1 ноября 1951.
1. Должно быть, прошло несколько лет, поскольку Иоанн выглядит уже совсем возмужалым, крепче сложением, взрослее лицом, с потемневшими волосами, усами и бородой.
Мария, занятая вязанием, пока Иоанн наводит порядок в кухне Гефсиманского домика – стены которого недавно побелены, и выкрашено все, что из дерева: скамейки, дверь, шкаф, служащий также подставкой для лампы, – кажется, вообще не изменилась. Ее внешний вид – цветущий и безмятежный. С Ее лица исчезли всякие следы скорбей, вызванных смертью Сына, Его возвращением на Небо и первыми гонениями на христиан. Время на этом кротком лице своих следов не оставило. И возраст не смог ничего поделать с его свежестью и чистой красотой.
Лампа, горящая на подставке, бросает свой дрожащий свет на маленькие старательные руки Марии, на белоснежную шерсть, намотанную на прялку, на тонкую нить, на крутящееся веретено, на Ее светлые волосы, собранные на затылке в тяжелый узел.
Из открытой двери в кухню проникает яркий свет луны, серебристой полоской протянувшийся от порога до самых ножек табуретки, на которой сидит Мария, так что Ее ступни освещены лунным светом, а руки и голова – красноватым светом лампы. Снаружи, на оливах, окружающих этот Гефсиманский дом, свои любовные песни поют соловьи.
Неожиданно они умолкают, словно испугавшись, и через несколько мгновений раздается шарканье шагов, все ближе и ближе, прекращаясь только на пороге кухни. Одновременно пропадает белая лунная полоса, до того серебрившая грубую темную плитку, которой вымощен пол.
2. Мария поднимает голову и поворачивается ко входу. Иоанн, в свою очередь, смотрит в сторону двери, и с его уст слетает изумленное «о!», при этом оба, в едином порыве, спешат к двери, на пороге которой появляется и останавливается Гамалиил. Гамалиил – теперь уже очень старый, похожий на призрак, настолько он худой в своих белых одеждах, которые луна, светящая ему в спину, делает почти что фосфоресцирующими. Гамалиил – сокрушенный, раздавленный событиями, своими угрызениями, множеством вещей еще больше, чем годами.
«Ты здесь, рабби? Входи! Иди сюда! И мир да пребудет с тобою», – обращается к нему Иоанн, находящийся напротив и гораздо ближе к нему, тогда как Мария в нескольких шагах позади.
«Если ты доведешь меня… Я слеп…», – отвечает старый рабби голосом, дрожащим скорее от скрываемых слез, нежели чем от возраста.
Иоанн, пораженный, спрашивает, и в его голосе чувствуется волнение и сострадание: «Слеп?! С каких пор?»
«О!.. С давних! Мое зрение стало слабеть сразу после… после… Да. После того, как я не смог распознать истинный Свет, пришедший просветить людей, не мог до тех пор, пока землетрясение не разорвало Храмовую завесу и не потрясло мощные стены, как Он и предсказывал. Действительно, двойную завесу: ту, что скрывала Святое святых в Храме, и скрывавшую еще более истинное Святое святых, Слово Отца, Его предвечного Единородного, завесу Его пречистой человеческой плоти. И лишь Его Страсти и Его славное Воскресение открыли даже самым тупым – в первую очередь, мне, – кем Он был на самом деле: Христом, Мессией, Эммануилом. С этой минуты тьма начала опускаться на мои зрачки, становясь все гуще и гуще. Справедливое наказание для меня. Некоторое время назад я ослеп совершенно. 3. И вот пришел…»
Иоанн прерывает его, вопрошая: «Наверно, попросить о чуде?»
«Да. О великом чуде. И я прошу его у Матери истинного Бога».
«Гамалиил, Я не обладаю той властью, которую имел Мой Сын. Это Он мог возвращать жизнь и зрение потухшим глазам, речь немым, движение парализованным. А Я нет», – отвечает Мария. И продолжает: «Но иди же сюда, поближе к столу, и садись. Ты утомлен и стар, рабби. Не утруждай себя больше», и вместе с Иоанном они сочувственно подводят его к столу и усаживают на табурет.
Гамалиил, прежде чем отпустить Ее руку, благоговейно целует ее, затем говорит Ей: «Не о том чуде прошу Тебя, о Мария, чтобы мне снова видеть. Нет. Я не прошу об этой материальной вещи. То, о чем я Тебя прошу, о Благословенная между женами, это об орлиной зоркости моего духа, чтобы я увидел в полноте Истину. Прошу Тебя не о свете для моих потухших очей, но о сверхъестественном, божественном, истинном свете, который есть мудрость, истина, жизнь для моей души и моего сердца, истерзанных и истощенных раскаянием, не дающим мне покоя. У меня нет никакого желания видеть своими глазами этот еврейский мир, столь… да, столь упрямо не покоряющийся Богу, который был с ним и продолжает быть так милосерден, чего мы, по правде говоря, не заслужили. Наоборот, я рад, что больше не должен его видеть, и что моя слепота избавила меня от всяких обязанностей перед храмом и Синедрионом, которые так несправедливы и в отношении Твоего Сына, и в отношении Его последователей. То, что мне хочется видеть, и видеть умом, сердцем, духом, это Он, Иисус. Видеть Его в себе, в своем духе, видеть духовно, как, несомненно, видишь Его Ты, о святая Матерь Божья, а также Иоанн, такой чистый, и Иаков, пока он был еще жив[1], и остальные – в помощь их нелегкому и небеспрепятственному служению. Видеть, чтобы полюбить Его всем своим существом, и этой любовью суметь загладить свои грехи и получить от Него прощение, дабы обрести вечную жизнь, которой я недостоин…». Он опускает голову на руки, сложенные на столе, и плачет.
