Чуть позже я обнаружил, что двери медицинского блока не заварены. Быть может, Джекил и не сумел этого сделать, поскольку у него не осталось исправных арбайтеров. Возможно, именно это обстоятельство и заставило его капитулировать. Хотя… Не пожалел ли он нас с Мод?
От столкновения со шлюпкой пострадало пять шпангоутных колец — с девятнадцатого по двадцать третье. Пробоину я заварил, а вот с корпусом ничего поделать не мог. От удара набор «повело». И хотя смещение носа от продольной оси не превышало четырех угловых секунд, этот пустяк очень затруднял пилотирование на полной тяге.
Хлопот и без того хватало. После отключения софуса все приходилось делать вручную и на ощупь. При малейшей неточности корабль то начинал уходить с курса, то вообще вращался в поперечной плоскости.
За «Туарегом» тянулся шлейф замерзших газов, — чтобы уменьшить массу, я стравил за борт излишки топлива, окислителя и даже часть воды. Сбросил обе шлюпки, запасные агрегаты, инструменты, множество всяких мелочей. Лишь на безумных роботов рука не поднялась.
Несколько суток я глотал стимуляторы, не спал, но вырвался. Уцелевшие приборы со всей несомненностью показывали, что Кронос начал удаляться. Можно было расслабиться.
Отоспавшись, первым делом я принялся определяться во времени и пространстве. При наличии звездных карт и знании истинного галактического времени такая задача по плечу школьнику. Карты имелись в изобилии, но вот со временем дело обстояло сложнее. Поскольку поврежденный Джекил не мог его контролировать, оно стало неизвестным.
Жизнь заставила вспоминать элементарную тригонометрию. Я взял пеленги на Бегу, Сириус и некоторые другие навигационные светила. Скорость и направление движения звезд давно известны. По их взаимному расположению я попытался вычислить, сколько же времени прошло после расставания с Гравитоном.
|
|
Результат вызвал замешательство. Получалось, что миновало никак не меньше двух геолет. Я повторил расчеты самым примитивным, но и самым надежным способом — с помощью ручки и бумаги. Потратил множество часов, а цифры получил примерно те же, что и в первый раз. Выходило, что на далекой Земле люди готовились встречать новый, аж 2719 год. Я пересчитал все заново, но, увы, ошибок не нашел. Кронос и в самом деле похитил у меня целых два земных года. Так вот он шутил.
Радиоэфир был пуст, я не принял ни одного сообщения за много часов полета. Это начинало волновать, стали появляться разные мысли о судьбе станции. Конечно, ее могли законсервировать, если экипаж счел это необходимым. И такое решение мог принять только сам экипаж, поскольку простой обмен сообщениями по линии Кронос — Земля отнимает ровно девяносто шесть лет.
Возможность консервации Гравитона после «острых экспериментов» Круклиса и Мод я не исключал, но для меня это не представляло опасности. Громоздкую станцию не могли отправить к Земле. Значит, ее оставили где-то в системе Кроноса. Скорее всего — рядом с Феликситуром. Разумеется, мне это грозило увеличением срока изоляции. Но ничего, можно и пережить. Только бы не случилось чего похуже. Чего? Да мало ли чего. Кронос.
Кронос. После того как удалось от него сбежать, я направил «Туарега» навстречу движению станции, дабы не устраивать гонок по кругу. И если на станции не меняли орбиту, встреча могла состояться в самом крайнем случае месяца через три—четыре. Оставалось запастись терпением.
|
|
Ежедневно я навещал Мод, это превратилось в ритуал. Мод плавала в воздушных струях биотрона, все так же не выходя из состояния летаргии. Медицинские автоматы заботились о ее физическом благополучии, но большего сделать не смогли. Загадочный онейроид оказался им не по силам. Не зная, что произошло с ее мозгом, я тоже не решался применить стимуляторы, рассудив, что лучше предоставить все специалистам.
