ПЕРВЫЕ ДНИ ВОЙНЫ
П Л Е Н
Шел первый месяц войны с фашистскими захватчиками. Наш 20 стрелковый корпус 11 армии, в составе которого я командовал ротой связи 254 отдельного батальона связи, с жестокими кровопролитными боями отступал на восток. В бой с немецкими войсками 20 стрелковый корпус вступил в конце июня месяца 1941 года восточнее города Могилева в Белоруссии. После нескольких дней боев корпус попал в свое первое окружение в районе местечка Чаусы.
Страшная и непонятная представилась мне война. Мои военные познания, что я получил в училище, на практике не имели никакого смысла. Управление войсками часто нарушалось, связь с дивизиями была очень неустойчивой и постоянно прерывалась. Во всем чувствовалась превосходящая сила противника. Противник диктовал нам свою волю, ставил наши войска в неожиданные трудные положения. Такой страшной неожиданностью для войск нашего корпуса явилось немецкое окружение в районе Чаусы. И все же, несмотря на громадное превосходство противника в силе, наши войска оказывали ему организованное упорное сопротивление. Из первого окружения наши войска вышли организованно и сравнительно легко. Основная масса красноармейцев и командиров верили, что враг будет остановлен и неудачи наших войск временные.
На всю жизнь мне запомнились бои в районе Александровки I и Александровки II, где нам снова пришлось прорывать кольцо окружения. Это было жестокое и беспощадное побоище. С этого окружения организованно вырваться не удалось. Рота, которой я командовал, выходила из окружения вместе со штабом корпуса, но когда был убит начальник штаба (полковник Селиванов), вся эта группа распалась и стала выходить из окружения отдельными подразделениями, кто как мог.
Наш батальон выходил из окружения самостоятельно, он основательно был потрепан в предыдущих боях, понес значительные потери, со всего батальона осталось человек 280-300. Должен сказать, что наименьшие потери понесла моя рота, хотя и вела бои наравне со всеми подразделениями батальона. В том, что моя рота сохранилась лучше чем другие подразделения, моей заслуги в этом нет никакой. Рота была сформирована из людей приписного состава в первые дни войны. Горьковские рабочие почти все прошли свое боевое крещение в войне с белофиннами. Тем, что они имели больше и жизненного, и боевого опыта от меня, окончившего накануне войны Воронежское военное училище связи.
Пробиваясь на восток, мы старались прокладывать свои маршруты так, чтобы меньше встречаться с противником, однако, не проходило ни одного дня без боя. Так в переменку с боями добрались до реки Сож, которая явилась серьезным препятствием на нашем пути. Разведали оба берега реки, немцев как будто по близости не было. Дождались ночи и начали переправу. Днем в лесу приготовили плотики для тех, кто не умел плавать, прикрепили к ним опытных плавцов.
Переправа проходила успешно. Переправилась уже больше половины людей, как вдруг на место переправы на оба берега реки обрушился шквал минометного огня. До сих пор не могу понять, откуда взялись вражеские минометные подразделения. Ведь переправа была тщательно разведана и во время переправы на обоих берегах реки были выставлены боевые заслоны. Минометный огонь был так внезапен, что не успел даже сообразить, в чем дело, откуда стреляют.
Разрыва мины я не услышал, запомнилось только, как передо мной образовался сноп огня, а дальше не помню ничего. Рано утром, когда очнулся, почувствовал страшную боль в голове, когда попытался подняться, отозвалась боль в правой ноге. Немного позже осмотрел себя, с удовлетворением отметил, что кость ноги не задета, только сапог был полон крови.
Лес от берега реки находился в метрах в 70-100. И только я знаю, каких мучений стоило для меня добраться до его опушки. Пока дополз до леса, уже был день. Долго сидел на опушке, отдыхая, и вдруг с беспокойством почувствовал, что-то вокруг меня не так. Чего-то нехватает, а понять в чем дело не могу. Поднял глаза на деревья - ветер беззвучно колышет листьями, на лице чувствовалось легкое дыхание ветра - но тишина, почему не слышно шелеста листьев, почему вокруг такая гнетущая тишина? и только тут мне дошло в голову, что я оглох или оглушен.
