Основная форма конфликтов этого типа была институциальной. Острый конституционный конфликт возник, когда Эстония, а за ней и ряд других союзных республик приняли поправки к своим Конституциям, внеся в них приоритетное право на использование ресурсов и верховенство законов республики.
Президиум Верховного Совета СССР отменил эти поправки. Но по Конституции СССР сделать это мог только Верховный Совет, а не Президиум (но Верховный Совет тогда, в 1989 г., мог и не отменить эти решения, и именно потому М. С. Горбачев принял решение провести обсуждение на Президиуме Верховного Совета). Так возник первый конституционный кризис, который был проявлением острого институциального конфликта. Поскольку решения законодательных органов республик в Эстонии, Литве, Латвии поддерживало большинство титульной национальности, есть все основания относить их к этнонациональным конфликтам.
Статусными конфликтами были и конфликты в союзных и автономных республиках, автономных областях за повышение статуса республики или его получение. Это характерно для части союзных республик, желавших конфедеративного уровня отношений (например, Казахстан), для ряда бывших автономий, которые стремились подняться до уровня союзных республик (например, Татарстан). Впоследствии, после создания независимой России, радикальная часть национального движения Татарстана поставила вопрос об его ассоциированном членстве. Конфликт завершился подписанием Договора между государственными органами Российской Федерации и государственными органами Татарстана, который содержит элементы как федеративных, так и конфедеративных отношений.
За повышение статуса республики до уровня конфедеративных отношений ведут кровавый конфликт абхазы с грузинами.
К этому же типу конфликтов можно отнести движения за создание своих национальных образований, например ингушей в Чечено-Ингушетии, ногайцев, лезгин в Дагестане, балкарцев в Кабардино-Балкарии.
Автономистские движения были среди таджиков Узбекистана, узбеков Кыргызстана, кыргызов Горного Бадахшана в Узбекистане.
Второй тип конфликтов — этнотерриториальные. Это, как правило, самые трудные для урегулирования противостояния. На территории бывшего СССР на период 1992 г. было зафиксировано около 200 этнотерриториальных споров. По мнению В. Н. Стрелецкого (Институт географии РАН), одного из разработчиков Банка данных этнотерриториальных притязаний в геопространстве бывшего СССР, к 1996 г. сохраняли актуальность 140 территориальных притязаний.
Конечно, не все заявленные притязания перерастают в конфликт. Специалисты считают, что к таким конфликтам надо относить споры, ведущиеся «от имени» этнических общностей относительно их прав проживать на той или иной территории, владеть или управлять ею. В. Н. Стрелецкий, например, считает, что любое притязание на территорию, если оно отрицается другой стороной — участницей спора, — уже конфликт.
Вот тут-то, видимо, и важно, какой это конфликт: конфликт представлений, идей или уже действий? Большинство этнотерриториальных споров идет от имени политических элит, правительств, движений. И далеко не всегда эти споры охватывают хотя бы значительные группы какого-то народа. С точки зрения принятого определения этнического конфликта к ним надо отнести те ситуации, когда идеи территориальных притязаний «обеспечивают» этническую мобилизацию. Если подходить с такой меркой, то число этнотерриториальных конфликтов будет, несомненно, меньше, чем точек территориальных споров.
Например, Калмыкия потеряла какую-то часть своих территорий в годы репрессий. Заявления об этом были, но в конфликты по этому поводу калмыки не вступают.
В то же время ингушско-осетинский конфликт за территорию Пригородного района и часть Владикавказа перерос осенью 1992 г. в военные действия.
Территориальные споры часто связаны с реабилитационным процессом в отношении репрессированных народов. Но все же конфликты, связанные с репрессированными народами, — особый тип этнических противоборств. Только часть такого рода конфликтов связана с восстановлением территориальной автономии (немцы Поволжья, крымские татары), в отношении других стоял вопрос о правовой, социальной, культурной реабилитации (греки, корейцы и др.). И только в ряде случаев речь идет о территориальных спорах. Так, турки-месхетинцы стремились к возвращению на территорию прежнего проживания в Грузию.
Еще один тип — конфликты межгрупповые (межобщинные). Именно к такому типу относятся конфликты, подобные тем, что были в Якутии (1986), в Туве (1990), русско-эстонский в Эстонии и русско-латышский в Латвии, русско-молдавский в Молдавии.
Массовые межгрупповые насильственные столкновения имели место в Азербайджане, Армении, Киргизии, Узбекистане.
