/фрагменты/
О СИТУАЦИИ
От "пост-" к "прото-"
Среди понятий и терминов, определивших самосознание культуры и движение гуманитарных наук конца 20-го века, первое место занимают не существительные или прилагательные, а приставка "пост-". Постмодернизм, постструктурализм, постисторизм, постутопизм, постколониализм, посткоммунизм и множество других "постов" приклеивались ко всевозможным явлениям, чтобы поскорее сдать их в архив. Магия приставки "пост" позволяла отметить знаком прощания и отодвинуть в прошлое все, что еще вчера представлялось современным и актуальным. Можно было легко расквитаться с урбанизмом или лиризмом, христианством или либерализмом, наклеив на них ярлычок "пост" и представив свою передовую позицию/идентичность как постурбанизм, постлиризм, постхристианство, постлиберализм...
Такой способ обновления, однако, чреват собственным поражением. "Пост" мышление страдает зависимостью от тех самих понятий, которые пытается оставить в прошлом, - тянет за собой их концептуальный послед. Например, понятие "поструктурализм" намертво приковано к тому самому структурализму, от которого стремится уйти подальше. Эта зависимость от прошлого становится еще более очевидной в случае модного ныне умножения самих "постов", когда, например, постмодернизм в свою очередь отбрасывается в прошлое смелым добавлением к нему еще одного "пост": пост-постмодернизм. На одном академическом философском сайте можно найти такие примеры "пост" и "пост-пост" дискурса:
Недавние споры в гуманитарных науках сосредоточились на периоде постистории, пост-постмодерности, постискусства, посткапитализма, постфилософии, пост-постструктурализма, постгендера, пострасы, постметанарративов: перечень столь же нескончаемый, как и сами споры. [1]
Такое механическое добавление приставки: пост-постмодерность, пост-постструктурализм - освобождает от необходимости качественного определения новизны и, как, в принципе бесконечный самоповтор, приближается к самопародии.
Однако на рубеже 20-го - 21-го веков наблюдается радикальный сдвиг в самосознании культуры. Мы живем не после (модернизма, структурализма, утопизма, коммунизма...), но в самом начале нового периода, который лучше всего характеризуется приставкой "прото-": протоглобальный, протоинформационный, протовиртуальный... Например, наша цивилизация может быть названа протоглобальной, потому что собственно глобальность предполагает, согласно общепринятому научному определению, впервые выдвинутому советским астрофизиком Н. С. Карадашевым, овладение всеми источниками энергии на данной планете и способность регулировать и изменять ее климат (цивилизация первого типа - "планетарная"). По оценкам специалистов, нашей цивилизации потребуется еще три-четыре века, чтобы стать подлинно глобальной.
Сошлемся на суждения выдающихся современных ученых, физика Стивена Хокинга и биолога Эдварда Уилсона, которые склонны определять наше время в терминах "прото", а не "пост". Стивен Хокинг пишет в книге "Вселенная в сжатом изложении": "...Теперь мы стоим в начале новой эры, когда мы будем способны усложнять наш внутренний код, ДНК, не дожидаясь медленных результатов биологической эволюции". [2] Тем самым нынешнее состояние человечества можно охарактеризовать как протобиотехническое.
Эдвард Уилсон, отмечает в своей книге "Соударение: Единство знания": "Предсказуемые синтезы [между различными ветвями знания], конечная цель науки, все еще находятся на ранней стадии, особенно в биологии". [3] Отсюда следует, что нынешняя стадия междисциплинарного сотрудничества может быть названа протосинтетической.
Такие "прото" вездесущи на рубеже веков. Растущие мощности компьютеров - свидетельство становления искусственного протоинтеллекта; генетические эксперименты, в частности клонирование, - намек на возможность искусственной протожизни; всемирная электронная сеть - зародыш протоглобального сотрудничества умов и коллективного проторазума.
