Честер Хаймз
Белое золото, черная смерть
Честер Хаймз
Белое золото, черная смерть
Глава 1
Голос из динамика вещал:
– Каждая семья, независимо от количества членов, вносит тысячу долларов. Вас привозят в Африку, дают пять акров плодородной земли, а также плуг и семена – и все, подчеркиваю, бесплатно. Правда, придется заплатить за коров, кур и свиней, но очень и очень немного. Никто не собирается на вас нажимать.
Перед длинным столом, за которым сидел говоривший, колыхалось море черных лиц – восторженных, мечтательных, серьезных.
– Какая красота! – воскликнула крупная негритянка, с глазами, сверкавшими, словно звезды. – Мы возвращаемся в Африку!
Ее высокий худой муж покачал головой и благоговейно произнес:
– Через четыре столетия, подумать только!
– Тридцать лет готовила на этих белых. Неужели это правда?! – выкрикнула маленькая сгорбленная старушка.
Лощеный оратор с честным серьезным лицом услышал ее слова и не замедлил отозваться:
– Конечно, правда! Подходите, записывайтесь и вносите тысячу долларов. И получите билет на первый же пароход!
Вперед протиснулся старик с седой шевелюрой и ворчливо проскрипел:
– Долго же нам пришлось ждать.
Две юные хорошенькие негритянки взяли бланки, ослепительно улыбаясь.
– Ты только вспомни, сколько времени понадобилось евреям, чтобы уйти из Египта, – сказала одна.
– Жернова Господни мелют медленно, но верно, – откликнулась вторая.
Это был великий вечер для собравшихся здесь цветных гарлемцев. После долгих месяцев гневных проповедей, бичевавших жестокость и лицемерие белых и превозносивших до небес обетованную африканскую землю, молодой священник, преподобный Дик О'Мэлли, наконец приступил от слов к делу. Он зафрахтовал три парохода и теперь записывал желающих отправиться на них к родным африканским берегам.
|
|
Собрание проводилось в том уголке гарлемской Долины, возле железной дороги, где недавно были снесены трущобы, чтобы на их месте воздвигнуть новый жилой квартал. Около тысячи человек собралось на пустыре среди обломков железобетона, камней, куч хлама, среди собачьего помета и битого стекла, тряпья и кустиков полыни.
В темном летнем небе полыхали зарницы, предвещая грозу. Воздух был пропитан пылью, потом, выхлопными газами автомобилей. Сильно воняло от окружающих трущоб, перенаселенных по случаю сноса зданий, призванного разрешить жилищную проблему. Но ничто не могло омрачить праздника собравшихся. Их окрыляла надежда, их распирала вера в счастливое будущее.
Все было четко организовано. Стол оратора был задрапирован полотнищем с надписью: «НАЗАД В АФРИКУ – ПОСЛЕДНИЙ ШАНС!» За ним, возле плакатов с изображением кораблей, стоял бронированный фургон. Его задние дверцы были распахнуты, и у них несли караул двое темнокожих в форме цвета хаки и вооруженных револьверами на портупее. На другом конце площадки стоял грузовичок с громкоговорителями на крыше. Молодые люди в джинсах в обтяжку и теннисках бродили с неулыбчиво‑значительным видом, готовые вышвырнуть любого, кто посмеет нарушить порядок.
Впрочем, для многих, уверовавших в преподобного О'Мэлли, это был еще и пикник. То здесь, то там мелькали бутылки с пивом, вином и виски, и кто‑то, не утерпев, пускался в пляс. Черные лица озарялись белозубыми улыбками. Глаза говорили, тела обещали, души предвкушали – что именно, не знал никто.
|
|
В центре площадки была выкопана яма, в которой тлели поленья, накрытые железной решеткой. На этом гриле медленно поджаривались длинные ряды свиных ребрышек. Жир шипел, падая на угли, поднимая ввысь едкий пахучий дым. Время от времени четверо работников длинными железными крюками переворачивали свинину. Шеф‑повар в белом колпаке и белом халате поливал ребрышки горячим соусом из черпака на длинной ручке. Две женщины в белом, похожие на медсестер, сидели за кухонным столом, накладывая на бумажные тарелки свинину, и, добавляя хлеб и картофельный салат, продавали по доллару порция.
Аппетитный дразнящий аромат свинины заглушал все трущобные миазмы. Мужчины в рубашках с короткими рукавами, женщины в легких платьях и полуголые дети добродушно толкались, поглощали пряное угощение и швыряли объедки на землю.
