Райнер Фуллмих: А теперь хорошие новости. В этом есть хорошие новости. Доктор Шанкара Четти расскажет нам об этом, потому что, как мы узнали, это иллюзия. Мы имеем дело не с пандемией коронавируса, а с пандемией ПЦР-тестов. И есть способы лечения этого вируса, который, как говорят нам цифры, не более опасен, чем обычный грипп. Доктор Четти, какие хорошие новости вы можете нам сообщить?
Д-р Шанкара Четти: Спасибо, Райнер, и спасибо всем моим коллегам на этой платформе. Это был двухлетний мучительный путь, и я думаю, что мы делаем очень важную работу.
Я думаю, что понимание того, через что я прошел за эти два года, принесет понимание того, что люди до меня представили, и понимание того, что на самом деле произошло. Итак, я думаю, что просто повествование о моем путешествии и мое понимание этой пандемии может во многом способствовать тому, чего мы пытаемся достичь.
Итак, прежде чем я начну, я хотел бы начать с того, что произошло до того, как Covid пришел в Южную Африку.
У меня есть опыт работы в области генетики, углубленной биологии, микробиологии и биохимии, помимо моей работы врачом общей практики. А так, я очень подозрительный врач. Я исследую все, и я убеждаюсь, что опираюсь на знания, которые я получил в те годы высшего образования, и на самом деле не слишком легко верю во что-то.
Итак, до того, как эта пандемия пришла в Южную Африку, нам сказали, что в Ухане есть вирус, и он передается от человека к человеку. Это был респираторный вирус, казалось, очень заразный. И, конечно же, с новым вирусом у нас не было понимания, как он убивает, как вызывает тяжелое заболевание и смерть. Но нам сказали, что это очень заразно и может стать началом новой пандемии.
Первое, что мне показалось очень странным, это то, что китайцы оцепили Ухань, и вирус не распространился ни на один другой город этой страны, но их международные границы остались открытыми, и он распространился по всему миру. Так что это было первое, что я нашел очень подозрительным. Мы имеем дело с очень заразным вирусом. Почему его не сдержали полностью?
И, конечно же, мы не получали много информации из Китая, чего я и ожидал. Теперь, как врачу, мне нужно было планировать. Когда этот вирус попал в мою страну, мне нужно было быть к нему готовым.
Первое, что я заметил, что было проблематично, это ПЦР-тест. Они разработали тест ПЦР для проверки самого вируса. Теперь, с моим научным образованием, я прекрасно понимаю, что тест ПЦР никогда не используется в качестве диагностического инструмента. И поэтому я задавался вопросом, почему это стало нормой.
Кроме того, мы начали получать сообщения о бессимптомном распространении, о которых прежде не слышали в медицинской науке. Итак, появились эти необычные вещи.
И, конечно же, ПЦР-тест не имеет абсолютно никакого отношения к заразности, на что ссылались предыдущие люди. Тест ПЦР просто проверяет фрагменты вируса. Он не проверяет наличие инфекционного агента. И он не говорит, действительно ли кто-то заражен или заразен. Единственное, что говорит вам о существовании вируса, — это культура, клеточная культура вируса, которая доказывает, что вирус может расти, размножаться и распространяться. Итак, я посмотрел на этот ПЦР-тест с небольшим подозрением. А затем этот тест ПЦР использовался для оценки или определения мер общественного здравоохранения. И меры общественного здравоохранения были санитарными.
И, конечно же, мы получали сообщения о том, что этот вирус живет на поверхностях пять дней, десять дней и 15 дней на различных материалах. И в этом не было никакого смысла. Вирусы не живут столько времени. Им требуются хозяева для репликации и распространения. И нет абсолютно никаких научных доказательств существования вирусов на врожденных поверхностях в течение такого промежутка времени. Итак, я начал рассматривать такого рода информацию с большим подозрением.