Интересно, что термин "пост" часто по привычке применяется к тем явлениям, которые более уместно обозначить как "прото". Н. Кэтрин Хэйлес в своей известной и влиятельной книге "Как мы стали постчеловеками" определяет наше время в терминах "пост":
Прежде всего, постчеловеческое ставит информационную модель выше ее материального воплощения, так что наше воплощение в биологическом субстрате рассматривается скорее как историческая случайность, а не неизбежность жизни. [4]
Однако если следовать логике этого объяснения, нынешнее состояние цивилизации следует охарактеризовать скорее как протоинформационное, а не постчеловеческое. Человеческое тело все чаще рассматривается как знаковое устройство, совокупность информационных процессов, происходящих на всех уровнях организма. Норберт Винер в свое время предположил, что впоследствии человека можно будет передавать, как сообщение, по телеграфу. [5] Другой выдающийся теоретик робототехники и информнационного века Ханс Моравец полагает возможным загрузить содержание человеческого сознания в память компьютера. [6] Все это говорит не о конце человека, но о начале превращения его материальных составляющих в информационные.
Хотя вся книга Н. Кэтрин Хэйлес, начиная с заглавия, пронизана "пост" концептами, знаменательно, что в заключении "Что это значит - быть постчеловеком?" автор, в сущности, ставит под вопрос уместность этой терминологии.
Но постчеловеческое на самом деле не означает конца человеческого. Оно означает только конец определенной концепции человека... как автономного существа, осуществляющего свою волю через индивидуальное действие и выбор. [7]
Как ни относиться к такому радикальному заявлению, очевидно, что речь идет по существу не о "постчеловеке", но о "проточеловеке", о начале экспансии человека за пределы собственного тела, о перспективе превращения тела в цифровой луч, информационный поток.
...В этой постчеловеческой модели... функции человека расширяются, потому что расширяются параметры обитаемой им когнитивной системы. Речь не о том, чтобы отказаться от тела, оставить его позади, но о том, чтобы распространять воплощенное сознание самыми разными специфическими, локальными, материальными путями, чего невозможно достичь без электронных протезов. [8]
В понимании Хэйлес, "постчеловеческое", таким образом, предполагает не устранение, но скорее расширение человеческого, которое начинает выходить за рамки телесности через систему электронных преобразователей, усилителей, удлинителей, превращающих тело в информационное поле, не замкнутое границами пространства и времени. Очевидно, что такая перспектива относится к мировоззрению "прото", которое предполагает открытость будущего, а не завершенность прошлого.
Представление о симметричности "начала" и "конца", об их обязательной соотносительности искажает асимметричную природу времени. Время - это свойство незавершимости, преобладание начал над концами. Возьмем, к примеру, литературные жанры. Трагедия, комедия, роман, эссе - все они имеют более или менее определенные исторические начала, но конца этим жанровым образованиям не видно, они скрываются за горизонт. Все, что мы знаем об этих жанрах, есть лишь прообразы их возможного будущего, "протожанры". Так понятое начало, которое ведет в открытое будущее, являя возможность продолжений и непредставимость концов, можно обозначить как "прото".
М. М. Бахтин, утвердивший категорию незавершимости в сознании наших современников, отмечал с сожалением: "На первом плане у нас готовое и завершенное. Мы и в античности выделяем готовое и завершенное, а не зародышевое, развивающееся. Мы не изучаем долитературные зародыши литературы (в языке и обряде)". [9] В другой записи Бахтин противопоставляет два подхода к проблеме жанра: "завершающий" - и "зачинающий", или, в современных терминах, "пост" и "прото": "Жанр, как композиционно определенное (в сущности - застывшее) целое, и жанровые зародыши (тематические и языковые) с еще не развившимся твердым композиционным костяком, так сказать, "первофеномены" жанров". [10]
Суть не только в том, чтобы изучать первофеномены уже известных, сложившихся жанров - но и в том, чтобы изучать прафеноменальность как таковую, на стадии ее сложения, когда судьба жанра еще принадлежит будущему, точнее, одной из возможностей будущего.
Приставка "прото-", которой я предлагаю обозначить очередной и назревший сдвиг в "пост-пост-постмодернистской" культуре, есть радикальный переход от конечности к начальности как к модусу мышления.
Томас Кун уподобляет смену научных парадигм мгновенному сдвигу видения в опытах гештальт психологии, когда один и тот же рисунок вдруг начинает восприниматься совершенно иначе. "То, что казалось ученому уткой до революции, после революции оказывалось кроликом". [11] Таким же образом меняется концептуальный узор и в современных гуманитарных науках: там, где еще недавно виделось завершение, "пост", вдруг открывается новое начало, "прото". Все, что предыдущее поколение воспринимало под знаком "пост", новое поколение видит как "прото", как подступ к новой эпохе, набросок новой культурной формации.