Заглушая гул транзисторов, раскаты смеха, отдельные выкрики, в динамиках гремел голос преподобного О'Мэлли:
– Африка – наша родина, и мы туда возвращаемся. Хватит нам собирать хлопок для белых, хватит нам питаться салом с кукурузными лепешками…
– Верно, верно…
– Полюбуйтесь вот на это, – продолжал О'Мэлли, указуя на деревянный щит на проволочном ограждении. Там сообщалось, что через два с половиной года на этом месте воздвигнут жилой комплекс, и указывались цены квартир, которые были не по карману никому из собравшихся. – Вам придется ждать два года, прежде чем вы поселитесь в этих клетушках, если, конечно, сумеете скопить денег, а потом вносить высокую квартплату. К тому времени те, кто переедет в Африку, будут снимать уже второй урожай. Там вы будете жить в своих собственных домах и разводить огонь только для того, чтобы приготовить пищу, а не согреться в стужу. Там не будет стужи, там всегда будет солнце. Там у нас будет свое, черное, правительство, свои лидеры…
|
|
– Здорово! Отлично!
Доллары лились рекой. Люди с сияющими глазами делали ставки на надежду. По очереди они подходили к столу, вносили по тысяче и расписывались в ведомостях. Охранники забирали деньги и складывали их в открытый сейф в броневичке.
– Сколько? – шепотом осведомился О'Мэлли у секретарши.
– Восемьдесят семь, – также шепотом отозвалась та.
– Сегодня – последний шанс, – снова загрохотал в динамиках голос О'Мэлли. – На следующей неделе я еду в другие города, чтобы дать возможность всем нашим черным собратьям вернуться в родные края. Господь сказал, что кроткие унаследуют землю. Мы слишком долго были кроткими, теперь пора нам получить причитающееся наследство.
– Аминь, преподобный О'Мэлли. Аминь!
Печальные пуэрториканцы из соседнего испанского Гарлема, а также алчущие бедняки из черного Гарлема, у которых не нашлось тысячи долларов, собрались за высоким проволочным ограждением. Вдыхая дразнящий запах жаркого, они мечтали о том дне, когда и они смогут победоносно вернуться в родные края.
– Кто это говорит? – спросил один из них.
– Это коммунист‑христианин, проповедник, который поведет наших назад в Африку.
У обочины стояла патрульная машина. Двое белых полицейских на переднем сиденье косо поглядывали на сборище.
– Откуда у них, интересно, разрешение на собрание?
– Спроси что‑нибудь полегче. Лейтенант Андерсон велел оставить их в покое, и точка!
– Страной нынче управляют черномазые.
Они зажгли сигареты и стали курить в угрюмом молчании.
Внутри ограждения дежурили трое черных полицейских. Они перешучивались со своими собратьями, обменивались улыбками, и вид у них был вполне добродушный.
Улучив момент, когда оратор замолчал, чтобы перевести дух, к его столу подошли двое цветных в темных мятых пиджаках, под которыми угадывались револьверы в кобуре. Охрана возле бронемашины пришла в состояние боевой готовности. Молодые вербовщики привстали со своих мест.
Но дюжие молодцы вежливо улыбнулись.
– Мы детективы из окружной прокуратуры, – сказал один из них О'Мэлли извиняющимся тоном и вместе со своим напарником показал удостоверение. – Нам велено доставить вас туда для допроса.
Молодые вербовщики проворно вскочили на ноги.
– Эти белые не могут оставить нас в покое, – злобно сказал один из них. – Теперь они натравливают на нас наших братьев.
Преподобный О'Мэлли жестом велел им сесть обратно и спросил новоприбывших, есть ли у них ордер.
– Нет, но если вы пойдете с нами по доброй воле, это избавит вас от массы хлопот, – сказал один, а второй добавил:
– Можете не торопиться и докончить выступление, но я очень советую вам поговорить с окружным прокурором.
– Ладно, – спокойно сказал О'Мэлли. – Попозже.
Детективы отошли в сторону. Все вздохнули с облегчением. Один из вербовщиков заказал себе порцию жаркого.
Теперь в центре всеобщего внимания оказался мясной фургон, въехавший на пустырь. Его пропустили добровольцы‑охранники, несшие караул у ворот.
– Вовремя приехали, – крикнул черный повар белому шоферу, – а то у нас кончается свинина.
Вспышка молнии осветила две улыбающиеся белые физиономии на переднем сиденье.
– Погоди, мы только развернемся, – крикнул с южными интонациями тот, кто сидел рядом с шофером.
Фургон подъехал к самому столику. Это не вызвало ни у кого беспокойства. Грузовичок развернулся, потом дал задний ход, прокладывая дорогу в толпе.
Не обращая внимания на эту помеху, преподобный О'Мэлли продолжал свою речь:
– Эти проклятые белые южане четыреста лет заставляли нас на них ишачить, а когда мы попросили расплатиться, погнали нас на север. А эти чертовы северяне в нас не нуждаются… – Но он так и не докончил. Он поперхнулся посреди фразы при виде двух белых в масках, появившихся из фургона. В руках у них зловеще чернели автоматы. – А! – вскрикнул он, словно кто‑то ударил его в живот.