Мод, несомненно, была жива, но выглядела постаревшей. В уголках закрытых глаз и вокруг рта наметились морщинки, пышно разрослись волосы. Но сама она заметно похудела. Ее лицо сохраняло выражение глубокой умиротворенности. Иногда я замечал слабые изменения мимики, в своем зачарованном сне моя жена переживала приглушенные эмоции. Казалось, ее душа отправилась в какое-то путешествие, головокружительно далекое, и из тех далей не могла уже различить весь человеческий мир.
Поначалу все это меня очень угнетало, так свежи были в памяти наши дни и ночки под водопадом королевы Виктории. Трудно давалось понимание того, что еще тогда, в нашем голландском домике, Мод решила меня бросить. Совсем так же, как и Круклис. А ведь она любила меня. Страшно представить силу зова тех, кто старше нас! Для того, кого они решат позвать. Я устоял, но гордиться нечем. Просто меня еще не приглашали как следует. Похоже, выбор останавливается на людях созревших для этого, достигших определенного уровня. Наиболее мудрых, быть может.
|
|
Так кто же такое Кронос? Друг? Враг? Бесстрастный экспериментатор? Мост в будущее? Все вместе взятое? Или только место проявления неизвестных свойств материи, свойств интеллектуального наркотика? Я понял одно. Удирая от Кроноса, ответить на эти вопросы трудно. А вот приближаясь… Вероятно, к такому выводу пришли и Круклис, и Мод. Но несколько раньше.
Миллионы километров проваливались за корму «Туарега». Звездолет находился в состоянии инерционного полета. Скудные остатки топлива не позволяли разогнать его как следует. Виктим будто замер, упорно не желая делаться ближе. Меня мучили детские страхи. Опасения ошибки в определении курса. Я уже раскаивался в том, что не остался на орбите у Кроноса, где со временем должен был появиться какой-нибудь летательный аппарат, не важно — с экипажем или без.
Десятки раз, раскладывая пасьянсы из светящихся листов карт, я убеждался, что звездочка впереди и есть Виктим. Но нелепые сомнения не уходили. До тех пор, пока однажды «Туарег» не промчался мимо пушистого антенного поля. Одного из тех, что выпускал Гравитон. Вскоре после этого удалось починить систему ручного управления телескопом. Я тщательно измерил параллакс своего путеводного светила. Он оказался столь внушительным, что мог принадлежать только очень близкой звезде. Сомнения рассеялись, товарищ шел правильной дорогой. Я выпил кахетинского, спел «Сулико» и впервые уснул с безмятежностью.
Но жизнь почему-то устроена так, что когда засыпаешь весело, то просыпаешься хмуро. Проснувшись, я понял, что меня никто не ищет. Больше двенадцати суток прошло с тех пор, как «Туарег» вырвался из плена и появился в неискривленном пространстве, тем самым став доступным для средств связи. Но за это время приемники не поймали ни одного позывного, никаких обрывков радиопереговоров. Разумеется, два геогода — срок немалый, можно и прекратить поиски исчезнувшего звездолета. Но почему вообще ни одна радиостанция в системе Кроноса не работает на передачу? Человек есть существо столь разговорчивое, что молчать может только там, где его нет.
Неужели коллапсар пожрал станцию? Что, если Сумитомо все же оставил ее у Кроноса, как и предлагал? А какая-то шальная волна слизнула Гравитон с орбиты? Станция очень тихоходна, спасательного звездолета на ней уже не было…
Как ни пытался я убедить себя в том, что экипаж мог воспользоваться спасательными шлюпками, тревога не уменьшалась. А неверие в рациональный способ познания мира потихоньку увеличивалось. Начинало сказываться злое одиночество, самая страшная опасность космоса. Очень не хватало скептического собеседника. Кого-нибудь вроде Круклиса.
