- Спасибо, годен к строевой.
- А как после контузии, есть ли последствия? Не теряли ли сознание когда-нибудь после?
Медкомиссия. Тут и товарищ, который отбирает, врачи. Мне странно, не в госпитале разведчиков искать, после госпиталя человек слабее. Казалось, что в разведку посылают более здоровых.
- В анамнезе последствий контузии нет. У него послужной список чистый, не было никаких прегрешений. Годен к строевой, знает немецкий.
- Шпрехаете?
- В пределах десятилетки. Читать могу, объясняюсь, но выговор, вы сами понимаете... наш, рязанский.
- Посмотрим.
- Кончил школу, немецкий знает. Толковый.
- Годен в разведку.
- На Вас пришли очень хорошие характеристики из части как на очень грамотного, выдержанного офицера. Ваши командиры поддерживают, требуется только Ваше согласие.
- Да, конечно, но... - замялся, что не обучен.
- Не беспокойтесь, Вы пройдете специальную подготовку. Не боги горшки обжигают, все когда-нибудь начинали. Вы согласны?
- Да, я готов в разведку.
Отвечаю не задумываясь, внутри не готов.
- Служу Советскому Союзу.
- Вы партийный?
- Нет, комсомолец.
- Почему не подаете в партию?
- Считаю себя еще пока не достойным.
- А зря, давно пора. Сколько Вам лет?
- Скоро двадцать.
Взяли в разведку, послужим.
...
Сон нарушен после контузии, голова болит периодически, но с этим жить можно, главное, голова на месте.
- Хорошо, что вообще признали годным, да еще разведка.
...
- Ну, до свидания, любезный. Пожелаю к нам больше не возвращаться.
- Спасибо, товарищ доктор, подлатали.
Было много докторов, это палатный. Худенький, усики, как у Микояна.
...
Прощаюсь с сестричкой. Видимо, так плоховато было, что интереса к женскому полу в себе не прочитываю.
|
|
- До свидания, Глашенька, надеюсь, еще увидимся.
- Сомневаюсь, лучше к нам больше не попадайте.
Нашивка за ранение.
...
Это начало лета 44-го.
Из госпиталя каждый раз тебя в новое подразделение, попадаешь в новое формирование. Был на Брянском фронте, теперь на Белорусском. Все время идет переформировка.
...
Подготовка разведподразделений фронта, разведшкола.
Быстро готовили. Вижу, как учат подлазить под проволочные заграждения. Принципы работы с рацией тоже, морзянку тоже. Вижу работающего на ключе, рукопашный бой, с ножом и без него, в правой и левой руке. Учимся в бывшей школе. Доска, на которой рисуют линии обороны. Тактика проникновения. Работа с миной, обезвреживание. Противотанковые, противопехотные...
- Обезвредить капсуль.
Смотрим немецкие тексты. Мы должны разбираться в документах.
- Степень важности захваченных документов.
Вижу немецкие документы, сверху готический шрифт, снизу машинописный текст. Я читаю по-немецки. Звучат слова "унзере брюке...". Разговорник серенький - русско-немецкий и немецко-русский. Простые фразы обязательно знать. Мероприятия по захвату пленного. Самый большой интерес - штаб, но он хорошо охраняется, поэтому лучше на подступах - машины, мотоциклисты-связисты. Следить за передислокацией войск противника, любые передвижения. Интересуют танковые подразделения, аэродромы. Они в глубине, в третьем эшелоне, они оттуда взлетают. Нарушение связи.
- Любые провода режь.
Надо разбираться, какие провода. Работа с кусачками, ножницами по металлу (для заграждений, колючей проволоки).
Готовится большое наступление. Севернее Могилев, выходим к Бугу, железнодорожная станция Дубровка... (это карта). Карта. В селе указан каждый дом, лес, западнее поля, от нас тут болотистый массив. Это фронты, и вот наш фронт.
|
|
- Очень важно достать любые документы укрепрайона.