Затем на мгновение воцарилось молчание. Возникла немая сцена. Взгляды были прикованы к двум черным отверстиям – автоматным дулам, откуда вот‑вот могла появиться Смерть. Руки‑ноги оцепенели. Мозги засохли.
Затем голос, принадлежавший человеку, словно только что покинувшему миссисипскую глубинку, предупредил:
– Всем замерзнуть, иначе каюк!
Чернокожие охранники у бронемашины инстинктивно вскинули руки вверх. Преподобный О'Мэлли стал тихо сползать со стула под стол. Дюжие негры‑детективы, как и было приказано, мигом замерзли.
Но молодой вербовщик, сидевший с краю и жевавший свинину, увидел, как тает в воздухе его мечта, и протянул руку к карману брюк, где у него был пистолет.
Раздалась автоматная очередь. В воздух, словно птицы из кошмарного сна, взлетели свиные ребрышки, человеческие зубы и мозги. Дико взвизгнула женщина. Молодой человек, лишившийся половины головы, стал оседать на землю.
– Сукин сын, падла, – выругался миссисипец.
– Он бы выстрелил, – виновато ответил ему стрелявший.
– Твою мать! Бери деньги – и отчаливаем. – Огромный детина в маске повел над толпой автоматом, словно брандспойтом, и спросил: – Кто еще хочет помереть?
Тела окаменели, шеи окоченели, взгляды застыли, но в то же время толпа подалась назад, словно сама земля начала двигаться. Сзади, в конце площадки, паника обрела голос, стала издавать звуки, похожие на взрывы хлопушек.
Из фургончика вылез помощник водителя, помахивая еще одним автоматом, и толпа словно вовсе растворилась.
Двое угрюмых белых полицейских выскочили из своей машины и ринулись к забору посмотреть, что стряслось. Но они увидели только беспорядочное топтание и кружение толпы.
Трое цветных полицейских внутри ограждения, вытащив револьверы, пытались пробиться сквозь толпу, но она медленно оттесняла их назад, увлекала с собой.
Бандит, ранее пустивший в ход оружие, забросил автомат на плечо и, подойдя к бронемашине, стал кидать деньги из сейфа в джутовый мешок.
– Боже правый! – взвизгнула женщина.
Черные охранники попятились, не опуская рук и не препятствуя белым налетчикам. Дик по‑прежнему прятался под столом. На столе валялись перепачканные в крови зубы погибшего. Цветные детективы превратились в изваяния.
За ограждением белые полицейские кинулись к своей машине. Зарычал мотор, сирена, покашляв и постонав, завыла в полный голос, а машина, развернувшись, поехала к воротам.
Трое цветных полицейских стали стрелять в воздух, пытаясь расчистить себе дорогу, но только усилили панику. Черная штормовая волна захлестнула их.
Белый налетчик собрал все восемьдесят семь тысяч и прыгнул в фургончик. Взревел мотор. Второй налетчик тоже запрыгнул в машину и захлопнул за собой заднюю дверцу. Помощник водителя сел уже на ходу. В ворота въехала патрульная машина, вопя сиреной, третируя черные фигуры, как бесплотные призраки. Черный толстяк взлетел в воздух, словно гигантский футбольный мяч. Негритянка, задетая бампером, закрутилась волчком, словно дервиш в экстазе. Люди бросились врассыпную и, уворачиваясь от машины, сталкивались, падали, сбивая друг друга.
Тем временем образовалась просека для мясного фургончика. Белые полицейские посмотрели на белого водителя и его помощника, а те на них. После обмена взглядами полицейские поехали дальше ловить черных преступников. Белые налетчики преспокойно выехали на улицу.
Двое черных охранников забрались в бронемашину на переднее сиденье. Двое цветных детективов вскочили на подножки с пистолетами в руке. Дик вылез из‑под стола и устроился в задней части машины, рядом с пустым сейфом. Мотор ожил, напомнив окружающим, что такое «кадиллак» мощностью четыреста лошадиных сил. Бронемашина дала задний ход, потом двинулась было к воротам, но притормозила.
– За ними? – весьма нерешительно спросил водитель.
– Ну да, скорее! Не дайте им уйти! – крикнул один из детективов.
Но водитель по‑прежнему колебался:
– Они же вооружены до зубов.
– …твою мать! – крикнул детектив. – Живо, они уходят!
