, товарищ?
— Я?
Дружки атамана переглянулись. Вероятно, впервые видели столь отсталого элемента.
— Совершенно верно. Именно вы. Как звать-величать?
— Ну… предположим, Леха.
Андрей сложил руки за спиной, качнулся с пяток на носки и наклонил одно ухо вперед.
— А по батюшке как, товарищ Леха?
— Ну… Кузьмич.
— Комсомолец?
Леха ухмыльнулся:
— Октябренок.
В сенях заржали.
— Дальше что? — поинтересовался Леха.
Андрей сдвинул брови к переносице и заложил руку за борт куртки.
— Дальше вот что. Согласно внутреннему распорядку отбой в общежитиях происходит в двадцать три ноль—ноль. Сейчас — двадцать три пятнадцать. Не знаю, приглашали вас или нет, с этим будем разбираться. С виновных взыщем, не сомневайтесь. А сейчас пора уходить.
— Кому? — усмехнулся Леха.
— Вам всем. Непосредственно.
— А если не уйдем?
— А вот этого не советую, товарищ Леха Кузьмич, — суровым голосом сообщил Андрей. — Это, скажу я вам, не партвзносы просрочивать. Это есть нарушение трудовой дисциплины.
— Ха! И что ты сделаешь? — угрюмо спросил Леха.
Тут усмехнулся Андрей. Он прошел через сени, отметив, что дорогу ему уступают, решительно открыл дверь и сказал:
— Прошу.
Визитеры не двигались.
— Смелее, товарищи допризывники. Октябрята и юные пионеры.
Пришельцы молчали. Положение зависало в неустойчивом равновесии. Требовалось продолжать давление, требовался весомый аргумент. Он у Андрея еще был. Последний.
— Мне что, пригласить вашего председателя?
Слово «вашего» было произнесено с изрядной долей высокомерия. Молодцы поглядывали на вожака.
Андрей прекрасно понимал, что тот думает. Уйти вроде бы надо, иначе придется прибегать к прямому хулиганству, а осложнения с партийным горлопаном ни к чему. Свидетелей слишком много. Да и с председателем портить отношения не стоило. Но тогда хлипкий тип в галстуке одержит верх, что для короля ночного Кызыл-Мая весьма зазорно.
В такой момент колебаний ни в коем случае не следует упускать инициативу. Лучше достойно удалиться за подмогой, одновременно уводя с арены потенциальный объект побоев.
— Что ж, как знаете, — сказал Андрей. — Я предупредил вашу сознательность по причине недостатка. Иду к Михал Захаровичу, будем привлекать в ночное время суток.
Уж в чем он был уверен, так в том, что задержать его никто не посмеет. Роль зануды была сыграна удачно, хотя и с опасной близостью к перебору.
Спустившись с крыльца, Андрей остановился под окном так, чтобы свет падал на воротничок. Давление продолжалось.
— Так что, товарищи? Вы намерены проявлять сознательность?
Из сеней вышла темная фигура. Потом вторая, еще трое. За ними двинулись те, что стояли на крыльце. Победа была одержана. Последним шел Леха. Засунув руки в карманы телогрейки, он пинком открыл калитку.
— Увидимся, ассистент.
— Очень может быть, — невозмутимо кивнул Андрей. — С политинформациями у вас плохо.
Поле боя опустело, досталось победителю. Но отныне Андрею предстояло ходить по темным переулкам еще осторожнее.
На крыльцо вышла Эрика.
— А они не вернутся?
— Вернутся.
— И что делать?
— По-моему, не стоит открывать дверь, товарищ Эрика. И повесьте занавески на окна. Хотя бы из газет. Пусть ознакомятся с международной обстановкой.
— Андрей Васильевич!
— Да.
— Вопрос можно?
— Спрашивайте.
— Вы правда член партии?
— Нет. Сочувствующий целям и задачам, но не методам.
— Тогда подождите, пожалуйста.
— Чего подождать?
— Да без вас девочки боятся в туалет выйти.
Андрей не сразу нашелся что сказать.