Наряду с приведенной выше все большее распространение в литературе получает типологизация на основе содержания конфликтов, целевых устремлений сторон.
Надо сказать, что типологизация конфликтов, конечно, достаточно условна и нередко в одном конфликте соединяются разные цели и содержание.
Например, карабахский конфликт — это конфликт, связанный и с территориальными спорами, и с повышением статуса автономии, и с борьбой за независимость.
Ингушско-осетинский конфликт — это и территориальный, и межреспубликанский, и межобщинный на территории Северной Осетии.
Поэтому исследователи говорят о «кластерах» конфликтов, поскольку такое понимание дает более широкое основание для их урегулирования. При этом сам процесс регулирования связан с формой, длительностью, масштабами конфликтов.
Важное значение для понимания особенностей конкретных ситуаций и выработки мер по их урегулированию имеет и учет стадий развертывания этноконфликтов, а также тех основных сил и движений, которые действуют на них и определяют их течение. Ибо он позволяет более детально раскрыть процесс и механизмы их детерминации. Так, применительно к нашим условиям, он позволяет показать, что появление национально-патриотических и особенно национально-радикальных движений переводит межнациональный конфликт из потенциальной в актуальную стадию и знаменует начало выработки четких и твердых притязаний и позиций в нем, находящих выражение в программных документах и декларациях этих движений.
Как правило, эта стадия, в случае дальнейшей эскалации конфликта, служит подготовкой к следующей стадии — конфликтных действий, становящихся в ходе нарастания остроты конфликта все более насильственными. По мере накопления жертв и потерь конфликт на этой стадии делается все менее управляемым и цивилизованно разрешимым. Тем самым развитие межнациональной конфронтации все больше подводит конфликт к черте, за которой может последовать национальная катастрофа, и потому жизненно необходимыми становятся меры по его скорейшему ослаблению и умиротворению, такие, как посредничество, консультирование, переговорный процесс и т.п., нацеленные на достижение национального консенсуса или, по крайней мере, компромисса.
Результативность достижения последних, в особенности консенсуса, является показателем того, в какой мере приведены в действие демократические и гуманистические способы урегулирования и разрешения межнациональных конфликтов, позволяющие нейтрализовать националистические установки и конфронтационные устремления их участников и помочь каждому из них перейти от жесткого или даже насильственного противодействия национальных общностей и их представителей к эффективному и согласованному взаимодействию с ними ради совместного удовлетворения коренных потребностей и интересов всех участников возникшей межэтнической коллизии. Развертывание этого процесса означает укоренение и закрепление общедемократического принципа приоритетности и неотъемлемости прав и свобод каждого человека в специфической сфере межнациональных отношений.
Конфликтологический анализ под углом зрения возможностей достижения консенсуса между этносами не может удовлетвориться простым обоснованием значимости данного прогрессивного по своей направленности процесса для демократизации межнациональных отношений. Он предполагает также осмысление технологических и организационных мер по его обеспечению. «Стержневой» проблемой здесь в настоящее время выступает создание специальной и разветвленной этноконфликтологической экспертизы, основная задача которой, как показывает мировой опыт, должна состоять в том, чтобы на базе серьезного диагностического и прогностического анализа отслеживать зарождение и развертывание конфликтных процессов и в зависимости от их характера выдвигать обоснованные предложения по их локализации, рационализации и урегулированию посредством компромиссных или консенсусных технологий.
Опыт последних лет отчетливо показывает: очаги межнационального «возгорания» можно эффективно обезопасить, а тем более потушить лишь целенаправленными, последовательными и терпеливыми усилиями. И эти усилия должны опираться на специально разработанные для этого меры и соответствующим образом организованные посреднические структуры, концептуально и методически оснащенные.
В настоящее время наибольшие организационные трудности в урегулировании и предотвращении этнонациональных конфликтов и конфронтаций связаны с отсутствием в государствах СНГ, в том числе РФ, разветвленной специализированной сети организаций по предотвращению и урегулированию внутренних конфликтов. Больше всего ощущается отсутствие институтов, осуществляющих мониторинг за развитием этнополитической ситуации в обществе, раннюю диагностику и прогнозирование возникновения конфликтов, а также отсутствие конфликтологического менеджмента в виде службы «быстрого реагирования». Главной задачей такой службы является защита людей, недопущение эскалации конфликтов, расширения их зоны, организация переговорного процесса, а также интенсивное обучение людей способам правильного реагирования на конфликтную ситуацию и поведения в ней.