Мясной фургон проскочил мимо такси, выехав на Лексингтон‑авеню, помчался на север. Бронемашина ревела, как дикий зверь. Мясной фургончик скакал вдалеке, как заяц. Патрульная машина двинулась наперерез броневику. Перед ней выросла насмерть перепуганная женщина. Водитель резко крутанул руль, чтобы избежать столкновения, и угодил в яму, где жарилась свинина. Из пробитого радиатора повалил густой пар, с шипением оседая на раскаленные угли. Еще одна вспышка молнии высветила бедлам.
– Боже, земля разверзлась! – ахнул один чернокожий.
– И тогда мы увидели ад! – в тон ему откликнулся другой.
– Стой, стрелять буду! – вопил полицейский, выбираясь из разбитой машины. С тем же успехом он мог бы приказать молнии.
Бронемашина же тем временем пропахала дорогу к воротам, подгоняемая криками: «Держите их! Ловите бандитов!» Скрежеща шинами, она вылетела на Лексингтон‑авеню. Один из детективов свалился с подножки, но его подбирать не стали. Мощный автомобиль наращивал скорость, рев мотора слился с раскатом грома. За броневиком пристроилась еще одна патрульная машина.
Постучав в стеклянную перегородку, О'Мэлли передал охраннику на переднем сиденье обрез и автоматическую винтовку. Детектив на подножке справа присел, левой рукой держась за борт, а в правой сжимая «кольт» 45‑го калибра.
Бронемашина летела с дикой скоростью. На перекрестке со 125‑й улицей загорелся красный свет. С запада шел огромный дизельный грузовик. Броневик отчаянно ринулся на красный и проскочил в волоске от дизеля.
Шутник на углу весело крикнул:
– Ну, сукины дети, расшалились!
А когда полицейская машина затормозила, пропуская грузовик, добавил:
– А эти вот послушные мальчики!
Шофер броневика выжимал скорость из мотора‑работяги, приговаривая: «Ну давай шевелись!» Но мясной фургон скрылся из виду. Вопли полицейской сирены делались все глуше и глуше.
Фургон свернул налево, на 137‑ю улицу. На повороте задняя дверца открылась, из рук белых автоматчиков выскользнула на мостовую кипа хлопка. Фургон резко затормозил и дал было задний ход, но в этот момент из‑за угла с ревом выскочил броневичок, неотвратимый, как возмездие. Мясной фургон непостижимым образом не останавливаясь изменил направление и ринулся вперед как на крыльях.
Откуда‑то из недр фургона заполыхала автоматная очередь, и пуленепробиваемое лобовое стекло броневика покрылось звездами, застилая обзор водителю. Он с трудом объехал кипу хлопка, решив, что у него начинается белая горячка. Охранник стал просовывать ствол винтовки в специальную прорезь на лобовом стекле, но из фургона прогремела еще одна автоматная очередь, и задняя дверь захлопнулась. Никто не заметил, что детектив, примостившийся на подножке бронемашины, исчез. Еще мгновение назад он там был, а теперь его как ветром сдуло.
Цветные жители окрестных домов, вышедшие на улицу из душных квартир, стали поспешно ретироваться, толкаясь и сбивая друг друга у дверей. Кое‑кто нырял в подвалы.
Один юморист крикнул из безопасного подвала:
– В Гарлемскую больницу, и поскорее.
Другой юморист из подвала напротив добавил:
– Но сначала в морг.
Мясной фургон стал уходить в отрыв от бронемашины. У него был такой мощный мотор, что можно было доставлять мясо в Нью‑Йорк из Техаса без заморозки.
Издалека донесся слабый отзвук полицейской сирены, словно взывавшей: «Погодите! Подождите меня!»
Снова вспыхнула молния. И не успел грянуть гром, как хлынул ливень.
Глава 2
– Черт побери, да это же Джонс! – воскликнул лейтенант Андерсон, вставая из‑за стола в кабинете капитана, чтобы пожать руку своим лучшим детективам. И слова, и растянутые в улыбке губы могли бы показаться притворными, но теплое выражение его бледного худого лица и приветливый огонек в глубоко посаженных голубых глазах ставили все по местам. – Добро пожаловать домой!
Могильщик Джонс, стиснув худую маленькую кисть лейтенанта своей огромной мозолистой ручищей, весело осклабился.
– Вам надо посидеть на солнышке, лейтенант, а то вас, чего доброго, примут за призрака, – сказал он, словно последний раз говорил с шефом только вчера, а не полгода назад.
Лейтенант снова сел на место, пристально оглядывая Могильщика. Настольная лампа с зеленым абажуром придавала лицу лейтенанта покойницкий оттенок.
– Не изменился! – подвел итог наблюдению лейтенант. – Нам вас не хватало, Джонс.
– Хорошего человека так легко не свалишь, – подал голос Гробовщик Эд Джонсон из глубины комнаты.
