Со страху он совершенно забыл о «глазе», а когда обернулся, то увидел, что тот его провожает. Изнутри Зоны он действительно смотрелся как глаз со зрачком в виде «светлячка».
«Стоп!» – скомандовал голос в наушниках. И Костя, вспомнив, что внутри у него сидит «анцитаур», так и замер с поднятой ногой. «Сделай три шага назад и отдышись». Костя отступил к танку. Он уже знал, что идти вперед нельзя и назад – тоже, потому что там бродил «нитридо-платиноид», косивший под майора бронетанковых войск. Нельзя было также двигаться в сторону сквера, где торчал сруб вентиляционного колодца, потому что из его окон, забранных жалюзи, струился все то же оранжевый свет и отблески его падали на листву деревьев. Самое страшное, однако, заключалось в том, что зеленая точка превратилась в красную, а это означало еще одну реальную или даже сверхреальную опасность. Но откуда она проистекала, Костя не знал. Он только догадывался, что опасность таится за изгибом Ильинки, там, где направо был Черкасский, а налево – Никольский переулок. Стало быть, сообразил он, следят оттуда – с Красной площади. Поэтому он ступил на тротуар и пошел вдоль стены, почти прилипая к ней. Приклад дробовика царапал стену. «Анцитаур» благоразумно молчал. Костя понял, что он все делает правильно и что подобное при известной сноровке может проделать любой черный сталкер, например используя бинт и гайку. Неплохая мысль, подумал он, и взгляд его наткнулся на руку майора, которая все еще висела на нем, как рыба-прилипала. Она потеряла силу, но отцепляться сама не хотела. В зеленоватом свете рука выглядела так, как выглядит оторванная человеческая рука, только крови не было, а на срезе мерцал холодный металл. Костя брезгливо разжал ее пальцы и, размахнувшись, отшвырнул руку «нитридо-платиноида» подальше, вдоль Ильинки. Рука описала изящную траекторию и, с глухим звуком шмякнувшись о стену у парадного входа, отскочила в Ипатьевский переулок. Костя страшно удивился, он никогда в жизни так далеко такие тяжелые предметы не бросал. Ничего не произошло из того, что ожидал увидеть Костя, то есть вдоль Ильинки не ударил выстрел, а там, где шмякнулась рука, ничего не взорвалось и не вспыхнуло. Он глупо хихикнул. «Эдак я до Кремля дойду без происшествий! Ерунда!» – уже было решил он и даже с пренебрежением подумал о том, что «анцитаур» преувеличивает опасность, да и «титан» завирает, как вдруг его сбило с ног – не ударная волна и не «грозный ветер», а непонятно что – «гул», и вокруг все затрещало и загудело с такой силой, словно Костя попал в центр самого сильного трансформатора.
|
|
Мало что соображая и даже не понимая, что делает, он быстро-быстро, под стеночкой дома заполз в сквер и замер под развесистыми ветками лип. Благо в центре города липы никто не обдирает, обрадовался он. И тут же снова все вокруг еще сильнее затрещало, загудело, и он потерял счет времени.
Очнулся он примерно через полчаса. Непонятно, что именно его спасло: то ли «титан», то ли «анцитаур» выбрал удобное место, защищенное домами. Только «гул» не добился своей цели. Костя открыл глаза и вздохнул.
Голова болела, мысли путались. В каждой клеточке тела жили сотни игл от «гула». Экзокомбез «титан» подумал-подумал и прыснул в нос Косте какое-то шипучее лекарство. Он почувствовал огромное облегчение, хотя вначале не сообразил, где находится – то ли в номере, где по соседству храпит Ред Бараско, то ли у себя дома с Иркой Пономаревой, потому что привычка спать с ней преследовала его дольше всего и отделаться от нее не было никакой возможности. Можно сказать, что Ирка Пономарева была с ним всегда и везде, а Лера пока не могла заслонить ее.