Конечно, обязательное ношение маски, и это тоже было спорно. Как врач, я знаю, что маски имеют ограничения. И наука об этом говорит вам, что маска никогда не защитит вас от респираторного вируса. Это все равно, что поставить забор вокруг дома и думать, что вы защищены от комаров. Наука не сходится. Итак, я начал искать все эти доказательства.
А потом, конечно, посмотрели на меры изоляции, и хотели, чтобы людей изолировали на 14 дней. Итак, я посмотрел на это и подумал: ну, вы хотите, чтобы люди были изолированы на 14 дней, но вы на самом деле не установили, как долго сохраняется вирусное заболевание — это произвольная мера, 14 дней. Итак, мне нужно было понять, почему так получилось, 14 дней всего. Итак, у меня были эти опасения.
Кроме того, с моим анамнезом и генетикой я знал о том, что в то время проводились исследования по увеличению функции. Я был знаком с вирусологией и, конечно же, с генетической войной, манипулированием вирусами. Я знал об исследованиях, проводимых в лаборатории Уханя с коронавирусами и шиповидным белком, задолго до того, как Covid действительно появился. Итак, я знаю, что мы имеем дело с коронавирусом, и это кажется очень странным и подозрительным. И теперь у нас есть пандемия после продолжающихся исследований коронавирусов.
Итак, у меня было здоровое подозрение, что это утечка из лаборатории. Конечно, если немного углубиться, это мог быть сконструированный вирус. Итак, это было то, о чем я думал с самого начала этой пандемии. И, конечно же, необычные вещи: ПЦР-тесты; бессимптомное распространение; санитарные мероприятия; блокировки; изоляция, все подобные вещи не имели для меня научного смысла.
Теперь я столкнулся с населением, которое было напугано, потому что им сказали не обращаться за медицинской помощью. Им сказали держаться подальше от своего врача. А нам, как врачам, сказали не лечить. Это не лечится, и мы должны просто заняться телемедициной. А если состояние больного ухудшилось, направить в больницу.
Я не тот человек, который так легко капитулирует. Итак, со знаниями, которые у меня были, я решил, что возьму это на себя. Нам нужна была информация об этой болезни, а без этой информации – о патологии этой болезни – мы никогда не решим проблему.
Я знал, что как только вирус попадет в Италию, я получу некоторую информацию о его симптомах. И то, что получилось необычным, позволило бы мне диагностировать это без использования ПЦР-теста, потому что мы, врачи, должны диагностировать болезни симптоматически. Итак, симптомы, которые являются уникальными для болезни, дадут вам указание на то, что вы имеете дело с этим типом болезни.
И симптомы, которые я нашел необычными, включают потерю обоняния и вкуса, что обычно не происходит при респираторных вирусах, и, конечно же, одышку, с которой люди поступали. И эта одышка была очень внезапной, требовала очень быстрой вентиляции. Итак, одышка и потеря обоняния и вкуса стали моим диагностическим инструментом для подтверждения того, действительно ли у пациента была коронавирусная инфекция или нет.
И я смотрел. Мне нужно было получить себе набор инструментов для подготовки к этому. Итак, когда я посмотрел на это, мы имеем дело с респираторным вирусом. Первым лекарством, которое пришло на ум, был гидроксихлорохин. Гидроксихлорохин или плазмохин хорошо известны. Он используется десятилетиями и обладает широким противовирусным эффектом. Так что, если бы мне пришлось искать что-то, что сдерживает распространение вируса, я бы рассматривал это как основное лечение.
Так вот, гидроксихлорохин использовался и при многих других заболеваниях, таких как лечение ревматоидного артрита и так далее. Итак, я знал, что имею дело с очень безопасным препаратом, который я мог бы давать своим пациентам с соблюдением этических норм и оценивать его эффективность. Итак, я решил приобрести запас гидроксихлорохина.