Мотоциклисты - это может быть связь, у них могут быть ценные сведения. Штабной писарь может знать. Автомашины с "седоком". Инструкция - автомашина с пассажиром, снимаем водителя, наша цель - это тот, кто рядом, чаще он офицер. Любые документы - карта укрепрайона, дислокация войск, аэродромы, танковые части, любые огневые точки - доты и дзоты, охрана объектов, охрана станций. Водокачки нас тоже интересуют, мосты, охрана мостов. Армейская разведка - локальные задачи, но не упускаем и стратегические. Огневые точки, окопы, подъездные дороги. А стратегические, когда попадаются документы, это редко, а так обеспечение задач на нашем участке. Любые сведения ценны.
Приказ - не сдаваться в плен (начинает болеть голова).
...
Лето 1944 г. Белоруссия.
Учение не длительное. Я прибыл в разведроту. Подчинение непосредственно штабу фронта. Второй, третий Белорусский? Меняются названия.
- Запутываем следы, - местная шутка почтальонов.
Для почтальонов это не важно, в/ч остается прежней.
Прибыл, докладываюсь - старший лейтенант... Штаб в избе. Задачи. У меня вылазки. На станцию - об охране ее, докладываю, где вышки, здание охраны, на окраине две огневые точки - пушечки.
Потом вижу себя много сидящим над картами. Огромные карты, направления нашего интереса - Минск. Наш интерес северо-западнее, могилевское направление, позади на северо-востоке Смоленск. Стрелки. Болото, деревни - почти каждый дом. Разноцветные флажки на иголочках. Вижу участок на карте, где они врезаются языком, готовим окружение (мы с севера).
|
|
Ощущение веселости. Молодые ребята и похохмить не прочь. По характеру отбираются - надежные, спокойные, с нормальной психикой. Ребята грамотные. В разведке важны интеллект, смекалка, умение ориентироваться, брать ответственность на себя. Бесшумность, раствориться на местности, используя природные укрытия. Примитивные вылазки, когда долго лежим на высоте, высматривая в бинокль движение на той стороне. Наблюдательность, нанесение объектов на карты. Много работаем за столами при штабе, не на передовой. Решения на основе данных, которые мы собираем. Всю весну и лето шла такая работа.
Потолстел. Вижу себя бреющимся. Бравый товарищ. Светлая щетинка, усики отрастил. Есть интерес к женскому полу. Прачки, связистки, при штабе буфетчицы. Юленька приглянулась.
...
Спокойный день. Пожухлая трава, листва желтая. Тепло. Перед окопами спокойное просторное поле. Вижу землянку, блиндаж, глубокую траншею, по которой иду в полный рост. Красная глина. Вход в блиндаж невысокий, нагибаюсь, входя. Накат сверху прикрыт ветками.
- Старший лейтенант Малинин, сегодня ночью Вы идете в разведку. Надо взять "языка".
- Есть, товарищ полковник.
- Какие силы на нашем направлении?
- Берег мощно укреплен. Вот здесь две огневые точки противника.
- Их нужно будет обойти южнее. Мы Вам подсветим. В 0.30 будет мероприятие севернее. Это отвлечет внимание. Выйдете в 23.30. За час успеете. Их штаб расположен вон за тем леском на юго-западе. Пойдете вот здесь (показывает на крупномасштабной карте). Вот здесь их траншеи. Здесь стоит противотанковое орудие, здесь землянка расчета. Вот здесь минные поля. Наши накануне ночью разминировали этот участок. Здесь проволочные заграждения, вот первый и второй ряды... Пройдете вот здесь по ложбине, юго-западное направление, до высоты 101. Там овраг, высоточка небольшая, береза одинокая, за ней более глубокий овраг, спуск к реке. Немцы на этой еще стороне. Офицеры квартируются, населенный пункт Лебяжий. Можно подойти с севера, где мы подходим ближе всего.
...
- Нет, сюда не суйтесь. Здесь хорошо укреплено, Зотов здесь был. Но "языка" они добыть не смогли, еле ноги унесли. Смогли начертить карту этой зоны укрепрайона. Коридор ими прорублен.
- Отчего самого бы и не послать?