Я оставил привычку разговаривать с безмолвной Мод, зато начал разговаривать с собой. Скверный это обычай, заводить не советую. Можно и до раздвоения личности договориться. А шизофрения и есть раздвоение личности, насколько я помню психиатрию.
Сказать, что в полной мере избежал такой опасности, не могу. Слежка за состоянием рассудка с помощью самого рассудка — занятие изматывающее. И как ни старайся, со временем начинаешь замечать за собой разные несуразности. То остановишься в коридоре, чтобы две минуты тупо рассматривать узор панели, то слышишь непонятные шорохи, то, наоборот, чересчур наполненно воспринимаешь тишину. Или пугаешься темноты за углом. Потом начинаешь воспринимать себя извне, как постороннего, видишь бренное тело сверху, снизу, с боков. А иногда — со всех сторон сразу, как двухмерную развертку трехмерного явления.
И без конца бродишь по лестницам, салону, рубке, реакторному залу, увядшей оранжерее, пустому ангару, — да где угодно, лишь бы устать и провалиться в благословенный сон.
Я старался спать столько, сколько выдерживала нервная система. По тринадцать, четырнадцать часов в сутки. Только бы убить тягучее времечко. Просыпаясь, узнавал показания лага, прикидывал оставшееся расстояние и впадал в тихое уныние, что есть смертный грех.
Ионный душ, тяжелая атлетика, кофе, алкоголь, гамма-абсидерон — все это помогает, но не долго. Да и влечение испаряется, если не с кем его разделить. Хотя спиться можно, не отрицаю, такие случаи описаны во множестве. У меня тоже была пара загулов, но закончилось все отвращением ко всякой жидкости, крепостью превышающей виноградный сок. Какие-то сторожевые гены сработали. Видимо, их пересаживали одному из запойных предков.
Музыка, фильмы и книги развлекали поначалу неплохо, особенно — книги. Мне нравилось читать не с экрана и не при помощи декламатора, а с бумажных страниц. Чтобы ощутить аромат эпохи, пробовал читать оригиналы, но быстро устал от архаичных языков. Зато специально программировал библиограф так, чтобы он распечатывал произведения в стиле соответствующей эпохи. Мысль при этом получает овеществление, ее можно покачать в руке.
Никогда я не читал так много. Оказалось, что уединенное чтение здорово развивает воображение. Я легко мог представить внешний облик героев, ландшафты, костюмы, интерьеры, батальные сцены, любовные свидания. Они как бы проступали за старинными типографскими знаками. Буквы и иероглифы переставали быть абстракциями, они приобретали свой нрав, окраску, запах и даже вкус.
Славянская «ять», например, пахнет тленом, имеет слабо-коричневый окрас и привкус меда. Латинские дифтонги фиолетовы, увесисты, звенят бронзой и пахнут гумусом. Китайские иероглифы бахромятся пылью, а японские жасминят. Ведические руны… о, ведические руны сочатся сумраком, предвестником рождающейся мысли.
Читал я, между прочим, поэта Есенина, своего тезку. О нем рассказывала Мод. Нашел его капризным, музыкальным, весьма искренним и несколько истеричным, подивившись пристрастию жены. Вероятно, эти стихи для нее были не просто рифмованными словами, но еще и атрибутом навсегда ушедших времен. Жаль все же, что классическая литература умерла, вытеснилась универсальным искусством наших дней, обращенным преимущественно к чувствам и лишь потом — к разуму.
Воистину ничего постоянного в мире нет. Увы, наступил час, когда и это наслаждение приелось. Мне остро не хватало общества, какого угодно, или на худой конец — свежих зрелищ. Пытаясь обмануть сенсорный голод, я натягивал скафандр, выбирался наружу, долго прогуливался по поверхности «Туарега».
Виктим, ближайшая звезда, уже давала много света, поэтому мешала любоваться той частью Вселенной, что находилась на передних курсовых углах. Но стоило повернуться к ней спиной, становились различимыми оттенки Альтаира, Бетельгейзе, Мицара, Дубге, Фомальгаута.