Но очень быстро я заметил, что, кажется, это «Ланцет» опубликовал статью о токсичности гидроксихлорохина и его сердечных проявлениях. А я думал, это ерунда. Я лечил пациентов гидроксихлорохином в течение многих лет, а у некоторых и в более высоких дозах, и у меня никогда не было побочных эффектов. Итак, я врач, который склонен использовать лекарства из Ноева ковчега, потому что я доверяю долгосрочной эффективности и безопасности этих лекарств.
Итак, я скупил столько запасов гидроксихлорохина, сколько смог, и впоследствии, через два дня после того, как я это сделал, правительство здесь, в Южной Африке, сняло его с полок. Так что, к счастью, у меня был запас, и я подготовился к своим пациентам.
Пациенты приходили ко мне очень расстроенные тем, что я могу закрыться, и я могу быть недоступна для них. Но я заверил их всех, что я выдержу это, и я позабочусь о том, чтобы изучить каждого из них, и мне нужно понять, с чем мы на самом деле имеем дело.
Поэтому, когда в Южной Африке был зарегистрирован первый случай коронавируса, я решил, что вернусь к своему образованию. Я переехал из дома в изоляцию, чтобы защитить свою семью. Мой дом и моя практика находятся в одном помещении. Я поставил палатку, настоящую больничную палатку, за пределами моей практики на парковке, потому что я доверяю вентиляции и солнечному свету как лучшему способу защитить себя от этого вируса. Я знал, что если буду дезинфицировать руки и держать руки подальше от лица, то буду достаточно хорошо защищен. И тогда я мог видеть каждого пациента. И это был мой первоначальный план на случай пандемии.
Но из-за разногласий вокруг гидроксихлорохина, из-за того, что тест ПЦР используется в качестве диагностического инструмента, из-за слова о бессимптомном распространении у меня было очень здоровое подозрение на то, что мне говорили. И так называемые эксперты, похоже, не сомневались в этом. Доказательств всего этого не было, но у нас были правительственные эксперты, опровергавшие эту версию.
Итак, я начал принимать пациентов. Начиная с первого пациента, попавшего в мою клинику, я обязательно обследовал его. Я хотел понять две вещи: во-первых, симптоматику. И, конечно же, у каждого пациента, пришедшего с внезапной потерей обоняния и вкуса, что необычно, я подозревал коронавирусную инфекцию.
Итак, я не хотел делать этот ПЦР-тест. Я не хотел полагаться на этот тест ПЦР. Я с самого начала знал, что это исказит цифры. И я мог видеть всемирный столпотворение и страх, который создавался.
Поэтому, когда ко мне приходили пациенты, я начинал изучать симптомы и тех, у кого была потеря обоняния и вкуса, я предполагал, что у них коронавирус положительный. Я воспользовался возможностью, чтобы проверить несколько и только те, у которых была потеря обоняния и вкуса, и я нашел их положительными. Итак, я подтвердил, что потеря обоняния и вкуса является симптомом коронавирусной инфекции. И поэтому я не чувствовал необходимости тестировать каждого пациента. Если у члена семьи была потеря обоняния и вкуса, и я проверил его, и он оказался положительным, а остальные члены семьи заболели примерно в то же время и проявили такие же симптомы, я мог бы с уверенностью предположить, что они подхватили одну и ту же инфекцию, и надо лечить их почти таким же образом.
Теперь, как врачи, мы должны прийти к диагнозу с осмотром нашего пациента. Меня никогда не учили использовать тестирование в качестве диагностического инструмента. Тестирование используется только в том случае, если у меня есть некоторая путаница в моем клиническом диагнозе, и оно используется для уточнения. Оно никогда не используется в качестве диагностического инструмента. Поэтому я не проверяю пациентов, чтобы сказать мне, что с ними не так. Это плохая медицинская практика. Мы не проходим годы обучения клинической практике, чтобы использовать мазок, который скажет мне, что не так с пациентом. Итак, я начал видеть всех этих пациентов с инфекциями Covid.
