Кажется, прошло много времени, как окончилась война, а память о событиях тех долгих дней 1941-45 годов никак не хочет отпустить нас, ветеранов той страшной войны.
Все меньше и меньше нас остается, мы уходим в небытие, но мы даже в последнюю минуту, горды тем, что честь свою как обязанность защиты Родины и своего народа ставили выше своей жизни. И, если кто-то из нас случайно остался жив, не вините его за это, он остался послом той войны, который остался на поле брани.
Я до сих пор помню всех своих друзей и товарищей не только в лицо, но и по имени, которые отдали свои жизни, защищая Родину.
Почти с первых дней войны мне пришлось служить в разных авиаполках дальних бомбардировщиках в качестве воздушного стрелка-радиста на самолетах Ил-4. Первые дни войны и примерно до января 42 года дальние бомбардировщики боевые задания выполняли в дневное время, летали в разведку по заданию штаба Южного фронта, наносили боевые удары по противнику в районах Днепропетровска, Днепродзержинска, Кривого Рога.
Самолеты Ил-4, как я уже говорил, в начале войны летали на выполнение боевых заданий в основном днем, и поэтому мы несли большие потери, как людьми, так и самолетами. В 1942 году все эти авиаполки были объединены в авиацию дальнего действия, командующим которого был главный маршал авиации Голованов А.С., АДД подчинялась непосредственно ставке Верховного Главнокомандующего, по приказу которой удары наносились в основном по крупным стратегическим объектам.
За время Отечественной войны мною совершено было около 120 боевых вылетов. В числе моих полётов значатся бомбардировка стратегических объектов городов Хельсинки, Будапешта, Варшавы, Детрецена, Тильзите и многие другие.
752-й авиаполк, в котором я служил до февраля 1943, года активное участие принимал в обороне и освобождении Сталинграда, за что полку было присвоено звание гвардейский Сталинградский авиаполк АДД.
В феврале 1943 года я перешёл в 840-й авиаполк этой же авиадивизии, которому за отличные боевые действия по освобождению г.Севастополя было присвоено звание 20-й гвардейский Севастопольский авиаполк АДД.
В 1944 году наши войска приступили к освобождению Белоруссии от фашистов.
Самолёты нашей 3-ей Гвардейской Днепропетровской авиадивизии, выполняя приказ, приступили к нанесению ударов по стратегическим объектам обороны противника, в этом направлении 25 июня был нанесен бомбовый удар по товарной железнодорожной станции г. Минска.
С 26 на 27 июня, авиадивизия, продолжала выполнять это же задание, нашему экипажу в составе лётчика ст. лейтенанта Кузнецова Николая, штурмана лейтенанта Климова Алексея, и меня — стрелка-радиста, было дано задание выйти на цель Минск-товарный, на высоте 5500 метров и в нужное время осветить цель светящимися авиабомбами, после чего другие самолеты нанесут бомбовый удар по освещённому объекту.
Для выполнения данного задания, наш самолет вылетел чуть раньше остальных.
На подходе к цели, самолет был обнаружен и схвачен 5-6 прожекторами противника, и на него был обрушен весь удар зенитных батарей. Понимая, нас вот-вот собьют, между членами экипажа произошёл скоротечный разговор: что делать? Решение было идти на цель, ибо от выполнения нашего задания зависит успешное выполнение другими самолётами основной задачи.
Мы уже были на цели; что дальше произошло, я не успел даже осознать. Вначале услышал взрыв, потом вспышка огня и пламя в правой плоскости, всё смешалось с рёвом моторов, самолёт стал падать, и мне казалось — разваливаться. В это время откуда-то издалека я услышал голос командира Николая Кузнецова «Пры-гый!» До сих пор у меня звучит этот голос, и я не могу забыть его до конца своей жизни.
Выбравшись из горящего самолёта и раскрыв парашют, я сразу попал в луч прожектора, потом подключился другой прожектор, и я оказался в перекрёстке лучей. Машинально посмотрев вниз на землю, я увидел под собой улицы и дома Минска, город был как на ладони — освещён и хорошо просматривался.
Вместе с этим я хорошо понял и другое, что живым мне отсюда не выбраться, приземляться придётся или на крышу какого-нибудь дома, или улицу Минска. Мелькнула мысль обиды. Не потому что погибну — итог войны для меня был очевидным. Обидно было за другое, что придёт моим родителям скупое сообщение, что Ваш сын пропал без вести. Вот и думай теперь каждый, что хочет, то ли погиб… или ушёл к фашистам.
