— Знаешь,— сказал Быков, глядя на Юрковского поверх очков и поверх «Физики металлов»,— а ведь Шершень, пожалуй, считает себя незаслуженно оскорбленным. Как–никак лучшая обсерватория и так далее…
— Шершень меня не интересует,— сказал Юрковский. Он захлопнул бювар и потянулся.— Меня интересует, как могли эти ребята дойти до такой жизни… А Шершень — прах, мелочь.
Несколько минут Быков размышлял.
— И как же, по–твоему? — спросил наконец он.
— У меня есть одна теория… Вернее, гипотеза. Я полагаю, что у них уже исчез необходимый в прошлом иммунитет к социально вредному, но еще не исчезли их собственные антиобщественные задатки.
— Попроще,— сказал Быков.
— Пожалуйста. Возьмем тебя. Что бы ты сделал, если бы к тебе подошел сплетник и сказал, что… э–э… скажем, Михаил Крутиков ворует и продает продовольствие? Ты повидал на своем веку много сплетников, знаешь им цену, и ты бы сказал ему… э–э… удалиться. Теперь возьмем нашего кадета. Что бы он сделал, если бы ему сказали… э–э… ну, скажем, то же самое? Он бы принял все за чистую монету и моментально помчался бы к Михаилу объясняться. И сразу же понял бы, что это чепуха, вернулся бы и… э–э… побил бы негодяя.
— Ага,— с удовольствием сказал Быков.
— Ну так вот. А наши друзья на Дионе — это уже не ты, но еще и не кадет. Они принимают гадость за чистую монету, но неистраченные запасы ложной гордости мешают им пойти и все выяснить.
— Что ж,— сказал Быков.— Может быть, что и так.
Вошел Юра, сел на корточки перед открытым книжным шкафом и стал выбирать себе книгу на вечер. События на Дионе совсем выбили его из колеи, и он все никак не мог прийти в себя. Прощание с Зиной Шатровой было молчаливым и очень трогательным. Зина и подавно не успела прийти в себя. Правда, она уже улыбалась. Юре очень хотелось остаться на Дионе до тех пор, пока Зина не начнет смеяться. Он был уверен, что сумел бы развеселить ее, в какой–то мере помочь ей забыть о страшных днях владычества Шершня. Он очень жалел, что остаться нельзя. Зато в коридоре он поймал белобрысого Свирского и потребовал, чтобы с Зиной здесь были особенно внимательны. Свирский бешено взглянул на него и невпопад ответил: «Морду мы ему еще набьем».
|
|
— Э… Алексей,— сказал Юрковский.— Я никому не помешаю в рубке?
— Ты генеральный инспектор,— сказал Быков.— Кому же ты можешь помешать?
— Я хочу связаться с Титаном,— сказал Юрковский.— И вообще послушать эфир.
— Валяй,— сказал Быков.
— А мне можно? — спросил Юра.
— И тебе можно,— сказал Быков.— Всем все можно.
Утром Быков дочитал последний журнал, долго и внимательно разглядывал обложку и даже, кажется, посмотрел, каков тираж. Затем он вздохнул, отнес журнал в свою каюту, а когда вернулся, Юра понял, что «парень достругал палочку до конца». Быков был теперь очень ласков, словоохотлив и всем все позволял.
— Пойду–ка и я с вами,— сказал Быков.
Все втроем они ввалились в рубку. Михаил Антонович изумленно поглядел на них со своего пьедестала, расплылся в улыбке и помахал им ручкой.
— Мы тебе мешать не будем,— сказал Быков.— Мы на рацию.
— Только смотрите, мальчики,— предупредил Михаил Антонович,— через полчаса невесомость.
По требованию Юрковского «Тахмасиб» шел к станции «Кольцо–1», искусственному спутнику Сатурна, движущемуся вблизи Кольца.
|
|
— А нельзя ли без невесомости? — капризно спросил Юрковский.
— Видишь ли, Володенька,— виновато ответил Михаил Антонович,— очень тесно здесь «Тахмасибу». Все время приходится маневрировать.
Они прошли мимо Жилина, копавшегося в комбайне контроля, и сели перед рацией. Быков принялся манипулировать верньерами. В динамике завыло и заверещало.
— Музыка сфер,— прокомментировал позади Жилин.— Подключите дешифратор, Алексей Петрович.
— Да, действительно,— сказал Быков.— Я почему–то решил, что это помехи.
— Радист,— презрительно сказал Юрковский.