Второе, что меня очень интересовало, это одышка. Это было то, из-за чего люди умирали. Но у первых нескольких пациентов, пришедших ко мне, был обычный грипп, респираторная инфекция, похожая на любую другую респираторную инфекцию, с которой я сталкивался. У них были боли в теле, лихорадка и небольшая боль в горле, и, конечно же, потеря обоняния и вкуса как необычные симптомы, которые привлекли мое внимание к тому, что это коронавирусная инфекция.
Итак, я советовал каждому пациенту, приходящему ко мне, что если у него возникнет одышка в той или иной форме, я хотел бы, чтобы он немедленно сообщил мне об этом. Потому что мне нужно было точно понять, откуда взялась эта одышка и почему пациенты попадают в больницу.
Да, в больнице мы знали, что пациенты задыхаются. Насыщение кислородом снижалось, их переводили на ИВЛ. И из информации из Италии мы знали, что прогрессирование этой одышки может быть очень изменчивым. У некоторых пациентов была легкая одышка, которая не прогрессировала и, по-видимому, проходила. У некоторых пациентов была одышка, которая была немного более тяжелой и длилась очень долго. И потом, конечно, были такие, у которых одышка появлялась очень внезапно, прогрессировала очень быстро и в течение дня или двух оказывалась на искусственной вентиляции легких. Итак, я заметил странное изменение или разницу в скорости прогрессирования этой одышки, которую мне нужно было понять и, конечно же, понять, как мы дошли до этой точки в первую очередь.
Итак, из первых, я бы сказал, 20 пациентов, которых я видел, ко мне пришел первый запыхавшийся пациент. И, конечно же, обучая своих пациентов, объясняя им серьезность того, что мы видели. И, конечно же, в мире было достаточно страха, чтобы убедиться, что они возвращаются ко мне вовремя. Каждый пациент, у которого перехватывало дыхание, возвращался ко мне ровно в тот день, когда замечал, что что-то не так. И я обнаружил несколько очень странных вещей в этой небольшой группе пациентов, которые возвращались ко мне с одышкой. Помните, что большинство пациентов выздоравливают без осложнений, как при обычной респираторной инфекции. У них было очень мало симптомов со стороны грудной клетки. В большинстве случаев это была просто боль в горле, которая проходила через два-три дня. Тогда у них не было абсолютно никаких последствий. Итак, когда это произошло и пациенты вернулись ко мне с одышкой, мне нужно было изучить их и точно понять, что происходит. Теперь я заметил несколько очень странных вещей.
Многие из этих пациентов, обратившихся ко мне, были в полном порядке за день до того, как началась одышка. Они думали, что полностью оправились от болезни. Были пациенты, у которых болело горло в течение дня, они выздоравливали от этой боли в горле, провели остаток недели совершенно нормально, занимались спортом, а затем у них внезапно появилась одышка. Итак, эта одышка была очень внезапной чепухой. И казалось, что это всегда происходит ровно через неделю после появления первого симптома.
Итак, когда в понедельник ко мне пришел пациент, я расспросил его. И если боль в горле началась в тот понедельник, я задокументировал это как появление симптомов. Теперь мы знаем, что при вирусных инфекциях есть некоторые вирусы, которые протекают совершенно по-разному. Они размножаются в течение определенного количества дней, ваш иммунитет срабатывает, а затем вы уничтожаете этот вирус. Так что, как ветряная оспа, корь и тому подобные вирусы, они протекают по определенному пути. Они действуют в течение определенного периода времени.
Итак, когда пациенты возвращались, и я замечал, что это всегда было на восьмой день, ровно через неделю после появления симптомов, я думал, что имею дело с вирусом, у которого есть такие временные рамки. Он ровно через восемь дней начинает заниматься чем-то другим. Здесь представлен новый симптом, и он не у каждого пациента. Это у очень небольшой группы пациентов. И, конечно же, я видел то, что, как мне сказали, происходило в Италии. Некоторые пациенты поступали ко мне с легкой одышкой на восьмой день, а некоторые — с более умеренной и очень тяжелой.