С этого момента начались мои мытарства по тылам врага на долгие недели, месяцы и годы. Лес, в котором я находился, был небольшой. На западной опушке была расположена небольшая белорусская деревенька. Перед вечером на меня наткнулась женщина из этой деревни. С ее помощью добрался к ней во двор. К моему большому сожалению, не помню ни названия этой деревни, ни фамилии этой женщины, но я всю жизнь буду ей благодарен за ее доброе сердце и помощь, которую она мне раненному и беспомощному оказала. Эта женщина раздобыла где-то бинты, какой-то мази и с ее легкой руки рана моя быстро начала заживать. Дня через три я начал слышать, и на 8-й день поднялся на ноги и мог с помощью палки передвигаться по двору. Точно не помню, на какой день утром, когда я только поднялся и собрался выходить на очередную тренировочную прогулку, неожиданно в сарай, где я все это время находился, заскочили немецкие солдаты. Вывели меня со двора, в метрах в трехстах от дома стояла немецкая грузовая крытая автомашина, к которой меня подвели и заставили лезть в ее кузов. Там уже находилось человек шесть наших людей. Не знаю, была ли это просто случайность или нашелся в селе предатель, который меня выдал, но факт остался фактом - я оказался в немецком плену.
На другой день этой машиной мы в сопровождении конвоя были доставлены на станцию Орша. Там уже стоял большущий эшелон товарных крытых вагонов, в которые загружались наши военнопленные. Нас поместили в один из таких вагонов. Только здесь, увидев огромную массу своих товарищей по несчастью, которых загоняли и так уже в переполненные вагоны, я осознал весь ужас своего положения, только сейчас по-настоящему понял, что нахожусь в плену. Неприглядную и гнетущую картину представляла собой эта огромная бесправная толпа, оборванных, наполовину израненных, раздетых и разутых людей, даже как-то не верил, что каких-то неделю или две назад это были храбрые воины, которые бесстрашно дрались с врагом. Есть русская пословица - друг познается в беде. Но мне кажется, что сам человек полностью раскрывается именно в беде и в несчастьи.
Когда полностью была закончена погрузка военнопленных, через переводчика было объявлено перед каждым вагоном, что за попытку или побег будут расстреляны все, кто находился в вагоне. После предупреждения двери вагонов были закрыты и закручены проволокой.
В вагоне творилось что-то невероятное: представьте себе наш довоенный товарный вагон, куда было загнано 70-80 человек, где нельзя было даже повернуться, не то чтобы сесть. Никаких приспособлений, разумеется, для перевозки людей в вагоне не было. Поезд простоял еще часа три на станции, потом тронулся. Куда нас везли, никто не знал, хотя предположений было хоть отбавляй. Во время движения состава люди как-то уплотнились, и стало немного свободней. Эшелон двигался очень медленно, много простаивая на каждой станции.
На следующий день, где-то часов в 11 дня поезд остановился на каком-то безлюдном разъезде и конвой начал выпускать по-вагонно для оправки. Должен заметить, что никакой параши в вагоне не было, поэтому можно себе представить, что творилось в вагоне. Нас вывели из вагона и отвели метров в 50 от полотна. Минут через 10 стали нас загонять обратно в вагоны. Когда залезли в вагон, заметил, что возле вагона лежат 10 или 11 трупов. Сначала я не сообразил, откуда они могли взяться, а когда вагон закрылся, кто-то со вздохом проговорил: - так будет со всеми нами, передохнем как мухи. Только теперь до меня дошло, что эти люди умерли в нашем вагоне за минувшие сутки. Прошло трое суток, за все время нам не дали ни глотка воды, не говоря о еде. От голода и жажды и страшной духоты, смрада люди начали заметно сдавать, тех которые не могли выходить из вагонов на очередных остановках, конвой забирал из вагонов и куда-то уводил. Что с ним дальше делали, нам было не известно.
На четвертые или пятые сутки наш эшелон остановился в каком-то городе. Здесь нам дали попить воды и бросили в вагон несколько буханок немецкого хлеба-суррогата. Мне пришлось наблюдать жестокую драку голодных людей из-за куска хлеба. Страшно видеть жестокость людей, потерявших контроль над собой, душивших друг друга из-за куска хлеба. Во время драки, эти несколько буханок хлеба были растоптаны дерущимися. Никто так и не попользовался этим хлебом. До ночи мы находились закрытыми в вагонах. Эшелон стоял. Ночью тронулись дальше. Никто из нас не знал, куда нас везут. Предполагали по-разному: одни говорили, что везут в лагерь, другие - в Германию на работу, вообще догадок было много. В вагоне я примостился в углу, старался меньше тревожить ногу. Рядом со мной примостился молодой человек в солдатском обмундировании, почему-то подпоясанный плащ-палаткой. По его печальному и перепуганному лицу видно было, что он мучительно переживал свой плен, как свое несчастье. Он ни в какие разговоры не вступал, сидел все время молча, думая, одному ему известную, тяжелую думу. Когда нас выводили на остановках, я заметил, что он все время держится возле меня, в вагоне тоже старался быть рядом со мной. Меня тоже потянуло к этому тихому, убитому горем парню.