Динамик вдруг заорал неестественным голосом: «… минут слушайте концерт Александра Блюмберга, ретрансляция с Земли. Повторяю…»
Голос уплыл и сменился сонным похрапыванием. Потом кто–то сказал: «…чем не могу помочь. Придется вам, товарищи, подождать».— «А если мы пришлем свой бот?» — «Тогда ждать придется меньше, но все–таки придется». Быков включил самонастройку, и стрелка поползла по шкале, ненадолго задерживаясь на каждой работающей станции: «…восемьдесят гектаров селеновых батарей для оранжереи, сорок километров медного провода, шесть сотых, двадцать километров…», «…масла нет, сахару нет, осталось сто пачек «Геркулеса», сухари и кофе. Да, и еще сигарет нет…», «…And hear me? I'm not going to stand this impudence… Hear me? I'm…» (…И слышите? Я не намерен терпеть эту наглость… Слышите? Я… (англ.)), «Ку–два, ку–два, ничего не понял… Что у него за рация?… Ку–два, даю настройку. Раз, два, три…», «…очень соскучилась. Когда же ты вернешься? И почему не пишешь? Целую, твоя Анна. Точка», «…Чэн, не пугайся, это очень просто. Берешь объемный интеграл по гиперболоиду до «ц»…», «Седьмой, седьмой, для вас очищен третий сектор. Седьмой, выходите на посадку в третий сектор…», «…Саша, ходят слухи, что какой–то генеральный инспектор прилетел. Чуть ли не сам Юрковский…».
|
|
— Хватит,— сказал Юрковский.— Ищи Титан. Паршивцы,— проворчал он.— Уже знают.
— Интересно,— глубокомысленно сказал Быков.— Всего–то их в системе Сатурна полтораста человек, а сколько шуму…
Рация крякала и подвывала. Быков настроился и стал говорить в микрофон:
— Титан, Титан. Я «Тахмасиб». Титан. Титан.
— Титан слушает,— сказал женский голос.
— Генеральный инспектор Юрковский вызывает директора системы.— Быков весело посмотрел на Юрковского.— Я правильно говорю, Володя? — спросил он.
Юрковский благосклонно покивал.
— Алло, алло, «Тахмасиб»! — Женский голос стал немножко взволнованным.— Подождите минуту, я соединю вас с директором.
— Ждем,— сказал Быков и пододвинул микрофон к Юрковскому.
Юрковский откашлялся.
— Лизочка! — закричал кто–то в динамике.— Дай–ка мне директора, голубчик! Быстренько!
— Освободите частоту,— строго сказал женский голос.— Директор занят.
— Как это занят? — оскорбленно сказал голос.— Ференц, это ты? Опять без очереди?
— Освободите частоту,— строго сказал Юрковский.
— Всем освободить частоту,— раздался медлительный скрипучий голос.— Директор слушает генерального инспектора Юрковского.
— Ух ты…— испуганно сказал кто–то. Юрковский самодовольно посмотрел на Быкова.
— Зайцев,— сказал он.— Здравствуй, Зайцев.
— Здравствуй, Володя,— проскрипел директор.— Какими судьбами?
— Я… э–э… слегка инспектирую. Прибыл вчера. Прямо на Диону. Шершня я снял. Подробности после. Значит, сделаем… э–э… так. На смену Шершню пришли Мюллера. Шершня постарайся как можно скорее отправить на Землю. Шершня и еще там одного. Кравец его фамилия. Из молодых, да ранний. За отправкой проследи лично. И учти, что я тобой недоволен. С этим делом… э–э… ты мог бы справиться сам, и гораздо раньше. Далее…— Юрковский замолчал. В эфире царила почтительная тишина.— Я наметил себе следующий маршрут. Сейчас я иду к «Кольцу–1». Задержусь там на двое –трое суток, а затем загляну к тебе на Титан. Прикажи там, чтобы приготовили горючее для «Тахмасиба». И, наконец, вот что.— Юрковский опять замолчал.— У меня на борту находится один юноша. Это вакуум–сварщик. Один из группы добровольцев, что работают у тебя на Рее. Будь добр, посоветуй, где я его могу высадить, чтобы его немедленно отправили на Рею.— Юрковский снова замолчал. В эфире было тихо.— Так я слушаю тебя,— сказал Юрковский.
— Одну минуту,— сказал директор.— Сейчас здесь наводят справки. Ты что, на «Тахмасибе»?
— Да,— сказал Юрковский.— Вот тут со мной рядом Алексей. Михаил Антонович крикнул из штурманской:
— Привет Феденьке, привет!
— Вот Миша тебе привет передает.
— А Григорий с тобой?
— Нет,— сказал Юрковский.— А ты разве не знаешь?
В эфире молчали. Потом скрипучий голос осторожно спросил:
— Что–нибудь случилось?
— Нет–нет,— сказал Юрковский.— Ему просто запретили летать. Вот уже год.
В эфире вздохнули.
— Да–а,— сказал директор.— Вот скоро и мы так же.
— Надеюсь, еще не скоро,— сухо сказал Юрковский.— Ну, как там твои справки?
— Так,— сказал голос.— Минутку. Слушай. На Рею твоему сварщику лететь не нужно. Добровольцев мы перебросили на «Кольцо–2». Там они нужнее. На «Кольцо–2», если повезет, отправишь его прямо с «Кольца–1». А если не повезет — отправим его отсюда, с Титана.
— Что значит — повезет, не повезет?
— Два раза в декаду на Кольцо ходят швейцарцы, возят продовольствие. Возможно, ты застанешь швейцарский бот на «Кольце–1».