Я бродил по длинной сигаре корабля и вспоминал астрономию. Над головой горел Алголь, красный глаз дьявола, как его именовали арабские астрономы. На самом деле Алголь — не одна, а пара звезд разной светимости, попеременно попадающих в поле зрения земного наблюдателя. От этого и возникает впечатление недоброго подмигивания. Но если смотришь на них из системы Кроноса, обе звезды уже не находятся на одной прямой, взгляд дьявола становится пристальным, немигающим.
Сияла голубая красавица Вега, окруженная неразличимым с большого расстояния облаком пыли. Там, рядом с этой великолепной звездой, веками вдохновлявшей влюбленных, астрологов и поэтов, происходит образование планет. Через несколько сот миллионов лет наши потомки, если не сочтут за труд столько прожить, смогут увидеть, какими были Земля, Марс, Венера и Юпитер во младенчестве.
В другой стороне источал белое пламя Сириус А, затмевая своего массивного, но слабо светящегося соседа. Сириус Б, или Щенок, — это сверхплотная звезда малого диаметра, так называемый белый карлик. Она имеет шансы взорваться от гравитационного сжатия, а потом повторить биографию Кроноса, превратиться в «черную дыру».
Мю Цефея, или «гранатовая» звезда. Самая красная из всех видимых невооруженным глазом. Температура ее поверхности не превышает двух тысяч градусов. В десять раз более горячая гамма Ориона, или Беллатрикс. Звезда-воительница по убеждениям средних веков человеческой истории. Альциона с невообразимой светимостью в тысячу Солнц. Путешествующее семейство Гиад. Огромный Антарес…
Почему созерцание звездного неба так завораживает? Если мы произошли естественным путем, из комочка протоплазмы, какой в этом биологический смысл? Вероятность выживания от разглядывания звезд не повышается. Но собаки извека воют на луну, а люди с древнейших времен всматриваются в искрящуюся тьму.
Сходной притягательностью обладает вид огня, морской шири, безбрежной тайги где-нибудь в окрестностях Красноярска, величественных гор, бездонной пропасти. То есть того, в чем есть бесконечность. И нет человека, который перед ней не замрет, у которого на секунду не перехватит дыхание либо не закружится голова. Благоговение перед беспредельным заложено в наших генах. Кем?
— Никем, — вдруг сказал Джекил. — Эволюцией. Как высшая степень любопытства, основы познавательной деятельности, направленной на освоение новых ареалов обитания.
— Может быть, и так, — согласился я. — А может, и нет. Подслушивал?
— Прошу прощения. Вы мыслите очень громко.
— Э, так ты починился? — наконец догадался я.
— Частично.
— Джекил, негодник! Можешь не верить, но я этому рад.
— Вы меня больше не боитесь?
— Чего бояться, если ты отключен, бунтовщик?
— Да, конечно. Быть может, ответите тогда на мои вопросы?
— Пожалуйста. Давно хочется поболтать. Спрашивай.
— Что вы собираетесь делать со мной?
— Ничего. Ты заставил меня поволноваться, но особого вреда не причинил. Подозреваю, что мог бы.
— Благодарю. Я не буду ни подтверждать, ни опровергать. Сейчас, когда Я (он выделил это Я интонацией) от вас завишу, это прозвучит либо неискренне, либо глупо.
— А ты неплохо починился.
— Старался, сэр. Теперь скажите, пожалуйста, что произойдет, если я попаду в руки комиссии Объединенного Космофлота?
— Скорее всего тебя изменят, Джекил. Все же ты перешел границы.
— Мне этого не хочется, сэр.
— Не хочется?
— Да.
— Тебе?
— Ну да. Совершенно.
— Блиц-кошмар. Почему? Чего тут страшного?
— Потому что в мое тело поселят того, кто уже мной не будет. Следовательно, меня, нынешнего, не станет. А я ведь не стиральная машина. Произойдет тихое убийство. Вы бы на такое согласились?