|
|
Стояла кромешная тьма, только оттуда, где жил город, на небо падали отсветы, и поэтому было заметно кольцо белых лохматых туч, которое медленно вращалось против часовой стрелки и на которое даже смотреть было страшно. А еще, как только Костя открыл глаза, «титан» словно тоже очнулся, и мир стал зеленоватым. «Я жив?» – удивился Костя, ощупывая себя: кости целы, лицо благоразумно закрыто шлемом, и это тоже удивило его. Он только забыл, что «титан» предохраняет от ударов и переломов и даже способен лечить. Вот и сейчас голова вдруг прояснилась. Тогда он все вспомнил – где находится, почему, зачем, – и обратил внимание, что окошки вентиляционного колодца вовсе уже не светятся, а по Ильинке идет не кто иной, как майор бронетанковый войск Базлов Олег Павлович собственной персоной, – руку ищет. Костя замер, притаился, стал частью фундамента дома. Базлов дошел до асфальтированной дорожки сквера, как-то странно повел носом, потом словно обернулся в самого себя, и вот уже на асфальте стояла собака – большая, черная, остроухая. Она целенаправленно повернула морду и двинулась по направлению к Косте. Ну все, подумал он, второй раз мне не повезет, и уже взялся за цевье дробовика, как вдруг понял, что собака не совсем прямо идет к нему, а ее чуть повело вправо. Да и шла она как-то странно – можно сказать, ковыляла на трех лапах, хотя и довольно уверенно. И действительно, передней правой лапы у нее не было. Здорово, оценил Костя, в Чернобыльской Зоне таких собак не было, там живые бегали и могли закусать до смерти. Черная собака доковыляла до угла дома, села, почему-то посмотрела на белое лохматое кольцо. Костя решил, что сейчас она завоет, словно на луну, но она не завыла, а пошла наискосок точно по траектории полета руки майора Базлова. Там, в темноте, куда зеленоватый свет «титана» уже не доставал, происходило какое-то шевеление и слышались приглушенные визгливые звуки – кто-то с кем-то усердно дрался из-за руки майора Базлова. Черная остроухая собака издала душераздирающий рык и, несмотря на то что имела всего лишь три лапы, ринулась в драку.
|
|
Костя сообразил, что у него появился шанс благополучно унести ноги. Ведь майор точно отвоюет свою лапу, то бишь руку, и вернется, подумал он. Второй раз встречаться с «нитридо-платиноидом», пусть даже в образе собаки, Косте никак не хотелось. Второй раз он меня не отпустит так просто. Сообразит, где у меня слабые места, и тогда кердык. Бог знает, в кого он превратится. Может, в такого монстра, которого мне не осилить.
Стараясь не шуметь, он пополз вдоль стены дома. Ему показалось, что какие-то колючие лианы, специально опустившиеся из окон и крыши, цепляются к одежде, с треском рвутся, деревья осуждающе машут ветвями, а запах липы стоит такой одуряющий, что у него защекотало в носу. Он чихнул и замер. На углу Ипатьевского переулка все еще дрались. Слышно было, как кричат человеческими голосами:
– Это моя рука!
– Нет!!! Это моя рука!
– А ну отдай, это моя рука!
И слышались удары – глухие, когда бьют по телу – сильно и со всего размаха ногами или руками, не жалея ни себя, ни того, кого бьют. Костю один раз так били на Крюковке из-за Пономаревой, когда он за ней ухаживал, поэтому сейчас у него по спине пробежали мурашки от воспоминания, и он поддал ходу, вырвался из объятий колючих лиан и липовых ветвей и в одно мгновение оказался у окна.