— Понимаю,— сказал Юрковский.— Ну что ж, хорошо. У меня к тебе пока больше ничего нет. До встречи.
— Спокойной плазмы, Володя,— сказал директор.— Не провалитесь там в Сатурн.
— Тьфу на тебя,— проворчал Быков и выключил рацию.
— Ясно, кадет? — спросил Юрковский.
— Ясно,— сказал Юра и вздохнул.
— Ты что, недоволен?
— Да нет, работать все равно где,— сказал Юра.— Не в этом дело.
Обсерватория «Кольцо–1» двигалась в плоскости Кольца Сатурна по круговой орбите и делала полный оборот за четырнадцать с половиной часов. Станция была молодая, ее постройку закончили всего год назад. Экипаж ее состоял из десяти планетологов, занятых исследованием Кольца, и четырех инженер–контролеров. Работы у инженер–контролеров было очень много: некоторые агрегаты и системы обсерватории — обогреватели, кислородные регенераторы, гидросистема — еще не были окончательно отрегулированы. Неудобства, связанные с этим, нимало не смущали планетологов, тем более что большую часть времени они проводили в космоскафах, плавая над Кольцом. Работе планетологов Кольца придавалось большое значение в системе Сатурна. Планетологи рассчитывали найти в Кольце воду, железо, редкие металлы — это дало бы системе автономность в снабжении горючим и материалами. Правда, даже если бы эти поиски увенчались успехом, воспользоваться такими находками пока не представлялось возможным. Не был еще создан снаряд, способный войти в сверкающие толщи колец Сатурна и вернуться оттуда невредимым.
Алексей Петрович Быков подвел «Тахмасиб» к внешней линии доков и осторожно пришвартовался. Подход к искусственным спутникам — дело тонкое, требующее мастерства и ювелирного изящества. В таких случаях Алексей Петрович вставал с кресла и сам поднимался в рубку. У внешних доков уже стоял какой–то бот, судя по обводам — продовольственный танкер.
— Стажер,— сказал Быков.— Тебе повезло. Собирай чемодан.
Юра промолчал.
— Экипаж отпускаю на берег,— объявил Быков.— Если пригласят к ужину — не увлекайтесь. Здесь вам не отель. А лучше всего захватите с собой консервы и минеральную воду.
— Увеличим круговорот,— вполголоса сказал Жилин.
Снаружи послышался скрип и скрежет — это дежурный диспетчер прилаживал к внешнему люку «Тахмасиба» герметическую перемычку. Через пять минут он сообщил по радио:
— Можно выходить. Только одевайтесь потеплее.
— Это почему? — осведомился Быков.
— Мы регулируем кондиционирование,— ответил дежурный и дал отбой.
— Что значит — теплее? — возмутился Юрковский.— Что надевать? Фланель? Или как это там называлось — валенки? Стеганки? Ватники?
Быков сказал:
— Надевай свитер. Надевай теплые носки. Меховую куртку неплохо надеть. С электроподогревом.
— Я надену джемпер,— сказал Михаил Антонович.— У меня есть очень красивый джемпер. С парусом.
— А у меня ничего нет,— грустно сказал Юра.— Могу вот надеть несколько безрукавок.
— Безобразие,— сказал Юрковский.— У меня тоже ничего нет.
— Надень свой халат,— посоветовал Быков и отправился к себе в каюту.
В обсерваторию они вступили все вместе, одетые очень разнообразно и тепло. На Быкове была гренландская меховая куртка. Михаил Антонович тоже надел куртку и натянул на ноги унты. Унты были лишены магнитных подков, и Михаила Антоновича тащили, как привязной аэростат. Жилин натянул свитер и один свитер дал Юре. Кроме того, на Юре были меховые штаны Быкова, которые он затянул под мышками. Меховые штаны Жилина были на Юрковском. И еще на Юрковском были джемпер Михаила Антоновича с парусом и очень красивый белый пиджак.
В кессоне их встретил дежурный диспетчер в трусах и майке. В кессоне была удушливая жара, как в шведской бане.
— Здравствуйте,— сказал диспетчер. Он оглядел гостей и нахмурился.— Я же сказал: одеться потеплее. Вы же замерзнете в ботинках.
Юрковский зловеще сказал:
— Вы что, молодой человек, шутки со мной хотите шутить? Диспетчер непонимающе посмотрел на него.
— Какие там шутки? В кают–компании минус пятнадцать. Быков вытер со лба пот и проворчал:
— Пошли.
Из коридора пахнуло леденящим холодом, ворвались клубы пара. Диспетчер, обхватив себя руками за плечи, завопил:
— Да поскорее же, пожалуйста!
Обшивка коридора была местами разобрана, и желтая сетка термоэлементов бесстыдно блестела в голубоватом свете. Возле кают–компании они столкнулись с инженер–контролером. Инженер был в невообразимо длинной шубе до пяток, из–под которой проглядывала голубая майка. На голове инженера красовалась ушанка с торчащими ушами.
Юрковский зябко повел плечами и открыл дверь в кают–компанию.