- Почему ты такой печальный, - обратился к нему с этим глупым вопросом.
- Радости мало, - ответил он мне тихим голосом.
- Видел, что делается, сколько уже выволокли из вагонов, такая участь ждет и нас, радоваться нечему. Так по тихонько, полушепотом, под стук колес и шум в вагоне, завязался у пас с ним разговор. Он мне признался, что не красноармеец, а тоже офицер, лейтенант-пехотинец, окончивший в этом году Тамбовское пехотное училище, родом из Васильевки, украинец и фамилия украинская - Шевченко.
Через некоторое время к нашей беседе присоединилось еще несколько человек. Беседа наша касалась только одного единственного вопроса - что будет с нами и как быть дальше.
- А что будет, разве не видно, что будет каюк нам всем, - отозвался кто-то из собеседников.
Бежать – мысль, давно зародившаяся у меня и недававшая мне покоя, так как не знал, да и откровенно говоря, боялся эту мысль высказать вслух моим товарищам по несчастью. Наслышался за эти несколько дней многого, в том числе и плохого, сказанного в адрес нашей страны, в адрес Красной армии, о предательстве и измене наших командиров, о скорой победе немецкой армии и разгроме Красной Армии. Некоторые проклинали Советскую власть с такой злобой и лютой ненавистью, сразу становилось ясно, что они давние и страшные враги нашего государства. Были такие, которые откровенно признавались - не хотели воевать и в плен сдавались добровольно, мотивируя тем, что в плену хотя и впроголодь, но будешь жить, а на войне пропадешь - убьют. Некоторые просто растерялись и не знали, что делать, им казалось, все погибло. В такой обстановке, естественно, было боязно начинать разговор о побеге. В нашей группе, которые собрались возле нас с Шевченко, чувствовалось переживание и их поиск выхода из создавшегося положения.
- Да, в плену погибнем, тут и думать нечего. Надо что-то делать, нужно искать какой-то выход,- отозвался я после долгого молчания.
На мою реплику никто не отозвался. Чувствовалось, каждый задумался над моими словами. Через некоторое время кто-то отозвался тихо:
- Ты - лейтенант, тебя учили, вот и думай, а мы привыкли слушать своих командиров, давай не томи, говори, что надумал, мы поддержим, нас не боись, мы не предатели, так я говорю, товарищи? - обратился он тихо ко всем остальным.
- Да, нужно решаться, об измене разговора не может быть, мы же советские люди. Давай, выкладывай товарищ лейтенант, свое мнение.
- Раз так, то слушайте, - начал я. - О том, что плен это позор для нас, советских людей, унижения и явная смерть. Поэтому нужно решаться твердо, если и смерть, так давайте умрем не униженными, а так как умирают наши товарищи на фронте, в борьбе. Но если мой план удастся, то, может, ничего страшного и не будет. Как некоторые из вас заметили, я все время сижу в этом углу, а вверху видно окно, затянутое проволкой, проволка, хотя и колючая, но тонкая. Если хорошо поднатужиться, то ее легко можно вырвать. Окно большое, человек легко в него пролезет. Вот через это окно нам и нужно бежать.
- Что ты, товарищ лейтенант, ведь это явная смерть, да и охрана кругом, перебьют нас всех, - отозвался Шевченко.
- Обожди. Товарищи, это не все, выслушайте меня до конца. Наш вагон без тамбура, охрана находится в тамбурах, через два вагона позади и в два или три вагона впереди, так что охрана нам не страшна, да и ночь темная. Теперь, как прыгать, у нашего товарища есть плащ-палатка, ее нужно будет разорвать на три части и связать веревкой. Один конец зацепим за крюк, что возле окна внутри вагона, другой выбросим наружу, и по нему будем спускаться.
- А ведь, действительно, просто и почти безопасно. Спасибо тебе, лейтенант, - кто-то отозвался рядом.
- Обождите, товарищи, это еще не все. Вы все слышали предупреждение охраны - за побег расстрел, поэтому в вагоне нам могут помешать некоторые крикуны, которым не нравится Советская власть и другим "добровольцам" (сдавшимся в плен добровольно). Наша задача завтра днем: прощупать, кто еще согласен на побег, только делать это нужно очень осторожно. Если завтра из вагона нас выпускать не будут, разойдитесь по вагону и подходите только к тем, кто больше молчит из них, наверняка большая часть таких же, как и мы. Начните незаметную для посторонних безобидную беседу и, между прочим, намекните, что-де слышали, будто собирается, как он на это смотрит и добавь - ведь за побег расстрел. Если такой человек будет склонен к побегу, пусть поговорит со своим товарищем, которому доверяет. Завтра вечером договоримся о деталях. Следующая ночь должна быть решающей. Еще одна деталь. Нам нужно назначить пароль, какое-либо одно слово, если нас не разоблачат и побег удастся, то убегут все из вагона, даже и те, кто не желает бежать, так как, охрана при обнаружении побега оставшихся перестреляет для устрашения. Хотя они и сволочи, но за жизнь каждый из них трясется и невольно убежит. Вот, кажется, все. Может, кому, что не ясно или имеются предложения - говорите. Да, еще одно - кто согласен на побег, сообщите наш пароль.