Могильщик вышел на дежурство впервые с тех пор, как его подстрелили ребята Венни Мейсона, слишком близко к сердцу принявшего потерю большой партии героина. Три месяца Могильщик провел в больнице, отчаянно сражаясь со смертью, а потом еще три месяца дома, окончательно приходя в себя. Если не считать шрамов от пуль, скрытых одеждой, и рубца с палец на затылке, где первая пуля опалила волосы, Могильщик выглядел, как и прежде. То же темно‑коричневое бугристое лицо, те же тлеющие, как угли, красно‑коричневые глаза, та же крупная нескладная фигура чернорабочего на литейном заводе, та же темная мятая шляпа, с которой он не расставался ни зимой, ни летом, тот же черный шерстяной костюм, под которым угадывались очертания длинноствольного с никелированной рукояткой, отделанной медью, револьвера 38‑го калибра, изготовленного по особому заказу на основе револьвера 44‑го калибра. Револьвер, как всегда, висел на кобуре слева под мышкой.
Насколько помнил лейтенант Андерсон, его асы‑детективы, с их одинаковыми револьверами, способными и разить наповал, и разбивать непослушные головы, всегда выглядели как два фермера‑свиновода, оказавшиеся в Большом Городе в выходной день.
– Надеюсь, это вас не очень озлобило? – поинтересовался лейтенант.
Обожженное кислотой лицо Гробовщика задергалось, места, где кожа была пересажена, пошли пятнами.
– Понятно, лейтенант, – буркнул он. – Хотите сказать: не озлобило, как меня, да? – Поиграв желваками, он добавил: – Лучше быть злым, чем мертвым.
Лейтенант покосился на него, но Гробовщик глядел прямо перед собой. Четыре года назад хулиган плеснул ему в лицо кислотой, после чего Гробовщик быстро заработал репутацию человека, охотно пускающего в ход револьвер.
– Можете не извиняться, – буркнул Могильщик. – Нам платят деньги за то, чтобы мы жили, а не умирали.
В зеленом свете лампы лицо лейтенанта сделалось лиловым.
– Черт! – воскликнул он. – Вы же понимаете – я на вашей стороне. Я знаю, что такое Гарлем. Я знаю, что такое ваш участок. Это и мой участок. Но комиссар считает, что вы отправили на тот свет слишком многих в этом районе… – Андерсон поднял вверх руку, чтобы его не перебивали. – Да, конечно, кругом бандиты и вы стреляли обороняясь. Но вас то и дело вызывают на ковер, а кроме того, на три месяца отстраняли от работы. Газеты и так уже попискивали насчет того, что полиция бесчинствует в Гарлеме, ну а теперь к ним присоединились и общественные организации.
– Это белые полицейские бесчинствуют, удаль показывают, – проскрежетал Гробовщик. – А мы с Могильщиком не изображаем из себя крутых ребят. Это нам ни к чему.
– Мы и так крутые, – пояснил Могильщик.
Лейтенант Андерсон стал двигать бумажки на своем столе и уставился на свои руки.
– Я‑то понимаю, но они только и ждут зацепки, чтобы повесить на вас всех собак. Мне ли вам объяснять. Я только прошу быть поаккуратнее. Не надо зря рисковать. Не арестовывайте без улик, не применяйте силу, если того не требует самооборона, и, главное, стреляйте только в крайнем случае.
– А преступники пусть делают что хотят, – вставил Эд.
– Комиссар считает, что есть разные способы борьбы с преступностью, кроме применения силы, – сказал Андерсон, еще больше покраснев.
– Пусть тогда заглянет сюда и нам расскажет, – отозвался на это Эд.
На шее Могильщика набухли вены, он проскрипел:
– Здесь, в Гарлеме, среди цветных – самый высокий уровень преступности. И есть три выхода. Заставить преступников отвечать за свои фокусы – этого вы не хотите. Второе: платить людям как следует, чтобы они могли жить честно, – этого вы опять же не хотите. И тогда остается третье: махнуть на них рукой. Пусть пожирают друг друга.
Из дежурной части донесся взрыв брани, визги женщин, шарканье ног – только что приехала машина после облавы на публичный дом, где были в ходу и наркотики.
Из селектора на столе раздался голос:
– Лейтенант, пройдите в дежурную, у нас гости из Цирка Большой Лизы.