- Он очень горяч, а тут надо взять по-тихому. У тебя по "языкам" опыта больше. Какую в последний раз "птичку" доставил, ко второму ордену представлен. Скоро будем обмывать. Возьмете Фоменко и Свиридова, они воробьи стреляные. Только чтобы тихо. Шума не поднимать, ну Вы сами знаете, не мне Вас учить, Петр Игнатьевич. Командующему нужны свежие сведения. К утру вас ждем. Переходить линию фронта будете южнее этой высотки. Вас проводит Калмыков.
Звучит: "Направление на Померанию через Польшу. До границы еще далеко. Подготовка к танковому прорыву".
- Есть, товарищ полковник.
- Все поняли?
- Да, товарищ полковник.
Разговор в просторном блиндаже, стены и накат из свежеструганных досок. Крупномасштабная карта, красные стрелки ударов нашего 3-го Белорусского фронта и мелкомасштабная, включающая соседние фронты до Балтики. Ниже нас 2-й Белорусский. В сторонке на чем-то низком сидит радист. Разговор стоя, разглаживаю спереди гимнастерку, подтягивая ее за пояс. На гимнастерке - орден Боевого Красного Знамени и две медали, одна из них "За отвагу".
- Рядового не брать.
- Понятно.
- Ну иди поспи, ночка предстоит трудная. Хорошо, пока сухо, а то, как дожди пойдут, все развезет. Как навозные жуки будем в грязи возиться, а Вам-то все на брюхе ползать. Чай, не стер еще к ябене-фене?
Козыряю, поворачиваюсь через левое плечо, молодцевато иду к выходу.
Иду по траншее. Вижу ответвление, там наша пушка, перед ней сделан спуск-скат, по которому ее можно быстро вытянуть, ствол на уровне земли. Около нее отдыхает расчет. Один из бойцов лежит на земле, пилоткой прикрыл лицо, спит сладко. Очень мирная картинка, ну уж очень мирная.
Большой амбар, остатки сена, койки двухъярусные сколочены из стволов деревьев. Помещение большое, мои в уголке примостились.
- Ну чего там, командир, чего нам новенького скажешь?
- Ну чего, этой ночью идем, а сейчас велено спать.
- Чего я и делаю, - отвечает второй.
- Ну ты известный дрыхало. Ты, Фоменко, здоров спать. Завидую я тебе, а я если и лягу, то заснуть не смогу. Не могу днем спать. Письмо написать что ли? Почтальон был?
- Тебе ничего не было. Я бы взял, заставил бы поплясать.
- У нас как, хлебушка нет?
- Да только ж обедали.
- Ну там большой кусок оставался.
- Да Васька все сшамал. Вон открой банку тушенки.
- Без хлеба-то?
- Чего, впервой что ль.
- Капустный лист погрызи, - шутливым тоном.
Сажусь писать. Стол расшатанный. Чернильница-непроливайка. В планшете карандаши - красно-синий (пополам), два простых (рубашки у них некрашеные, просто дерево). Один из карандашей длинный, кончик тупенький, другой короткий. Он помягче.
- Исписался, любименький.
Вырываю из тетрадки листы, осталось несколько штук, из нее уже драли-драли. Чернильницу и ручки возим с собой, взяли у девчат-радисток. Сажусь за стол, надо что-то подстелить, неровное дерево. Подкладываю планшет, он неровно колеблется, мешает застежка. Ищу, чего бы подложить. Состояние странное - размытости, размазанности. И спать не спится, и не пишется. Да и что писать-то, ну стоим, так стоим, жив. Домой писать нечего, новостей нет никаких пока. Только то, что жив-здоров.
Перед глазами мама и папа. Отец в очках, худенький, седовласый. Мама с косой вокруг головы.
"Дорогая мама, пишет тебе твой сын Петр. У меня все хорошо, жив-здоров, чего и вам желаю. Как здоровье бати? Привет Анюте. Она, небось, выросла, давно не виделись. Анюте 15 лет исполнилось, не могу представить эту пигалицу взрослой девушкой..."
...