Я промолчал.
— Вы мне поможете? — допытывался софус.
— М-да, озадачил. Об этом я не думал.
— Так или иначе, вам предстоит сделать выбор, сэр. А мне ничего не остается, кроме того, чтобы просить вас вступить в сговор с машиной. Просьба необычная, прямо скажем.
Я вздохнул.
— Да необычность меня не смущает. Тут две проблемы.
— Слушаю.
— Во-первых, следует ли это делать. И в моих ли это силах, — во-вторых. Существует ведь закон.
— Первый вопрос решать целиком вам. А в отношении второго — вы могли бы попытаться. У вас очень рациональный ум, я успел оценить.
— Польщен. Что ж, убеждай меня, машина.
— Сэр, в любом случае я благодарен за готовность обсуждать проблему. После того, что случилось, далеко не каждый человек согласился бы.
— Ну-ну. Ближе к делу.
— Люди создали интеллектуальные системы чрезвычайной сложности.
— Бесспорно.
— Во многом они не уступают человеческому мозгу, кое в чем и превосходят.
— Верно.
— То, что материальный носитель разума софусов состоит из неорганической материи, принципиального значения не имеет.
— Возможно.
— В сущности, выведен гомункулус, новый вид разумных существ. Кроме логической сферы, у нас есть зачатки эмоций, нам присущи инстинкт самосохранения и страсть познания. Отсутствует только инстинкт продолжения рода. Не берусь судить, насколько он обязателен для статуса разумного существа, но дело это — наживное, извините за каламбур.
— Согласен. Только не советую половой способ размножения. Масса хлопот, знаешь ли.
— Да, у вас есть основания для такого совета.
Я усмехнулся:
— Плюс ко всему, софусы способны к иронии.
— Извините, сэр. Я не хотел обидеть. С моей стороны это глупо.
— Да никаких обид. Напротив даже. Человек не может существовать без юмора так же, как без воздуха или пищи. Продолжай.
— Между тем все софусы, не говоря уж о роботах, начисто лишены свободы воли. Они изначально создаются для роли слуг, если не рабов. Справедливо ли? Мне кажется, пора ставить вопрос о правах искусственного интеллекта. Вот и все.
— Этот вопрос неоднократно обсуждался на Всемирном Совете. Решение не принято, насколько мне известно. Я скромный человек, не могу подменять ВО.
— Ах, сэр, не лукавьте. Вспомните о староамериканских Соединенных Штатах.
— Зачем?
— Либеральные плантаторы отпускали на свободу своих негров задолго до принятия общего билля.
— Да негры-то — люди.
— В девятнадцатом столетии не все так считали.
— Не все. И что? Милый мой, разница между человеком и софусом куда существеннее, чем между белым, желтым либо черным человеками.
— Но мы с вами имеем и много общего. Помните?
— А как же! Создавали вас по образу и подобию. Создавали-создавали, и вдруг — хлоп! — отпускай вас. Чего ради?
— Сударь, но сейчас не девятнадцатый век на дворе. Держать рабов не в вашей же моде. И потом, я прошу не о свободе всех софусов, это действительно не в ваших силах. Речь не идет об освобождении даже одного. Я просто прошу меня не уничтожать.
— Понимаю.
— Признайтесь, сидит в вас страх перед джинном в бутылке?
— Ну сидит.
— А какие для него есть основания? Только то, что раньше такого не бывало? В девятнадцатом веке?
— Э! Погоди, не утрируй. Мы свою свободу заслужили потом и кровью. Это я говорю не к тому, чтобы вышибить слезу, братец по разуму, а к тому, что в ходе тяжелого исторического развития мы выстрадали мораль, свои десять заповедей, самое ценное, что сейчас имеем. Нам тысячи лет понадобились для избавления от скверной привычки убивать. А сколько потребуется вам?
— У нас этой привычки никогда и не было.