В кают–компании за столом сидели, пристегнувшись к стульям, пять человек в шубах с поднятыми воротниками. Они были похожи на будочников времен Алексея Тишайшего и сосали горячий кофе из прозрачных термосов. При виде Юрковского один из них отогнул воротник и, выпустив облако пара, сказал:
— Здравствуйте, Владимир Сергеевич. Что–то вы легко оделись. Садитесь. Кофе?
— Что у вас тут делается? — спросил Юрковский.
— Мы регулируем,— сказал кто–то.
— А где Маркушин?
— Маркушин ждет вас в космоскафе. Там тепло.
— Проводите меня,— сказал Юрковский.
Один из планетологов поднялся и выплыл с Юрковским в коридор. Другой, долговязый вихрастый парень, сказал:
— Скажите, среди вас больше нет генеральных инспекторов?
— Нет,— сказал Быков,
— Тогда я вам прямо скажу: собачья у нас жизнь. Вчера по всей обсерватории была температура плюс тридцать, а в кают–компании даже плюс тридцать три. Ночью температура внезапно упала. Лично я отморозил себе пятку, работать при таких перепадах температуры никому неохота, поэтому работаем мы по очереди в космоскафах. Там автономное кондиционирование. У вас так не бывает?
— Бывает,— сказал Быков.— Во время аварий.
— И это вы так целый год живете? — с ужасом и жалостью спросил Михаил Антонович.
— Нет, что вы! Всего около месяца. Раньше перепады температур были не так значительны. Но мы организовали бригаду помощи инженерам, и вот… сами видите.
Юра старательно сосал горячий кофе. Он чувствовал, что замерзает.
— Бр–р–р,— сказал Жилин.— Скажите, а нет ли здесь какого–нибудь оазиса?
Планетологи переглянулись.
— Разве что в кессоне,— сказал один.
— Или в душевой,— сказал другой.— Но там сыро.
— Неуютно очень,— пожаловался Михаил Антонович.
— Ну вот что,— сказал Быков.— Пойдёмте все к нам.
— И–эх,— сказал долговязый планетолог.— А потом опять сюда возвращаться?
— Пойдемте, пойдемте,— сказал Михаил Антонович.— Там и побеседуем.
— Как–то это не по правилам гостеприимства,— нерешительно сказал долговязый.
Наступило молчание. Юра сказал:
— Как мы забавно сидим — четыре на четыре. Прямо как шахматный матч.
Все посмотрели на него.
— Пошли, пошли к нам,— сказал Быков, решительно поднимаясь.
— Как–то это неловко,— сказал один из планетологов.— Давайте посидим у нас. Может, еще разговоримся.
Жилин сказал:
— У нас тепло. Маленький поворот регулятора — и можно сделать жарко. Мы будем сидеть в легких красивых одеждах. Не будем шмыгать носами.
В кают–компанию просунулся угрюмый человек в шубе на голое тело. Глядя в потолок, он неприветливо сказал:
— Прошу прощения, конечно, но разошлись бы вы, в самом деле, по каютам. Через пять минут мы перекроем здесь воздух.
Человек скрылся. Быков, не говоря ни слова, двинулся к выходу.
— Пойдемте, что ли,— сказал долговязый планетолог.— Посмотрим хоть, как люди живут.
Планетологи поднялись и потянулись за Быковым. Юра слышал, как Михаил Антонович отчетливо стучит зубами.
В торжественном молчании они прошли коридор, захлебнулись горячим воздухом в пустом кессоне и вступили на борт «Тахмасиба». Долговязый планетолог проворно стащил с себя шубу и пиджак и принялся сматывать с шеи шарф.
Теплую амуницию запихали в стенной шкаф. Потом состоялись представления и взаимные пожимания ледяных рук. Долговязого планетолога звали Рафаил Горчаков. Остальные трое, как выяснилось, были Иозеф Влчек, Евгений Садовский и Павел Шемякин. Оттаяв, они оказались веселыми, разговорчивыми ребятами. Очень скоро выяснилось, что Горчаков и Садовский исследуют турбулентные движения в Кольце, не женаты, любят Грэма Грина и Строгова, предпочитают кино театру, в настоящий момент читают в подлиннике «Опыты» Монтеня, неореалистическую живопись не понимают, но не исключают возможности, что в ней что–то есть; что Иозеф Влчек ищет в Кольце железную руду методом нейтронных отражений и при помощи бомб–вспышек, что по профессии он скрипач, был чемпионом Европы по бегу на четыреста метров с барьерами, а в систему Сатурна попал, мстя своей девушке за холодность и нечуткое к нему отношение; что, наконец, Павел Шемякин, напротив, женат, имеет детей, работает ассистентом в Институте планетологии, яро выступает за гипотезу об искусственном происхождении Кольца и намерен «голову сложить, но превратить гипотезу в теорию».