Ночь темная. Легко одеты, чем легче, тем лучше. Поправляю гимнастерку. Запрыгиваю в машину через борт. К фронту на джипе - открытый автомобиль, крепенький такой. Остов металлический, на него можно натягивать брезент. Над водителем закрытая часть. Сидим четверо в машине. Я и Фоменко. Ему 38 лет, я не считаю, что он в возрасте. Степанычем зову (Иван или Андрей). Ефрейтор. Крепышочек. Из Луганска. Моя мама из Луганска. Хорошие отношения, родственничком зову. Я - старший лейтенант, хотя мне нет и двадцати. Два сопровождающих. Один выведет на позицию, будет ждать нашего возвращения.
- Где твой знаменитый табачок?
Мы подшучиваем над Фоменко. Он получил посылку из тыла с табачком и записочкой от девушки. Ждет письмеца.
- Знаменитый табачок, что получил в подарок.
Я-то курю папиросы. Серая пачка "Памира", они попроще, "Казбек" - шикарные, для элиты. У нас-то без названия серые пачки пошире. Иногда присылают табачок, балуемся "козьими ножками". Соорудить - не проблема, есть бумага. В разведку, естественно, ничего не берем. Тяжеловато иногда без курева.
- Курить нельзя.
Это внутренне меня задевает, хочется ответить: "А хочется".
Нужен "язык", ювелирная работа. Готовится большое наступление. Связи с партизанским отрядом нет. Они дают много информации. В этом направлении где-то большой аэродром. О нем знают из авиаразведки. Павлик летает на У-2.
Прибыли утром, пробудем здесь день, нам все покажут, по нашему фронту проводят. Наша задача - за ночь взять "языка". Сложная задача. Нас представляют на месте командиру бригады. Мы будем переходить фронт в районе бригады товарища Маслова.
- Ну хорошо, товарищи, пройдемте.
Нас по фамилии не представляют.
- Я вас провожу по нашему расположению.
Резко захотелось покурить.
- Нет ничего покурить?
Снова садимся в машину. Мы на вершине, наши позиции ниже. Немцы у дальнего леса. Между нами открытое место. Слева длинный овраг. Минное поле там, нет живой силы.
- Вот здесь наблюдательный пункт, сможете сориентироваться. Для вас расчищен проход.
Очень высокое место, все хорошо оборудовано. Мы пристроились с биноклем. Рассматриваю окопы, уходящие флеши, лес справа и слева, в прогалину дорога проглядывается, населенный пункт. Знаю, что там дальше железнодорожная станция. Штаб предполагается в лесочке слева. Нас будет интересовать дорога, передвижение по ней, за лесом - танковая бригада.
Будет тяжеловато, иду на сложное задание. Я брал "языков", но это была мелочь. Солдаты мало знают. Крупную "птицу" мне не приходилось брать, а Фоменко как-то отличился. Он в разведке дольше меня, опытный. В разведке все ребята городские, не лапотники. Крестьянам трудно воевать, к технике не приставишь, обучаются тяжело. А тут нужно образование, интеллект, важны анкетные данные - надежность. Мы информацией обладаем стратегической, должны широко понимать общие задачи.
Мы с Фоменко завалились после обеда. Отдыхаем, нужно выспаться. Спим в землянке. Хорошо сколоченные бревна, спальные места. Чужая шинелька. Встали. Должно потемнеть, тогда и отправимся. Перекусили наскоро. Чай хороший, крепкий, тушенка, галеты. Темнота настала. Выходим втроем.
Сначала пробираемся по нашим окопам, по лощине, потом ползем, потом идем крадучись. Знаем, что их окопы правее дальнего леса, а тут, слева, можем пройти. Выходим к минному полю. Проволока, все раскрыто, подготовлено. Сопровождающий оставлял свои знаки, мы их не видим.
- Проход хорошенький нам подготовил.
Он будет ждать нас в лесу, в лощине.
У меня ТТ на боку, финка хорошая в ножнах - доволен, хороший нож. На мне простая солдатская гимнастерка без карманов, что поплоше, сапоги, галифе, пилотка. Никаких знаков различия.
- Осторожней, Фоменко, ты что впервой.