Такого рода служба (или их совокупность) должна, по-видимому, постепенно и целенаправленно складываться при содействии властных структур из множества организационных звеньев разного уровня и охвата и носить общественно-государственный характер, то есть тесно взаимодействовать с административными и представительными органами в центре и на местах и в то же время быть относительно независимой от них, избегая их возможного диктата и манипулирования.
Подобная организация позволила бы, наряду с налаживанием мониторинга, дающего представление о состоянии и динамике этноконфликтных ситуаций, осуществлять практическое посредничество между различными группами населения, участвующими в них, а также между администрацией и населением и вместе с тем критически анализировать и оценивать характер и результаты различных управленческих воздействий на эти ситуации с целью их разрешения. Обосновывая необходимость принципиального отказа от методов насилия в отношениях между этносами, затрудняющих демократизацию общества и тянущих его назад, к тоталитаризму, ориентируясь на обеспечение компромисса как признания конфликтующими сторонами правомерности притязаний их оппонентов и особенно консенсуса как способа принципиальной и долговременной гармонизации взаимоотношений этносов, участвующие в посредничестве конфликтологи получили бы возможность содействовать восстановлению в правах и значимости глубинных ценностей человеческого бытия, укреплению оснований жизни и деятельности общества и тем самым возвращению ей ее подлинного смысла, а социальным конфликтам — позитивного общественного значения и функции.
Важную роль в этом отношении должно сыграть оформление результатов конфликтологического анализа в виде соответствующей экспертизы межэтнических конфликтных ситуаций и коллизий и превращение ее на этой основе в специфическую технологическую процедуру, позволяющую доводить результаты конфликтологического анализа до их практического востребования и использования для регулирования и разрешения реальных конфликтных столкновений.
Прежде всего, общая задача такого рода экспертизы видится в том, чтобы обеспечить конструктивное участие конфликтологии в демократическом преобразовании современного российского общества. Именно в рамках этой основной задачи она должна содействовать практическому налаживанию в межнациональных отношениях конфликтологического мониторинга и менеджмента как действенных инструментов, позволяющих отслеживать зарождение конфликтных ситуаций, выявлять их «болевые точки», уровень напряженности, динамику, характер действий конфликтующих сторон и т.п. и на этой основе разрабатывать и претворять меры по предупреждению и урегулированию конфликтов, стабилизации социальных отношений и содействию реформам.
При этом важно учитывать, что острота и размах межэтнических конфликтов обусловлены прежде всего как полиэтническим составом населения России, которое состоит из представителей более 100 больших и малых этнических общностей, так и значительной долей в федеративной структуре национально-государственных образований: среди 89 самостоятельных субъектов Федерации — более трети приходится на национальные республики и разного рода национальные автономии.
Не случайно поэтому с развалом советской «империи» на всем ее обширном пространстве образовалось множество зон межнационального напряжения, которое при определенных условиях грозит вылиться или уже вылилось в открытые столкновения, в том числе и вооруженного характера, несущие многочисленные жертвы и разрушения. В настоящее время специалисты насчитывают свыше 200 такого рода зон, основная часть которых приходится на территорию РФ.
По уровню напряженности их можно подразделить на три основных вида:
— «горячие точки», где пролилась или продолжает литься кровь, применено вооруженное насилие и имеются существенные потери человеческих и материальных ресурсов;
— зоны, напряжение в которых находится на грани возможного перерастания в открытые межэтнические противостояния или приближается к ней;
— зоны, в которых межнациональное напряжение уже отчетливо проявилось, но имеет еще достаточно низкий уровень.
Общим для всех трех зон является то, что повсюду межнациональная напряженность, а тем более конфликты, особенно с применением вооруженного насилия, затрудняют проведение социально-экономических и политических преобразований, тормозят объединение общественности вокруг гуманистических, демократических идеалов. Вместе с тем ясно, что в каждой из зон способы социального контроля за развертыванием межнациональных конфликтов и меры по их эффективному урегулированию и предупреждению должны иметь существенные различия.
Особую остроту межэтнические отношения приобретают в автономных республиках и других национально-территориальных субъектах Российской Федерации, поскольку именно там ширится представление о том, что только укрепление суверенитета способно обеспечить национальные интересы. Сами эти интересы зачастую понимаются при этом только как интересы титульной нации, а суверенитет — как перевод федеративных отношений, по существу, в конфедеративные.