Теперь частью моего набора инструментов был гидроксихлорохин, и я зарезервировал его для тех пациентов в первые дни, у которых была, как мне казалось, высокая вирусная нагрузка. Таким образом, тем, у кого были сильные боли в теле и высокая температура, я давал гидроксихлорохин. И я увидел, что через день или два мне удалось сломить эту лихорадку и направить их на путь выздоровления.
Так вот, каждый пациент, которого я наблюдал в первой фазе, показал признаки выздоровления примерно к пятому или шестому дню, некоторые в течение дня или двух, но у большинства к пятому или шестому дню были признаки улучшения — к ним вернулся аппетит, чувствовали себя намного лучше, но это никоим образом не повлияло на то, что могло произойти в тот восьмой день.
Итак, когда я заметил этот нюанс, что люди возвращаются в этот жизненно важный восьмой день с новыми симптомами, я начал просвещать свое сообщество об этом странном нюансе, который я видел. Таким образом, каждый пациент, пришедший ко мне, был опрошен. Я очень тщательно допрашивал в тот день, когда они заметили, что плохо себя чувствуют. Я использовал этот день, чтобы предсказать, когда будет восьмой день, и я предупредил их о любых новых симптомах, развивающихся на этот восьмой день, чтобы они вовремя возвращались ко мне.
Второе, что я сделал, это то, что я узнал из Италии, что мы имеем дело с болезнью, чувствительной к стероидам. И как врач, мы знаем, что не должны использовать стероиды при инфекции. Его нужно использовать очень осторожно. Это подавит ваш иммунитет и предотвратит развитие сильного иммунного ответа на инфекцию. И если вы подавляете иммунитет, вы рискуете позволить этой инфекции разрастаться бесконтрольно. Итак, мне нужно было выбрать конкретный момент в этой болезни, где стероиды стали бы уместны для применения. И, конечно же, на восьмой день это было очень очевидно. Что ухудшение произошло на восьмой день, и это будет момент, когда стероид станет уместным. И, конечно же, с пациентами, у которых раньше были признаки выздоровления,
Итак, я сразу начал назначать пациентам стероиды. Тем, кто вернулся на восьмой день с одышкой, был начат курс стероидов, и к третьему или четвертому дню стероидов все они показали хорошие признаки выздоровления. Теперь, как врач, я могу сказать, что что-то работает, так это скорость выздоровления. Я даю вам таблетку парацетамола от головной боли, и когда она проходит через пять дней, считайте, что парацетамол сработал. Скорость выздоровления дает мне представление об эффективности моего лечения. А эффективность моего лечения и скорость выздоровления дают мне представление об основном механизме этого заболевания. Так что, если я лечу не то, у меня не будет скорости выздоровления.
Итак, глядя на пациентов, которых я лечил, из первых четырех или пяти, у которых была бессонница и которые были переведены на стероиды, я заметил эту разницу в представлении. Это означает скорость, с которой началась вторая фаза. Я посмотрел на свое понимание патологии и попытался понять, почему мы получаем эту изменчивость. Первая часть болезни не имела отношения ко второй. Если вы были в критическом состоянии в первые пять дней, это не имело значения для того, будет ли ваше состояние снова ухудшаться на восьмой день. Потому что у меня были пациенты в критическом состоянии в первые пять дней, которые выздоравливали и не имели последствий. И у меня были пациенты с очень легкой болезнью, я вылечивал их, а на восьмой у них была очень тяжелая болезнь. Итак, я знал, что имею дело с нелинейным заболеванием, которое было двухфазным, и две фазы не имели корреляции между собой, я имел дело с двумя патологиями.