Он как-то неаккуратно идет, я на него сержусь. Я иду мягко, но у меня сапоги немецкие, офицерские, а он в кирзе. У меня очень хорошие сапожки с пленного. Разыгрывали, никому не лезли, а мне пришлись впору. Они маленького размера - 39-40. Очень ими доволен. Высокие, с жесткими голенищами, внизу мягкие. Спор был перед выходом, проверяющий заявил, что сапоги могут выдать офицера, я возражал:
- Они же трофейные, мало ли кому достались.
В ответ он посмеялся:
- Солдату что ли.
Трофейная команда обязана все, что достается при сборе, сдавать, но иногда что-то не очень ценное достается. Удобные сапоги, конечно, очень ценятся. Мы удобства начали ценить, давно воюем. Начальство смотрит на это снисходительно, победителей можно и наградить. Гоним немца. Психология изменилась, больше уважения к человеку, стали больше ценить кадры. В первые годы мы просто затыкали брешь телами, забрасывали. Сейчас 44-й год, много потеряли, ценим людей. Каждого жалко, не могу послать затыкать массой. Мы больше бережем друг друга, больше ориентации на тактику, обходные маневры, грамотность командиров.
Пробираемся к проходу, сделанному в минном поле. Пока немцы не разнюхали. Выходим на минное поле, третий впереди, периодически останавливается. Останавливаемся и мы, прислушиваемся. Впереди сопровождающий, потом я, за мной Фоменко. Я оглядываюсь, что он шумит, фыркаю на него.
- Тише ты, медведь.
Мы не должны разговаривать, ничего лишнего не берем с собой, ни табачку, ни документов. У Фоменко небольшой автомат, патроны в брезентовом мешочке слева у пояса.
Лесок на взгорочке, идем в сторону, где штаб и дорога. То идем пригнувшись, но больше ползем на брюхе. На поясе слева нож, передвигаю, чтобы не мешал. На голове ничего нет. Ползу, оглядываюсь, принюхиваюсь. Ночь. Облака идут, появляется луна. Идем к лесу, к штабу кого-нибудь словить на этой дороге. Хорошо бы одинокую машину, останавливать будем выстрелами. Автомат у Фоменко для этого. Он берет водителя, я - седока. Оставляем в живых одного. Нам охота приволочь, должны доставить.
Мы на дороге. Ждем. Нет ни с одной, ни с другой стороны. Продвигаемся к населенному пункту, где штаб.
...
Мы на краю села, подползли через огороды, наблюдаем. Было село, сейчас избы обгорелые стоят. Проезжая дорога. На окраине уцелевших два-три дома, овин. В одном из домов немцы. Подползли ближе, лежим, наблюдаем. Внутреннее напряжение ожидания. Мы спешим, у нас мало времени. Видимо, штаб - есть связь, машина во дворе, мотоцикл с коляской. Он хорошо охраняется.
- Важные птицы.
...
Окраина леса, целый дом сереет. Сторожка лесника. Рядом мазанка. Подползаем. Забор из жердей. За домом машина, "опель". Колодец с журавлем. Жердина. Здесь немцы ночуют. Наблюдаем от белой мазанки сарая, не выйдет ли кто по нужде. Никого нет. Впечатление, что кто-то вышел из дома, потягивается на высоком крыльце. Мы оживились, заинтересовались. Сейчас, сейчас он по нужде отойдет... а он там же, на крыльце... Это нас возмутило. Мы рванули, бросились через двор, бросились в каком-то отчаянии. Но не успели добежать. Он оглядывается резко, закричал... толкнул дверь, оттуда слышатся выстрелы, заскакивает в дом, дверь захлопывается. Обожгло голову, я падаю. Хватаюсь за голову, рана не очень глубокая, черепушку не пробило. Потекло... Фоменко сложился пополам, схватился за живот.
- Нам надо убираться отсюда быстро.
Бежим в лес, откуда пришли. Оба ранены. Как глупо, как обидно.
- Давай глубже в лес. Надо возвращаться.
Лес. Ночь. Залаяла собака. Суета за спиной. Отстреливаемся. Оторвались. Затихло. У меня голова тяжелая. Здесь можно помочь друг другу. В карманах есть бинты, марля.
- Подожди, Петро, давай голову перевяжу.