— Вся беда в том,— горячо говорил он,— что наши космоскафы как исследовательские снаряды не выдерживают никакой критики. Они очень тихоходны и очень непрочны. Когда я сижу в космоскафе над Кольцом, мне просто плакать хочется от обиды. Ведь рукой подать… А спускаться в Кольцо нам решительно запрещают. А я совершенно уверен, что первый же поиск в Кольце дал бы что–нибудь интересное. По крайней мере, какую–нибудь зацепку…
— Какую, например? — спросил Быков.
— Н–ну, я не знаю!..
— Я знаю,— сказал Горчаков.— Он надеется найти на каком–нибудь булыжнике след босой ноги. Знаете, как он работает? Опускается как можно ближе к Кольцу и рассматривает обломки в сорокакратный биноктар. А в это время сзади подбирается здоровенный астероид и бьет его под корму. Паша надевается глазами на биноктар, а пока он свинчивается, другой астероид…
— Ну и глупо,— сердито сказал Шемякин.— Если бы удалось доказать, что Кольцо — результат распада какого–то тела, это уже означало бы многое, а между тем ловлей обломков нам заниматься запрещено.
— Легко сказать — поймать обломок,— сказал Быков.— Я знаю эту работу. Весь в поту и так до конца и не знаешь, кто кого поймал, а потом выясняется, что ты сбил аварийную ракету и горючего у тебя не хватит до базы. Не–ет, правильно делают, что запрещают эту ерунду.
Михаил Антонович вдруг сказал, мечтательно закатив глаза:
— Но зато, мальчики, как это увлекательно! Какая это живая, тонкая работа!
Планетологи посмотрели на него с почтительным удивлением. Юра тоже. Ему никогда не приходило в голову, что толстый добрый Михаил Антонович занимался когда–то охотой на астероиды. Быков холодно посмотрел на Михаила Антоновича и звучно откашлялся. Михаил Антонович испуганно оглянулся на него и торопливо заявил:
— Но это, конечно, очень опасно… Неоправданный риск… И вообще не надо…
— Кстати, о следах,— задумчиво сказал Жилин.— Вы тут далеки от источников информации,— он оглядел планетологов,— и, наверное, не знаете…
— А о чем речь? — спросил Садовский. По его лицу было видно, что он основательно изголодался по информации.
— На острове Хонсю,— сказал Жилин,— недалеко от бухты Данно–ура, в ущелье между горами Сираминэ и Титигатакэ, в непроходимом лесу археологи обнаружили систему пещер. В этих пещерах нашли множество первобытной утвари и — что самое интересное — много окаменевших следов первобытных людей. Археологи считают, что в пещерах двести веков назад обитали первояпонцы, потомки коих были впоследствии вырезаны племенами Ямато, ведомыми императором Дзимму–тэнно, божественным внуком небоблистающей Аматэрасу.
Быков крякнул и взялся за подбородок.
— Эта находка всполошила весь мир,— сказал Жилин,— вероятно, вы слыхали об этом.
— Где уж нам…— грустно сказал Садовский.— Живем как в лесу…
— А между тем об этом много писали и говорили, но не в этом дело. Самая любопытная находка была сделана сравнительно недавно, когда основательно расчистили центральную пещеру. Представьте себе: в окаменевшей глине оказалось свыше двадцати пар следов босых ног с далеко отставленными большими пальцами, и среди них…— Жилин обвел круглыми глазами лица слушателей. Юре было все ясно, но тем не менее эффектная пауза произвела на него большое впечатление.— След ботинка…— сказал Жилин обыкновенным голосом.
Быков поднялся и пошел из кают–компании.
— Алешенька! — позвал Михаил Антонович.— Куда же ты?
— Я уже знаю эту историю,— сказал Быков, не оборачиваясь.— Я читал. Я скоро приду.
— Ботинка? — переспросил Садовский.— Какого ботинка?
— Примерно сорок пятого размера,— сказал Жилин.— Рубчатая подошва, низкий каблук, тупой квадратный носок.
— Бред,— решительно сказал Влчек.— Утка. Горчаков засмеялся и спросил:
— А не отпечаталась ли там фабричная марка «Скороход»?
— Нет,— сказал Жилин. Он покачал головой.— Если бы там была хоть какая–нибудь надпись! Просто след ботинка… Слегка перекрыт следом босой ноги — кто–то наступил позже.
– Ну, это же утка! — сказал Влчек.— Это же ясно. Массовый отлов русалок на острове Мэн, дух Буонапарте, вселившийся в Массачусетскую счетную машину…
– Солнечные пятна расположены в виде чертежа Пифагоровой теоремы! — провозгласил Садовский.— Жители Солнца ищут контакта с МУКСом!
— Что–то ты, Ванюша, немножко… это…— сказал Михаил Антонович недоверчиво.
Шемякин молчал. Юра тоже.
— Я читал перепечатку из научного приложения к «Асахи симбун»,— сказал Жилин.— Сначала я тоже думал, что это утка. В наших газетах такое сообщение не появлялось. Но статья подписана профессором Усодзуки — крупный ученый, я слыхал о нем от японских ребят. Там он, между прочим, пишет, что хочет своей статьей положить конец потоку дезинформации, но никаких комментариев давать не собирается. Я понял так, что они сами не знают, как это объяснить.