Конец реальности, о котором так много говорили "пост" мыслители, особенно Ж. Бодрийяр... Для поколения середины 1990-х, возлелеянного в пеленках электронных сетей, так называемый "конец реальности" - это только начало новой виртуальной эры.
Конец субъекта, смерть автора, стирание подписи, о которых возвещали Луи Альтюссер, Ролан Барт, Мишель Фуко... На самом деле, этим возвещается не конец, но скорее начало новой эпохи умножения авторских личностей и концептуальных персон. [12]
Смерть утопии, провозглашенная Ж.-Ф. Лиотаром и Ж. Бодрийяром...
В 1990-е утопия воскресает уже не как социальный проект, направленный на переделку мира, но как новая интенсивность опыта, более масштабный горизонт сознания, которое не хочет замыкаться в игре с прошлым или "вечным настоящим", но ищет радикально иного будущего.
Вот два высказывания - художника и теоретика, для которых утопия уже не мертва, а представляет собой новый шанс на возрождение искусства и личности. Французский художник Кристиан Болтански: "Мое поколение отреклось от утопии, но без утопии - нет искусства. Да, любая утопия - опасна, но все же пусть художник позволит себя обмануть, пусть он останется идиотом, но пусть вера его не оставит. Убежден, что качество произведения и утопия связаны напрямую". [13] Московский искусствовед Виктор Мизиано: "Очень важно сейчас актуализировать проблему универсального. Я понимаю, что это утопия. Делается это совершенно осознанно, да, утопия кончилась, но да здравствует утопия. Утопия дает личности некий более значимый, более масштабный горизонт". [14]
С 1970-х гг. гуманитарные науки выносили сплошь смертные приговоры культуре, как если бы шло заседание военного трибунала: смерть метафизики, смерть автора, смерть истории, смерть утопии, смерть оригинальности, смерть истины, смерть человека... - и, как следствие, смерть самих гуманитарных наук, гуманитарных подходов и ценностей. Теперь становится все яснее, что сократическое искусство акушерства, вспоможения при рождении нового, - более достойное занятие для гуманитарных наук. Бахтинская "эмбрионика", "зачинательный" подход к нарождающимся жанрам и культурным формациям - важный российский вклад в эту сократическую традицию.
Возможно резонное возражение против "прото" как новой культурной парадигмы: не следуют ли отсюда выводы в духе детерминизма и телеологии? Характеризуя определенную современную тенденцию как "прото-икс", подразумеваю ли я, что "иксизация" в будущем неизбежна?
На мой взгляд, это "прото" не содержит никаких фаталистических предпосылок. Раньше определение "прото" давалось тому, что предшествовало уже заранее известному. Когда ренессанс предстал уже завершенным, отошел в далекое прошлое, - только тогда (в 19 в.) получила обозначение и начальная ступень, ведущая к нему, - проторенессанс. Точно также античные и средневековые повествования о любви получили названия "протороманных", когда и сам жанр романа, и его теория были уже сформированы. Так из уже готового, осуществленного будущего переименовывалось прошлое, выступая как ступенька, ведущая к предназначенной цели. Такова была уловка детерминизма, предопределявшего прошлое его же собственным будущим, но создававшего иллюзию, что прошлое само предопределяет будущее.
Однако понятие "прото" резко меняет свой смысл в применении к современным явлениям: оно указывает не на необходимость, а на одну из возможностей будущего. Мы не можем заведомо знать, протофеноменом чего является то или другое в момент его возникновения - нам остается лишь предположение и надежда. "Прото-икс" - значит, имеющий склонность становиться иксом, развиваться в направлении Икс. В отличие от международной приставки "пре" или русской "пред" ("preglobal", "предглобальный"), "прото" в нашем понимании указывает не на порядок во времени, а на открытую возможность, зародышевую стадию явления. Это знак не временной последовательности, а скорее потенциальности, гипотетичности, сослагательного наклонения.
Под знаком "прото" культуре снова позволено все, на что накладывал запрет постмодернизм: новизна, история, метафизика и даже утопия. Но они лишены тех тоталитарных претензий, которые раньше заставляли подозревать в них интеллектуальную казарму, "руководящее мышление" ("master thinking"). "Прото" - это новое, ненасильственное отношение к будущему в модусе "может быть" вместо прежнего "должно быть" и "да будет".
________________________________________
1. https://www.um.edu.mt/news/philosophysoc.html
Известный политолог и историк современности Сэмюэл Хантингтон назвал такое мировоззрение, которое объявляет конец всему, "эндизмом" ("endism",
"концевизм"). В качестве примера он приводил известную концепцию Фрэнсиса Фукуямы о "конце истории", обнародованную в конце 1980-х. Но если последующая история чему-то учит, то неминуемому концу самого эндизма. См. Samuel P. Huntington, "No Exit: The Errors of Endism," The National Interest, September 1989.
2. Stephen Hawking. The Universe in a Nutshell, New York et al.:A Bantam Bookp, 2001, p. 165.
3. Edward O. Wilson. Consilience: The Unity of Knowledge. New York, Vintage Books, 1999, p. 136.
4. N. Katherine Hayles. How We Became Posthuman: Virtual Bodies in Cybernetics, Literature, and Informatics. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1999, p.2.
5. Nobert Wiener. The Human Use of Human Beings: Cybernetics and Society, 2d ed. Garden City, N.Y.: Doubleday, 1954, pp. 103-4.
6. Hans Moravec. Mind Children: The Future of Robot and Human Intelligence. Cambridge: Harvard University Press, 1988, pp. 109-10.
7. N. Katherine Hayles, op. cit., p. 286.
8. Ibid., pp. 290-91.
9. М. М. Бахтин. Рабочие записи 60-х - начала 70-х гг. Собр. соч., т. 6. М., Русские словари. Языки славянской культуры. М., 2002, с. 398.
10. М. М. Бахтин. Литературно-критические статьи. М., "Художественная литература", 1986, с. 513.
11. Томас Кун. Структура научных революций (гл. 10). М., Аст, 2002, с.151.
12. Подробнее о переходе "пост" в "прото" см. гл. "Debut de siecle. Манифест протеизма", раздел 3.
13. Интервью с художником Христианом Болтански. "Новое литературное обозрение, 1993, #2.
14. Кто есть кто в современном искусстве Москвы. М., Album, 1993 (без пагинации).
О НАУКЕ
Масса знания, энергия мысли
Обычно наука рассматривается как область накопления и систематизации объективных знаний о действительности. Во всех определениях науки на первом месте стоит именно "знание" (да собственно и само понятие "science" происходит от латинского "scire", знать). Например, согласно Британской энциклопедии, наука - это "любая система знания, которая связана с физическим миром и его явлениями и предполагает беспристрастные наблюдения и систематические эксперименты. В целом, наука - это поиск знания, охватывающего общие истины или действие фундаментальных законов". [1]
При этом возникает вопрос, особенно существенный для самоопределения гуманитарных наук: как деятельность познания соотносится с деятельностью мышления? Служит ли мышление средством приобретения знаний или, напротив, знание представляет лишь одну из ступеней мышления?
Mежду "знать" и "мыслить" имеется существенное различие. "Знать" - значит иметь в уме верное понятие или сведение о каком-то предмете. "Мыслить" - значит совершать в уме действия с понятиями, сочетать их, разъединять, соединять на новом уровне. Мышление - это динамическая работа с теми понятиями, которые статично представлены в форме знания.
Безусловно, у знания есть своя собственная динамика, которая выражается глаголом "познавать". Познание - это процесс приобретения знания, в ходе которого неверные понятия и их сочетания отбрасываются, а верные сохраняются и приумножаются. Познание необходимо включает в себя процесс мышления, т.е. творческой работы с понятиями. Но мышление не сводится к познанию и не укладывается в формы знания, поскольку оно создает такие понятия, которые не соответствуют ничему в действительности. Наоборот, действительность может быть постепенно приведена в соответствие с этими понятиями. Так возникает все, что человек "от себя" привносит в действительность, т.е. сверхприродный мир истории и культуры. Мышление содержит в себе ту прибавку к знанию, которая и создает вторую действительность, рукотворный и мыслетворный мир, включая идеи и ценности, науку и технику.
Мышление не только следует за знанием, но и предшествует ему, создает сам предмет и возможность знания. Даже такой несомненный факт, как 2 х 2 = 4, опирается на идею числа, единицы, уравнения. В конце концов, все понятия, на которые опирается знание, являются конструктами мысли, которые стали настолько привычными, что воспринимаются как исходные составляющие фактов. Мысль, ставшая достоянием фольклора, всеизвестная и самоочевидная, предстает фактом. Например, единицы пространства и времени - минуты, часы, метры, километры - составляют основу фактических знаний ("который час?", "в каком году родился Пушкин?" "сколько километров от Москвы до Киева?"), но сами эти единицы сконструированы расчленяющей мыслью.
Тем более это относится к области истории, культуры, морали, метафизики. Большинство мыслей, оказавших самое глубокое воздействие на человечество, вообще не основаны ни на каких фактах, скорее, они выражают совокупность жизненного опыта и устремлений, причем устремления разных людей могут противоречить друг другу. "Люби ближнего как самого себя". "Все люди рождаются равными". "Человек - мера всех вещей". "Человек - разумное животное". "Человек - падшее создание". "Общество - это война всех против всех". "Цель оправдывает средства". "Жизнь - чудо". "Жизнь - бессмыслица"... Теодор Розак называет такие мысли, которые без всякого логического доказательства и эмпирической проверки правят обществом, "идеями-господами", или сверхидеями ("master ideas"). [2] Он подчеркивает, что, хотя сверх-идеи не опираются на факты, сами они легли в основание множества фактов религиозной, социальной, культурной истории, которая в свою очередь изучается гуманитарными и социальными науками. В конце концов, если бы Шекспир не измыслил свои драмы, а Наполеон не замыслил новый европейский порядок, литературоведы и историки лишились бы важнейших предметов своих научных занятий.
Таким образом, скорее знание можно считать моментом мышления, чем наоборот. Даже естественные науки, хотя они и представляют собой знание о природе, отсутствуют в самой природе. Если физик знает нечто о времени и пространстве, то лишь потому, что мышление вычленило сами категории времени и пространства, которые далее могут соотноситься с окружающей природой в процессе ее познания. Само знание не содержится в предметах знания, а приобретается в ходе мышления о них.
Мышление пользуется знанием, чтобы, верно отразив мир, тем более уверенно его преображать. Знание можно определить как адаптивный механизм мышления, способ его выживания в условиях практического взаимодействия с окружающим миром. Раньше считалось, что адаптация, как механизм дарвиновской эволюции, господствует в природе и определяет эволюцию видов. Ныне этот взгляд отвергается многими биологами, стоящими на позициях конструкционизма: организм не столько приспособляется к среде, сколько сам конструирует ее, приспособляет к себе. Среда - продукт жизнедеятельности населяющих ее организмов. По мысли крупнейшего современного биолога Левонтина, спеалиста по эволюционной генетике, "следует отбросить отчужденный взгляд на организм и среду. Дело обстоит вовсе не так, что среда имеет свои независимые законы, а организмы открывают их, сталкиваются с ними и вынужденно к ним приспособляются. На самом деле, разные типы среды - это последствия того, что Маркс назвал "чувственной активностью" организмов....Организмы сами построили (constructed) мир, в котором мы живем". [3]
Если чувственная активность организмов создает среду по их подобию, то тем более это относится к интеллектуальной деятельности, создающей по своему подобию культурную среду обитания. Адаптация - это только средство трансформации. Знание - это адаптивный механизм, посредством которого мышление координирует себя со средой для того, чтобы тем вернее ее трансформировать, приспособить к себе. Все, что мы называем историей и культурой, и есть результат такой адаптации действительности к мышлению. В любом фрагменте искусственной среды, от избушки до небоскреба, от автомобиля до книги, можно увидеть оттиск мышления, систему овеществленных или означенных понятий.
Различие понятий "знать" и "мыслить" интуитивно выражено в грамматике. "Знать", как переходный глагол, сочетается с прямым дополнением (знать что), которое обозначает предмет знания: "знать действительность, людей, страну, математику". "Мыслить" редко употребляется как переходный глагол, а "думать" вообще не употребляется, поскольку содержание мышления не связано прямо с его предметом, они опосредуются предложным падежом: "мыслить, думать о чем". Соответственно нельзя сказать "мышление чего-то", но лишь "мышление о чем-то". [4] Мышление не прямо отражает свой предмет, а преломляет его в себе, дополняет его, произносит суждение о нем.
* * *
С философской точки зрения, знание и мышление соотносятся примерно так же, как понятия массы и энергии соотносятся в физике. Когда мышление останавливается, застывает, обретает инертную массу покоя, оно становится знанием как неким "идеальным телом", отражающим свойства своего объекта, совокупности фактов. Напротив, распредмеченное знание переходит в энергию мысли, которая разрывает устойчивые, "познанные" связи фактов, по-новому сочетает понятия, отрывает их от фактов и обращает в фикции, которые ничему не соответствуют вне мышления, но которые могут найти себе последующее воплощение в общественной практике, искусстве, технике и тем самым раздвинуть границы самой действительности.
Общее поле мышления и знания можно обозначить как мыслезнание (thinknowledge, с одной буквой "k", в которой "think" срастается с "know"). Эта эпистемологическая категория указывает на соотношение мышления и знания как двух форм интеллектуальной деятельности и на способы их взаимоперехода.
Эйнштейновская формула превращения массы в энергию может быть условно и образно использована как эвристическая схема превращения массы знания в энергию мысли. E=mc2. В применении к сфере мыслезнания, это формулу можно интерпретировать так:
Mышление=знание х скорость перестановки понятий в квадрате рефлексии.
Перестановкой мы назовем перегруппировку понятий и элементов суждения, которые содержатся в массе знания, т.е. в данной совокупности установленных фактов. Рефлексия означает, что, выстроив серию ассоциативных перестановок первого уровня, мы переходим на следующий метауровнь, позволяющий нам описать первый. Мысль движется по ступеням обобщений, скачками по лестнице "мета", что и указывается знаком степени, т.е. умножения определенной величины на саму себя.
Энергия мысли равняется массе знания, помноженной на скорость диссоциаций и ассоциаций его элементов в квадрате рефлексии.
Таким образом, масса знания - это положительный фактор, увеличивающий энергийность мысли, но далеко не единственный: важна еще свободная игра понятий, скорость их расчленений и сочетаний, перестановок, а также глубина рефлексии, т.е. перехода между уровнями сознания/обобщения.
Возьмем, к примеру, такое тривиальное утверждение:
Город Вашингтон является столицей США.
Такова элементарная единица знания, относящегося к городу Вашингтон. Следует, конечно, учесть, что любое суждение включает в себя не только эксплицитное, но и имплицитное знание. В вышеприведенном примере это знание того, что такое город, столица, страна, как соотносятся между собой эти понятия.
Можно обобщить вышеприведенное суждение в такой схеме:
Элемент В является центральным в системе С.
Итак, перед нами краткий и плоский фрагмент географического знания, общеизвестный факт - и тем не менее даже из него можно "раскрутить" серию вопросов, обращенных к мысли и получающих от нее ответ. Такой процесс "выделения" мысли из знания - смыслотворение - напоминает бомбардировку вещества на атомарном уровне пучками заряженных и ускоренных частиц. Далее мы попытаемся передать возможные движения мысли, возникающие из рассечения этого атомарного факта: "Вашингтон - столица США".
Переносятся ли все свойства системы С. на ее центральный элемент В.? Или же специфика центрального элемента состоит как раз в том, чтобы маркированно отличаться от всех других элементов системы? Этим объясняется, почему Вашингтон, как город центральной власти, иностранных и международных представительств, приобретает черты интернационального мегаполиса и именно в силу своей центральности становится все меньше похож, по своим обычаям, укладу, темпу жизни, на ту страну, которую он представляет и как бы концентрирует в себе.
Тем самым обнаруживается противоречие в самом понятии столицы, которая, с одной стороны, представляет собой самое характерное в своей стране, ее символ и квинтэссенцию, а с другой - именно в силу своей представительности, знаковости резко отличается от всей остальной, "менее знаковой" территории. Парадокс в том, что "самое характерное" есть одновременно и "наименее характерное", что отсылает к диалектике совпадения максимума и минимума у Николая Кузанского. Вашингтон - максимальнo и одновременно минимально американский город. Быть центральным, самым представительным элементом данной системы - значит вообще не быть элементом данной системы, находиться вне ее, что манифестируется особым административным статусом Вашингтона как "внештатного" города, особого "округа Колумбия". Если Вашингтон управляет всей страной, то Вашингтоном управляет не глава страны, президент, и даже не глава штата, губенатор, а всего-навсего глава города, мэр, т.е. наибольшее как бы находится внутри наименьшего и управляется наименьшим.
Нужен ли вообще системе центральный элемент? Как меняется значение центральности управления в условиях растущей диссеминации знания и распыления коммуникативных полей (интернет)? Нужна ли столица государству или оно, особенно в эпоху электронных коммуникаций, может обходиться без сосредоточения власти в одной административно-географической точке, управляясь сетевым сообществом, "роевым" разумом сограждан? Как изменились бы разные территории с изъятием их властных центров, или если бы властность этих центров была рассеяна равномерно по территориям стран, а статус центра упразднен?
Может ли политическая столица одновременно выполнять функции культурной, индустриальной, технологической столицы? Желательно или предосудительно совмещение таких функций в демократическом государстве? Усиливает или ослабляет систему такая абсолютизация столицы? В каком смысле, отличном от политического, Вашингтон является не столицей, а полной ее противоположностью - провинцией? Какие другие города США могут притязать на звание неадминистративных столиц и в каких отношениях? Нью-Йорк - столица архитектуры и этнического многообразия, Лос-Анжелес - столица искусств и индустрии развлечений, Бостон - столица образования, Сан-Франциско - столица электронных технологий и богемной интеллигенции... Находится ли центр тяжести современного государства в области политико-административного управления и по каким признакам другие города являются больше столицами, чем Вашингтон?
Как предположения об относительном весе или изменении столичного статуса Вашингтона могут вписаться в игру политических сил США? Если "Вашингтон" всегда служит негативным знаком ("бюрократия") в политической риторике партии, борющейся за власть, то как это согласуется с ее собственным стремлением стать означаемым этого знака?
Все эти мыслительные акты в форме вопросов, парадоксов, сомнений, предположений и даже утопий (территория без центра власти) возникли из "реакции расщепления" одного общеизвестного факта, соединяющего два элемента, город Вашингтон и государство США. Именно перегруппировка этих элементов, раскрытие парадоксов "представительства" (государства в столице) и нахождения большего в меньшем расшевелили маленький огонек "смыслообразования" в выгоревшем очаге знания, ставшего географическим трюизмом. Мышление есть энергизация знания, разрыв и перестановка связей между его элементами, производство новых смыслов, "ускоренных" по сравнению с их статических пребыванием в форме известного факта. Вопрос, освобождающий элементы суждения от их жесткой связи; предположение иных связей, свободная рекомбинация; реинтерпретация, выяснение смысла каждого из этих новых сочетаний; экстраполяция, обобщение данного суждения по сходным элементам других тематических областей; переход на другой уровень, рефлексия, метаописание, самопредмечивание мысли, мыслящей о себе...
Все это и есть процесс, описываемый эйнштейновской формулой в ее гуманитарном измерении: энергия мышления (E) как переход элементов знания (m) в скоростное движение (c) и саморефлексивное удвоение (2). Мышление (1) выводит массу знания из состояния инертного покоя, известности, очевидности, фактичности; (2) расщепляет его связанные частицы, разгоняет их до максимально возможной скорости ("скорости света"), усиливает процессы диссоциации и ассоциации логических признаков, сходств, различий, притяжений и отталкиваний; и (3) множит уровни движения этих частиц, т.е. обращается сама на себя, "самоумножается", возводит себя в квадрат. Энергия мысли извлекается из тела факта посредством расщепления его внутренних связей и образования новых, множественных, "световых", виртуально-фиктивных сочетаний составляющих его частиц.
Такое гуманитарное применение известной физической формулы, конечно, есть только метафора или очень условная аналогия, которая подчеркивает сходство энергетических процессов в разных областях бытия, физической и ментальной. Можно также рассматривать такой перенос физических понятий как абдукцию - логическое "умыкание", когда термин или понятие переносится из одной дисциплинарной области, где он уже принят и автоматизирован, в другую, где он остраняется и вступает в поле гипотетического дискурса. Абдукция (abduction - буквально "похищение", "умыкание") - выведение понятия из того категориального ряда, в котором оно закреплено традицией, и перенесение его в другой ряд или множественные, расходящиеся ряды понятий. Этот термин был введен Чарлзом Пирсом, по контрасту с "индукцией" и "дедукцией", для обозначения логики гипотетического мышления, когда некий удивляющий нас факт получает иное объяснение.
Пирс не предложил ясного определения и поля приложения абдукции, но очевидно, что, наряду с выведение общего из частного (индукция) и выведением частного из общего (дедукция), существует еще логическое отношение между равновеликими по объему, но разнопредметными, разнодисциплинарными понятиями. Вот это отношение и можно назвать абдукцией. Например, название или метод научной дисциплины "похищается" у определенной предметной области и переносится на другую - так Мишель Фуко создал "археологию знания", хотя собственно археология имеет дело с материальной культурой. К. Маркс перенес ряд понятий гегелевской диалектики и историософии ("единство противоположностей", "отчуждение") на область экономики, товарного производства, и вряд ли такой перенос можно назвать чисто метафорическим. У науки может похищаться ее предмет, который становится предметом другой науки - так, семиотика отчасти "умыкнула" свой предмет, знаки и знаковые системы, у риторики. А недавно родившаяся наука "меметика" - эволюционная теория идей, знаков, единиц информации как размножающихся вирусов, репликаторов - в свою очередь похитила свой предмет у семиотики. Многие области знания связаны именно абдукцией, на основе которой можно производить и новые дисциплинарные области, например, у квантовой физики похищается понятие кванта и она переходит в квантовую метафизику (см. "Микроника - наука о малом" в этой книге). Абдукция перекликается с метафорой, перенесением значения по сходству; но это не поэтический, а логический прием, основанный на расширительной работе с теоретическим понятием.
Параллель между светом и мыслью, которая движется "быстрее света", далеко не случайна в свете новейших теорий о квантовой основе мозговых процессов, а также новейшей технологии квантовых компьютеров. [5]
Между инертной массой покоя и фиксированным знанием фактов, с одной стороны, и взрывной энергией ядерных и умственных процессов, с другой, обнаруживается глубинное структурное сходство, что и позволяет использовать эйнштейновское уравнение как эвристическую формулу, действующую в разных секторах мыслезнания.
* * *
Знание - это овеществленное, "прошлое" мышление, как фабрики, станки и другие средства производства, в терминах экономики, есть прошлый труд. Всегда есть опасность, что в научно-образовательных, академических учреждениях, профессионально занятых выработкой и распространением знаний, запас прошлой мысли начнет преобладать над энергией живого, "незнающего" мышления. Основная задача научной и академической работы обычно определяется как исследование (research): "тщательное, систематическое, терпеливое изучение и изыскание в какой-либо области знания, предпринятое с целью открытия или установления фактов или принципов". [6]
Исследование - важная часть научного труда, но далеко не единственная. Любая частица знания есть результат мышления и предпосылка дальнейших мыслительных актов, которые от познания сущего ведут к созданию чего-то небывалого. Как уже говорилось, мышление приобретает форму знания, когда адаптирует себя к определенному предмету. Но следующим своим актом мышление распредмечивает это знание, освобождает его элементы от связанности, приводит в состояние свободной игры, потенциальной сочетаемости всего со всем и тем самым конструирует ряд возможных, виртуальных предметов. Некоторые из них, благодаря искусству, технике, социально-политической практике, становятся предметами окружающей среды, которую мышление таким образом адаптирует к себе.
Обращаясь к конкретному содержанию научной работы, следует определять ее достоинство как мерой охваченного знания, так и мерой его претворения в мысль, точнее, соотношением этих двух мер. Должна ли научная работа содержать ссылки на все наличные источники? В принципе, больше ссылок лучше, чем меньше. Но лучше и концептуальный охват большего материала, чем меньшего