Итак, чтобы понять вторую патологию, у меня были пациенты диабетики, гипертоники, много сопутствующих заболеваний и никогда не было второй фазы этой болезни. И у меня были абсолютно здоровые пациенты, без сопутствующих заболеваний и со второй фазой этого заболевания. Таким образом, это, похоже, не было связано с какой-либо предрасположенностью по здоровью.
Итак, когда вы смотрите на патологию, вы должны попытаться понять, с чем вы имеете дело, факты, которые находятся перед вами, и что имеет смысл. И единственное, что мне было понятно, это то, что у этих людей на восьмой день была какая-то аллергическая реакция на что-то. И мы знаем об аллергических реакциях, что у большинства людей нет аллергии на определенные вещи и не будет никакой реакции, такой как пчелиный укус. И у некоторых будет легкая аллергия, у некоторых умеренная аллергия, а у некоторых сильная аллергия. А так, разница в скорости изложения и разница в тяжести.
Конечно, если у вас легкая аллергия на пчелиный укус, укус будет немного зудеть. И через несколько дней это будет самоограничивающимся и, казалось бы, само собой уладится. Однако, если у вас более умеренная аллергия, укус пчелы может вызвать сыпь по всему телу, и если я не вылечу его, пройдет много времени, прежде чем эта сыпь исчезнет, хотяонаможетникогданеоказатьсяопаснойдляжизни. Ипотом, конечно, еслиувассильнаяаллергиянапчелиныйукусияваснелечу, втечениедняилидвухвыполучитесерьезноеповреждениеорганови окажетесь в отделении интенсивной терапии и, вероятно, умрете от это. Итак, я подумал, что если я имею дело с такой патологией, опосредованной реакцией гиперчувствительности 1-го типа, то терапевтическое испытание необходимо.
Терапевтические пробы — это то, что каждый врач проводит практически с каждым пациентом. Когда ко мне приходит пациент, у меня есть склонность к диагнозу, а затем я даю ему какое-то лекарство в зависимости от этого диагноза, что является терапевтическим испытанием. И если то лекарство, которое я им даю, приносит пользу, и они улучшаются, то это подтверждает мой диагноз, и мне больше ничего не нужно делать. Мне не нужно проверять их, чтобы доказать, что я был прав. Они полностью выздоравливают.
Итак, мое понимание того, что я имею дело с реакцией гиперчувствительности типа 1, побудило меня улучшить и настроить набор инструментов, который я использовал. На тот момент это было только симптоматическое лечение гидроксихлорохином и, конечно же, стероиды с восьмого дня.
Итак, шестая пациентка, пришедшая ко мне, была 40-летней женщиной, у которой в тот же день появилась одышка, которая, как и многие другие, накануне была в полном порядке. На самом деле это был ее восьмой день болезни, и ее насыщение упало до 80% за один день. Вчера она была в порядке. Она, будучи диабетиком, гипертоником и страдающей ожирением, меня немного беспокоила. Но я знал, что должен начать применить стероиды. Но я имею дело с конкретным больным пациентом. Вот я и подумала, ну а если это аллергическая реакция, то уместными становятся еще несколько препаратов, и мне нужно их добавить и протестировать и смотреть скорость выздоровления.
Итак, первое, что я добавил к ее лечению, — прометазин. Прометазин — это лекарство, антигистаминное средство, антигистаминное средство старого поколения, которое используется для лечения тяжелых аллергических реакций. Это жизненно важный препарат, одобренный Всемирной организацией здравоохранения, который каждый врач должен иметь в своем наборе для неотложной помощи. Итак, когда пациент приходит с укусом пчелы, стероид и прометазин являются препаратами выбора, поэтому, я добавил к ее лечению дозу прометазина. На всякий случай я дал ей детскую дозу 10 миллиграммов – обычно мы употребляем по 25 миллиграммов три раза в день, а взрослые – четыре раза в день. Я дал ей 10-миллиграммовую таблетку и сказал, принимайте ее три раза в день. Это было только на один день, именно в тот день, когда она пришла. И я сказал персоналу, чтобы они связались с ней завтра и посмотрели скорость выздоровления – повлияло ли это на ее улучшение?