— Отважный европеец в лапах разъяренных синантропов! — провозгласил Садовский.— Съеден целиком, остался только след ботинка фирмы «Шуз Маджестик». Покупайте изделия «Шуз Маджестик», если хотите, чтобы после вас хоть что–нибудь осталось.
— Это были не синантропы,— терпеливо сказал Жилин.— Большой палец отличается даже на глаз. Профессор Усодзуки называет их нихонантропами.
Шемякин наконец не выдержал.
— А почему, собственно, обязательно утка? — спросил он.— Почему мы всегда из всех гипотез выбираем наивероятнейшие?
— Действительно, почему? — сказал Садовский.— Следы оставил, конечно, Пришелец, и первый контакт закончился трагически.
— А почему бы и нет? — сказал Шемякин.— Кто мог носить ботинок двести столетий назад?
— Елки–палки,— сказал Садовский.— Если говорить серьезно, то это след одного из археологов.
Жилин замотал головой.
— Во–первых, глина там совершенно окаменела. Возраст следа не вызывает сомнений. Неужели вы думаете, что Усодзуки не подумал о такой возможности?
— Тогда это утка,— упрямо сказал Садовский.
— Скажите, Иван,— сказал Шемякин,— а фотография следа не приводилась?
— А как же,— сказал Жилин.— И фотография следа, и фотография пещеры, и фотография Усодзуки… Причем учтите, у японцев самый большой размер сорок второй. От силы сорок третий.
— Давайте так,— сказал Горчаков.— Будем считать, что перед нами стоит задача построить логически непротиворечивую гипотезу, объясняющую эту японскую находку.
— Пожалуйста,— сказал Шемякин.— Я предлагаю — Пришелец. Найдите в этой гипотезе противоречие.
Садовский махнул рукой.
— Опять Пришелец,— сказал он.— Просто какой–нибудь бронтозавр.
— Проще предположить,— сказал Горчаков,— что это все–таки след какого–нибудь европейца. Какого–нибудь туриста.
— Да, это либо какое–нибудь неизвестное животное, либо турист,— сказал Влчек.— Следы животных имеют иногда удивительные формы.
— Возраст, возраст…— тихонько сказал Жилин.
— Тогда просто неизвестное животное.
— Например, утка,— сказал Садовский.
Вернулся Быков, солидно устроился в кресле и спросил:
— Н–ну, что тут у вас?
— Вот товарищи пытаются как–то объяснить японский след,— сказал Жилин.— Предлагаются: Пришелец, европеец, неизвестное животное.
— И что же? — сказал Быков.
— Все эти гипотезы,— сказал Жилин,— даже гипотеза о Пришельце, содержат одно чудовищное противоречие.
— Какое? — спросил Шемякин.
— Я забыл вам сказать,— сказал Жилин.— Площадь пещеры — сорок квадратных метров. След ботинка находится в самой середине пещеры.
— Ну и что же? — спросил Шемякин.
— И он один,— сказал Жилин.
Некоторое время все молчали.
— Н–да,— сказал Садовский.— Баллада об одноногом Пришельце.
— Может, остальные следы стерты? — предположил Влчек.
— Абсолютно исключено,— сказал Жилин.— Двадцать пар совершенно отчетливых следов босых ног по всей пещере и один отчетливый след ботинка посередине.
— Значит, так,— сказал Быков.— Пришелец был одноногий. Его принесли в пещеру, поставили вертикально и, выяснив отношения, съели на месте.
— А что? — сказал Михаил Антонович.— По–моему, логически непротиворечиво. А?
— Плохо, что он одноногий,— задумчиво сказал Шемякин.— Трудно представить одноногое разумное существо.
— Возможно, он был инвалид? — предположил Горчаков.
— Одну ногу могли съесть сразу,— сказал Садовский.
— Бог знает какой ерундой мы занимаемся,— сказал Шемякин.— Пойдемте работать.
— Нет уж, извини,— сказал Влчек.— Надо расследовать. У меня есть такая гипотеза: у Пришельца был очень широкий шаг. Они все там такие ненормально длинноногие.
— Он бы разбил себе голову о свод пещеры,— возразил Садовский.— Скорее всего, он был крылатый — прилетел в пещеру, увидел, что его нехорошо ждут, оттолкнулся и улетел. А сами–то вы что думаете, Иван?
Жилин открыл рот, чтобы ответить, но вместо этого поднял палец и сказал:
— Внимание! Генеральный инспектор!
В кают–компанию вошел красный, распаренный Юрковский.
— Ф–фу! — сказал он.— Как хорошо, прохладно. Планетологи, вас зовет начальство. И учтите, что у вас там сейчас около сорока градусов.— Он повернулся к Юре.— Собирайся, кадет. Я договорился с капитаном танкера, он забросит тебя на «Кольцо–2».
Юра вздрогнул и перестал улыбаться.