Все молчали.
- Скажите, товарищи, у кого есть оружие? Я имею в виду нож или бритва, это нам завтра может пригодиться.
Никто не ответил, я понял, что ни у кого ничего подобного нет. За разговором мы и не заметили, что состав остановился. Чувствовалось, что скоро рассвет, хотелось спать.
За эти несколько дней нашего путешествия в вагоне человек двадцать или около того - умерло. Человек восемь забрали из вагона за драки во время раздачи хлеба. В вагоне значительно стало просторнее. Можно было сидеть, а некоторые ухитрялись даже лежать. Как-то само собою получилось, что люди распределились по группам. Наверное нашлись однополчане или земляки. Вернее в вагоне разделились на две основные группы. На "добровольцев" и “антисоветчиков” - одна группа, и все остальные - другая группа.
Утром мои товарищи разошлись по вагону. Мы с Шевченко сидели вдвоем в углу возле окна. К нам подошел один товарищ в штатской одежде по возрасту старше нас и попросил Шевченко, чтобы уступил ему место.
Лейтенант Шевченко с удивлением посмотрел на него и сказал:
- Другого места не нашли, обязательно нужно мое место.
- Прошу Вас, товарищ красноармеец, мне нужно поговорить с лейтенантом, - попросил незнакомец.
В офицерской форме я был только один на весь вагон. Шевченко поднялся и отошел к дверям. Незнакомец подсел ко мне и начал спрашивать меня, где служил, в какой части, где ранен, где попал в плен. Я ему все рассказал. Он немного помолчал, потом вдруг спрашивает:
- Скажи, лейтенант, ты коммунист?
Я промолчал.
- Значит, коммунист, - решил он.
- А какое, собственно говоря, Ваше дело, кто я, коммунист, комсомолец или беспартийный?
- Вот что, скажи, ты ходить можешь или тебя подобрали раненного, что-то я замечаю, ты мало двигаешься.
- Понемногу хожу, - ответил ему.
- Так вот, лейтенант, я буду с тобой говорить как с коммунистом, и как с командиром Красной Армии, и еще как с советским человеком. Говори откровенно, что думаете делать дальше?
- А кто Вы такой и кто Вам дал право устраивать мне допрос?
- Об этом потом, кто я такой. А сейчас отвечай на вопрос, не верти.
- Что делать дальше, не знаю, так же наверняка и Вы.
- Вот что, как ты смотришь на то, чтобы этой ночью расстаться с вагоном, вернее, бежать.
- Над этим вопросом не думал и Вам не советую. Наверно слышали предупреждение немцев - за побег расстрел всем. Да притом, видите, я ранен. Да и что толку, ведь Красная Армия разбита и немцы, наверное, уже в Москве.
- Зачем же тебя, сволочугу, столько лет кормили, учили, что, ты, так быстро отрекся от своей Родины, зачем, ты, носишь эти кубики. Вот что, если ты пикнешь хоть одно слово о нашем разговоре, задушу вот этими руками.
Больше, не говоря ни слова, поднялся и отошел от меня. Мне хотелось подняться, догнать его и расцеловать. Ничего, кто ты капитан, майор, а может комиссар, вечером ты изменишь, свое мнение обо мне и мы наверняка с тобой помиримся.
Наступал вечер. Наш замысел скрыть было нельзя. В вагоне чувствовалось какое-то тревожное беспокойство. По подсчетам наших товарищей, на побег согласие дали более тридцати человек. Нужно было принять какие-то действенные меры, чтобы люди, которые были не в курсе наших замыслов, преждевременно не подняли скандал, нужно было предупредить этот скандал, если он возникнет.
- Кто разговаривал с рыжим гражданином, который днем подходил ко мне? - спросил я у своих единомышленников. Отозвался один. Я попросил позвать его ко мне. Когда они подошли, он с удивлением и презрением посмотрел на меня и хотел, что-то сказать. Я предостерегающим поднятием руки предупредил его.