Только сейчас, в эту минуту я понял, как тяжело солдату умирать в бою за Родину и считаться без вести пропавшим. Но эта мысль пронеслась как мгновение, так как обстрел меня продолжался. Я попытался подобрать стропы парашюта, чтобы уменьшить купол и скольжением выскочить из лучей прожектора, но парашют регулировке не поддавался. Один прожектор отключился, а второй держал меня до самого приземления. После, когда я опустился ниже, стали вести огонь по мне, и ещё ниже по лучу прожектора в меня потянулась большая линия трассирующих пуль зенитных крупнокалиберных пулемётов, которая уходила в темноту, чуть выше моей головы. Единственное, что я мог предпринять, имитировать неживого парашютиста.
Примерно в 15-20 метрах от земли я отцепил от себя парашют, думая, что его отнесёт ветром далеко от моего места приземления. Но парашют чуть не накрыл меня, ветра не было.
Приземлился я, как потом оказалось, в 300-400 метрах от окраины г.Минска, в густую зеленую рожь, высота которой была выше пояса человека. Быстро собрав парашют, закрыв его чем попало, я ещё быстрее попытался убежать с этого места в противоположную сторону от приземления.
Утро 27 июня наступило в тревожном ожидании. Я знал, что меня будут разыскивать. Где-то недалеко я услышал автоматные очереди и несколько быстрых одиночных выстрелов. Выглянув изо ржи в ту сторону, примерно в 600-700 метрах увидел людей, идущих в мою сторону.
Понимая наступающую развязку, мысль моя в это время работала лихорадочно. Мне очень хотелось увидеть кого-либо из гражданского населения с единственной целью передать адрес своих родителей и попросить их передать им все то, что они сейчас увидят. С этой целью я подполз к краю ржи и, выглянув из неё, увидел недалеко от себя двоих ребят 11-12 лет; мне казалось, что они выгнали пастись корову. Я тихонько окликнул их. Услышав меня, они стали осторожно оглядываться по сторонам и подошли ко мне ближе. Я им коротко сообщил, кто я и как оказался здесь, сообщил, что наши войска близко, скоро придут, попросил их взять у меня адрес моих родителей и, всё, что они увидят, что произойдёт со мной, сообщить по адресу, который я им дал. Ещё я их просил принести мне бутылку воды, так как очень хотелось пить, во рту всё потрескалось, даже язык не ворочался.
Ребята быстро выполнили мою просьбу. Я их поблагодарил и ещё раз просил сообщить всё родителям моим, что они увидят, что будет со мною. Я знал, что живым не сдамся, и был спокоен, что теперь мои родители будут знать, где и когда их сын сложил голову, защищая Родину.
Ребята, забрав адрес, ушли от меня подальше — к корове, которую там пасли.
Ожидая неминуемой развязки, я как-то был спокоен и в это время думал об одном — чтобы, уходя в небытие, захватить с собой хотя бы одного-двух фашистов, чтобы их было на одного-двух меньше у моего народа после моей смерти. Проверив ещё раз пистолет, положив рядом запасную обойму и осторожно выглянув, я увидел примерно в 150-200 метрах от меня несколько человек. Они стояли вокруг и что-то рассматривали или обсуждали. Я снова стал ожидать; время, кажется, тянулось очень долго. Наконец ещё раз осторожно решил посмотреть, где они и что делают, а когда посмотрел, то там никого не было.
Как потом мне рассказали жители, проживающие на окраине Минска, утром немцы, прочёсывая рожь, наткнулись на лётчика, который стал отстреливаться, и был ими убит. Дальше пошли и обнаружили парашют с несработавшей светящейся авиабомбой. Забрав парашют с бомбой, ушли. Убит был, как я установил, старший лейтенант Кузнецов Николай, штурман лейтенант Климов Алексей попал в плен, но по дороге бежал обратно в часть.
До 3 июля мне пришлось находиться во ржи, переползая с одного участка на другой. Попытка пробраться на окраину в какой-нибудь дом чуть не окончилась для меня трагично. И только 3 июля я решил пробраться в дом, который стоял в стороне от окраины города, примерно в 500-700 метрах, а может быть и больше, ибо пишу по памяти. В этом доме, когда я познакомился, жил хороший человек, мастер кирпичного завода Богданов. Имя и отчество не помню, но зато хорошо помню хозяйку — Елену, которая отхаживала и лечила меня несколько дней. Потом, поблагодарив их за внимание, я пошел в город Минск. Нашел советского коменданта города, который помог мне выбраться и добраться до Москвы в штаб АДД, а оттуда на попутном самолете прибыл в свою часть г. Белая Церковь. После короткого отпуска, побывав на родине, увидел родителей, вернулся в свою часть и включился в боевую жизнь полка.