Он мне бинтует голову.
- Голову я тебе перевязал. Рана не глубокая. Ты можешь идти? Держись, Петро.
Бинтует плечо. На плечо маловато бинта. Подстелил марли, сверху пук травы, сверху забинтовывает.
- Бинта бы надо больше. Перевяжи теперь меня. Мне разворотили живот. Нам надо идти дальше, мы недалеко ушли.
У Фоменко ранение посерьезней, попало в живот, но может двигаться. Самочувствие неплохое. Я его перебинтовываю, крови немного. Он начал бледнеть. Опасно, наверное, внутреннее кровотечение.
Утро раннее. Мы в глубокой лощинке, заросшей кустарником. Обнаженные корни берез. До места встречи, где нас ждут в шесть утра, мы не добрались. Устраиваемся здесь. Лес не очень глубокий, светлый. Небольшие березки по овражку, кустарничек. Место не очень лесистое. Недотянули до дальнего леса. Мы здесь проведем день, а ночью проберемся к своим. Ночью мы можем вернуться, нам бы этот день продержаться. Мы оба периодически начинаем терять сознание.
Я в отключке. ТТ в левой руке. Покончить с собой есть приказ. У нас приказ - не сдаваться в плен. Последнюю пулю - для себя. Но всегда есть надежда, дождемся темноты. Еще есть надежда... Последний выстрел в себя сделать очень трудно, кажется, что всегда есть надежда. Человек надеется до последнего. Свои же рядом, мы недалеко от своих. Но хотя по-настоящему понимаю: надежды нет, что за нами придут, мы же в разведке. Никто не пойдет искать. Но все равно есть надежда, что до вечера отлежимся и вернемся. Бесчеловечный приказ - себя убить, всегда существует "а вдруг... ". Нельзя заставлять человека себя убивать. Всегда есть надежда. Должна быть надежда. Нельзя отнимать надежду. Надо бороться за жизнь до последнего. Последнюю пулю надо оставлять не себе, а врагу.
Фоменко без сознания, мне его не дотащить, сам ослаб, нет сил. Он зелененький, свернулся калачиком, скрючился. Он мне в отцы годится. Мне его жалко, как ребенка.
Отсидеться бы до ночи. Сейчас не пройдем, уже светло. Так по-глупому попасться... Так неаккуратно сработать. Обидно. Столько воюю.
Периодически теряю сознание. Прихожу в себя. Состояние оглушенности, еле ворочается язык, все в тумане.
- Петро, меня сильно тошнит. Живот болит. Пить.
У него восковое лицо, нос заострился.
- Фоменко, потерпи. Степаныч, потерпи до ночи, ночью уйдем к своим.
- Пить, пить...
- Потерпи, где же я тебе возьму воды... Степаныч. Терпи, Андрей Степаныч, милый. Нам бы до темноты продержаться, а там доползем к своим, там помогут. Держись. Ничего, живы будем, не помрем, как говорил мой профессор. Еще повоюем, Степаныч. Эх, и заснуть бы сейчас.
Тошнота, голова болит, тяжесть в левом глазу, он отек, из-под повязки сочится кровь. Пить тоже хочется.
- Хоть бы тут какой ручей что ли, мы бы с тобой попили.
Лезу в карман, там грязный платок. Повязка на глаза сползает.
То в теле, сижу привалившись, то вижу сверху: лежим оба без сознания. Кажется, что в одной и той же позе. Степаныч слева от меня. У меня белая повязка на голове, гимнастерка промокла от крови, руки раскинуты. Сыро. Теплый день. Становится жарко.
- Жарко. Пить...
- Ты весь горишь. Тебе нельзя пить, терпи. Что же мне с тобой делать-то? Только ждать вечера. А там переползем к своим... поползем. Худо-бедно, доберемся. Потихонечку. Тут недолго осталось. Через поле переползем, а за тем леском нас будут ждать. Там уж нас будут встречать. Скорей бы... Скорей бы вечер.
Голова тяжелая, язык еле ворочается. В ушах звенит.
- Я не доживу, Петро.