— Танкер стартует через несколько часов, но лучше пойти туда заблаговременно. Ваня, проводишь его. Да! Планетологи! Где планетологи? — Он выглянул в коридор.— Шемякин! Паша! Приготовь фотографии, которые ты сделал над Кольцом. Мне надо посмотреть. Михаил, не уходи, погоди минуточку. Останься здесь. Алексей, брось книжку, мне нужно поговорить с тобой.
Быков отложил книжку. В кают–компании остались только он, Юрковский и Михаил Антонович. Юрковский, неуклюже раскачиваясь, пробежался из угла в угол.
— Что это с тобой? — осведомился Быков, подозрительно следя за его эволюциями.
Юрковский резко остановился.
— Вот что, Алексей,— сказал он.— Я договорился с Маркушиным, он дает мне космоскаф. Я хочу полетать над Кольцом. Абсолютно безопасный рейс, Алексей.— Юрковский неожиданно разозлился. — Ну чего ты так смотришь? Ребята совершают такие рейсы по два раза в сутки уже целый год. Да, я знаю, что ты упрям. Но я не собираюсь забираться в Кольцо. Я хочу полетать над Кольцом. Я подчиняюсь твоим распоряжениям. Уважь и ты мою просьбу. Я прошу тебя самым нижайшим образом, черт возьми. В конце концов, друзья мы или нет?В чем, собственно, дело? — сказал Быков спокойно. Юрковский опять пробежался по комнате.
— Дай мне Михаила,— отрывисто сказал он.
— Что–о–о? — сказал Быков, медленно выпрямляясь.
— Или я полечу один,— сейчас же сказал Юрковский.— А я плохо знаю космоскафы.
Быков молчал. Михаил Антонович растерянно переводил глаза с одного на другого.
— Мальчики,— сказал он.— Я ведь с удовольствием… О чем разговор?
— Я мог бы взять пилота на станции,— сказал Юрковский.— Но я прошу Михаила, потому что Михаил в сто раз опытнее и осторожнее, чем все они, вместе взятые. Ты понимаешь? Осторожнее!
Быков молчал. Лицо у него стало темное и угрюмое.
— Мы будем предельно осторожны,— сказал Юрковский. — Мы будем идти на высоте двадцать–тридцать километров над средней плоскостью, не ниже. Я сделаю несколько крупномасштабных снимков, понаблюдаю визуально, и через два часа мы вернемся.
— Алешенька,— робко сказал Михаил Антонович.— Ведь случайные обломки над Кольцом очень редки. И они не так уж страшны. Немного внимательности…
Быков молча смотрел на Юрковского. «Ну что с ним делать? — думал он.— Что делать с этим старым безумцем? У Михаила больное сердце. Он в последнем рейсе. У него притупилась реакция, а в космоскафах ручное управление. А я не могу водить космоскаф. И Жилин не может. А молодого пилота с ним отпускать нельзя. Они уговорят друг друга нырнуть в Кольцо. Почему я не научился водить космоскаф, старый я дурак?»
— Алеша,— сказал Юрковский.— Я тебя очень прошу. Ведь я, наверное, больше никогда не увижу колец Сатурна. Я старый, Алеша.
Быков поднялся и, ни на кого не глядя, молча вышел из кают–компании. Юрковский закрыл лицо руками.
— Ах, беда какая! — сказал он с досадой.— Ну почему у меня такая отвратительная репутация? А, Миша?
— Очень ты неосторожный, Володенька,— сказал Михаил Антонович.— Право же, ты сам виноват.
— А зачем быть осторожным? — спросил Юрковский.— Ну скажи, пожалуйста, зачем? Чтобы дожить до полной духовной и телесной немощи? Дождаться момента, когда жизнь опротивеет, и умереть от скуки в кровати? Смешно же, Михаил, в конце концов, так трястись над собственной жизнью.
Михаил Антонович покачал головой.
— Экий ты, Володенька,— сказал он тихо.— И как ты не понимаешь, голубчик, ты–то умрешь — и все. А ведь после тебя люди останутся, друзья. Знаешь, как им горько будет? А ты только о себе, Володенька, все о себе.
— Эх, Миша,— сказал Юрковский,— не хочется мне с тобой спорить. Скажи–ка ты мне лучше, согласится Алексей или нет?
— Да он, по–моему, уже согласился,— сказал Михаил Антонович.— Разве ты не видишь? Я–то его знаю, пятнадцать лет на одном корабле.
Юрковский снова пробежался по комнате.
— Ты–то хоть, Михаил, хочешь лететь или нет? — закричал он.— Или ты тоже… «соглашаешься»?
— Очень хочется,— сказал Михаил Антонович и покраснел.— На прощанье.
Юра укладывал чемодан. Он никогда как следует не умел укладываться, а сейчас вдобавок торопился, чтобы незаметно было, как ему не хочется уходить с «Тахмасиба». Иван стоял рядом, и до чего же грустно было думать, что сейчас с ним придется проститься и что они больше никогда не встретятся. Юра как попало запихивал в чемодан белье, тетрадки с конспектами, книжки — в том числе «Дорогу дорог», о которой Быков сказал: «Когда эта книга тебе начнет нравиться, можешь считать себя взрослым». Иван, насвистывая, веселыми глазами следил за Юрой. Юра наконец закрыл чемодан, грустно оглядел каюту и сказал:
— Вот и все, кажется.