4. Мария кладет ему ладонь на голову, подергивающуюся от рыданий, и отвечает: «Это неправда, что ты недостоин обрести вечную жизнь! Спаситель все прощает тем, кто раскаивается в своих прежних заблуждениях. Он бы простил даже Своего предателя, если бы тот покаялся в своем ужасном грехе. А вина Иуды Искариота несоизмерима с твоей. Рассуди. Иуда был апостол, принятый Христом, наученный Христом и любимый Христом больше других, если учесть, что, зная о нем все, Христос не изгнал его из числа апостолов, но напротив, до последней минуты прибегал ко всяким ухищрениям, дабы они не поняли, кто он такой и что затевает. Мой Сын был сама Истина и никогда не лгал, ни по какому поводу. Когда же Он видел, что остальные Одиннадцать подозревают, а они спрашивали об Искариоте, Ему удавалось, не прибегая ко лжи, и отводить их подозрения, и не отвечать на их вопросы, убеждая их не любопытствовать – и из осторожности, и из милосердного отношения к собрату. Твой грех куда как меньше. Более того, его даже нельзя назвать грехом. У тебя не неверие, а наоборот, избыток веры. Ты так сильно поверил двенадцатилетнему Мальчику, говорившему с тобою в Храме, что упрямо, но с честным намерением, явившимся из твоей безграничной веры в того Мальчика, в устах которого ты услышал слова бесконечной мудрости, ждал знамения, чтобы уверовать в Него и узнать в Нем Мессию. Бог прощает тому, чья вера столь сильна и преданна. И еще более прощает того, кто хотя и не будучи уверен в истинной Природе неправедно осужденного Человека, не желает принимать участия в Его осуждении, оттого что чувствует несправедливость. Твое духовное в и дение Истины стало возрастать все сильнее с тех пор, как ты разошелся с Синедрионом, не согласившись с тем кощунственным деянием. Оно возросло еще более, когда, стоя в Храме, ты увидел исполнившимся долгожданное знамение, обозначившее начало христианской эры. Оно усилилось и тогда, когда ты такими вескими и взволнованными словами молился у подножия креста Моего Сына, уже холодного и угасшего. Оно становилось почти совершенным всякий раз, когда или словами, или отходя в сторону, ты защищал служителей Моего Сына и не хотел участвовать в осуждении этих первых мучеников. Поверь, Гамалиил, каждый твой поступок, вызванный болью, справедливостью, любовью, усиливал в тебе твое духовное в и дение».
5. «Этого всего еще недостаточно! Вот, я имел редкое счастье знать Твоего Сына с самого первого Его появления на публике, в момент Его совершеннолетия[2]. Я должен был увидеть еще тогда! Понять! Я был слеп и глуп… Не увидел и не понял. Ни тогда, ни в других случаях, когда имел счастье приближаться к Нему, уже ставшему Мужем и Учителем, и слышать Его все более точные и действенные речи. Я упрямо ждал человеческого знамения: как эти камни сдвинутся [3] с места … И не замечал, что все в Нем было достоверным знамением! И не видел, что это Он был краеугольным Камнем, предсказанным пророками[4], Камнем, который уже потряс мир, весь этот мир, еврейский и языческий, Камнем, который Своими словами, Своими чудесами потрясал каменные сердца! Я не увидел на Нем очевидного знамения Его Отца, во всем том, что Он делал и говорил! Как сможет Он простить подобное упрямство?»
6«Гамалиил, ты можешь поверить в то, что Я, которая есть Престол Премудрости, Полнота Благодати – и благодаря Премудрости, воспринявшей во Мне Плоть, и по причине Благодати, данной Мне, – будучи вместилищем, полнотой знания о сверхъестественном, в состоянии посоветовать тебе правильно?»
«О! Как раз в это я и верю! Именно потому что я верю, что Ты такая, я пришел к Тебе за светом. Ты – Дочь, Мать, Невеста Бога, который, конечно же, с самого Твоего зачатия исполнил Тебя светом Своей мудрости, – только и можешь указать мне путь, какой я должен выбрать, чтобы обрести мир, чтобы найти истину, чтобы достичь истинной Жизни. Я так сильно осознаю свои ошибки, так сильно подавлен своим духовным ничтожеством, что нуждаюсь в поддержке, чтобы дерзнуть идти к Богу».