— Постараюсь оправдать доверие, — буркнул он.
— Можно выходить?
— Давайте. Вперед, к светлому будущему, и по одному. Шаг влево, шаг вправо — побег.
— Ну и шуточки у вас.
— Это не мои шуточки, товарищ Эрика.
— Не ваши, геноссе Андреас, — тихо сказала Эрика.
Утро выдалось свежим, бодрым и оптимистическим. Как детская радиопередача «Пионерская зорька». Пришло бабье лето. Солнце сияло, очистившееся небо налилось почти весенней голубизной, только вот в воздухе висели паутинки.
Березняк на склоне сопки сиял золотом. А над ее вершиной плыла перелетная стая. Еще выше протянулся след реактивного самолета. Он уверенно перечеркнул половину небосвода. И от этой уверенности казалось, что внизу все происходит как надо. За исключением отдельных мелких случайностей.
Грязь частично высохла, частично замерзла. Под сапогами хрустел ледок. Андрей на ходу ловил прощальное тепло солнца. Хотелось запастись на долгую зиму если не его лучами, то хотя бы памятью об осенней истоме. Он не мог заставить себя поторопиться. Начало сентября — лучшая часть сибирского года. Дышится легко. Не холодно и не жарко. Мысли ясные, отчетливые, возникают без принуждения. На душе грустное умиротворение. В общем, самая жизнь. Не верится, что где-то есть зло.
На планерку он опоздал. И зорким оком опоздальщика сразу отметил необычную взволнованность. Не служебную нервозность, а именно взволнованность. Народу в правлении собралось больше обычного. Все что-то обсуждали по-татарски. Вроде сожалели. И даже печалились. Никто не матерился.
— Долго спишь, — пробурчал председатель. — К девкам, что ли, ходил?
— Исямысыз, — сказал Андрей. — К девкам.
Председатель захотел испустить шуточку, но передумал, не испустил. Сидел под своей кепкой. Он прожил уже пятьдесят шесть лет, начинал с трудодней, привык ко всякому.
— Исямысыз, исямысыз.
Андрей заглянул в хмурые глаза. Почудилась затаенная боль.
— Случилось что, Михал Захарович?
— Ага, случилось. Дед Вакеев жену убил.
— Дед? За что?
— Из ревности.
— Да ему сколько?
— Шестьдесят восемь… или девять уже.
— Это вы серьезно?
— Серьезнее некуда. А Хадича — моя одногодка. Была… Поезжай туда.
— Зачем?
— Да, может, живая она еще.
— Понял. Все, что могу…
— Я отвезу, — сказал инженер по ТБ.
Андрей пощупал свою сумку с небогатым набором медикаментов и вздохнул. Ездить с этим ковбоем он не любил.
— Ладно, пошли.
Инженер со скрежетом включил передачу. Мотор взвыл, грузовик рванул с места и помчался, громыхая бортами и разбрызгивая лужи.
— Рустам! — крикнул Андрей, цепляясь за все, что попадалось под руку.
— Чего?
— Давно нашли?
— Да только что. Соседка прибежала.
Перед капотом мелькнула корова. Рустам выругался и посигналил.
— Всю ночь шатается, окаянная. Веришь?
— Верю, — усмехнулся Андрей. — Вакеевская?
Рустам помрачнел.
— Так и есть.
Они переглянулись. Оба понимали, что значит корова, которую с вечера не загнали в хлев.
— Все равно проверить надо, — сказал Рустам. — Захарыч ее любил в молодости. Ну и человек же. Хорошая тетка… была.
— Да, конечно.
Грузовик остановился перед избой с по-ночному закрытыми ставнями. Во дворе топтались соседи. На Андрея они посмотрели с мгновенно вспыхнувшей, но тут же угасшей надеждой. Взрослые люди чуют смерть безошибочно.
Старушка лежала среди разбитых тарелок и пристально смотрела в потолок. Лицо у нее было белым, чистым, почти не тронутым. Только из уголка рта протянулась засохшая струйка.