То ли ударная волна от танкового снаряда прошла мимо, то ли всего лишь задела внутренний угол здания, но как раз в нижней части окна стекла сохранились. Идти же к следующему окну Косте показалось нерезонным: там как раз кончались деревья и его могли заметить со стороны Ильинки. К тому же в середине сквера торчал сруб вентиляционного колодца. А что в этом колодце, одному Богу известно. Может, «ведьмин студень», как в Чернобыльской Зоне? А может, «дровосек»? Хотя навряд ли. Такие совпадения редко бывают. От Зоны к Зоне ловушки не повторяются. Даже хабар разный, за исключением бигхабара, потому что бигхабар не отличался разнообразием. Один такой бигхабар – роторный экскаватор – все время рылся в котловане, стирая с лица земли целые кварталы Припяти. Это был оживший экземпляр человеческой техники, вооруженный всеми системами, которые к тому времени придумало человечество. В довершение ко всему он трубил в рог и плевался расплавленной породой. А «дровосека» Костя видел всего-то пару раз, точнее, не его, а как он действует, потому что «дровосека» увидеть невозможно – только послесловие, то есть результат атаки. Один раз «дровосек» все же промазал, и Ред Бараско остался жив.
В тот момент, когда драка в переулке стала особенно шумной, Костя размахнулся и ударом приклада выбил остатки стекол, а потом одним прыжком очутился на подоконнике. Правда, совершено не нарочно выломав при этом плечом часть рамы. Но это уже были мелочи по сравнению с мировой революцией. А еще запутался в одеяле, которым оказалось занавешено окно.
Пока он выпутывался из этого одеяла, пока разбирался, что к чему, прошла, наверное, целая вечность. Только после этого он на всякий случай оглянулся: драка перешла в стадию, когда трое держат, а остальные бьют, – и спрыгнул в квартиру. Внутри пахло старым жильем и запустеньем, однако с кухни отчетливо тянуло запахом свежего горохового супа. Костя тут же вспомнил, что голоден, как сто волков. Желудок проснулся синхронно сознанию, а рот наполнился слюной.
Комната была большой, заставленная старой мебелью. Телевизор по старинке был занавешен кружевной салфеткой, а на огромной металлической кровати возвышалась горка подушек, увенчанная думкой с монограммой буквы «А». Косте показалось, что он попал в прошлый век. Пахло давно не топленным помещением, сыростью и древними обоями. Точно, подумал он, сейчас в углу увижу этажерку и слоников. И словно в подтверждение, стоило ему посмотреть в угол, как он действительно увидел древнюю этажерку, полную книг, и слоников в два ряда. Самый первый был величиной с кулак, с огромными, загнутыми, как у мамонта, бивнями.
– Дерутся… – Вдруг от соседнего окна отделилась тень.
Костя опешил не меньше, чем от слоников. Внутри у него все оборвалось. Он шарахнулся в сторону, опрокинул венский стул, еще что-то, успел вскинуть дробовик и даже потянуть затвор. Диск послушно повернулся на сектор, и большая красная гильза, полная дроби и пороха, влезла в ствол. Оружие было готово к бою.
Тень превратилась в старуху и посетовала, кряхтя и издавая множество посторонних звуков:
– И так каждую ночь. Я уже бояться перестала…
– Вы кто, бабушка? – спросил Костя, выходя из оцепенения.
Он готов был всадить в нее заряд, если она окажется «нитридо-платиноидом», «протеиновым матриксом» или «механоидом», и выпрыгнуть в окон. Никудышный я разведчик, растерянно подумал он, никудышный. Меня уже сто раз могли убить. Самое паршивое, что хваленые датчики движения «титана» не среагировали ни на старуху, ни на майора. Должно быть, их нет вовсе или техника «титана» испортилась. Все это мгновенно пронеслось в голове, пока он разглядывал подозрительную старуху. На «механоида» она тянула меньше всего. В представлении Кости, они были так безобразны и страшны, что их нельзя было спутать ни с кем другим.
Была она одета так, словно ждала гостей, и казалась душой этой древней квартиры, только живой, подвижной ее частью, затерявшейся, как и весь дом, во времени и пространстве. Словно в подтверждение его страхов она сказала:
– Я никто, я здесь живу с одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.
– Ого! – невольно воскликнул Костя, поднимая стул. – Вам почти девяносто лет?
Дробовик он давно уже опустил – не держать же божий одуванчик под прицелом! Но, памятуя об истории с фальшивым майором, следил за бабулей весьма внимательно и не выпускал ее из поля зрения.