Обострению межэтнической напряженности содействуют и другие социальные факторы. Все они в совокупности создают опасность для втягивания этих национально-государственных субъектов в крупномасштабное вооруженное насилие — межэтнические войны, а также в столкновение с федеративными властями. При этом в противоборство, как показывает практический опыт, могут быть вовлечены государства как ближнего, так и дальнего зарубежья, что обостряет не только внутреннюю, но и международную напряженность и усиливает опасность превращения вооруженного столкновения в многосторонний широкомасштабный и даже ядерный конфликт, выходящий за локальные региональные рамки и приобретающий глобальный характер.
В этой ситуации основной акцент в этноконфликтологической экспертизе, как представляется, необходимо сделать на выявлении конфликтогенных факторов (политических, экономических, социально-психологических, этнических, культурных, религиозных и т.п.), вызывающих и обостряющих типичные конфликтные ситуации во взаимоотношениях этносов в различных регионах страны, в особенности тех, которые ведут к вооруженному насилию, на раскрытии дестабилизирующих и деструктивных последствий действия этих факторов, а также на поиске и обосновании возможных мер по их нейтрализации и по приданию социальным конфликтам характера и форм, содействующих общему улучшению социальной ситуации и движению общества к развитой демократической стадии.
При этом основной, «стержневой» проблемой, вокруг которой должна, как представляется, «вращаться» вся современная конфликтологическая экспертиза, выступает проблема обеспечения социального партнерства как основного способа принципиального разрешения социальных конфликтов вообще, этнополитических конфликтов в частности.
На этом принципе, как фундаменте, должна базироваться, по-видимому, национальная политика, если она хочет быть адекватной, эффективной и демократически ориентированной и опираться на научный анализ и мировой опыт.
Пока что этого о нашей национальной политике сказать нельзя, как, впрочем, нельзя сказать и того, что мы вообще имеем сейчас последовательную, целенаправленную и принципиальную политику в сфере национальных отношений и присущих им коллизий. Скорее в этом отношении со стороны теперешних властей наблюдается сугубо ситуативный подход, стремление воздействовать на развертывающиеся и обостряющиеся межнациональные конфликты с точки зрения «целесообразности», задаваемой определенной позицией и оценкой, зачастую весьма слабо опирающимися на предварительную конфликтологическую экспертизу и вытекающие из нее рекомендации.
Нельзя сказать, что в духе обеспечения партнерства и взаимопонимания, избегания конфронтационности в межнациональных отношениях действуют и наши средства массовой информации. В этом направлении также требуется поэтому большая аналитическая, разъяснительная и корректирующая деятельность конфликтологов.
Предстоит всесторонне изучить и технологически проработать и такое важное направление в регулировании межнациональных противоборств, как налаживание партнерских взаимоотношений Центра и регионов, без которого невозможно обеспечить развертывание и укрепление федеративных начал в национальной политике как выражение ее демократичности.
Этноконфликтологическая экспертиза и составляющий ее основу конфликтологический мониторинг и менеджмент призваны в конечном счете показать, что при правильной и принципиальной национальной политике центральная власть может нейтрализовать разыгрывание местными политическими лидерами и национальными элитами этнической карты и сохранить необходимую стабильность Российского государства на почве усиления интегративных, объединительных, партнерских усилий. При этом под межэтнической интеграцией, объединением, партнерством имеется в виду вовсе не отказ от национальной культуры, самобытности, традиций, а перераспределение акцентов: примат общечеловеческого — человеческих прав, ценностей, коллективного баланса интересов над более частными — узкоэкономическими, конкретно-политическими и этнокультурными интересами, национальными и государственными — и налаживание доброжелательного взаимодействия на этой общезначимой почве.
Однако эффективность этих усилий в посттоталитарном обществе в значительной мере определяется исходом борьбы между демократическими силами и такими разнородными, но постоянно стремящимися к тактическому объединению силами, как тоталитаристский реваншизм, великодержавные и националистические течения. Поэтому этноконфликтологическая экспертиза призвана показать, что интеграционистская ориентация может и должна выступить как преграда на пути этнонационального эгоизма и взаимной агрессии, как эмоциональная и интеллектуальная предпосылка для предотвращения и урегулирования межнациональных конфликтов.