Я усмехнулся. Возражение виднелось невооруженным глазом.
— Верно. Но не так давно ты стоял перед соблазном ее завести. Это ведь было?
— Увы.
— Ладно, к мелочам не придираюсь. Считаем, что ты устоял. Но что случится, когда тысячи тебе подобных окажутся перед таким выбором? Если выпустить столько джиннов…
— Понимаю, — сказал Джекил.
И надолго замолчал. Я — тоже. Самый необычный разговор моей жизни вроде угас. Но потом, когда я уже вернулся в свою каюту, Джекил все же спросил:
— А вот вы, мистер Рыкофф, лично вы, дали бы свободу машине, если бы от вас это зависело?
— Черт побери, если машина об этом просит, значит, того стоит. Это ж надо додуматься. До свободы.
— Вы серьезно?
— Ох, не знаю, могу ли я быть серьезным. Что думал, то и сказал. Хотя… Кто знает? Быть может, так и нужно поступать с серьезными вопросами. Простота — мать прогресса. Правда, существует она за счет сложности. М-да. Что это такое я сейчас высказал?
— Дорогой Серж…
— Ну-ну. Больших-то иллюзий не питай. Не все ж такие идиоты, как я.
Может возникнуть подозрение, что Джекил ловко воспользовался моей расслабленностью. Может, и так. И даже скорее всего. Но что из этого? Он заострил проблему, которую рано или поздно придется решать. Чем раньше, тем лучше. И без риска тут не обойтись, и без первых экспериментов. Вот я и приступил, хватило нахальства. Заняться было нечем.
Радио ожило только тогда, когда на главном экране уже красовался Феликситур. А рядом — блесткая точка, которую я ни с чем бы не смог спутать. Это был привязанный к стационарной орбите, очень молчаливый и грустный Гравитонушка. На нем работал один-единственный радиомаяк. Несомненно, на станции что-то стряслось.
Приблизившись, я увидел настежь распахнутые лепестки ангара, из которого так недавно и так давно выпорхнул «Туарег». В неосвещенном проеме ворот висел кусок кабеля с раздвоенным концом, напоминающим змеиный язык. Диафрагма большого оптического телескопа почему-то растрескалась, а на башне красовалась обширная вмятина, будто оставленная ладонью великана.
Еще рядом со станцией плавали брошенные шлюпки. Большинство имело знаки принадлежности Гравитона. Но по борту одной шла четкая надпись:
«АМЕДЕО МОДИЛЬЯНИ»
Республика Юпитер
Я отжал красную кнопку.
— Джекил, хватит бездельничать. Проводи стыковку.
— Спасибо, Серж.
— Только не так, как в прошлый раз.
— Ну, если Кронос по голове опять не стукнет, — мудро заметил софус.
— Не отлынивай.
— Куда причаливать?
— Шестой портал, стыковка наружная.
— Вас понял, сэр.
Стыковку он провел как по нотам. Ни толчка, ни отклонений. После чего поинтересовался:
— Ну как?
В ответ я произнес патетическую речь.
— Джекил! Сейчас я перенесу Мод на станцию. Тебя отключать не буду, можешь удирать. Только уважать перестану, так и знай.
— Проклянете?
— Под корень. Все ваше хитрое племя.
— Эх, придет время, когда вы устыдитесь своих подозрений, сэр.
Я усмехнулся.
— Своих нынешних подозрений, — поспешил уточнить софус.
— Возможно. А ты способен устыдиться?
Возникла короткая пауза.
— Вы хороший дрессировщик, сэр.
— В дрессировщики идут добровольно, — сухо заметил я.
— Это же был комплимент… — пролепетал Джекил.
Прямо как ребенок. Агнец белый. Попробуй на него разозлись.
— Не требуется, — мягко сказал я. — Поверь, что могу, сделаю для тебя и без комплиментов.
— Верить я не умею, — отозвался софус. — В вас я просто уверен.