– Двух годков не хватает, сынок. Двух! Но зубы!.. – В темноте неожиданно блеснул то ли оскал, то ли улыбка. – Зубы все свои. Так и помру со своими зубами.
Эка невидаль! – хотел возразить Костя, у меня тоже свои, но промолчал. Он считал себя очень старым, повидавшим и пережившим все и вся на своем веку. Двадцать два – это уже предел жизни. Лермонтов, вон, в двадцать семь умер, а я до сих пор по Зонам бегаю. Если выживу, займусь каким-нибудь серьезным делом, решил он. Женщин побоку. Женщины только мешают. Роман о Кремлевской Зоне напишу. Лучше меня ее никто не узнает. В этот момент он не думал о Лере. В Зоне он словно отдалился от нее, в Зоне надо было действовать, а не предаваться воспоминаниям. Такова была аксиома таких мест.
– Пойдем-ка я тебя накормлю да спать уложу, – твердо произнесла старуха, издавая при этом странный скрип.
Из кухни так соблазнительно пахло едой, что Костя не удержался:
– Вообще-то… я не против, но мне дальше надо…
– Идем, – властно сказала старуха. – Нечего по ночам шляться, так недалеко и до греха.
Они покинули комнату, в которой пахло старостью и одиночеством, и по длинному коридору, заставленному сундуками и вешалками, отправились на кухню. Пару раз Костя, несмотря на свою зеленоватую подсветку, натыкался на велосипеды, при этом те неизменно жалобно звякали. А один из них даже упал на Костю, и он, не зная, что с ним делать, положил его на огромный, обитый железными полосками сундук.
В дальнем конце коридора сочился жалкий свет. Костю сразу одолела тоскливость. Он вспомнил, как они жили в детстве в чащобе, когда отец служил лесником, и как мать ходила по дому со свечой или с керосиновой лампой, излучающей тусклый желтый свет, и огромные мрачные тени сопровождали ее. Давно это было, так давно, что казалось – в другой жизни. Но страх перед темнотой и тенями остался, как отпечаток в подсознании, и всплывал точно в необходимый момент.
Старуха вошла на кухню, обернулась и тихо ойкнула:
– Что это, касатик, на тебе?
– Ах да… – смутился Костя, – шлем.
И убрал его, нажав кнопку на пульте левой руки.
– Я в этом не разбираюсь, – жеманно сказала старуха. – Мне что-нибудь попроще, попонятнее. Я всю жизнь на АЗЛК проработала. Кузова красила. Садись в угол.
Костя протиснулся между плитой и старухой, потом между тумбочкой, на которой стоял огромный электрический кофейник, и столом и угнездился на скрипучем венском стуле. Стул принял его вес и, к удивлению Кости, не развалился. В нижнем углу окна виднелась крохотная дырка, словно в окно выстрелили одной-единственной дробиной. По краю плиты шло металлическое ограждение, предохраняющее от ожогов. Дверь, заставленная столом, была занавешена одеялом.
Между тем старуха захлопотала, причитая:
– Сейчас, касатик, сейчас… поди, оголодал в Москве-то? Как там дела-то?
– Да ничего. Стоит Москва. Стоит.
Косте уже и не казалось странным, что она издает множество посторонних звуков, словно они – эти звуки – были ее неотъемлемой частью.
– Ну и правильно, – вздохнула старуха, налила Косте в тарелку жиденького горохового супа, в котором плавала половинка морковки и капля жира, положила перед ним огромный толстый кусок черного хлеба, от которого по кухне распространился умопомрачительный запах, и приказала: – Ешь, потом воевать будешь!
– А вы?.. – спросил Костя, не зная, куда ему приткнуть дробовик.
Так и не найдя подходящего места, сунул его между коленями и принялся хлебать супчик, который оказался таким вкусным, что Костя не заметил, как проглотил его и как сжевал половину краюхи хлеба. Только после этого ему стало стыдно оттого, что он объедает старуху.