- Товарищи, в вагоне не спокойно. Люди не все глупые и беспечные, кое-кто догадывается о нашей затее, может возникнуть бунт и весь наш замысел может пойти насмарку со страшными для всех нас последствиями. Поэтому, как только полностью потемнеет, по сигналу наши люди должны собраться в этой половине вагона и потом мы им откроемся, после чего пусть сами решают, как им быть. Но напоминаю, пока не начнется побег, будьте все на стороже. Теперь еще одно, если побег пройдет благополучно, собираться всем по паролю, первым 10-15 человек идти по ходу движения поезда, кто будет прыгать последними - идти против движения состава. Если по какой-либо причине собраться сразу не сможем, сбор в первом лесу на восток за 15-20 километров от места побега. Знайте, как только обнаружится побег, за нами будет погоня. Вот как будто все, по местам, товарищи.
- Так, что, Вы, хотели сказать, не знаю, как Вас назвать, - обратился я к своему дневному собеседнику.
- Да, что говорить, прости меня, лейтенант, плохо о тебе подумал, в общем, извини, а зови меня просто Костя.
- Извиняться передо мной, тебе нечего, на твоем месте, я бы поступил, наверное, так же так. К тебе, Костя, у меня такая просьба - когда все соберемся, тебе прийдется выступить в вагоне и сказать пару слов всем, которые в большинстве о нашем побеге ничего не знают. Я уверен, что многие из них присоединяться к нам.
- А это возьми на всякий случай, - отдавая ему нож, который покупал еще в г. Воронеже до войны.
Полностью стемнело. Нужно было начинать. В пол голоса подал сигнал. По вагону со всех углов послышалось: "Орша”, “Орша". Тот, кто знал значение этого слова, начали собираться на нашей половине, кто не знал, тот был в недоумении. Только слышны слышалось: "Куда прешься”, “Не лезь по ногам", и более крепкие ругательства. В вагоне была абсолютная темнота. Вдруг поезд остановился, все как-то сразу притихли. В голову полезли всякие страшные мысли. На наше счастье поезд простоял всего несколько минут.
- Костя, ты где, - позвал его, - давай начинай.
- Товарищи, - заговорил он, - Мы решили бежать...
Вдруг Костю перебивает какой-то визгливый голос:
- Кто это мы, ты нас спрашивал? Товарищи, что же это делается?
Какая-то комиссарская сволочь хочет нас погубить.
Но другие голоса заглушили этого крикуна: " Товарищ дело говорит. Не пропадать нам в рабстве".
А в это время несколько человек вместе со мной быстро оторвали колючую решетку с окна, обмотав руки плащ-палаткой. Потом саму плащ-палатку разорвали на три ленты, связали их, и получилась веревка. Один конец привязали за крюк, другой выбросили наружу. Все это было сделано за какие-то считанные минуты. А Костя в это время говорил, но, по правде говоря, я не особо и слушал его, так как был занят другим делом.
- Костя, кончай, начали. Все готово.
В вагоне наступила гробовая тишина.
- Давай, товарищи, кто первый.
- Лейтенант, начинай ты, ты ранен, - отозвался Костя.
- До свидания, товарищи! Не забывайте нашу договоренность.
Начал подтягиваться на окно, но это оказалось не так просто. Несколько рук подхватили меня и подняли к окну. Держась обеими руками за веревку из плащ-палатки, стал вылезать ногами из окна. Под тяжестью своего веса ноги ударились о землю. Удар был не сильным, так как все тело висело на руках, державших веревку плащ-палатки.
Немного пробежав по ходу поезда и выпустив из рук веревку, упал на землю. Пока весь эшелон не прошел, лежу не шевелясь, прислушиваясь, не слышно ли стрельбы. Но все было тихо и только пути рельсов, удаляющийся красный сигнал последнего вагона напоминал, что поезд ушел. Не знал я тогда, что навсегда расстался со своими новыми товарищами, не знал и того, что надолго расстался со своей страной.
Сгоряча не почувствовал, что при падении из вагона сильно ушиб правую ногу. Минут через пять после ухода поезда, стал подниматься и почувствовал нестерпимую боль в ноге. Прошел с трудом метров 200 по ходу движения поезда на встречу своим товарищам, идти стало невмоготу. Сел, отдохнул, еще сделал с трудом несколько шагов и понял, что идти больше не могу. Начал ждать своих товарищей возле полотна рельс. прождал наверное минут сорок, прошло несколько поездов, но никто не появлялся. Да и как они могли появиться, ведь согласно договоренности встреча должна была произойти где-то за 2,5 - 3,0 километров от места моего падения.
Отошел, превозмогая боль в ноге метров 50 от железнодорожного полотна, попал в какие-то кусты или посадку, под прикрытием которых решил отдохнуть до начала рассвета. Посветлело вокруг. Немного сориентировался и стал двигаться на восток, как и договорились в вагоне.
