Мой маленький рост имеет свои преимущества в условиях «сидячего» вагона. Если кресло рядом пустует, я могу спать, как на диване, даже не сворачиваясь калачиком. Но я все равно сворачиваюсь: мне так уютней, мне так спокойней, мне так лучше думается. Так я и лежал, уткнувшись носом в спинку кресла в сидячем поезде Таллинн – Москва, чувствительно сэкономив на билете. Никому из пассажиров, наверное, и в голову не могло прийти, что они наблюдают не просто лилипута, угревшегося в креслах, а новоиспеченного детектива‑одиночку, у которого нет ничего: ни знаний, ни полномочий, ни опыта, ни даже нормального человеческого обличия. Есть только одно невероятное желание: найти убийцу парня по имени Денис Васильев. Фамилию убитого я узнал в больничке от Миронова. Юку же не сказал мне ничего. Даже не разрешил, дубина, повидаться с Евгением. Я хотел расспросить подробней о том случае с убийством кавказца, расспросить об уволенном милиционере. Но Юку сказал, что, пока идет следствие, свидания не положены. Он и Еву не пустил к Евгению, не разрешил передачу, не взял письма для узника, согласился только передать привет.
– И скажите, что я его люблю!
Юку нехотя согласился и на это.
Ева пожила еще два дня в пансионате, да и улетела в свой Ереван. Не стала дожидаться, пока справедливость восторжествует и Евгения освободят. Ее провожал Жак, между прочим. До аэропорта Луйгесааре. Но что на острове за расстояния! До аэропорта от центра города минут двадцать идти полноценному человеку. А на такси – вообще всего ничего. Так что он вернулся не слишком поздно. А на другой день уехал я. Меня тоже провожали, вы не думайте. Кто? Тетя Маале, конечно. А еще – рыжий швед, он же – эстонец Карл. Они довезли меня до автостанции и посадили в автобус. А уж на паром вслед за автобусом не поехали. Швед‑эстонец все старался меня развеселить, уверяя, что он и есть тот самый Карл, которого русские разбили под Полтавой. Я вежливо смеялся.
|
|
Вагон мягко покачивало на первоклассных рессорах.
Народ спал в неудобных позах, согнувшись в три погибели. Только мне одному было удобно на своем импровизированном диванчике, и, может быть, только мне одному решительно не спалось.
Итак, мне предстояло очередное превращение. Надо признаться, что судьба злоупотребляла в отношении меня метаморфозами. Сначала я был обыкновенным мальчиком, таким же, как все дети. Десяти лет от роду я перестал расти и превратился в лилипута. Поняв, что отстаю от одноклассников в физическом развитии, я решил компенсировать физическое развитие умственным. Это было нелегким делом: я сильно уставал от занятий. Помог мне наш участковый врач. Он разработал для меня комплекс физических упражнений, я ими увлекся не меньше, чем учебой. Одним словом, я превратился в первого ученика и в маленького гимнаста, даже выступал на соревнованиях и получил первый юношеский разряд. Потом я превратился в эстрадного артиста, а потом – и в циркового. Это произошло еще до окончания школы, так что выпускной класс я осиливал заочно. Аттестат, однако, получил вполне приличный – без троек. Потом я превратился в сироту. Сначала умерла мама – от туберкулеза. А вскоре утонул на зимней рыбалке отец. Через некоторое время я превратился в мужа. Лика работала эквилибристом на проволоке. Ее рост остановился чуть позже, чем мой, – лет в тринадцать, когда девочка начинает превращаться в женщину, и лифчик был непременной частью ее белья. Я уже работал собственные номера, потом освоил клоунаду. Нам было хорошо друг с другом: нежно и весело. Лика была смешливая, а я умел смешить. А потом я превратился во вдовца. Это превращение надломило меня. Смешить публику я уже не мог. Зарубежные гастроли без Лики не радовали, наоборот, угнетали. И я превратился в составителя и редактора сканвордов. Это превращение дало мне пищу для ума, заработок и хорошего товарища, вернее сказать, верного и единственного друга. Друга, который на моих глазах стремительно влюбился и столь же стремительно попал в беду. И я превратился в сыщика. Не многовато ли для одного лилипута? Однако сколько выпало, столько выпало. Как сказал Александр Фадеев в забытом теперь романе «Разгром», «надо было жить и исполнять свои обязанности». Так что будем жить и исполнять.
|
|
Утром я выйду из вагона, огромный город не заметит вступления на его перрон маленького человека, которому в этом гигантском муравейнике необходимо отыскать единственного муравья. Эк, потянуло меня на высокий стиль! Но это неплохо, неплохо. Мозги не дремлют, разминаются для работы. А им уж придется потрудиться. Кроме них не на что и надеяться. Ну что там у нас? Мифический милиционер, ставший развозчиком рыбы. Где я его найду? На Царицынском рынке. На Царицынском рынке? Это что, приставать к каждому водителю «Газели»? Самому, без посредников? Дергая за штанину? Анекдот. Да и когда это было‑то? Когда Евгений его видел? Два года назад? С тех пор он мог поменять машину, поменять работу, вернуться в милицию, а рынок мог с тех пор десять раз сменить хозяев и арендаторов.
|
|
Не густо пока. Не густо. Прежде всего, нужно найти помощника хотя бы для связи с внешним миром. Вот на этом и сосредоточимся. Я перебрал всех своих московских знакомых. Никто из них не подлежал втягиванию в мои дела. Мозги устали, я уснул.
Я проспал до Нарвы, разбудили меня таможенники. На них была аккуратная форма, почему‑то это, прежде всего, зафиксировало сознание. Меня почти не проверяли, спросили, на каком языке я говорю. Я ответил: «На любом, на каком вам больше нравится» – сначала по‑русски, потом – то же самое – по‑эстонски. В общем, пошутили, поулыбались и пошли дальше в своей аккуратной таможенной форме. В форме! Чем‑то меня задело это обстоятельство… Казалось бы – чем же: форма и форма. Ясно, что таможня не шастает в пиджаках! Однако что‑то зашевелилось в башке, какие‑то ассоциации. Проехали Нарву. Проехали Ивангород. Российская таможня тоже не особенно докучала. Я свернулся калачиком на своем сиденье. «При чем тут таможенная форма?» – спрашивал я себя. И сам себе отвечал: «Ну не знаю!» И уснул. И вот ведь как: спать – спал, а мозги, видно, крутились по инерции, потому что как выкрутили ответ, так я и встрепенулся, словно воробей. Открыл глаза, сна как не бывало. Да Петр же Сергеич, майор милиции – вот кто мне поможет! Во всяком случае, сможет помочь, если захочет. Он живет со мной в одном подъезде, при встрече мы тепло обмениваемся приветствиями. Когда‑то я дарил ему контрамарки на свои представления. Итак, Петр Сергеевич. Тут уж я уснул крепко и проспал до самой Москвы.
Звонить в квартиру Петра Сергеевича я не стал: во‑первых, мне не достать до звонка. Стучать же в дверь – нелепо. Во‑вторых, я рассудил, что милиция не сидит дома в рабочее время. Я написал Петру Сергеевичу записку и положил в его почтовый ящик. Потом сбегал в магазин и накупил себе кучу продуктов, а именно: пакет кефира, три сырка глазированных, лаваш, пять пакетов «быстрой» овсяной каши, пять яиц, молоко и бульонные кубики. Притащил продукты домой и стал ждать визита Петра Сергеевича. Занятий у меня хватало: пропылесосить квартиру, приготовить завтрак, поесть и… поработать над сканвордами, потому что не забывал: никто за меня мою (нашу с Евгением) работу не сделает.