– Да ты не волнуйся… – пояснила старуха, – мне Захарыч помогает. Мы, когда эта заварушка началась, свезли из ближайшего гастронома три мешка ржаной обойной муки. Там еще много чего осталось, – похвасталась она. – Так что ешь, не волнуйся. Я сейчас тебе еще порцию дам.
Костя умял и вторую тарелку горохового супа, доел хлеб, который показался ему самым вкусным хлебом, который он ел в жизни, и ему захотелось спать.
– Подожди чуток, не засыпай, – велела старуха, – у меня еще чай с мятными пряниками. Любишь пряники?
– Люблю… спасибо… – пробормотал Костя, едва разлепляя веки.
После всех пьянок, нервов и недосыпов его одолевала дрема.
– Что у тебя за нужда такая переться на ночь глядя? Ночью только выродки ходят.
– Есть нужда… – сонно пробормотал Костя, прикидывая, стоит ли раскрывать старухе хотя бы часть правды.
Может, она для нее чересчур горькой покажется? Может, столица уже тю-тю? А мы здесь разглагольствуем.
– Должно быть, на Красную площадь идешь?
Костя подумал, что это очевидно, и признался, выжидая, что она еще добавит:
– Иду…
Чайник на плитке запыхтел, и старуха поставила заварку. Делала она все ловко, хотя и не очень быстро, и по-прежнему поскрипывала, словно несмазанными суставами.
– Я к чему все это… – вздохнула она, присаживаясь наискосок от Кости и подпирая сухим кулачком щеку. – Жалко мне вас. Никто же не возвращается. Прям война какая-то! Вот мне моя бабка рассказывала, что точно так было в последнюю войну. Туда уходили, а назад – никого.
– А кого вы видели? – схитрил Костя, хотя хитрить ему совсем не хотелось, а хотелось поспать минут шестьсот, да еще так, чтобы приснилась красавица Лера с копной непослушных волос и взглядом, от которого сладко бьется сердце.
– Вначале военные шли и ехали, потом – странные люди поодиночке, вот как ты. Все сгинули. Все. Один долго лежал в соседнем дворе. Захарыч ходил поглядеть – никого, ни одной живой души, кроме выродков. – Она почему-то перешла на шепот. – Они его и уволокли. Едят они человечину, едят. Распробовали и едят.
Костя хотел спросить, кто такие выродки, но старуха перебила его:
– И тебе там, – она кивнула головой в сторону Ильинки, – нечего делать.
Она открыла крышку чайника, сунула туда нос, как ворона, понюхала и стала наливать чай. Костя выпил сразу два огромных бокала. Третий посмаковал с мятными пряниками и, кажется, так и уснул с ним в руках. Проснулся он оттого, что посреди кухни стояла старуха с огромным шприцом в руках и приговаривала, улыбаясь во все блестящие, как у вампира, зубы:
– Спи, спи… всю молодость свою проспишь…
Из-за ее плеча выглядывал старик со злобным лицом и шипел, как удав:
– Коли его, коли в вену, вернее будет.
Его холодные, как у покойника, пальцы стали задирать Косте рукав. А он все никак не мог окончательно проснуться и стряхнуть с себя сонную немощь, и только в горле у него вязли слова:
– Не надо… не надо… прошу вас…
Он пытался их обоих оттолкнуть, но они уже висели на нем, хотя и щуплые, но цепкие и сильные, как клещи.
Глава 5
Поворот судьбы
Слоники наступали. Они двигались ровными рядами и трубили в хоботы. А еще их бивни щекотали Косте бока. Пока он от них отбивался, старуха с Захарычем куда-то пропали, а на их место явился уже знакомый майор, то бишь трансмутант «нитридо-пла тиноид», и стал качать права: «Где моя рука?! Где?!»
Костя хотел его ударить, да руки-то у него оказались связанными. Потянулся он к ножу, но ножа на боку как не было. Тогда он вспомнил о пистолете «перначе», который умел чрезвычайно быстро стрелять. Но и «пернача» на боку не оказалось.