Лейтенант щелкнул переключателем и сказал:
– Буду через пару минут, а пока, Бога ради, успокойте их. – Затем он поглядел на своих детективов: – Ну и ну! Еще только десять вечера, но, судя по отчетам, с утра происходит черт‑те что. – Он стал просматривать листки рапортов, зачитывая обвинения. – «Муж убил жену топором зато, что она сожгла его отбивную… Один мужчина застрелил другого, демонстрируя ему перестрелку, свидетелем которой стал… Один мужчина зарезал ножом другого, потому что тот пролил вино на его новый костюм… Мужчина застрелился в баре, играя в русскую рулетку… револьвер 32‑го калибра. Женщина нанесла мужчине четырнадцать ножевых ранений в живот… причины неизвестны… Женщина обварила кипятком соседку за то, что та заговорила с ее мужем. Мужчина арестован за то, что угрожал взорвать станцию подземки: он вышел не на той станции и не мог получить назад свой жетон».
– И все цветные, – перебил его Гробовщик.
Андерсон пропустил это мимо ушей и продолжал:
– «Мужчина, увидев незнакомого человека в своем собственном костюме, перерезал ему горло бритвой… Мужчина в костюме индейца племени чероки раскроил белому бармену голову самодельным томагавком. Мужчина арестован на Седьмой авеню – охотился на кошек с собакой и дробовиком… Двадцать пять человек задержано при попытке выгнать белых из Гарлема».
– День независимости как‑никак, – вставил Могильщик.
– День независимости, – повторил лейтенант Андерсон и тяжело вздохнул. Он оттолкнул от себя отчеты и отцепил бумажку, прикрепленную скрепкой к нижнему углу журнала. – Вот ваше задание на сегодня. От капитана.
Могильщик присел на стол и свесил голову, а Гробовщик по привычке остался у стены в глубине комнаты, где свет не падал на его лицо. Он так всегда делал, когда ждал непредвиденного.
– Вам велено охранять Дика О'Мэлли, – сообщил Андерсон.
Оба детектива вопросительно уставились на лейтенанта, но не перебивали, давая тому возможность самому докончить шутку.
– Десять месяцев назад он освободился из федеральной тюрьмы Атланты…
– Кто в Гарлеме не знает об этом? – сухо обронил Могильщик.
– Очень многие не знают, что бывший заключенный Дик О'Хара – это преподобный Дик О'Мэлли, лидер нового движения «Назад в Африку».
– Ближе к делу, шеф.
– Он попал в переплет. Синдикат проголосовал за его устранение, – сказал Андерсон так, словно делился секретной информацией.
– Ерунда! – отрезал Могильщик. – Если бы синдикат решил его убить, он бы сейчас уже тлел в могиле.
– Может быть.
– Что значит «может быть»?! В Гарлеме всегда есть с десяток подонков, готовых отправить на тот свет кого угодно за сотню долларов.
– О'Мэлли убить не просто, очень не просто.
– Просто убить любого, – возразил Гробовщик, – потому‑то мы полицейские и ходим с оружием.
– Не понимаю, – сказал Могильщик, рассеянно похлопывая себя по правому бедру. – Эта крыса донесла на своих прежних хозяев, занимавшихся страховым рэкетом. Из‑за него Большое жюри осудило тринадцать человек, в том числе одного из наших – лейтенанта Брендона из Бруклина.
– Черная овца! – неосторожно брякнул Андерсон.
– Это точно, – сухо отозвался Могильщик, вперив взор в Андерсона, от чего тот покраснел и промямлил:
– Я не в том смысле.
– Я понимаю, что вы не в том смысле, но вы не понимаете, в каком я смысле.
– Ну так что вы думаете?
– Я думаю – зачем он это сделал?
– За вознаграждение, – сказал Андерсон.
– Точно. В мире полно людей, готовых на все ради денег. Он решил, что ухватит полмиллиона – десять процентов от общей суммы, скрытой от налогов. Он рассказал, как они скрыли от правительства пять миллионов долларов. Семеро из тринадцати отправились за решетку, в их числе и сам стукач. Он так распелся, что рассказал и про себя: оказалось, он тоже не платил налогов. Поэтому и его посадили. Он отсидел тридцать один месяц, а теперь вот вышел. Уж не знаю, сколько сребреников ему отвалили.
– Около пятидесяти тысяч, – сказал Андерсон. – Причем он все их вложил в свое дело.
– Мы с Могильщиком неплохо распорядились бы пятьюдесятью тысячами, – подал голос Гробовщик из темноты. – Но мы служим в полиции, и нам эти проценты не светят – все отберут в какой‑нибудь фонд.
– Об этом после, – сказал Андерсон. – Главное – не дать им его укокошить.
– Значит, синдикат решил разделаться с этим крысенком, – сказал Могильщик. – Они сказали: «О'Мэлли может сбежать, но спрятаться не сумеет». Но О'Мэлли не побежал, а если и спрятался, то за Библией. И он жив‑здоров. Вот я и хотел бы знать, почему это он сделался такой важной птицей, что его должна защищать полиция, почему синдикат за десять месяцев так и не разобрался с ним.