Когда хорошо просветлело, понял, что нахожусь в посадке, а лес чернеет где-то в 2-3-х километров от меня. Если считать, что полотно железной дороги идет с востока на запад, то лес виделся южнее от дороги. Рассветало и я, не долго раздумывая, пошел по направлению леса.
НА ПОЛЬСКОЙ ЗЕМЛЕ
Только тот, кто побывал в неволе, может по-настоящему оценить, что такое свобода. В первые часы после побега меня охватила такая всеобъемлющая радость и чувство избавления от чего-то страшного и кошмарного, что мне казалось, все тещи нипочем, ни рана, ни голод, ни опасность, которая подстерегала на каждом шагу, все лишения представлялись мне мелочью по сравнению с тем, от чего я избавился. Мысль работала ясно и целенаправленно. Все рисовалось в радужном цвете. Мое будущее представлялось мне очень просто. Первым долгом необходимо было определить, где нахожусь. По моим предположениям нахолдился где-то в западных областях Белоруссии или Украины. А вообще-то, зачем об этом думать, буду идти просто на восток, что касается еды, то об этом не может быть и речи, сейчас август месяц и еду можно найти на каждом шагу - и в поле, и в лесу, да и люди не откажут. Вот только нога беспокоит, но и это нестрашно - немного отлежусь, и все будет нормально. Мне лишь бы перейти линию фронта, а там все будет в порядке. Да, все представлялось до предела просто и ясно. Не думал и не представлял себе в тот момент, что для меня настает новый этап борьбы с врагом, этап трудный и длительный, Путь на Родину пройдет через невероятные трудности, в жестоких боях и испытаниях.
Отдых, который себе позволил в посадке, придал мне сил. До леса дошел сравнительно легко. Перед восходом солнца был уже в лесу. По восходу солнца определил, в каком направлении я движусь - железная дорога оставалась от меня на северо-востоке, таким образом, я двигался не на восток, а на юго-запад. Это меня немного озадачило. Но успокоил себя - направление движения можно изменить, главное, что нахожусь в лесу, и это меня радовало. Если и будет погоня, то в лесу не просто найти и самое главное - никто не подумает искать в этой стороне, если и будут поиски, то совсем в противоположной стороне. А сейчас, мыслил себе, нужно с часик отдохнуть и отойти глубже в лес. Но отдых мой оказался немного больше. Не заметил, как уснул и, когда проснулся, солнце было уже на другой стороне небосклона. Проспал. наверное. часов 7-8. Давал знать о себе голод.
После ночного перенапряжения, сейчас наступил какой-то спад. Все тело болело, мучила жажда, чувствовал себя разбитым и измученным. Первой мыслью было - найти воды, казалось, если выпил хотя бы глоток воды, сразу силы восстановятся. Местность была незнакомая, ходил, наверное, часа два, пока нашел ручеек. После утоления жажды лучше не стало, только все тело отяжелело и мучительно захотелось есть. До вечера из леса выходить опасался, а солнце было еще высоко.
До захода солнца решил идти. Путь держал как будто на юго-восток, но потом после несколько недель, когда решил проследить свой путь, было совсем не так, шел я все время на юг и даже на юго-запад. Сейчас может показаться неправдоподобно, как это так, грамотный, зная все возможности ориентации на местности без карты и компаса, м вдруг заблудился, как говорится, в двух соснах. На самом деле было действительно так - блудил. Значительно позже ходил без компаса и на большие расстояния и редко когда ошибался, а если и были отклонения от маршрута, то незначительные. Чем объяснить мою беспомощность в то время, даже и сейчас толком не смогу. Перед вечером вышел на опушку леса, стал осматриваться вокруг. Местность была, какая то чужая, но не в смысле того, что ее не знал, а именно - чужая. Вокруг виднелись отдельные постройки. На поле кое-где работали крестьяне. Поля вперемежку с рощами были, почему-то мне, выросшему в селе среди обширных наших полей крестьянскому сыну, непонятными. Что-то в них было не наше, мне незнакомое.
Поздно вечером, когда вышел из лесу и пошел по полям в поисках пищи, это чувство не пропадало. С едой вопрос разрешился быстро: нашел картошку и еще какой-то корнеплод, сначала думал редька, но когда попробовал, почувствовал во рту сладость. Как после узнал, это была репа. Еще с вечера по телефонным столбам и движению транспорта, определил дорогу. Она шла в нужном мне направлении - на восток. Решил выйти на дорогу и идти до рассвета по дороге. Где-то в полночь появилось село или отдельные строения. Не стал к ним приближаться - обошел стороной. За ночь, если шел по два километров в час, должен был пройти около 10-12 километров. Другой день, после небольшого отдыха, продолжал идти, пока не подошел к шоссе, которое, как мне показалось, вело с юга на север. Ночью опять бродил по полям в поисках пищи, и снова шел и шел. На третьем дне моего путешествия произошла примечательная встреча, спутавшая все мои планы. Где-то часов в 11 набрел на поляну в лесу, где паслось несколько коров. На всякий случай залег на опушке и стал наблюдать. Не прошло много времени, появился и хозяин или пастух этих коров. Это был пожилой мужчина, а вернее, старик. Долго не решался к нему подойти, но все же решился. Когда он заметил меня, тоже поднялся и пошел мне навстречу.