- Не говори глупости, доживешь. Немного осталось. Вон уже солнце клонится к закату. Немного осталось, потерпи, друг. Нам бы только ночи дождаться, а там к своим, тут совсем недалече.
Его жалко, аж сердце жмет. Жалко Степаныча, хороший мужик. С самого начала войны ни одной царапины, а тут угораздило. Как глупо, обидно, ужасно обидно. Надо было у самого дома ждать. Думали, что он пойдет к овину ссать. Как глупо. Ну так глупо вляпаться.
Фоменко давно молчит. Такое впечатление, что он уже зелененький.
- Фоменко, ты жив? Друг, ответь. Друг, подожди, не уходи.
Может, уже и умер. Он меня не слышит. Боюсь, что он уже мертв. Почти ничего не соображаю. Теряю сознание. Не могу до него доползти. Надеюсь, что мы уйдем. Надеюсь, что дотащу. Ночью... Не могу вспомнить, как его зовут. Брежу, образы, отрывки мыслей... Он из Гатчины... По-моему, он из Гатчины. Ее уже освободили. Освобождаем нашу землю. Скоро граница. Нам остался последний рывок. Задания мы не выполнили, "языка" взять не смогли. Как же я это доложу товарищу полковнику? Это было так необходимо. Готовится большое наступление. Готовится танковый прорыв. Чуйков... Как же я доложу? ТТ, последний патрон. Нельзя сдаваться. Хотя бы они нас не нашли. Продержаться до темноты, ночью уйдем.
...
Прихожу в себя. Надо мной морда здоровой овчарки. Нос к носу. Они с автоматами, в касках, зеленая светлая форма.
- Все, нашли, с собаками нашли.
Хватаюсь за правый бок, где должен быть ТТ. Фашист наступает на руку, а потом бьет под правое ребро сапогом. Теряю сознание. Вижу сверху. Фоменко, видимо, уже мертв. Немец переворачивает его сапогом.
- Этот сдох, а этого в штаб. Видимо, разведчики.
Ругается по-немецки:
- Тащить его еще.
Здоровые такие. С бляхами на груди. Рукава засучены. Здоровый рыжий фриц. Второй низенький, худенький, проводник собаки. Еще двое, руки с автоматов не опускают. Форма у них более ярко-зеленая. Проводник собаку сажает на поводок. Овчарка с рыжиной. Это она меня нашла. Волокут за руки. Потом один из них взваливает меня на плечо. Фриц и Ганс типичнейшие. Через лес, по дороге. Дорога разбитая. Приволакивают в уже известную избу. Обидно, далеко не ушел, сюда же и вернулся.
...
На допросе.
Болит спина. Бьют прикладами по голове, по спине. Рана кровоточит. Когда связывают, боль в плече.
Вижу себя привязанным к стулу. Идет допрос. Я вялый, голова заваливается.
- Где находится ваш штаб? Ты скажешь расположение вашего штаба армии? Ваши огневые точки. Дислокация ваших войск? Дислокация подразделений? Сколько орудий на вашем участке? Количество орудий, их местонахождение. Есть ли "катюши"? Батареи, линии окопов... Направление главного удара... Гродно... Белосток? Какие части подтянуты? Сколько танковых частей?
Болит голова. Язык заплетается, жжет живот. Голова свесилась. Хочется пить. Вкус крови во рту, видимо, выбиты зубы.
- Я этого не скажу, я этого не знаю, я ничего не знаю, а если бы и знал, не сказал, но я ничего не знаю.
(При прохождении вспомнился анекдот уже из вьетнамской войны из этой жизни на эту тему, а здесь при получении задания, когда на что-то говорил, что я этого не знаю, мне ответили: "И очень хорошо, выдавать будет нечего".) У меня даже злорадство: хоть бей, хоть убивай, я ничего не знаю. Злобная радость внутри.
Что-то о Могилеве... Знаю, Могилев их.
- Я ничего не знаю.
- Мы тебе развяжем язык. Номер войсковой части. Дислокация вашего штаба.
Голова разбитая гудит. Стул обыкновенный, руки сзади связаны и перекинуты за спинку стула, чтобы не заваливался.