Пока своего экипажа не было, летал, как говорят, на подхвате, с разными летчиками, где временно требовался радист.
При выполнение очередного боевого задания, во время бомбардировки ипподрома г. Будапешта, на котором базировались немецкие самолёты, на высоте 6000 метров после сброса бомб, штурман сообщил, что одна бомба осталась в бомбомёте. Идти на свой аэродром и садиться с такой бомбой опасно. Решено было сбросить её пока мы над территорией противника. Сделать это мог один я, потому что пролезть в бомбомёт можно только со стороны кабины радиста. Сняв парашют, отсоединив и сняв кислородный прибор, предупредив штурмана, чтобы он заранее открыл двери бомбомёта, отсоединив кабель от шлемофона, я пролез без всякой страховки в бомбомёт. Упёршись носками в маленькие буртики дверок бомбомёта, надо было закрыть стабилизаторы бомбы, поднять этот конец так, чтобы добиться перекоса замка держащего бомбу, чтобы он вышел из салазок, и затем вместе с бомбой ушел вниз на землю. Вот сейчас, как вспомнишь, становится жутковато, а тогда надо, значит надо, да и возраст наш тогда был всего 20 лет.
В первых числах января 1945 года при выполнении очередного боевого задания, при вылете из-за отказа одного двигателя потерпели аварию, самолёт разбился. К счастью, особенно никто не пострадал, хотя самолёт был с полной бомбовой нагрузкой. Я получил незначительные телесные повреждения и был помещён в свой дивизионный госпиталь, где находился до 19 января. В этот день, воспользовавшись тем, что мне стало немного лучше, я решил вечером незаметно уйти из палаты для решения своих вопросов. Но вечером случайно оказавшись при разговоре командира эскадрильи с радистами, добровольно дал согласие на выполнение боевого задания в г.Познань, с одним из молодых лётчиков.
При выполнении боевого задания возвращались на свой аэродром, на одном моторе, самолёт упал и загорелся. Я и воздушный стрелок оказались в горящем самолёте отрезанными. Нижний люк был прикрыт землей, а все мои попытки открыть колпак самолета оказались безрезультатными. Поняв, что нет никакой возможности, отругав последними словами конструктора самолета, решил быстрее застрелиться, так как считал, что страшнее мучиться, чем мгновенная смерть от одной пули. Но комбинезон расстегнуть я уже не мог, кости пальцев обеих рук у меня сгорели, пистолет достать не мог. Я полез тогда в хвостовую часть самолета с единственной мыслью, что сгоревши в хвосте, я буду выглядеть лучше при похоронах, более или менее человеком похожим на себя, так как был свидетелем сгоревших самолётов ранее.
Самолет, охваченный пламенем, все в нем горело и трещало, патроны рвались, обшивка горела, выделяя удушливый газ. Добравшись до хвостовой части, я почувствовал, что откуда-то тянет свежим воздухом, присмотревшись, увидел в самолете дыру. При падении хвостовая часть самолета переломилась, хвост как бы поднялся над рамой самолета, на которой крепилось третье колесо — дутик, образовалось отверстие. Упершись в противовесе и просунувшись в это отверстие, стал кричать, на мой крик прибежал солдат и вытащил из горящего самолета.
Вот так во время Отечественной войны я сам себя, как бы приговорил к смерти, но думаю, что по независящим от меня обстоятельствам остался живым. Получив ожоги 65-70% ожоги тела, почти год пролежал в госпитале, перенес несколько операций, был демобилизован инвалидом Великой Отечественной войны 1 группы и в сопровождении санитара доставлен домой к родителям.
День победы 9 Мая лежал в госпитале, был в очень тяжелом состоянии.
За успешное выполнение боевых заданий был награжден двумя орденами «Отечественная война 1 степени, медалью «За отвагу» и многими другими медалями. Но самое дорогое для меня, и это я сохранил для внуков, — оценка моими боевыми друзьями, моего ратного труда.
В 1946 году товарищи прислали в военкомат характеристику по месту моего жительства, что «В бою зарекомендовал себя бесстрашным воздушным воином, готовым жертвовать собой во имя счастья и свободы нашего народа».
Записала Виктория Маяцкая, Ставрополь