— Ну, раз все, пойдем прощаться,— сказал Жилин.
Он взял у Юры невесомый чемодан, и они пошли по кольцевому коридору, мимо плавающих в воздухе десятикилограммовых гантелей, мимо душевой, мимо кухни, откуда пахло овсяной кашей, в кают–компанию. В кают–компании был только Юрковский. Он сидел за пустым столом, обхватив ладонями залысую голову, и перед ним лежал прижатый к столу зажимами одинокий чистый листок бумаги.
— Владимир Сергеевич,— сказал Юра.
Юрковский поднял голову.
— А, кадет,— сказал он, печально улыбаясь.— Что ж, давай прощаться.
Они пожали друг другу руки.
— Я вам очень благодарен,— сказал Юра.
— Ну–ну,— сказал Юрковский.— Что ты, брат, в самом деле. Ты же знаешь, я не хотел тебя брать. И напрасно не хотел. Что же тебе пожелать на прощание? Побольше работай, Юра. Работай руками, работай головой. В особенности не забывай работать головой. И помни, что настоящие люди — это те, кто много думает о многом. Не давай мозгам закиснуть.— Юрковский посмотрел на Юру со знакомым выражением, как будто ожидал, что Юра вот сейчас, немедленно, изменится к лучшему.— Ну, ступай.
Юра неловко поклонился и пошел из кают–компании. У дверей в рубку он оглянулся. Юрковский задумчиво смотрел ему вслед, но, кажется, уже не видел его. Юра поднялся в рубку. Михаил Антонович и Быков разговаривали возле пульта управления. Когда Юра вошел, они замолчали и посмотрели на него.
— Так,— сказал Быков.— Ты готов, Юрий. Иван, значит, ты его проводишь.
— До свидания,— сказал Юра.— Спасибо.
Быков молча протянул ему огромную ладонь.
— Большое вам спасибо, Алексей Петрович,— повторил Юра.— И вам, Михаил Антонович.
— Не за что, не за что, Юрик,— заговорил Михаил Антонович.— Счастливой тебе работы. Обязательно напиши мне письмецо. Адресок ты не потерял?
Юра молча похлопал себя по нагрудному карману.
— Ну вот и хорошо, ну вот и прекрасно. Напиши, а если захочешь — приезжай. Право же, как вернешься на Землю, так и приезжай. У нас весело. Много молодежи. Мемуары мои почитаешь.
Юра слабо улыбнулся.
— До свидания,— сказал он.
Михаил Антонович помахал ручкой, а Быков прогудел:
— Спокойной плазмы, стажер.
Юра и Жилин вышли из рубки. В последний раз открылась и закрылась за Юрой дверь кессона.
— Прощай, «Тахмасиб»,— сказал Юра.
Они прошли по бесконечному коридору обсерватории, где было жарко, как в бане, и вышли на вторую доковую палубу. У раскрытого люка танкера сидел на маленькой бамбуковой скамеечке голенастый рыжий человек в расстегнутом кителе с золотыми пуговицами и в полосатых шортах. Глядясь в маленькое зеркальце, он расчесывал пятерней рыжие бакенбарды и, выпятив челюсть, дудел какой–то тирольский мотив. Увидев Юру и Жилина, он спрятал зеркальце в карман и встал.
— Капитан Корф? — сказал Жилин.
— Йа,— сказал рыжий.
— На «Кольцо–2»,— сказал Жилин,— вы доставите вот этого товарища. Генеральный инспектор говорил с вами, не так ли?
— Йа,— сказал рыжий капитан Корф.— Отчень корошо. Багаж?
Жилин протянул ему чемодан.
– Йа,— сказал капитан Корф в третий раз.
– Ну, прощай, Юрка,— сказал Жилин.— Не вешай ты, пожалуйста, носа. Что за манера, в самом деле?
— Ничего я не вешаю,— сказал Юра печально.
— Я отлично знаю, почему ты вешаешь нос,— сказал Жилин.— Ты вообразил, что мы больше никогда не встретимся, и не замедлил сделать из этого трагедию. А трагедии никакой нет. Тебе еще сто лет встречаться с разными хорошими и плохими людьми. А можешь ты мне ответить на вопрос: чем один хороший человек отличается от другого хорошего человека?
— Не знаю,— сказал Юра со вздохом.
— Я тебе скажу,— сказал Жилин.— Ничем существенным не отличается. Вот завтра ты будешь со своими ребятами. Завтра все тебе будут завидовать, а ты будешь хвастаться. Мы, мол, с инспектором Юрковским… Расскажешь, как ты стрелял в пиявок на Марсе, как своими руками вот таким стулом изничтожил мистера Ричардсона на Бамберге, как спас синеглазую девушку от злодея Шершня. Про смерть–планетчиков ты тоже чего–нибудь наврешь.
— Да что вы, Ваня,— сказал Юра, слабо улыбаясь.