Обойдя лужу супа, Андрей присел на корточки и попытался нащупать сонную артерию. Потом проверил реакцию зрачков на свет. За его спиной, на пороге кухни, Рустам и соседи молча ждали результатов.
Андрей поднял с пола полотенце и закрыл лицо покойной. На пороге всхлипнула пожилая женщина,
— До приезда милиции не надо ничего трогать.
Женщина кивнула и отвернулась.
— Где этот мерзавец? — спросил Андрей.
— Прячется, — ответил Рустам. — Найдут. Заимки все известны.
— На что же он рассчитывал?
— Да ни на что. Совсем сбрендил, старый хрыч. Пятнадцать лет уже отсидел, да, видно, мало показалось.
— Рустам, я ничем помочь не могу.
— Ясно. Поехали.
На пороге Андрей оглянулся. В тишине отчетливо тикали настенные часы с кукушкой и гирьками на цепях. Такие только в деревне и увидишь, их лет сорок уже не делают.
Невесть сколько трудодней отбатрачила за это чудо хозяйка. Андрей ясно представил, как молодая еще Хадича бережно принесла ходики в свой дом. Завела, долго любовалась… Не думала, что они ее переживут.
Под часами висел отрывной календарь со вчерашней датой. Невидимая за полотняной занавеской, по стеклу билась осенняя муха. На посудной полке лежала кружевная салфетка. Бока печки были аккуратно подбелены. Ни потека, ни пятна сажи. Вопреки всему разгрому, кухня производила впечатление небогатой опрятности, достигаемой многолетним и неустанным женским трудом.
Андрей подумал о том, как мало радости видела Хадича. Терпеливо выносила неведомо почему мучительную жизнь, изо всех сил старалась свить свое гнездо. И в последний свой вечер ждала мужа, собиралась его кормить. А он вон как… Нелюдь. Откуда только такие берутся! Впрочем, известно откуда. От таких же, как и они. Из подворотен. Леха вон идет на смену. Да разве один Леха? Сколько их еще. Тех, кому с детства недоразвитые родители не внушили элементарных представлений о добре…
— Дети есть? — спросил Андрей.
— Да, — сказала соседка. — Дочь. Телеграмму уже послали.
Не зная, как лучше выразить сожаление и сочувствие к этой ни за что угасшей женщине, Андрей неожиданно для себя перекрестил лежащее тело. За его спиной кашлянул Рустам.
— Извини, — сказал Андрей. — Я забыл. У вас ведь другая вера.
— Э! Было бы от души. Пусть хоть в чей рай попадет. Хоть в ваш, хоть в наш. Спасибо тебе.
— Вот ты — русский.
— Да.
— А я — татарин.
— Ну?
— Наши предки сколько друг друга тузили?
— Лет пятьсот. Или даже семьсот, точно не помню. А что?
— Да вот мы с тобой теперь рыбу ловим. И — ничего. Можно ведь?
— Можно.
— Ну и слава богу.
— Слава аллаху, — рассмеялся Андрей.
— Чего хохочете? — недовольно сказал председатель. — Думаете, все хорошо? Шиш! Скоро осенний бал. Вот там и посмотрим дружбу народов.
Рустам озаботился.
— Слушай, Андрей. Пусть твои на осенний бал не ходят.
— Чего так?
— Охломоны приедут. Из Малого Имыша. С нашими драться будут. Студентам лучше не высовываться.
Андрей вспомнил тутошние балы. Со стрельбой, выдиранием штакетин, пинанием лежачих и немыслимым матом.
— Спасибо, послежу.
— Вот-вот, — сказал председатель. — Васька, стаканы-то прихватил?
— Обижаете, Михал Захарыч.
— Тогда приступай.
Васька точными движениями разлил водку. Председатель поднял граненый, до краев полный, родной, советский.
— Значит, так. За родину. Родину продавать нельзя.
Все закивали:
— Да, да. Это уж никак.
— Распослецкое дело, — отдельно вставил парторг.
Андрей с легкой паникой наблюдал, как они пьют. Словно водичку, мелкими глотками. Морщились, правда. Председатель крякнул, занюхал горбушкой, кивнул Андрею:
— Ты чего, Василия? В колхозе вроде не впервой.