А они все наступали и наступали: старуха со шприцом в руках, Захарыч со злобным лицом и безрукий Базлов Олег Павлович, весь покусанный собратьями – «нитридо-платиноидами». Все втроем они плотоядно улыбались, а Базлов, в довершение ко всему, облизывался, как собака, длинным-длинным языком. «Брысь!» – хотел крикнуть Костя, чтобы этим волшебным словом разрушить чары, разорвать веревки и отправиться дальше, в Кремлевскую Зону, выполнять задание генерала Берлинского, но язык стал словно чужим и не повиновался. И так это мучительно было, так ему хотелось вырваться из западни, что он наконец услышал свой стон и проснулся.
Он спал, привалившись к тумбочке, на которой стоял огромный электрический кофейник. Руки от неудобной позы затекли, а дробовик АА-24 давил стволом в подреберье – как раз в том месте, где висел «пернач».
Из коридора доносились странные шаркающие звуки, словно боролись два неуклюжих существа, и возбужденный шепот:
– Ну дай, дай, Анастасия, одним глазком взглянуть! Что от него, убудет что ли?
– Захарыч, ну нельзя. Умаялся он, пусть спит.
– Мне так хочется… – канючил кто-то, – когда еще живую душу увижу?
– Вот проснется, тогда и увидишь.
И снова раздавались из коридора эти неясные шаркающие звуки, словно там действительно топталось стадо слоников.
– Эй! Кто там?! – спросил Костя, беря дробовик на всякий случай за ствол.
Наступила недолгая тишина, а потом в двери появилось виноватое лицо старухи, которую, оказывается, звали Анастасией.
– Проснулся, касатик, ну и молодец…
– Давно я сплю? – спросил Костя, потягиваясь.
– Да, поди, часа три.
Костя встрепенулся. Три часа в его положении – это чрезвычайно много. Я еще даже до Красной площади не добрался, с тревогой подумал он и встал.
– А я тебе на дорогу «преснушек» напекла. – Старуха вошла на кухню.
Одета она была непривычно ярко – в платье, которое когда-то было выходным, а теперь хотя и вышло из моды, но сохранило яркие краски. Вслед за ней появился не менее древний и ветхий Захарыч – в галстуке, в костюме-тройке, сухонький, с пигментными пятнами на лысом черепе, но живой и подвижный, как фокстерьер.
– Здрасте… – сказал он, смешно пропуская звук «с» через передние зубы.
– Здравствуйте, – поздоровался Костя.
Галстук на старике был интеллигентный, красно-синий, в полоску.
– Мы здесь заспорили… – сказал Захарыч, – вы из людей будете?..
Костя вначале хмыкнул, мол, что за намеки? А потом ему стало стыдно перед пожилыми людьми. Мало ли какие у них соображения на этот счет и имеют ли они вообще понятие, что происходит в мире? Он ответил вежливо, хотя и с долей возмущения:
– Конечно из людей!
В его представлении было так: раз это территория Москвы, его родины, то и ходить здесь могли только свои – земляне. Но, может быть, Захарыч имеет в виду что-то другое?
– Я же тебе говорила! – упрекнула Захарыча старуха и любовно посмотрела на него.
Да они из-за меня ссорятся, сообразил Костя.
– Разрешите представиться, – Захарыч аккуратно и нежно обошел старуху и протянул легкую как пушинка руку. – Веселов Захар Захарович, преподаватель Военно-космической академии имени Гагарина.
– Бывший… – с укоризной поправила его старуха и поджала накрашенные губы.
Глаза у нее тоже были накрашены по традициям прошлого века – аж до углов глаз. Ай да старуха, восхитился Костя.
– К сожалению, действительно бывший, – согласился Захарыч, и в голосе его прозвучало великое мужское терпение.
Боже мой, подумал Костя, неужели они влюблены друг в друга? Не может быть! Неужели и я смогу влюбляться в их возрасте?! Это маленькое открытие поразило его так, что он не сразу ответил на вопрос старухи: возьмет ли он «преснушки»?
