Дашкин каравай
Зимний день на Севере короток, но кажется он нескончаемо длинным, если тебе, как Дашке, всего лишь пять лет, и если ты целый день не знаешь, чем себя занять.
В садик Дашка не ходила, потому что садика в их деревне не было. Да и откуда ему взяться, если жилых двенадцать изб осталось, да и в тех одни старики? Кроме Дашки, детей в деревне не осталось. И вот мама ушла на смену - на коровью ферму, отец со старшими братьями – в лес дрова рубить, но и ружьишко с собой захватили, попутно поохотиться. Осталась Дашка одна с бабушкой. Чем заниматься?
Уж она и на санках покататься сходила, точнее, повозила их туда-сюда за собой по пустой деревенской улице, посадив на них пластмассовых зверушек: котиков, собачек, лисичек, зайчиков, медвежат. Везет и поет: «Тра-та-та! Тра-та-та! Мы везем с собой кота, чижика, собаку, петьку-забияку!» Пусто в деревне, морозно, солнечно! Далеко разносится одинокий Дашкин голосок. Расслышал пение сосед дедушка Толя, отправившийся на колодец по воду, заругался. «Нельзя, Дашка, на улице горло драть! – говорит. – Простудишься на морозе! Ангину схватишь! В медпункт далеко тебя родителям везти придется».
А молча просто так санки по деревне возить не интересно. Проведала тогда Дашка всех знакомых собак в деревне. У деда Толи – ласковая серая Пальма. Ее и на цепь-то не садят, потому что такая никогда и никого не укусит. У бабушки Лены – крупный неповоротливый Бакс, лапы у него, как лопаты. Весь снег у будки изрыл. Молодой, не сидится ему на месте, всё чего-то копает. Не пёс, а чисто экскаватор! У деда Вени – Умка, похожая на овчарку, старая, даже слышит плохо. Зовешь ее: «Умка! Умка!» А она и голову не повернет, даже если в двух шагах сидит. Каждую собаку Дашка погладила и каждой принесла угощение – всем по корочке хлеба, а старушке-Умке – мякоти хлебной кусочек. Своих собак, охотничьих, лаек, дома не было: их отец с братьями в лес с собой забрали. Дашка постояла у пустующих вольеров и побрела домой.
|
|
Дома она и телевизор смотрела, и рисовала в альбоме и в «разукрашках», и играла в охотников, и с дивана на кресло прыгала, и заставляла бабушку книжки вслух читать и помогала ей ужин готовить, но всё без толку! Тянется и тянется зимний день, и нет ему конца и краю! Наконец начали сгущаться сумерки. Они были для Дашки, как добрые глашатаи из фильмов-сказок: пришли сумерки, значит, и родные скоро вернутся! А ночей и темноты Дашка нисколько не боялась. По ночам вся семья дома, включая отца, так какие ж тут могут быть страхи? К тому же родители иногда по вечерам ходили с ней на лыжах кататься под светом единственного на всю деревню уличного фонаря. И если ночь ясная, то заблестят звезды на небе, просыплются снежными искорками вниз в сугробы и там заискрятся, зарумянится луна на черном фоне, что те румяный колобок на печном противне – красотища! И наконец-то, наконец-то, закончится скучный одинокий день.
Вот и на этот раз лишь упали на деревню сумерки, послышался за околицей лай. Один густой и низкий. «Это Тобол!» - узнала Дашка. Второй – высокий, звонкий. «Это Белка!» - обрадовалась она и побежала в прихожую к дверям. Вернулись из лесу отец и два старших брата. У всех черные волосы покрылись белым инеем, все трое высокие, широкоплечие, как богатыри, и пахнут хвоей да морозом. Сначала накормили собак. Показали Дашке и бабушке и тут же вынесли в сени сегодняшнюю добычу – куницу да белочку. Бабушка и внуков, и зятя хвалит, на кухне хлопочет: надо мужикам ужин подавать! Помогает Дашка бабушке, чем может: ложки несёт, майонез и горчицу на стол ставит, хлебный нож отцу подаёт. Самое интересное после ужина начинается.
|
|
Каждый вечер брат Игнаха приносит Дашке из лесу гостинец: то из-под снега горсть клюквы или брусники, то большое полотнище бересты, на котором рисовать и писать можно, то хвостик заячий, на помпон похожий, то шишки еловые, сосновые, кедровые, ольховые, то колючего шиповника вместе с ягодами веточку, то еловый букет, чтобы игрушками самодельными украшать – много в лесу богатств! Ждет – не дождется Дашка, когда Игнаха чай допьёт, и из рюкзака сегодняшний гостинец достанет. Но вот отставил брат чашку, говорит:
- Ой, Дашка, что я тебе сегодня принес! Ни за что не угадаешь!