— Да все не привыкну.
— Залпом пробуй, легче пойдет. Только выдыхай не до, так дураки одни пьют. Выдыхай после. Иначе горло зашкребет.
Андрей выдохнул, как советовали, но все равно горло за-шкребло, он раскашлялся. Больше половины осталось в стакане.
Ему дали огурец и луковицу. На выбор. По спине похлопали.
— Давай, давай. А то вона куда лезть придется. Задубеешь.
Андрей глянул на угрюмую серую реку, на ледяные закраины у берегов и послушно проглотил остаток водки. Из глаз выступили слезы.
— Во, — сказал парторг. — Теперь будешь здоров, доктор.
— Если жив останусь, — просипел Андрей.
— А куда ты денешься из Советского Союза, — усмехнулся парторг.
«Только на небеса», — хотел ответить Андрей, но удержался. Так же, как и все, он ни словом не поминал о смерти Хадичи Вакеевой. И это, по-видимому, оценили.
Председатель сказал:
— Свой парень! Ну что? Давайте начинать рыбалку. А то получается, что пить приехали.
С бреднем ходили парами, посменно. Сначала председатель с Васькой, потом Рустам с Андреем. Парторга оставили на берегу по причине ревматизма. Он готовил еду да следил за костром.
Навряд ли в воде была хотя бы пара градусов выше нуля. Ноги в первый раз просто обожгло. В-ва! Зато во второй он их уже не чувствовал. Пневмония была обеспечена. Быть может, и гангрена. Андрей посмотрел на Рустама и с надеждой подумал, что вот инженер ведь не первый раз ловит по осени, а никакой пневмонии не боится. Может, пронесет? Да и водки много выпито.
— Чего смотришь? — крикнул Рустам. — У меня таких плавок, как у тебя, нет. Жена одни семейные покупает.
— Дурень! Ничто так не украшает мужика, как семейные трусы.
— Это почему?
— Туда много помещается.
Рустам захохотал, поскользнулся и упал.
— Эй! — крикнул с берега председатель. — Бредень держите! Всю рыбу упустите, жеребцы.
— Пусть вылезают, — сказал парторг. — Замерзнут.
— Пять ведер уже есть?
— Даже с лишком.
Андрей с Рустамом вытащили бредень на песок и принялись трясти его над ведром. Но куда надо вываливалась только тина. Рыба билась, извивалась, совершала огромные скачки.
— Жить хочет. А мы — есть, — философски заметил Васька. — Закон природы. Василич, ты ее за голову не хватай! Щука, чай, не карась. А щука, она такая штука…
— Ай!
— Ну вот, говорили же… трах тибидох.
— Зверюга!
— Еще бы! Речной волк. Засовывай палец в водку.
Выпили еще раз. Посидели у костра, поговорили. Небо вызвездило на славу. Оттуда, сверху, бесшумно скатывались метеоры.
— Вот есть там кто-нибудь или нет? — спросил партийный человек.
Пятеро мужчин подняли головы и долго разглядывали звезды. Председатель с хрустом откусил огурец.
— Должны быть, — сказал он. — А как же? И жить, наверное, получше нашего умеют. Тьфу ты, огурец горький попался.
— Странно, — сказал Рустам. — Неужели кто-нибудь сидит, на нас смотрит?
— Смотрит, смотрит, не сомневайся.
— Сомневаюсь, — не согласился парторг. — Чего ж не объявляются?
— Может, и объявляются.
— Лично я ни разу не видел.
— А ты возьми да сходи на стрельбище. Сегодня ночь подходящая. Да и вообще… сентябрь.
Парторг сплюнул.
— Мало ли что с пьяных глаз покажется.
— О чем это вы? — спросил Андрей…
— Есть тут одна легенда местная, — сказал парторг. — Будто старик появляется.
— Какой старик?
— Призрачный. В одних трусах, или как там называется. Вроде этого, индийского революционера, как его… босиком ходил. Убили которого. Имя такое нерусское.