– Ну, во‑первых, многие в Гарлеме, причем люди уважаемые, серьезные – священники, политики, лидеры различных негритянских организаций, – полагают, что Дик делает много хорошего. Он выкупил закладную на старую церковь, он стал инициатором движения «Назад в Африку».
– Настоящее движение «Назад в Африку» не желает иметь с ним ничего общего, – перебил лейтенанта Гробовщик.
– И эти люди осаждали комиссара с просьбой приставить к нему охрану из полиции. Они убедили комиссара, что, если сюда пожалуют белые убийцы и застрелят его, поднимется черный бунт.
– И вы во все это верите? Вы всерьез думаете, что они убедили комиссара в этой чуши? В том, что синдикат целых десять месяцев никак не может его убить?
– Может, этим людям понадобилось так много времени, чтобы убедиться в его пользе для Гарлема.
– Это другое дело, – согласился Могильщик. – Это одна причина. Но как насчет других?
– Комиссар умолчал о них. Он далеко не всегда раскрывает душу мне и капитану, – ответил лейтенант с легким сарказмом.
– Ну да. Лишь когда ему мерещатся кошмары насчет того, как мы с Могильщиком убивали этих невинных бедняг, – сказал Гробовщик.
– «Наш долг – отнюдь не вопрошать, но делать – или умирать», – процитировал Андерсон.
– Все это было, да сплыло, – отозвался Могильщик. – Вот начнется новая война, тогда и скажете это.
– Ладно, давайте к делу, – сказал лейтенант. – О'Мэлли готов с нами сотрудничать.
– Почему бы и нет?! Ему это не стоит ни гроша, а может спасти жизнь. О'Мэлли – подонок, но не дурак.
– Мне будет совестно нянчиться с этим уголовником, – сказал Гробовщик.
– Приказ есть приказ, – сказал Андерсон. – Может, все и не так, как вы думаете.
– Мне неохота слушать от таких, как он, проповеди, что преступление не окупается, – сказал Гробовщик, вставая.
– Вы знаете историю о блудном сыне? – спросил Андерсон.
– А как же?! А вы знаете историю об упитанном тельце? – в свою очередь, спросил Гробовщик.
– То есть?
– Когда вернулся блудный сын, они стали искать упитанного тельца. Обыскали все, но без толку. Они пошли к блудному сыну извиниться, но когда увидели, какой он упитанный, то зарезали его и съели вместо тельца.
– Отлично, только это как раз не должно случиться с нашим блудным сыном, – без тени улыбки сказал Андерсон.
Зазвонил телефон. Андерсон снял трубку.
– Капитан? – услышал он громкий веселый голос.
– Лейтенант.
– Не важно. Я только хочу вам передать, что земля разверзлась и мы увидели ад, – сказал голос и сообщил адрес места, где проходило собрание участников движения «Назад в Африку».
Глаза 3
– И тогда Иисус сказал: «Джон, если есть что‑то хуже неверной женщины, это неверный мужчина».
– Неужели он сказал такое?
Они стояли перед кирпичным фасадом большой Абиссинской баптистской церкви. Мужчина рассказывал женщине сон, что видел накануне. Во сне он вел долгий разговор с Иисусом Христом.
Это был невзрачного вида человек в синей спортивной рубашке, поверх которой были черно‑белые полосатые подтяжки, прикрепленные к старомодным широким коричневым брюкам. У него была внешность вечно обманутого мужа.
Она же была ревностной прихожанкой – судя по тому, как поджимала губы. Взглянув на нее, можно было с уверенностью сказать: душа ее уже спасена. На ней была широкая черная юбка и розовая блузка. Лицо ее осветилось праведным негодованием, когда ее собеседник сказал:
– А я взял да спросил Иисуса: «Кто же больший грешник: моя жена, заведшая шашни с этим человеком, или этот человек?» Иисус ответил: «А почему ты спрашиваешь меня об этом, Джон? Ты, случайно, не задумал что‑то недоброе?» А я ему в ответ: «Что Ты, Господи, я их и пальцем не трону, но этот человек женат, я не отвечаю за то, что может выйти между ним и его супругой». А Иисус мне на это: «Не волнуйся, Джон, все будет в порядке».
Внезапно вспышка молнии высветила еще одного мужчину, который стоял на коленях прямо за ревностной прихожанкой. В руке у него была безопасная бритва. Зажав лезвие между большим и указательным пальцами, он так аккуратно вырезал кусок юбки, что женщина и не заметила этой операции. Сперва он взялся за край юбки левой рукой и сделал разрез снизу до того места, где юбка начинала обтягивать ее ягодицы. Затем он тем же манером разрезал ее комбинацию. Зажав правую часть юбки с комбинацией большим и указательным пальцами левой руки, он вырезал полукруглый кусок и небрежно отшвырнул его к церковной стене. В результате операции обнажилась черная ягодица в розовых шелковых трусиках, а также задняя часть массивной черной ляжки над закатанным бежевым шелковым чулком. Женщина и понятия не имела, что с ней происходит.