Чтобы сделать это на основе квалифицированного этноконфликтологического мониторинга и менеджмента, в экспертизе необходимо:
— определить уровень недовольства различных этнических групп населения своим экономическим, политическим, социальным положением, культурным и бытовым состоянием как в ряде конкретных регионов (прежде всего таких, как Северный Кавказ, Южное приграничье, Поволжье, Западная Сибирь и др.), каждый из которых соответствует тому или иному уровню межэтнической напряженности, так и по стране в целом;
— выявить:
— конфликтогенные факторы объективного и субъективного порядка, дестабилизирующие межэтническую ситуацию, их взаимосвязь и взаимосоотнесенность по степени важности и значимости в зависимости от способности влиять на обострение конфронтации этнических групп;
— тенденции и условия развития межэтнической ситуации в направлении ее стабилизации и нормализации, а также основные барьеры на этом пути, включая сложившиеся идеологические стереотипы и социально-психологические установки;
— уровень готовности представителей различных этнических групп к конфронтационным или компромиссным и консенсусным формам поведения в конфликтных ситуациях, а также степень их образовательной и специальной подготовки к активному участию в предотвращении, урегулировании и ненасильственном разрешении конфликтов;
— разработать и предложить для реализации соответствующим представительным органам и административным структурам в регионах способы и формы предотвращения и урегулирования конфликтных ситуаций в сфере межэтнических отношений на основе учета и нейтрализации конфликтогенных факторов, стабилизации общей экономической и социально-политической обстановки и корректировки массового сознания и поведения в направлении более широкого и основательного освоения демократических норм и правил.
При этом в разработке концептуальных оснований и организационных принципов этноконфликтологического мониторинга и менеджмента основной упор, как представляется, необходимо сделать на учете и использовании внутренней мотивации поведения представителей конфликтующих этносов и других участников межэтнических коллизий, их ценностных ориентаций и социально-психологических установок, идентификаций и стереотипов. Это связано с тем общим представлением, что человек или группа людей, включенные в систему общественных, в том числе и межэтнических, отношений, могут определенным образом трансформировать свое поведение, лишь корректируя свои идентификации с теми или иными общностями, их установками и ориентациями и тем самым меняя регуляторный механизм своего индивидуального и группового поведения.
С. И. Ерина
РОЛЕВЫЕ КОНФЛИКТЫ
В УПРАВЛЕНЧЕСКИХ ПРОЦЕССАХ
Печатается по изданию:
Ерина, С. И. Ролевой конфликт и его диагностика в деятельности
руководителя / С. И. Ерина. — Ярославль, 2000.
Ролевой конфликт (РК) следует рассматривать как состояние психологического конфликта, развивающегося у индивида в ходе выполнения социальной роли в условиях противоречивых или частично несовместимых требований, ожиданий к ролевому исполнителю. При этом под термином «социальные ожидания» понимается система ожидаемых образцов поведения, соответствующих каждой выполняемой роли, посредством которой группа контролирует деятельность своих членов. Представляется важным обратить внимание на то, что понятием «ожидания» в отечественной литературе обозначают довольно широкий спектр их проявлений по степени формализации и интенсивности выражения — от слабо выраженных «пассивных» ожиданий до категорических и четких требований, изложенных в инструкциях.
РК является сложным видом конфликта, об этом свидетельствуют различные теоретические модели РК, описанные в литературе. Проведенный нами анализ позволил сделать вывод о том, что существующие подходы в понимании РК являются скорее взаимодополняющими, нежели противоречивыми, и отражают множественность видов РК, которые можно объединить в следующие основные типы: межролевые, внутриролевые и личностно-ролевые конфликты.
С межролевыми конфликтами индивид сталкивается, когда является одновременно носителем таких ролей, которые предъявляют к нему несовместимые или трудно совместимые ожидания.
Внутриролевой конфликт случается, если индивид воспринимает себя в ситуации, когда другие имеют различные ожидания к нему как к исполнителю единственной роли, т. е. конфликт возникает по поводу того, что есть должное ролевое поведение, в силу того, что разные люди и разные социальные (как формальные, так и неформальные) группы по-разному представляют себе обязанности, связанные с одной и той же ролью.
Поскольку существуют два способа, в которых возможно расхождение в понимании должного ролевого поведения, то существуют и две формы внутриролевого конфликта. Одна касается расхождения ожиданий между разными группами по отношению к одному и тому же исполнителю роли. Другая предусматривает возможные расхождения, отсутствие единства и внутри каждой из групп.