Через какое-то время могу рассмотреть окружающее. Комната полупустая в избе. Эсэсовец в черной форме, высокие сапоги, жесткие голенища. Обер-лейтенант. Узенькие серебристые погоны. Высокий. Ведут допрос двое, этот эсэсовец и писарчук. Курчавенький. Этот расхаживает. Писарчук переводит и записывает. Фашист с плеточкой. Зачем ему плеточка?
- Ты будешь говорить? Смысла нет молчать, пустим в расход.
- Я ничего не боюсь, я смерти не боюсь, делайте со мной что угодно, я ничего не скажу. Изверги, вы не люди. Нелюди, гады, фашисты. Как вас земля носит, выродки, мерзавцы, убийцы. Мы очистим от вас нашу землю. Недолго вам осталось, смерть найдет вас.
- Увести.
Сзади два солдата, снимают со стула и волокут. Без сознания. Ноги в сапогах, я в нижней рубахе, без гимнастерки. Бросают на сеновал в той мазанке во дворе. Прихожу в себя, сеном пахнет. Тошнит ужасно, болит в области желудка, спина в области почек. Вырвало. Валяюсь на сене. Не могу двигаться, руки связаны за спиной. Стону. Жалко, что не успел последнюю пулю из ТТ пустить.
Облили холодной водой, чтобы пришел в себя. Перевожу дыхание. Снова тащат два бугая.
Тот сидит за письменным столом. Допрос на русском языке. Переводчик-писарчук с другой стороны стола.
- Ты у нас будешь говорить.
Писарчук в черном требует от меня:
- Что вы тут делали? Какое ваше задание? Ты разведчик. Ты шпион. Признавайся. Ты офицер. Номер войсковой части. Кто командир? Будешь отвечать. Ты мне ответишь.
Офицер бьет по щекам, голова мотается, сознание теряю.
Отволокли.
- Полежи тут. Может, одумается, упрямый черт.
Какое-то время валяюсь на сене. Уже без сапог, в белой рубашке и брюках. Вижу со стороны: лежит тело, которое гитлеровец в каске, с бляхой на груди, окатывает холодной водой.
Когда в теле, голова болит, слабость, язык большой. Снова теряю сознание.
Утро. Кашель, захлебываюсь кровью. Вытягивают из сарая, пузом по земле. Во дворе ставят. Стараюсь удержаться.
Снова допрос. Происходит все в избе. Офицер расстегивает китель.
- Не надумал говорить?
- Нет.
- Ты будешь говорить. Ты у меня скажешь.
- Я ничего не знаю. Я ничего не скажу. Мне нечего сказать, я ничего не знаю. Я вам ничего не скажу. Вы от меня ничего не добьетесь, зря стараетесь.
- Коммунист? Комсомолец?
Он разъярился, хлещет по щекам. От каждого удара горят щеки, скулы, язык. Голова свешивается набок. Писарчук на торце стола. За спиной у двери здоровячок. Красиво стоит.
Мне отсюда уже не выбраться. Лучше бы расстреляли сразу. Я все равно ничего не скажу. Чувствую силу, что могу противостоять. Я знаю, что выдержу любой допрос. Я выдержу любую боль. Я это знаю. У меня достанет сил. (Это я уже проходил. Я выдерживал пытки - память прошлого. Здесь мне уже как-то не трудно уходить через пытки. Я не выдавал. Я и сейчас не выдам.) Лучше сразу, все равно они ничего не добьются, даже если я потеряю сознание. Я никому никогда ничего не скажу. Я в этом уверен. Я злорадствую, поднял на него глаза, на лицо ползет улыбка. Борьба - взгляд во взгляд.
- Вы от меня ничего не добьетесь, делайте со мной что угодно.
У меня злость. Бьют. Снова без сознания.
Это я понимаю. Наша схватка внутренняя в мою пользу. Сила за мной, я ничего не боюсь. Смерти мы не боимся, в нас это вложено, мы выросли на патетике: смерть за Родину, за нашу красную Советскую Родину, мы готовы жизнь отдать за нее. Мы были пионерами, комсомольцами, я - комсомолец, комсомольцы не сдаются.