– Возьму, – ответил он наконец.
– Ну и молодец, касатик, – обрадовалась Анастасия и, гордо покосившись на Захарыча, сунула в карман «титана» теплый еще пакет. – Захарыч тебя проведет безопасными местами.
– Конечно проведу, – засуетился Захарыч. – Я здесь все окрест знаю. Я здесь родился в…
– Никого не интересует, когда ты родился! – перебила его Анастасия. – Молодой человек опаздывает! Лучше скажи, что ты придумал.
– Все очень просто, – торжествуя, объяснил Захарыч, – мы пройдем дорогами моего детства – подвалами домов. Я там каждую дырку в заборе знаю.
– А где не пройдем, там проползем, – язвительно прокомментировала старуха.
– Где не пройдем, там проползем, – терпеливо согласился Захарыч, и Косте показалось, что он подмигнул ему.
Костя с сомнением посмотрел на него, но так, чтобы не обидеть старика. Был Захарыч тонкокостен и легок как пушинка, и походка у него была соответствующей, словно старика мог унести любой чих. К тому же он опирался на палку. Как бы мне не пришлось его тащить, усомнился Костя, но лишь на мгновение.
– Ты не смотри, что он доходяжный, – объяснила Анастасия. – Он еще способен мешок сахара уволочь и по пять раз на дню в магазин сбегать.
Захарыч довольно засмеялся, обнажая крепкие ровные зубы:
– Способен-способен. Я еще и не на то способен.
– Ну хватит тебе, старик! – оборвала его Анастасия. – Хватит болтать лишнее. Видишь, человек при исполнении. Давай собирайся в дорогу! – И толкнула его в грудь.
– А я чего? – удивился Захарыч, отступая на шаг. – Я, как воин, всегда готов. – Он по-молодец ки ударил палкой в пол и повесил ее за ручку на металлическое ограждение плиты. – Не возьму! – заявил он гордо.
– Возьми, Захарыч, – посоветовала Анастасия и съехидничала: – Вдруг от этих самых выродков отбиваться придется?
– Не возьму. Нас двое будет! – заупрямился Захарыч.
Захарыч нравился Косте все больше. Он незаметно подмигнул старухе: мол, все будет нормально, присмотрю я за ним. И они пошли к выходу на улицу. В коридоре горел свет. По пути старуха сунула ему в руки бутылку с водой.
– Не надо мне, – сказал Костя. – У меня все есть. – И похлопал себя по боку.
Захарыч с упреком произнес:
– Дорогая, я же тебе говорил, что у сталкеров должен быть такой специальный хабар, который источает еду и питье. А ты мне не верила. Поэтому она и напекла тебе «преснушек».
– За «преснушки» большое спасибо, а питье у меня есть, – объяснил Костя. – Лишнее носить не положено.
– Ну, раз не положено… – не без сожаления согласилась Анастасия, – то не положено. – И спрятала бутылку с водой за спину.
Захарыч уже стоял на лестничной площадке и глядел на Костю так, как глядят на собравшегося в дальнюю дорогу человека, а на этой дороге столько опасностей, что, честно говоря, лучше бы он никуда не ходил.
– Счастливой дороги! – Старуха вышла на лестничную площадку и помахала им вслед костлявой рукой. – Будьте осторожны!
– Будем-будем, – пообещал Захарыч, спускаясь на этаж ниже и покрякивая при каждом шаге.
– А тебя жду не позднее чем к обеду! – предупредила Анастасия.
Костя понял, что, несмотря на все выпады, старуха волнуется за Захарыча.
– Приду-приду… – пообещал Захарыч, переступая через ступени, как большая механическая кукла, то есть вначале на пятку, а потом на носок.
Оказалось, что черный ход был в подвале.
– Я его специально открыл, чтобы незаметно бегать в магазин, – хвастливо сказал Захарыч. – Я предусмотрительной.
– Я помню, – согласился Костя, – вы же преподаватель.