- Опять шишку? Опять хвост? Или ягоды? – гадает Дашка.
- Лучше! Послали тебе лесные жители каравай хлеба. Но ты уж не обессудь! Часть я отъел, проголодался на работе! Тебе три куска оставил, но зато на костре поджарил!
Достал Игнаха из огромного рюкзака пакетик, а в нем поджаренный на костре хлеб, а поверху – кусочки солёного сала.
- Передали они тебе, Дашка, с поклоном.
- Кто они? Какие бывают жители лесные? Смешные или страшные? – спрашивает Дашка.
- Перво-наперво белки, - начинает свой рассказ Игнаха. – Ведь как дело-то было. Увидел я двух белок, сидят на ёлке, шишки лущат, а в меня шелухой кидаются, смеются: «ЭкийИгнаха – дурачок! Мы наверху на ёлке сидим, а ему-то нас и не видно!». Ну, думаю, смейтесь-смейтесь! Хорошие из вас выйдут для Дашки беличьи стельки в сапожки, вскинул я ружье, прицелился, а белки мне и говорят человеческим голосом: «Не бей нас, Игнаха! Не губи! Что Дашке стельки в сапожки, уж лучше бы ей шапочку! Мы тебе покажем, где заяц прячется!» «Не верю я вам, вертихвостки!» - говорю я им. А они цыкают-уверяют: «Цы-цы-цы! Не бойся, Игнаха! Мы хоть и рыжие, но ведь не лисы, не обманем!»
|
|
И верно, не обманули. Указали на заячью лёжку – лежит он себе под корнями выворотня, под огромной-огромной осиной. Ни за что без чужой помощи его не найдешь. Прицелился я в зайца, а длинноухий как задрожит! Ажвыворотень весь затрясло! «Не губи, - говорит, - меня, Игнат! Почему все время заяц крайний?! Вечно чуть что, так сразу меня на шапку! Ничего я тебе плохого не сделал! Да и Дашке лучше уж шубку пошить! Теплее ей будет. Расскажу я тебе, где лиса живёт, тем более, что она меня из родного дома выселила».
Сам пойти и показывать отказался, струсил, но на снегу лапкой путь-дорожку к лисьей норе нарисовал. Пошел я для тебя, Дашка, шубку добывать. Пришел к норе, а это оказывается, и не нора вовсе, а избушка лубяная, та самая, из которой лиса зайца выгнала! Заглянул в окошко: лисонька обряжается у печи: кашу варит, курочку на противне запекает, каравай в печь ставит, а за столом на лавках сидят лисятки, песенки поют и ложками стучат. Заметили меня в окно, соскочили, под лавки забились. Взмолилась лисонька: «Не губи, Игнаха, ни меня и ни моих детушек! Возьми в откуп каравай для Дашки! Не простой, а волшебный! Как съест она от него два куска, так вырастет на два вершка!» И вот, Даша, принес я тебе волшебный хлебушек.
Дашка куски рассмотрела и говорит Игнахе.
- Вставай, Игнаха, давай! Иди к косяку! Ты же хлеб тоже ел! Давай, сначала тебя измерим, насколько ты вырос!
На дверном косяке у входа в кухню отец широким охотничьим ножом ставит зарубки, как дети его росли: прямые - эти старшего сына, Шурки, наискось - среднего, Игнахи, а треугольные отметки - это дочкины, Дашкины.
Смеются все: и отец, и братья, и бабушка. Игнаха отнекивается:
- Ну что ты! Это ведь для тебя хлеб, я от него не вырасту, разве что вширь!
- Давай, Даша, чаю тебе налью, - говорит отец. – Попьешь, и до прихода мамы уже чуть-чуть подрастешь! Тебя и измерим, на косяке вон новую метку вырежем, твою, треугольную.
Так они и сделали, как только мама с фермы вернулась. Обманула, правда, лиса: выросла Дашка с лета не два вершка, а всего на один, ну так это ж известное дело: кто ж лисам верит, пусть и говорящим, все они до одной обманщицы.