- Здравствуйте.
- Здравствуй, здравствуй, товарищ, - отозвался ко мне старик на чистом русском языке.
- Не бойтесь меня, я русский, бежал из плена.
- А я тебя и не боюсь, таких, как ты, тут прошло уже очень много.- Вытащил из сумки небольшой кусок хлеба и большой кусок вареной говядины, подал мне со словами: - Бери, кушай, я всегда беру из дома больше, на всякий случай. Может, кто встретится из таких как ты.
При виде такого обилия еды у меня просто спазмы по желудку пошли. По - настоящему я кушал еще до плена у своей добросердечной хозяйки, у которой лежал раненным. С того времени прошло больше 10-ти дней. Можно себе представить, с какой жадностью набросился я на это королевское кушанье.
- Много не ешь, если ты давно не ел, иначе можешь заболеть,- посоветовал мне старик. Этот совет был очень кстати, хотя я и сам знал, что на голодный желудок много есть нельзя. В тот момент съел бы все, чем наделал бы себе много беды.
- Скажите, пожалуйста, где я нахожусь, какая это область, - спросил я старика:
- А ты с лагеря или с поезда бежал? - спросил он меня в свою очередь.
- С поезда. - И рассказал ему все от начала до конца, что со мной произошло за это время....
- Так ты даже не знаешь, что находишься в Польше? - удивился старик.
- Как в Польше? - ошарашено спросил его. И тут он мне все рассказал подробно...
Я сначала подумал, может, нахожусь в одной из западных областей, которые отошли к нам в 1939 году, но он меня в этом разубедил. Действительно я находился в Польше, километров в 35 от Брест-Литовска и километрах 15-18 от границы, то есть от реки Буг.
Со стариком я просидел почти до самого вечера. Многое он мне рассказал о всем, что в то время творили фашисты в его стране. Рассказал, как мне лучше дойти до Буга, какие села нужно обходить, а где можно и зайти.
- Самое главное - меньше показывайся днем на дорогах и селах, где расположены немецкие гарнизоны жандармерии и полиции. Многие пленные погибли от незнания здешних порядков и от своей беспечности.
Оказалось, жандармерия охотится за нашим братом, и расстреливают ни без какого суда и следствия. На месте, где поймают, там и расстреливают. Многие нашли себе здесь могилу.
- Еще вот что я тебе должен сказать. Наш народ очень хорошо к вам русским пленным относится, оказывает всяческую помощь - продуктами, обувью, одеждой и приютом. Несмотря на жесточайший немецкий приказ " За укрытие и помощь русским военнопленным - расстрел". За годы оккупации много нашего народа находится в концлагерях, а еще больше погибало. Полякам много жизней стоит фашистское порабощение. На нашей земле ты найдешь много хороших и сердечных людей - продолжал свой рассказ старик. - Знай, наши люди не сидят, сложа рук, они борются за свою свободу, не смотря на все фашистские зверства.
На прощание я сообщил старику свой домашний адрес и попросил его, чтобы после освобождения Польшы он сообщил моим родным.
- Даю свой адрес на всякий случай. Случиться может так, что и меня постигнет участь моих товарищей, которые нашли себе могилу на вашей земле.
Со стариком я расстался сердечно. Просто жалко было с ним расставаться. Хороший то был старик и настоящий человек. Жалко не знаю его фамилии, да и он, наверное, не дожил до светлого дня освобождения. Не написал он моим родным о том, что с ним встречался, а может быть, просто забыл адрес, который я ему сообщил устно. Записать то в тот момент было не на чем и нечем ни у меня, ни у него.
Если бы не предупреждение и советы старика, вряд ли я писал сегодня эти строки. От него я узнал, что на границе немцы держат пограничные войска, при том, когда начался массовый побег советских военнопленных из лагерей, пограничные войска были усилены жандармерией и регулярными подразделениями Вермахта.
Не скрою, после всего рассказанного стариком я как-то растерялся.
Если сразу после побега думал, что нахожусь на своей территории, хотя и оккупированной фашистскими войсками, среди своих людей, то сейчас просто не знал, как быть дальше. Чужие люди, хотя и хорошие, по рассказу старика, не зная их языка, обычаев, с ранением без куска хлеба, просто не укладывалось в голове, что дальше делать. При наличии охраны на границе, знал - раненным мне границу не перейти.