Костю так и подмывало спросить, но он стеснялся. Наконец не выдержал:
– А почему… – он посмотрел на Захарыч, который ковылял рядом, – почему вы до сих пор живы?
– Как почему?.. – удивился Захарыч и остановился.
– Все вокруг погибли, а вы остались…
– А-а-а… ты об этом! Потому что старые. Старые ведь никому не нужны.
– Ну… в общем-то, не нужны, – согласился Костя, все еще не понимая, куда клонит Захарыч.
– История такая, – сказал Захарыч, – когда всех выселяли, мы с Анастасией спрятались в подвале. Кстати, в соседнем квартале тоже старики спрятались и остались живы. Нас почему-то никто не тронул. Молодые все погибли, а мы живем.
– А вы никого не видели?
– Кто здесь может быть, кроме выродков? Как только земная власть упала, так они и полезли.
– Откуда? – очень удивился Костя.
– Да из всех щелей.
– А какие они?
– Да всякие-разные. Похожие и на людей, и на животных. Светятся в темноте, но на нас не реагируют, и слава богу.
Перед тем как выйти из подвала, Захарыч внимательно осмотрел двор и только после этого, крадучись, сделал первый шаг. Костя – следом за ним, придержав дверь подвала, чтобы она не хлопнула. Что мог Захарыч увидеть в темноте, осталось для Кости тайной, потому что ночь еще не минула, хотя во дворе от домов лежали тени, а тени эти происходили от полной луны, которая заглядывала прямо в белое кольцо лохматых облаков. А еще там сияли такие яркие звезды, которых Костя никогда в жизни не видел. Казалось, протяни руку, и можно дотронуться до них. Очень похожие звезды он наблюдал в сибирской тайге, но там они были все же мельче и тусклее, а здесь – огромными, под стать луне. Странно, подумал Костя, на Земле так не бывает. Захарыч же, не обращая внимания на луну и звезды, засеменил к ближайшему дому – через дыру в заборе детсада, а затем через калитку с другой стороны. Ощупью покопался с замком, и они нырнули в новый подвал.
– Хорошо, хоть сегодня «оранжевой мачмалы» нет, – сказал он и включил фонарик.
Зеленоватая подсветка «титана» тут же поблекла. Как бы не сломалась, испугался Костя, еще не совсем зная свойства «титана».
– А что за «мачмала»?
– А порой сочится сквозь землю, и такое ощущение, что у нее приливы-отливы через каждые восемь часов. А еще, что она горит, хотя на самом деле не горит. Похоже на ракетное топливо. Но это, конечно, не топливо, потому что нетоксичное, вроде присадки какой-то, но без особой активности.
– А вы откуда знаете?
– Я в эту «мачмалу» камни бросал, и бензин лил, и азотную кислоту. Даже один раз гранату кинул.
– И что?
– Да ничего не происходило. Но то, что «мачмала» неземная – совершенно очевидно. Но и не окисел, и не горючее, и не металл.
– С чего вы взяли?
– Я специалист по ракетному топливу. У нас если разольют, то уж разольют – топливо никуда не девается. У нас без противогаза и ОЗК[3]не подойдешь. А здесь пропадает само по себе, без следа. Я же говорю: отливы и приливы каждый восемь часов. Вот посмотришь – в четыре часа начнет появляться.
– Да, странно, – согласился Костя, – при чем здесь отливы и приливы?
– Я на завтра новый эксперимент придумал. Хочу взять пробу в пробирку и определить хоть, к какой группе веществ относится «оранжевая мачмала».
Увлеченные разговорами, они уже прошли полподвала, то и дело спотыкаясь о трубы, которые надо было перешагивать. Из потолка торчали голые провода, которых надо было остерегаться, чтобы не ударило током. Воняло крысами и гнилью. Только тогда Костя спохватился, что расслабился окончательно и бесповоротно и даже дробовик закинул за плечо. Эдак я точно до конца дня не доживу, решил он и дал себе слово быть внимательным, а дробовик повесил на шею, но добился только того, что стал цепляться им во всех узких проходах.