– «Тот, кто совершает прелюбодеяние, будь то мужчина или женщина, нарушает одну из заповедей Отца Моего, – сказал Иисус. – Как бы сладок ни был этот грех».
– Аминь, – отозвалась женщина. Ягодицы ее слегка затрепетали, когда она представила себе этот страшный грех.
За ее спиной коленопреклоненный начал отрезать левую часть юбки, но дрожание ягодиц заставило его проявить больше осторожности.
– Я сказал Иисусу: «В этом‑то и беда христианства. Все приятное – грех», – сообщил Джон.
– Господи, это святая правда! – воскликнула женщина, наклоняясь вперед, чтобы весело хлопнуть по плечу брата во Христе. В руке коленопреклоненного осталась левая часть юбки и комбинации.
Теперь миру предстали нижние части обеих мощных ягодиц в розовом, а также черные массивные ляжки. Они были такими массивными, что сами по себе напоминали ягодицы человека, стиснутого тисками греха. В этом «кармане» покоился кошелек, подвешенный на тесемках, поднимавшихся через трусики к талии, вокруг которых и были обвязаны.
Затаив дыхание, но уверенной рукой, словно нейрохирург, выполняющий операцию на мозге, коленопреклоненный стал срезать тесемки.
Джон подался вперед, ласково дотронулся до плеча сестры во Христе.
– Господь сказал мне так: «Прелюбодействуй, если очень хочется, Джон. Но будь готов жариться за это в адском огне!»
Сестрица захихикала и снова хлопнула Джона по плечу.
– Он пошутил. Он готов простить нам лишь один грех! – И она повела дрожащими ягодицами, чтобы, похоже, подчеркнуть милосердие Христово.
Тут сестрица почувствовала, что у нее тащат кошелек. Стремительно развернувшись, она ударила коленопреклоненного по лицу.
– Мерзавец! Ты решил меня обокрасть, да?! – крикнула она.
Вспышка молнии озарила и вора, тотчас же отпрыгнувшего в сторону, и гневно заходившие ходуном черные ягодицы в розовых трусиках. Грянул гром. И тут же полил дождь.
Вор бросился бежать. Не успела сестрица кинуться за ним в погоню, как тот выскочил на проезжую часть улицы, где и угодил под невесть откуда взявшийся мясной фургон. Бедняга пролетел метров десять по воздуху, а потом попал под колеса. Машину резко подбросило, шофер потерял контроль. Фургон выехал на тротуар, сбил телефонный столб, волчком завертелся на мокром асфальте и кончил тем, что врезался в бетонное ограждение.
Сестрица побежала к изуродованному трупу вора и выхватила из его скрюченных пальцев свой кошелек. Она не заметила фар бронемашины, которая неслась сквозь ночь и тьму, словно сдвоенная комета. Перед водителем вдруг возник мощный розовый зад крупной негритянки, склонившейся над чем‑то, весьма напоминавшим труп. Водитель еще раз подумал, что у него белая горячка. Но попытался объехать видение, не снижая скорости на мокром асфальте. Ничего хорошего из этого не вышло. Машина затряслась и запрыгала так, словно танцевала шимми, выскочила на полосу встречного движения, где в борт ей врезался грузовик, шедший в южном направлении.
Сестрица, крепко прижимая к себе кошелек, ринулась прочь. Возле Лексингтон‑авеню мужчины, женщины и дети столпились вокруг еще одного цветного покойника. Он лежал на мостовой, а дождь совершал последнее омовение. Он лежал на животе перпендикулярно к тротуару, выбросив одну руку в сторону, другую прижимая к себе. Пол‑лица было снесено автоматной очередью. Его оружие исчезло.
Чуть дальше, поперек улицы, стояла полицейская машина. Один из патрульных стоял под дождем возле трупа. Другой сидел в машине и звонил в участок.
Сестрица во Христе бежала по противоположной стороне улицы, стараясь проскользнуть незамеченной. Но дюжий чернорабочий в комбинезоне увидел ее, от чего глаза у него вылезли на лоб, а рот широко открылся.
– Женщина! – позвал он неуверенно, но поскольку она не отозвалась, то крикнул еще раз: – Женщина, у вас виден зад.
– Не суй нос не в свои дела! – зашипела она злобно.
Он попятился, почтительно приподняв кепку:
– Я‑то что! Это ваша задница…
Она продолжала свой путь, больше волнуясь, что у нее промокнет прическа, чем стесняясь выставленного напоказ зада.