По-прежнему заходить в села остерегался, да и не позволяло сердце и совесть просить кусок хлеба. Нога сильно распухла, хотя и не сильно болела, но передвигаться было очень трудно. Организм ослаб от систематического недоедания - питался по-прежнему добытыми, воровским путем на полях польских крестьян, овощами.
Точно не помню, на 7 или 8 день своего пути почувствовал - силы меня покидают, еще пара дней и дальше идти не смогу.
Ночи стали светлые (светил месяц). Проходил мимо сел, читал их названия, но только не понимал. Хотя и знал латинский алфавит и немецкий язык, прочитать толком названия не мог. Сочетания некоторых польских букв не знал, и с прочитанного ничего не получалось...
Про утро и день, хочу рассказать, и опишу более подробно. Ночью, помню, обошел какое-то большое село и вышел на полевую дорогу. Шел целую ночь, к утру опять показалось село, так как начинался рассвет, а рядом виднелся лес, решил пересидеть в этом лесу наступающий день. За ночь сильно устал, решил немного поспать. Не знаю, долго ли спал, но слышу сквозь сон какой-то шум, с трудом поднялся, осмотрелся кругом. Оказывается, то, что я ночью принял за лес, никакой не лес, а небольшая роща, по ней бродили коровы, слышен был разговор людей.
Хорониться было некуда. Все же нашел на противоположной от села опушке более густое место и там залег. Не знаю, счастье или несчастье, в то место пригнал своих коров мужчина лет 30-35 и, когда, заворачивая свое стадо, чтобы оно не шло на луг, повстречался со мной. Это был второй человек, с которым встретился в Польше.
Когда он меня заметил и подошел ко мне, я с трудом поднялся, не знаю, с испуга или от неожиданности, но силы меня покинули совсем.
- Ты что, пленных русский, раненный? - спросил он меня и, не дождавшись от меня ответа, сказал, - Будь тут, смотри, никуда не уходи. - И ушел заворачивать своих коров.
Отогнав коров, мужчина подошел ко мне, посмотрел на месте ли я ушел, не проронив и слова. Возвратился где-то под обед с сумкой, молча уселся возле меня, вытащил из сумки молоко, вареную картошку и краюху хлеба. - Кушай.
За время его отсутствия передумал, бог его знает сколько. То мне казалось, что он пошел за жандармами или полицаями, то не верилось - лицо приветливое и доброе, такой человек не мог быть недобрым. Его возвращению как-то даже не обрадовался. При виде пищи меня начало тошнить.
- Да, парень дела у тебя, видать, неважные, пропадешь ты,- изрек он. - Пей молоко через силу.
Выпил немного, думал снова стошнит. Нет все нормально, еще выпил - ничего, дело пошло. Попил молоко и немного покушал картофеля, хлеба есть не стал.
- Ты, офицер, - спросил меня новый знакомый.
- Да, лейтенант.
- Подпорудчик, - уточнил он и продолжал дальше, - Ты, конечно, идешь на Буг к своим. Много уже прошло через наше село таких, как ты, но не уверен, чтобы хотя один из них перешел Буг. Правда, там сейчас есть такие места, где можно перейти реку вброд, но там сильная охрана и вообще по всей границе охрана усиленная. Вчера я был во Владаве у своего родственника, - рассказывал он мне,- много убивают там таких, как ты. Тебе и не дойти туда, ты совсем ослаб. Откуда пришел, с какой стороны? - спросил меня.
Я показа в сторону, откуда пришел.
- А, с Городища, а наше село Русcилы, в нем почти что все русские или украинцы. Люди очень хорошие, много помогают пленным, но у нас тебе быть нельзя. Через село постоянно ездят жандармы, полицаи Подедвужье, в Гминцу. Когда буду гнать коров домой, я тебе покажу ров, пойдешь по нему, километра за полтора живут наши люди на колониях. Там, у кого-нибудь попросишься и перебудишь, пока окрепнешь. Там люди очень хорошие живут.
Через некоторое время собрал он своих коров и телят, и мы погнали их вместе. Когда подходил к селу, он указал мне на ров, который проходил поверх от села.
- Дорогу переходи только тогда, когда на ней никто не едет, часто жандармы и на роверах проезжают.
Прошел дорогу благополучно и пошел по рву наверх.
Пока прошел эти полтора километра, чертовски устал. Не доходя до первой небольшой избенки, решил отдохнуть. Через какое-то время ко мне подошла женщина, лет 50 небольшого роста, посмотрела на меня собо