И уже на следующий день, когда мы связались с ней, она была занята мытьем посуды и с ней было все в порядке. Одышка полностью прошла, но я дал ей одну дозу и ожидал восстановления. Итак, я посоветовал ей быть осторожной, потому что я ожидаю, что одышка снова появится, если это аллергия, и нам придется подавить ее на некоторое время. И, конечно же, уже на следующий день она снова задыхалась, и я снова ввел антигистаминный препарат, и она быстро поправилась.
Так что именно в этот момент я понял, что имею дело с серьезным аллергическим триггером. И я добавил, что теперь при аллергической реакции происходит высвобождение определенных химических медиаторов, гистамина, лейкотриенов, простагландинов и простациклинов и фактора активации тромбоцитов.
Итак, метод лечения аллергической реакции заключается в использовании достаточно высокой дозы стероида, чтобы отключить этот неуместный иммунный кран, который был включен. Второе, что вы делаете, это вытираете всех посредников, которые уже пролились. И здесь важна своевременность. Чем дольше вы его оставляете, тем больше посредников, тем больше урон. И чтобы избавиться от этих медиаторов, к гистамину применяются антигистаминные препараты, к лейкотриенам — монтелукаст, тромбоциты активируются либо антикоагулянтом, либо аспирином. Простагландины и простациклины представляют собой медиаторы двойного типа, которые полезны, и поэтому на самом деле их не нужно решать. Итак, я очень рано добавил в свой протокол монтелукаст и аспирин. И это было модальностью моего лечения.
Я знал о воспалении, цитокиновом шторме, тромботических событиях, которые наблюдались у пациентов. Однако я придерживался мнения, что это гиперчувствительность, вызванная каким-то вирусным остатком на восьмой день. И этот триггер гиперчувствительности, если его не остановить, приведет к гипервоспалению, как мы видели в больницах. И если бы это гипервоспаление, ведущее к цитокиновому шторму, не было устранено должным образом, это привело бы к тромбозу и, таким образом, ко всем тромбам.
И это был мой метод лечения во время пандемии.
Первое, что мне показалось очень странным в таком лечении, это то, что Всемирная организация здравоохранения дала рекомендацию о том, что мы должны изолировать пациентов на 14 дней. Я обнаружил, что это самый пагубный совет, который вы можете дать кому-либо, особенно если на восьмой день у него будет сильная аллергическая реакция, которую нельзя было предсказать. Им нужно было рассказать об этом. И, как укус пчелы, если бы вас ужалила пчела, и вы пришли ко мне на восьмой день, и я сказал бы: «Ну, я ничего не могу с этим поделать. Ты жди дома. И посмотрим, что получится». К тому времени, когда вы осознаете, что находитесь в критическом состоянии, у вас уже будет полиорганное поражение. И тогда вы отправитесь в больницу. И когда ты явился в больницу, врач в больнице не знает, что вас ужалила пчела, и он совершенно не представляет, с чего начать вас лечить. Он просто будет пытаться сохранить вам жизнь.
Итак, у меня было замечательное выздоровление с самого начала. У меня были пациенты с насыщением 70%, и после первой дозы лечения эти 70% улучшились до 85% в течение полутора часов. Нет другого лекарства, кроме антигистаминного, которое показало бы такую скоростьвыздоровления. Ипосколькумнеудалосьтаксвоевременнообратить вспять гипоксию у этих пациентов, у меня не было необходимости в кислороде в моей практике.
Теперь я хорошо осведомлен о так называемых экспертах и коллегах, которыедиктуютнам, чтонамделать. Иименнопоэтойпричинеявсюжизньбылспорнымврачом. Я не склонен следовать правилам, я склонен следовать науке, и это вызывает споры.
Продолжение