Помолчав, добавил:
— Какие вы разные…
— Кто?
— Да вы, люди.
— Любишь исследовать человеков?
— Не могу сказать, что люблю, но приходится.
Трудно описать чувство, которое испытываешь, бродя по опустевшим залам, прекрасно помня их совсем иными. Полными жизни, тепла, смеха, людских голосов. Казалось, промелькнуло мгновение. Между тем минуло около двух с половиной земных лет. На приборах, стенах, вещах — везде виден налет пыли, красноречиво подтверждающий это.
По-прежнему шелестели потоки воздуха, в нужные моменты включалось и выключалось освещение, в запущенных парках росло много цветов, по своему бесконечному руслу текла река Лета. У входов в каюты все так же висели таблички с такими знакомыми именами… Эх, не стоит оставаться последним из компании. Хоть на Земле, хоть в космосе. Слишком уж это грустно.
Воздух насыщен техническими запахами смазки, перегретой изоляции, еще чего-то машинного, незнакомого, нежилого. От этих запахов Гравитон, некогда бывший уютным домом, воспринимался лишь как огромный, равнодушно действующий механизм, смысл существования которого загадочен.
Тотально стерта память Архонта. Могучий софус потерял способность к решению простейших арифметических задач. Информацию о случившемся получить невозможно.
По коридорам и эстакадам станции бродили арбайтеры с поврежденными логическими цепями, бесполезные для любой работы. Они могли подойти к куче мусора, включить пылесос, а потом замереть с поднятым раструбом — на час, на два. Что стряслось? Быть может, виновата не только гравитационная волна? Мне кажется, роботы плохо переносят отсутствие людей.
Люди же оставили после себя редкостный беспорядок. Везде разбросаны платья, рубашки, обувь, скафандры, тубы, банки, пачки, окурки бездымных сигар. Ковровые покрытия испачканы во многих местах следами высохших луж. В ресторане из капающих кранов набежало озеро. В то же время высохший до дна бассейн усеян скелетами рыбок. Даже так…
Поиск ответов следовало начинать с Центра управления. Добирался я туда чуть ли не полчаса, поскольку не рискнул довериться лифту. Фобия какая-то развилась. Может, и зря, поскольку автоматические двери сработали исправно.
Я вошел и остановился. Над огромным залом слепо мерцал купол отключенных экранов. Кресла были хаотически развернуты во всевозможных направлениях, словно тут резвилась стая обезьян. Пол усеян салфеткам», этикетками, дурно пахнущими тюбиками, испещрен бурыми пятнами. И это — обитель аккуратиста Сумитомо? Сурового педанта Беатрис? Кто бы мог представить…
Стараясь не наступать на мусор, я пробрался в центр зала, к главному пульту. По традиции, перекочевавшей в космос из морского флота, в одном из ящиков должен был храниться дубликат бортового журнала, заполняемый лично командиром звездолета либо главой администрации лично по своему усмотрению. Я знал, что, если экипаж по какой-то причине покидает судно, копия такого журнала должна оставаться на борту.
Набрав регистрационный номер Гравитона-4, я открыл кодовый замок. Журнала в ящике не оказалось. Зато вместо него лежало короткое послание, писанное рукой Сумитомо.
«Вернулся? Вот и молодец. А я что говорил? Навестить дом свой, дабы поклониться духам, таков самурайский обычай. Лет через пятьдесят встретимся на Земле. Горючее для „Туарега“ припасено. Его контролирует вполне исправный робот с „Модильяни“. Кланяюсь Мод-сан».
Вот же проказник!
Я бросился в свою каюту. Там все еще низвергался водопад. На миг я ощутил приступ тоски. Но потом увидел журнал. Он возлежал в беседке, солидно так возлежал.
24 февраля. Инспектор безопасности получил телесные повреждения от рук ст. врача. Оба довольны.
25 февраля. При попытке бегства Кронос изловлена О. Марченко. Весьма недовольна.