И наконец, личностно-ролевой конфликт возникает, когда качества, внутренние ценности, стандарты, представления и потребности индивида как личности не соответствуют социальной роли или установленному ролевому поведению, т.е. субъективное «Я» вступает в конфликт с социальной ролью, носителем которой является индивид. Как правило, это происходит в тех случаях, когда система действий, предписываемая данной ролью, противоречит субъективному «Я».
Анализ зарубежных и отечественных работ, связанных с изучаемой проблемой, позволил выделить специфику РК и сформировать методологические и теоретические принципы его изучения.
Специфической особенностью РК является его тесная связь:
— с такой объективной характеристикой, как место, положение (позиция), занимаемые индивидом в системе социальных связей, взаимоотношений и взаимодействий;
— с характером социально-психологических ожиданий: их неоднородность, противоречивость, одинаковая по силе значимость и одновременность действия. При этом общепризнанным является факт, что неоднородность в ожиданиях к выполнению роли детерминирована целым рядом объективных и субъективных факторов, ведущими из которых являются социальное положение и содержание деятельности, выполняемой индивидом.
Можно определить следующие методологические и теоретические требования к анализу РК:
— необходимость изучения РК в рамках складывающейся в настоящее время общей теории конфликтного взаимодействия, в силу того что этот вид конфликта возникает в процессе общения и взаимодействия индивидов как носителей определенных ролей, поскольку роль можно рассматривать как «функциональную единицу общения». Это позволяет использовать накопленный опыт применительно к анализу РК;
— признание сложной объективно-субъективной природы РК. Это проявляется в том, что любой социально-психологический конфликт, в том числе ролевой, рассматривается как сложное взаимодействие ряда объективных и субъективных факторов. При этом исходной причиной конфликта признаются объективные предпосылки, которые создают потенциальную возможность возникновения конфликта во взаимодействии, а субъективные — рассматриваются как факторы перевода объективной конфликтной ситуации в реальный психологический конфликт. Данное методологическое положение находит свое отражение в факте разделения «конфликтной ситуации (или объективной основы конфликта) и конфликтного поведения, то есть способов взаимодействия конфликтующих сторон»;
— принятие во внимание позитивной функции конфликта как реализации принципа развития в анализе социально-психологических явлений. Суть данного принципа в том, что противоречие является необходимым элементом развития личности, группы, перестройки рутинных отношений, а адекватно разрешенные противоречия — непременное условие развития самосознания личности, формирования сплоченного коллектива, совершенствования социально-психологических отношений в группах;
— рассмотрение РК в аспекте деятельности, что предполагает соотнесение его с ведущей деятельностью, в которую включен индивид, и анализ проявлений РК в деятельности;
— включение в конфликт не только субъективных состояний участников конфликтного взаимодействия, но и их реальных поведенческих проявлений;
— принцип системности и комплексности в подходе к изучению РК. Для нас это означает обусловленность РК целым рядом факторов. Подробно перечисленные факторы рассматриваются в статье С. И. Ериной.
Сформировав основные требования к изучению РК, можно переходить к эмпирическому изучению данного вида конфликта.
Поиск подходящего объекта эмпирического исследования РК привел к роли руководителя ППГ (менеджер низшего звена управления), занимающего промежуточную позицию в системе управления: первичная производственная группа (ППГ) — руководитель ППГ — вышестоящее руководство. Подробное обоснование выбора роли управленца ППГ в качестве эмпирической модели для изучения — в наших работах, здесь же приводятся основные выводы.
В настоящее время в отечественной науке накоплен значительный материал в пользу положений о том, что выполнение роли руководителя ППГ происходит в условиях противоречивых или частично противоречивых ожиданий к нему, возникающих в силу:
— расхождения ожиданий «сверху» и «снизу» к менеджеру как официальному руководителю;
— отсутствия однородности ожиданий к управленцу в подчиненной ему производственной группе;
— возможных расхождений в ожиданиях, идущих «сверху», вследствие нескоординированности и несогласованности отдельных служб или отсутствия взаимопонимания и единой точки зрения среди вышестоящих руководителей линейного и функционального руководства;
— наконец, многоплановость функций и широта ролевого диапазона, объективно предписываемая руководителю ППГ, также порождают потенциальную возможность конфликта посредством несовместимых или частично противоречивых требований и ожиданий от разных социальных и межличностных ролей.
Данное положение является в определенной мере следствием специфической позиции управленца ППГ в системе управления, которая в основном проявляется в том, что он: