Эмма быстро посмотрела на Джулиана, чтобы увидеть услышал ли он это. Она не думала, что он слышал – он не смотрел на нее, он смотрел в пустоту, а его сине‑зеленые глаза смотрели вдаль и напоминали океан. Она спрашивала себя: что если он вспоминал прошлое или переживал о будущем – она мечтала о том, чтобы она могла перемотать часы обратно, вернуть ее родителей, вернуть отца Джулсу, вернуть Хелен и Марка, склеить то, что было разбито.
– Мне жаль насчет Аматис, – сказала Джиа. – И я переживаю о детях Блэкторнов, поверь мне. Но мы всегда были сиротами – мы Нефилимы. Ты знаешь об этом так же хорошо, как и я. А насчет девочки Карстаирс, то она, скорее всего, будет доставлена в Идрис – я переживаю, что она может быть немного упрямой, – Эмма толкнула дверь и открыла ее, и это далось ей гораздо легче, чем она ожидала, поэтому она наполовину упала внутрь.
Она услышала, как Джулиан испугано вскрикнул, а затем последовал за ней, схватив за заднюю часть ее пояса и пытаясь поставить ее в вертикальное положение.
– Нет! – сказала она.
И Джиа, и Люк с удивлением посмотрели на нее – Джиа раскрыла свой рот, а Люк выдавил из себя улыбку:
– Немного? – сказал он.
– Эмма Карстаирс, – начала Джиа, когда та поднялась на ноги. – Как ты смеешь…
– Как вы смеете? – и Эмма была абсолютно удивлена тем, что это сказал Джулиан, сверкая глазами. За пять секунд он превратился с озабоченного мальчика в яростного молодого человека, его каштановые волосы дико выделялись, будто они тоже злились.
– Как смеете вы кричать на Эмму, когда вы дали обещание. Вы обещали, что Конклав никогда не откажется от Марка, пока он жив – вы обещали!
Джиа выглядела пристыжено.
– Он теперь один из Дикой Охоты, – сказала она. – Они не являются ни живыми, ни мертвыми.
– Так вы знали, – сказал Джулиан. – Когда вы обещали, вы знали, что это обещание ничего не значит.
– Имелось в виду спасение Идриса, – сказала Джиа. – Мне жаль. Вы оба были мне нужны и я… – ее голос звучал так, будто она задыхалась, пытаясь сказать что‑то. – Я бы выполнила обещание, если бы могла. Если бы был какой‑то способ – если бы это могло быть сделано – я бы проследила, чтобы это было сделано.
– Тогда, вы теперь должны нам, – сказал Эмма, держа свои ноги прямо перед столом Консула. – Вы должны нам нарушенное обещание. Вы должны сделать это сейчас.
– Сделать что? – Джиа смотрела на нее с недоумением.
– Я не буду переезжать в Идрис. Я не буду. Я родом из Лос Анджелеса.
Эмма почувствовала замеревшего Джулса позади неё. – Конечно, они не переместят тебя в Идрис. – сказал он. – О чём ты говоришь?
Эмма обвиняюще указала на Джиа. – Она это сказала.
– Абсолютно нет. – сказал Джулиан. – Эмма живёт в Лос Анжелесе, это её дом. Она может остаться в Институте. Это то, что делают сумеречные охотники. Институт должен быть убежищем.
– Ваш дядя будет работать в Институте. – сказала Джиа. – Это зависит от него.
– Что он сказал? – потребовал Джулиан, а за этими тремя словами таилось изобилие чувств. Когда Джулиан любил людей, он любил их всегда; когда он их ненавидел, он ненавидел их всегда. У Эммы было чувство, что вопрос о том, возненавидит ли он своего дядю навсегда висел на волоске именно в этот момент.
– Он сказал, что возьмёт её. – сказала Джиа. – Но на самом деле, я думаю, что для Эммы есть место в Академии Сумеречных охотников здесь, в Идрисе. У неё исключительный талант, она будет в окружении самых лучших инструкторов. Есть много других студентов, которые понесли потери, и могут помочь ей с её горем.
Её горе. Сознание Эммы вдруг закружилось в образах: фотографии тел её родителей на пляже, покрытые метками. Явное отсутствие интереса у Конклава в том, что с ними произошло.
Её отец согнулся, чтобы поцеловать её, прежде чем он ушёл к машине, где ждала её мать. Их смех развевался на ветру.
– Я уже переживал потери, – процедил Джулиан сквозь зубы. – И могу помочь ей.
– Тебе двенадцать, – сказала Джиа так, как будто бы это объясняло все.
– Мне не всегда будет 12! – закричал Джулиан. – Эмма и я, мы знаем друг друга всю жизнь. Она как… она как…
– Мы собираемся стать парабатаи, – сказала Эмма неожиданно, до того, как Джулиан смог сказать, что она как его сестра. По некоторым причинам она не хотела этого слышать.
Глаза каждого широко окрылись, в том числе глаза Джулиана.
– Джулиан спросил меня, и я согласилась, – сказала она, – Нам двенадцать, мы достаточно взрослые, чтобы принять решение.
Глаза Люка вспыхнули, как она посмотрел на нее.
– Вы не можете разделить парабатаи, – сказал он. – Это против закона Конклава.
– Нам нужно тренироваться вместе, – сказала Эмма. – Для того, чтобы сдать экзамены вместе, провести ритуал вместе…
– Да, да, я понимаю, – сказала Джиа. – Очень хорошо. Твой дядя не против, Джулиан, если Эмма будет жить в институте, а парабатаи превыше всего.
Она посмотрела сначала на Эмму, потому на Джулианна, их глаза сияли.
Он выглядел счастливым, на самом деле, счастливым впервые за долгое время, что Эмма не могла вспомнить, когда видела его с такой улыбкой.
– Вы уверены? – добавил консул.
– С т а н о в и т с я парабатаи – это очень серьезный процесс, к нему не следует относится легкомысленно. Это обязательство. Вы обязаны приглядывать друг за другом, защищать друг друга, заботится о другом больше, чем о самом себе.
– Мы уже это делаем, – уверенно сказал Джулиан. Эмме потребовалось немного времени, чтобы заговорить. Она по‑прежнему видела своих родителей в голове. Лос‑Анджелес содержал ответы на все, что случилось с ними. Ответы, в которых она нуждалась. Если никто никогда не мстил за их смерть, похоже на то, что они и не жили вовсе.
И это не значило, что она не хотела быть парабатаем Джулиана. Мысль о том, что всю свою жизнь она провела рядом с ним, никогда не расходясь с ним, обещание, что она никогда не будет одна, она пропустила голос в своей голове, который шептал: Подожди…
Она решительно кивнула.
– Абсолютно. Мы абсолютно уверены.
Осенью, когда Клэри в первый раз побывала в Идрисе, он был зеленый, золотой, и красновато‑коричневый. Он был суров в своем великолепии поздней зимой, ближе к Рождеству: горы выросли на расстоянии, укрытые белым снегом, а деревья вдоль дороги, которая вела от озера к Аликанте были голые, их нагие ветви создавали кружевные узоры на фоне яркого неба.
Они ехали не торопясь, Вэйфаррер легко ступал по дороге, Клэри держалась позади Джейса, ее руки были обернуты вокруг его торса. Иногда он замедлял лошадь, чтобы указать ей на усадьбы более богатых семей Сумеречных Охотников, скрытые от дороги большими деревьями, но видные сейчас.
Она чувствовала, как его плечи напряглись, когда они проезжали ту усадьбу, которая практически заросла плющом, а камни почти сливались с лесом, вокруг нее. Она, очевидно, была сожжена дотла и перестроена.
– Усадьба Блэкторнов, – сказал он. – Что значит, что где‑то возле поворота этой дороги есть…
Он остановился, когда Вэйфаррер взобрался на вершину маленького холма, а затем Джейс придержал его, чтобы они могли посмотреть вниз туда, где дорога расходилась на две части. Одна из них вела обратно к Аликанте – Клэри могла видеть Демонские Башни на расстоянии – когда вторая свернулась вниз к большому зданию из мягкого золотого камня, окруженному низкой стеной.
– Усадьба Эрондейлов, – закончил Джейс.
Поднялся ветер – ледяной, он трепал волосы Джейса. У Клэри был ее капюшон, но он был с непокрытой головой и с голыми руками, говоря, что он не любил одевать перчатки, когда катался на лошадях. Он любил чувствовать борозды правления в своих руках.
– Хочешь пойти туда и осмотреться? – спросила она.
Его дыхание вырвалось белым облаком.
– Я не уверен.
Дрожа, она прижалась ближе к нему.
– Ты переживаешь о том, что мы пропустили заседание Совета?
Она беспокоилась, хотя они и возвращались завтра в Нью‑Йорк, она не могла придумать лучшего времени тайно развеять прах ее брата, чтобы он покоился – рядом был Джейс, который предложил взять лошадь из конюшни и поехать на озеро Лин, когда почти все в Аликанте были уверены, что они в Зале Соглашения.
Джейс понимал, что для нее значила идея похоронить брата, хотя это было бы сложно объяснить большинству других.
Он покачал головой. – Мы слишком молоды, чтобы голосовать. К тому же, я думаю, что они могут обойтись и без нас, – он нахмурился. – Мы должны были проехаться, – сказал он. – Консул сказала мне, что пока я буду оставаться Джейсом Лайтвудом, у меня не будет прав на имущество Эрондейлов. У меня никогда не было кольца Эрондейлов. Ни одного не осталось. Железным сестрам придется сделать новое. На самом деле, когда мне исполнится восемнадцать, я потеряю право на имя полностью.
Клэри сидела неподвижно, слегка придерживаясь за его талию. Были времена, когда он задавал вопросы, и времена, когда он этого не делал; это бы как раз таким. Он бы пришел сюда один. Она держалась за него и тихо дышала, и внезапно он напрягся по ее прикосновением и уперся каблуками в бока Вайфарера.
Лошадь трусцой направилась вниз по тропе к усадьбе. Низкие ворота, украшенные железным летящими птицами, были открыты, и тропа открыла путь на круговую дорожку из гравия, в центре которой стоял каменный фонтан, но теперь он был сухой. Джейс остановился перед широкими ступенями, которые вели к передней двери, и уставился в пустые окна.
– Это – место, где я родился, – сказал он. – Это тут погибла моя мать и Валентин вырезал меня из нее. Где Ходж забрал меня и спрятал, чтобы никто не узнал. Все это тоже было зимой.
– Джейс… – Клэри обхватила его руками, чувствуя, как под ее ладонями бьется его сердце.
– Я думаю, что я хочу быть Эрондейлом, – внезапно сказал он.
– Так будь им.
– Я не хочу предавать Лайтвудов, – сказал он. – Они – моя семья. Но я осознал, что если не возьму фамилию «Эрондейл», наш род закончится на мне.
– Ты не обязан…
– Я знаю, – сказал он. – В шкатулке, что отдала мне Аматис, было письмо отмоего отца, адресованное мне ещё до моего рождения. Я прочёл его несколько раз. Когда я читал его впервые, я просто возненавидел его, несмотря на то, что он писал, что любит меня. Но там было несколько предложений, которые я никак не могу выбросить из головы.
– Он сказал: «Я хочу, чтобы ты был лучше, чем был я. Не давай никому говорить тебе кто ты такой или кем ты должен быть».
Он отклонил свою голову назад, будто он мог прочитать будущее по завитками на карнизе особняка. – Поменять свое имя – это не значит поменять свое естество. Посмотри на Себастиана – Джонатана. Называть себя Себастианом не было никакого смысла в конце концов я хотел отвергнуть имя Эрондейл, потому что я думал, что ненавидел своего отца, но я не ненавижу его. Возможно, он был слабым и принял неправильное решение, но он знал это. Нет никакой причины, чтобы я ненавидел его. И были же поколения Эрондейлов перед ним – и эти семьи сделали много хорошего – и дать всему их дому упасть только из‑за моей злобы на моего отца, будет пустой тратой всего этого.
– Это впервые, когда ты называешь его отцом и звучишь вот так, – сказала Клэри. – Обычно, ты говоришь так о Валентине.
Она ощутила, как Джейс вздохнул и накрыл ее ладонь своей. Его пальцы были длинными, тонкими и холодными – такими родными, что она узнала бы их даже в темноте.
– Мы можем однажды поселиться здесь, – предложил он. – Вместе.
Клэри не смогла сдержать улыбки, даже зная, что он не увидит ее.
– Думаешь, можешь завоевать меня с помощью своего потрясного домика? Ты много о себе возомнил, Джейс. Джейс Эрондейл, – добавила она и обвила его руками на холоде.
Алек сидел на краю крыши, свесив ноги за край. Он предположил, что если кто‑то из его родителей вернется в дом и осмотрится, то они будут искать его и будут кричать на него, хотя он сомневался, что Роберт или Мариза вернутся скоро. Они были вызваны в офис Консула после заседания и, скорее всего, все еще там.
Новый договор с Дивным народцем будет разработан на следующей неделе, в течение которой они останутся в Идрисе, в то время как остальные Лайтвуды вернутся в Нью‑Йорк и отпразднуют Новый год без них. Алек, технически, будет работать в Институте эту неделю. Он был удивлен, обнаружив, что с нетерпением ждет этого.
Ответственность была хорошим способом отвлечься от других мыслей. От мыслей от том, как выражении лица Джослин, наблюдавшей, как ее сын умирает, или как Клэри, лежа на земле, сдерживала свои тихие всхлипы, когда поняла, что им придется возвращаться из Эдома уже без Саймона; каким мрачным и отчаянным выглядел Магнус, когда назвал имя своего отца.
Потери были неотъемлемой частью жизни Сумеречных охотников, ты готов к ним, но это не помогло Алеку, когда он увидел выражение лица Хелен в Зале Соглашений, узнавшей, что её ссылают на остров Врангеля.
– Ты не можешь ничего сделать. Не наказывай себя, – голос позади него был знакомым – Алек зажмурился, пытаясь успокоить дыхание, прежде, чем ответить.
– Как ты поднялся сюда? – спросил он. Он слышал шелест ткани, когда Магнус присел рядом с Алеком на краю крыши. Алек бросил случайный косой взгляд на него. Он видел Магнуса лишь дважды, мельком, с тех пор, как они вернулись с Эдома – однажды, когда Безмолвные Братья выпустили их с карантина, и во второй раз сегодня в зале Совета.
Ни разу они не смогли поговорить. Алек посмотрел на него с тоской и подозревал, что это было заметно. Магнус вернулся к своему нормальному и здоровому цвету кожи, после того, каким был он в Эдоме – его глаза снова были яркими и сверкали под затемненным небом.
Алек вспомнил, как он обвил свои руки вокруг Магнуса в демонской реальности, когда она нашел его в цепях, и спрашивал себя почему все эти вещи было легче сделать, когда ты думаешь, что он вот‑вот умрет.
– Я должен сказать кое‑что, – сказал Алек. – Я голосовал против ее отправки.
– Я знаю, – сказал Магнус. – Ты и еще примерно 10 людей. Это было в подавляющем большинстве, но в пользу, – он покачал головой. – Люди напуганы и отрываются на тех, кто, как они думают, отличается.
Это тот же цикл, что я видел тысячу раз.
– Это заставляет меня чувствовать себя бесполезным.
– Ты совсем не бесполезный.
Магнус наклонил голову назад, ища глазами небо, когда звезды начали выступать, одна за другой.
– Ты спас мою жизнь.
– В Эдоме? – сказал Алек. – Я помог, но на самом деле – ты сам себя спас.
– Не только в Эдоме, – сказал Магнус. – Мне было… Мне почти четыреста лет, Александр. Колдуны, когда становятся старше начинают превращаться в известь. Они перестают чувствовать. Заботится, радоваться или удивляться. Я всегда говорил себе, что со мной это не произойдет. Я пытался быть как Питер Пен, никогда не стареть, всегда сохранять ощущение чуда.
Всегда влюбляться, удивляться, быть открытым к боли, также как и к счастью. Но спустя двести лет или около того, я почувствовал, что это вылезет наружу в любом случае. Долго не было никого до тебя. Я никого не любил. Никого, кто удивит меня или от кого захватит дух. До того, как ты зашел на ту вечеринку, я начал думать, что никогда снова не испытываю ничего сильнее этого.
У Алека перехватило дыхание и он посмотрел на его руки.
– Что ты сказал? – его голос звучал неравномерно. – Это означает, что ты снова хочешь быть вместе?
– Если ты тоже этого хочешь, – сказал Магнус и он на самом деле говорил неуверенно, достаточно того, что Алек посмотрел на него с удивлением. Магнус выглядел очень молодо, его широкие и золотисто‑зеленые глаза, его черные волосы, причесанные в клочья.
– Если ты…
Алек сел и остолбенел. Неделями он сидел и мечтал о том, как Магнус говорит точно такие слова, но теперь, когда Магнус был, не ощущалось того, что должно было быть. НЕ было фейерверков в груди, он чувствовал пустоту и холод.
– Я не знаю, – сказал он.
Свет вымер в глаза Магнуса. Он сказал: «Ну, я могу понять, что ты… Я не был очень добр к тебе.»
– Нет, – прямо сказал Алек. – Ты не был, но я и не думаю, что порвать с кем‑то любезно это трудно. Дело в том, я сожалею о том, что я и сделал. Я был неправ.
Невероятно неправильно. Но причина, по которой я сделал это, она не изменится. Я не могу пойти по жизни, чувствуя, что я тебя не знаю вообще. Ты все время говоришь прошлое есть прошлое, но прошлое сделало тебя таким, какой ты есть.
Я хочу знать о твоей жизни. И если ты не готов сказать мне о ней, то я не должен быть с тобой. Потому что я знаю себя, и я никогда с этим не смирюсь. Так что я не должен проводить нас через это снова.
Магнус подтянул колени к груди. В сгущающихся сумерках он выглядел неуклюжим против теней, все длинных ноги и руки и тонкие пальцы, искрящие кольцами.
– Я люблю тебя, – сказал он тихо.
– Нет… – прервал его Алек. – Не надо. Это нечестно. К тому же… – он отвел взгляд. – Сомневаюсь, что я первый – кто когда‑либо разбивал тебе сердце.
– Мое сердце было разбито больше раз, чем закон Конклава о запрете романов между сумеречными охотниками и нежитью, – сказал Магнус, но его голос надломился.
– Алек, ты прав.
Алек отвел глаза глаза. Он не думал, что когда‑либо видел колдуна таким уязвимым.
– Это не справедливо по отношению к тебе, – сказал Магнус. – Я всегда говорил себе, что я собирался быть открытым для новых впечатлений, и поэтому, когда я начал – затвердевать – Я был в шоке.
Я думал, что я делал все правильно, не закрывал свое сердце. И тогда я подумал о том, что ты сказал, и я понял, почему я начал умирать внутри. Если ты никогда не говоришь никому правды о себе, в конце концов ты начинаешь забывать. Любовь, горе, радость, отчаяние, то, что я делал, было хорошим, то что я делал, было позором, если я держал бы все это внутри, мои воспоминания о них начали бы исчезать. А потом бы исчез и я.
– Я. – Алек не был уверен, что говорить.
– У меня было много времени подумать – после того, как мы расстались, – сказал Магнус.
– И я написал это.
Он вытащил записную книжку из внутреннего кармана пиджака: просто обычный блокнот со спиралью с бумагой в линейку, но когда ветер потрепал его – он открылся, Алек мог видеть, что страницы были покрыты тонким, витиеватым почерком.
Почерк Магнуса.
– Я записал свою жизнь.
Глаза Алека расширились от удивления:
– Всю свою жизнь?
– Не всю ее, – осторожно сказал Магнус. – Но некоторые из инцидентов, которые сформировали меня. Как я впервые встретил с Рафаэлем, когда он был очень молод, – печально сказал Магнус. – Как я влюбился в Камиллу.
История отеля Дюмон, хотя Катарина должен была помочь мне с этим. Некоторые из моих ранних романов, и некоторые из моих более поздних. Имена возможно ты знаешь – Эйрондел…
– Уилл Эйрондео, – сказал Алек. – Камилла упомянула его.
Он взял тетрадь; тонкие страницы казались неровными, как будто при письме Магнус вдавил перо в бумагу.
– Ты был. с ним?
Магнус рассмеялся и покачал головой.
– Нет, хотя, на страницах есть много Эйрондела. Сын Уилла, Джеймс Эйрондел, был замечательный, как и сестра Джеймса, Люси, но я должен сказать, Стивен Эйрондел оттолкнул меня от семьи, пока Джейс не появился. Этот парень был таблеткой.
Он заметил, что Алек смотрел на него, и быстро добавил. – Никаких Эйронделов. Абсолютно никаких Сумеречных охотников, на самом деле.
– Никаких сумеречных охотников?
– Никаких в моем сердце, кроме тебя, – сказал Магнус.
Он постучал слегка по блокноту.
– Считай, что это первый взнос всего, что я хочу сказать тебе. Я не был уверен, но я надеялся, если бы ты хотел быть со мной, как я хочу быть с тобой, ты сможете принять это в качестве доказательства. Доказательства того, что я готов дать тебе то, что я никогда не давал никому: мое прошлое, правда обо мне. Я хочу разделить свою жизнь с тобой, а это означает сегодня, и будущее, и все мое прошлое, если ты хочешь этого. Если ты хочешь меня.
Алек опустил блокнот. На первой странице была нацарапана надпись: Дорогой Алек…
Он мог видеть этот путь перед ним очень четко – он мог отдать книгу обратно, уйти от Магнуса, найти кого‑либо еще, какого‑то Сумеречного Охотника, чтобы влюбится, быть с ним, поделится с ним предсказуемыми днями и ночами, ежедневной поэзией обычной жизни.
Или он мог сделать шаг в небытие и выбрать Магнуса, далекого поэтичного незнакомца перед ним, его блеск и гнев, его дурное настроение и радость, его чрезвычайные магические способности и не менее захватывающую магию, которую он, необычайным способом, любил.
Тут вряд ли был какой‑то выбор. Алек сделал глубокий вздох и сделал это.
– Хорошо, – сказал он.
Магнус повернулся к нему в темноте, со всей своей энергией сейчас, с его скулами и мерцающими глазами.
– Правда?
– Правда, – сказал Алек. Он протянул руку и переплел свои пальцы с пальцами Магнуса. Было какое‑то свечение, которое проснулось внутри Алека, там, где было темно. Магнус обхватил своими длинными пальцами место под нижней челюстью Алека и поцеловал его, а его прикосновение будто светилось на коже Алека – это был медленный и нежный поцелуй, поцелуй, который обещал больше «потом», когда они больше не будут находится на крыше и не будут осматриваться на то, идет ли кто‑то.
– Так, я твой самый первый Сумеречный Охотник, а? – сказал Алек, когда они наконец‑то оторвались друг от друга.
– Ты самый первый в стольких вещах, Алек Лайтвуд… – сказал Магнус.
Солнце садилось, когда Джейс оставил Клэри у дома Аматис, поцеловал ее, и направился вниз по каналу к дому Инквизитора. Клэри смотрела, как он уходит, прежде чем развернутся и войти в дом со вздохом; она была рада, что они уезжали на следующий день.
Были вещи, которые она любила в Идрисе. Аликанте оставался самым прекрасным городом, который она когда‑либо видела: За домами, сейчас, она могла видеть закат зажигающий искры на чистых верхушках демонических башен. Ряды домов вдоль канала погружались в мягкие тени, как бархатные силуэты. Но это было болезненно грустно быть в доме Аматис, зная теперь точно, что она никогда не вернется в него.
Внутри дом был теплым и слабо освещенным. Люк сидел на диване, читая книгу. Джослин спала рядом с ним, свернувшись калачиком, с наброшенным пледом сверху. Люк улыбнулся Клэри, когда она вошла, и он указал в сторону кухни, причудливым жестом, который Клэри приняла за признак того, что там еда, если она хочет есть.
Она кивнула и на цыпочках, чтобы не разбудить маму, поднялась вверх по лестнице. Она зашла к себе в комнату уже стаскивая куртку; ей понадобился лишь миг, чтобы осознать что в комнате есть кто‑то еще.
В комнате было холодно, холодный воздух вливался через полузакрытое окно. На подоконнике сидела Изабель. Она носила высокие сапоги на молнии поверх джинсов; ее волосы были распущены, и развивались слегка на ветру. Она посмотрела на Клэри, когда она вошла в комнату, и натянуто улыбнулась.
Клэри подошла к окну и подтянувшись присела рядом с Иззи. Было достаточно места для них обеих, но не достаточно; носки ее обуви толкнули ногу Иззи. Она сложила руки на коленях и стала ждать.
– Прости, – сказала Изабель наконец. – Я, конечно, должна была зайти через входную дверь, но я не хотела пересекаться с твоими родителями.
– Все прошло хорошо на заседании Совета? – спросила Клэри. – Что‑то произошло…
Изабель коротко рассмеялась.
– Фейри согласились принять условия Конклава. В общем, это хорошо, правда?
Возможно. Магнус так не думает, – выдохнула Изабель. – Просто… там все было острым, битым и торчащим повсюду. Это не было похоже на победу. И они отправили Хелен Блэкторн на остров Врангеля обучать подопечных. Сделали это. Они сделали это, потому что в ней есть кровь фейри.
– Это ужасно! А что насчет Алины?
– Алина поедет с ней. Она так сказала Алеку, – сказала Изабель. – Дядя Блэкторнов позаботится о детях и о той девочке которой понравились вы с Джейсом.
– Ее зовут Эмма, – сказала Клэри, толкнув ногой ногу Изабель, – Ты могла бы запомнить. Она очень помогла нам.
– Да, но мне немного трудно, быть благодарной в данный момент. – Изабель провела руками вниз по ее одетой в джинсы ноге и глубоко вздохнула. – Я знаю, что не было никакого другого исхода разыгравшихся событий. Я все пытаюсь представить себе один, но я не могу думать ни о чем. Мы должны были пойти за Себастьяном, и мы должны были выбраться из Едома или мы все бы умерли в любом случае, но я просто скучаю по Саймону. Я скучаю по нему все время, и я пришла сюда, потому что ты единственная, кто скучает по нему так же, как и я.
Клэри замерла. Изабель поигрывала красным камнем на шее, всматриваясь в окно хорошо знакомым Клэри, будто застывшим взглядом. Это был своего рода взгляд, который говорил – я пытаюсь не заплакать.
– Я знаю –, сказала Клэри. – Я тоже скучаю по нему постоянно, просто по‑другому. Такое чувство, как будто проснувшись не находишь руку или ногу, как будто что‑то, что всегда было здесь, было твоей опорой, теперь пропало.
Изабель все еще смотрела в окно. – Расскажи мне о телефонном звонке, – сказала она.
– Я не знаю, – Клэри колебалась, – Из, я не думаю, что ты правда захочешь…
– Скажи мне, – произнесла Изабель сквозь зубы, и Клэри вздохнула и кивнула.
Это не значило, что она ничего не помнила; каждая секунда случившегося засела в ее мозге.
Это было три дня после того, как они вернулись, три дня, в течение которых все они были помещены в карантин. Ни один Сумеречный охотник не пережил поездку в измерении демонов до этого, и Безмолвные братья хотели быть абсолютно уверенными, что они не принесли тёмную магию с собой.
Это были три дня Клэри, кричащей на Безмолвных Братьев, что она нуждалась в своем стило, что ей необходим Портал, что она хотела увидеть Саймона, ей хотелось, чтобы кто‑то просто проверил его и убедился, что он в порядке. Она не видела Изабель или любого другого в те дни, даже свою мать или Люка, но они, должно быть тоже выливали долю своих криков, потому что в тот момент когда, все они были проверены Братьями, появилась охрана и провела Клэри в кабинет Консула.
Внутри кабинета Консула, в Гарде на вершине Гард Хилла, был единственный работающий телефон в Аликанте.
Он был зачарован работать где‑то на рубеже века колдуном Рагнором Феллом, немного раньше до появления огненных сообщений. Он пережил различные попытки, изъятия его, так как теоретически мог вызвать нарушения со стороны подопечных, правда он никогда не провоцировал на такие действия.
Единственным человеком в комнате была Джиа Пенхоллоу, и она жестом поманила Клэри сесть.
– Магнус Бейн сообщил мне о том, что случилось с вашим другом Саймоном Льюисом в демонической реалии, – сказала она. – Я хотела сказать, что я очень сожалею о вашей потере.
«Он не мертв,» Процедила Клэри сквозь зубы. «По крайней мере, не должен быть. Кто‑нибудь удосужился проверить? Кто‑нибудь посмотрел, все ли с ним в порядке?»
– Да, – сказала Джиа довольно неожиданно. – Он в порядке, живет в доме со своей матерью и сестрой. Он в общем выглядит вполне хорошо: больше не вампир, конечно, просто примитивный, живущий совершенно обычной жизнью. По наблюдениям, у него не осталось никаких воспоминаний о Сумеречном мире.
Клэри вздрогнула, затем выпрямилась.
– Я хочу поговорить с ним.
Джия поджала свои губы. – Вы знаете закон. Вы не можете сказать примитивным о сумеречном мире, если он не находится в опасности. Вы не можете раскрыть правду, Клэри. Магнус сказал демон, который освободил говорил Вам так же.
Демон, который освободил вас. Значит Магнус не упомянул, что это был его отец, не то, чтобы Клэри обвинила его. Она не раскроет его тайну кому‑либо.
– Я не скажу Саймону ничего, хорошо? Я просто хочу, чтобы услышать его голос. Мне нужно знать, что он в порядке.
Джиа вздохнула и подвинула телефон к ней. Клэри схватила его, задумавшись о том, как вы правильно набрать номер из Идриса, как происходит оплата счетов, затем она решила не накручивать себя, она собралась просто набрать номер так, как будто она была в Бруклине. Если бы это не сработало, она могла бы просить о помощи.
К её изумлению, телефон зазвонил и телефонная трубка была снята практически мгновенно, знакомый голос матери Саймона отдавался эхом на линии.
– Алло?
– Алло.
Телефонная трубка чуть не выскользнула из рук Клэри; её ладони взмокли от пота.
– А Саймон дома?
– Что? О, конечно, он в своей комнате, – сказала Элен. – Могу я сказать ему, кто звонит?
Клэри закрыла глаза.
– Это Клэри.
Наступило временное молчание, а потом Элен сказала: «Простите, кто?»
– Клэри Фрэй.
Она почувствовала горький привкус метала во рту. – Я хожу в школу св. Ксавьера. Это на счет нашего домашнего задания по английскому.
О! Хорошо, хорошо, тогда, – сказала Элен, – я пойду позову его.
Она положила трубку, а Клэри ждала и снова ждала женщину, которая вышвырнула Саймона из своего дому, называла его монстром, оставила его рвать кровью стоя на коленях в канаве и пошедшую узнать, возьмёт ли он телефон, как нормальный подросток.
Это не была её вина. Во всём виновата Метка Каина, влиявшая на неё без её ведома, превратившая Саймона в Скитальца, отделившего его от семьи. Так говорила себе Клэри, но это не останавливало пылание гнева и тревоги, наполнивших её вены. Она слышала удаляющиеся шаги Элен, ворчание голосов, снова шаги.