«То, что ты считаешь препятствием, наоборот, есть крыло, поднимающее к Богу. Ты уничижил сам себя, ты смиренный. Был высокой горой, а стал глубокой долиной. Знай, что смирение подобно удобрению засушливой земли, готовящему ее произвести растения и обильные нивы. Это ступень для восхождения. Более того, это лестница для восхождения к Богу, который, видя смиренного, призывает его к Себе, чтобы возвысить, чтобы воспламенить его Своей любовью и просветить его Своим светом – и он мог видеть. Поэтому Я говорю тебе, что ты уже во Свете, уже на правильном Пути, ведущем к истинной Жизни чад Божиих».
7. «Но чтобы обрести Благодать, нужно войти в Церковь, принять крещение, которое очищает от греха и снова делает нас приемными чадами Бога. Я не против этого. Наоборот! Я истребил в себе сына Закона, больше не испытываю уважения и любви к Храму. Но быть ничем я не хочу. Значит, я должен воздвигнуть на развалинах моего прошлого нового человека и новую веру. Однако думаю, апостолы и ученики недоверчиво и с предубеждением отнесутся ко мне, великому жестоковыйному рабби…»
Иоанн прерывает его: «Ты ошибаешься, о Гамалиил. Прежде всего, я люблю тебя и посчитал бы в высшей степени счастливым тот день, когда смог бы назвать тебя агнцем стада Христова. Я бы не стал Его учеником, если бы на деле не исполнял поучений Христа. А Он заповедал нам любовь и снисхождение ко всем, и особенно к самым слабым, больным, сбившимся с пути. Заповедал нам подражать Его примеру. И мы видели, как Он всегда был полон любви к раскаявшимся ли грешникам, к блудным[5] ли сыновьям, возвращающимся к отцу, к потерянным ли овцам. От Магдалины до Самаритянки, от Аглаи до разбойника – скольких Он спас Своим милосердием! Он простил бы даже Иуду за его величайшее преступление, если бы тот покаялся. Он прощал его столько раз! Я один знаю, насколько Он любил его, хотя и был в курсе всех его поступков. 8. Пойдем со мной. Я сделаю тебя сыном Божиим и братом Христу Спасителю».
«Ты не Понтифик. Понтифик – Петр. А будет ли Петр так же добр, как ты? Он, я знаю, сильно от тебя отличается».
«Отличался. Но с тех пор, как он увидел, что оказался таким слабым, что даже стал трусом и отступником своего Учителя, он уже не тот, каким был, и милостив ко всем и со всеми».
«Тогда отведи меня к нему немедленно. Я старик, и уже и так слишком долго медлил. Ощущал себя слишком недостойным и боялся, что все Христовы служители рассудят обо мне так же. Теперь, когда слова Марии и твои слова успокоили меня, я хочу сразу же войти во Двор Учителя, прежде, чем остановится мое дряхлое сердце, обессиленное столькими вещами. Веди меня ты, поскольку я отпустил приведшего меня сюда слугу, чтобы тот ничего не услышал. Он вернется к первому часу[6]. А я тогда буду уже далеко. В двух смыслах. От этого дома и от Храма. Навсегда. Сначала я, непослушный сын, пойду к Отчему дому, я, потерянная овца, к истинному Двору вечного Пастыря. Потом вернусь в свой дальний дом[7], чтобы там умереть в мире и благодати Божией».
9. Мария непроизвольно обнимает его и говорит: «Бог да подаст тебе мира. Мира и вечного блаженства, ибо ты заслужил его, продемонстрировав вельможам Израиля то, что ты думаешь на самом деле, не побоявшись их реакции. Бог да пребудет всегда с тобою. Да даст тебе Бог Свое благословение».
Гамалиил снова ищет Ее ладони. Берет их в свои, целует, становится на колени, умоляя Ее возложить эти благословенные ладони на его старую усталую голову.
Мария исполняет его просьбу. И делает даже больше. Она накладывает над склонившейся головой знак креста. Затем, вместе с Иоанном, помогает ему подняться на ноги, провожает его до дверей и продолжает смотреть, как он направляется, ведомый Иоанном, к истинной Жизни, он, по человеческому суждению, пропащий человек, но сверхъестественно возродившийся.
[1] Иаков Зеведеев, брат Иоанна, был убит при Ироде Агриппе, первым из 12 апостолов.
[2] Религиозное совершеннолетие наступало в 12 лет, подросток становился сыном Закона, то есть, подвластным Закону.
[3] le pietre scosse – буквально: потрясенные камни.
[4] (Пс. 117: 22-23), (Ис. 28:16)
[5] prodigo – буквально: расточительный, то есть, мот, расточитель. В западной традиции латинское filius prodigus означает то же, что и привычное для нас блудный сын.
[6] То есть, к рассвету.
[7] Вероятно, находящийся в Гискале, городе на севере Палестины, где был похоронен его дед, рабби Гиллель