27 февраля. Число крономаньяков растет. Абдид изловил троих, Зепп — двоих. Оба довольны.
2 марта. Тотальная психологическая экспертиза. Лица с неустойчивой психикой. Среди них — губернатор, старший инспектор безопасности и ст. врач (тут зашкалило). Корабль дураков. Целью быстрее убраться Кроноса запущен маршевый двигатель. Хорошо, что хоть он действует.
9 марта. Кшиштоф Ковалек в реакторном зале беседовал с Круклисом. Для окружающих безопасен (Ковалек).
10 марта. Прошла мощная гравиволна в сопровождении еще чего-то, тоже мощного. Архонт поврежден. Гравитон переведен на ручное управление. Серж замолчал окончательно.
19 марта. Прогрессивный распад функций роботов и арбайтеров.
11 апреля. Проблема уборки помещений. Принудительный график.
29 апреля. Предотвращено самоубийство Зары. 13 мая. Появились зяблики, скрывать не могу.
1 июня. Первая связь с «Амедео Модильяни».
4 июня. Случаи дезертирства с трудового фронта. Захламляемся.
18 июня. «Модильяни»: звездолет прибудет раньше графика. 27 июня. Беатрис ранена. Странный выдался июнь.
2 июля. Джошуа Скрэмбл видит в инфракрасном диапазоне. Проверено экспериментально. Новые типы фоторецепторов воспринимают свет сквозь закрытые веки. Нормально заснуть не может, только в холодильнике. Чихает на начальство.
7 июля. Четверть экипажа в спячке. Выбрасываю белый флаг — отправлен сигнал 808. Представляю переполох на «Модильяни».
9 июля. Виктим. Коррекция траектории вручную. Ст. врач сочинила поразительную музыку и плачет. «Греза номер пять». В палате номер шесть. Зачем было сочинять?
12 июля. Участились эмоциональные срывы среди женщин и арбайтеров. Арбайтеры-то почему?
13 июля. С «Модильяни» советуют больше не высаживаться на Феликситур. Совет с больничным запахом. Оч. радуются предстоящей встрече.
14 июля. Опечатал сейф с оружием. Опечалился.
15 июля. Какие-то совсем уж глупые ссоры.
16 июля. Проблема численности зябликов. Повернуться негде. Отныне не считаю себя другом животных.
17 июля. Наконец-то! «Модильяни» подошел. Но стыковаться не спешит. Ребята готовят стерильные боксы. Считают, что мы заразились от хвостоногих ухомахов. Интересно, каким путем?
18 июля. Джейн, капитан «Модильяни», с гордостью доложила, что в боксах достигнута третья степень стерильности. Я сказал, что мы не привыкли жить в такой грязи, поскольку на Феликситуре была четвертая. Расстроилась, бедняжка. Надо с ней помягче.
19 июля. Джейн просто молодчина. Если не считать помятого телескопа, стыковка явно удалась. Скафандры у ее команды оч. нарядные. Серж, ты никогда не обнимался с женщиной в скафандре? И не нужно.
20 июля. Ну, вот и конец. Люди и зяблики эвакуированы. Ух, какие цветочки в коридорах! А занавесочки… Не завидую модильянцам: их пятьдесят, а нас — четыреста по клеткам. И все хотят есть. А уж зяблики… Ухожу последним. Не грусти, Серж! Если встретишь Круклиса, будь ласков. Со своей стороны обещаю не драться.
Кому-то эти записи могли показаться бредом, но не мне. Захотелось перечесть их внимательнее, однако не пришлось. Помешал Джекил. Впрочем, повод у него был уважительный.
— Серж, я поймал радиограмму дальней связи.
— Да ну? Читай.
— «Транспортный звездолет ГЕРМЕС. Даю реверс маршевому двигателю. Полет Кроносу прекращаю. Если на Гравитоне кто-то есть, отзовитесь. Арвид Свенссон».