Работа пошла: «каприз» – вздорное желание; «ядро»… К черту Мюнхгаузена, просто – «спортивный снаряд». Нет, это действительно слишком просто. «Основа атома» – беззубо. Скажем так: «его распад опасен». Допустим. «Калмык»: «президент Илюмжинов» – плоско. «Сын кочевого народа» – лучше, но сегодня не соответствует истине. А вот: «друг степей (Пушк.)». Кажется, попал. Кажется, работа пошла. Впрочем, надо быть начеку, не давать ход слишком сложным формулировкам. Редактор то и дело упрекает нас с Евгением в излишней интеллектуальности. Читатель, говорит он, должен разгадывать сканворд за три остановки метро, если он сидит, и за четыре, если стоит, прислоняясь к торцевой стенке. А меня, признаться, тянет на литературу. Литература – моя любовь с детства. У меня была русская бабушка и русская мама, поэтому русский язык для меня такой же родной, как эстонский. Я люблю обе литературы – русскую и эстонскую. И знаю кое‑что. Меня интересовала филология. Еще в школе я увлекался структурным анализом. Раздобывал лекции тартуского профессора Лотмана и питерского профессора Иванова. Я сравнивал русский текст «Преступления и наказания» с текстом эстонского перевода, выполненным Антоном Хансеном Таммсааре. Но… цирк победил филологию. Теперь я думаю, что победила обида на природу, лишившую меня нормального роста. Победило желание вопреки всему и всем выделиться именно физически. Это у меня получилось. А потом одолело желание шевелить мозгами. И шевелю вот…
«Привоз – рынок в Одессе». «Дядя» – «благодетель Евгения Онегина». Или проще: «отец кузена». Или «кузины». «Кузины» – получше: есть какая‑то игривость. Пусть будет «отец кузины». «Утенок» – «гадкий – у Андерсена». Или короче: «сын селезня». «Ржание» – «хохот в конюшне». Здорово. Мне самому стало весело, как представил…
В дверь позвонили.
Пришел сосед Петр Сергеевич. Он был без формы, это меня почему‑то огорчило.
– Какие проблемы? – спросил он, поздоровавшись.
Я помнил, что Петр Сергеевич любит хороший кофе, знает в нем толк. Пошел на кухню, сварил. У меня все имелось: молотый кофе, джезва и три подставки: перед плитой, перед прилавком и перед раковиной. Имелось и солоноватое печенье «крекер». Мы разместились в креслах возле журнального столика. Здесь мне не требовалась подушка.
– Так в чем дело, сосед? – спросил Петр Сергеевич, отхлебнув из кофейной чашечки. Я рассказал подробно всю историю. Сергеич слушал, не перебивая.
– И чем же я могу тебе помочь, Валерий? – спросил он, когда я закончил.
– Петр Сергеевич, – сказал я, – помоги найти того милиционера, который…
– Так он же уволился, – пожал плечами сосед, – как я его найду? Потом, я же служу в УБЭПе, не в уголовке. Если бы он УБЭПовский был…
– Что за УБЭП? – спросил я.
– Управление по борьбе с экономическими преступлениями, – терпеливо объяснил Петр Сергеевич. – Хищения, производство контрафактной продукции, подделка лицензий, манипуляции всякие – много всего…
– Петр Сергеевич, – перебил я его. – Войди в положение. Евгений арестован. Этот лейтенант, может быть, единственная зацепка. Кроме тебя – некому. Со мной, лилипутом, кто станет разговаривать?
– Спасибо за кофе, – сказал, поднимаясь, Петр Сергеевич. – Здорово ты его варишь. Что особенно ценно – с пеночкой.
– Петр Сергеевич! – взмолился я.
– Ладно, – сказал он, – постараюсь по нашим каналам. Но обещать не могу.
Он ушел, и я остался наедине с телевизором, телефоном и своими мыслями. Я был измотан дорогой и первыми неудачами. Самое умное, что можно было придумать, это – лечь спать. Я постелил постель и отправился в душ.
Петр Сергеевич позвонил в час дня.
– Записывай телефон. 391‑44‑96. Антонов Юрий Архипович. Это – домашний. На службе действительно не состоит.
– Это где‑то рядом, судя по номеру!
– Естественно, наш округ!
Я позвонил. Ответили довольно быстро, после третьего гудка.
– Слушаю.
– Добрый день, мне нужен Юрий Архипович.
– Это я.
Затолкалось, затолкалось что‑то внутри, застучало в ребра. Наконец‑то…
– Юрий Архипович, меня зовут Валерий. Мне нужно с вами поговорить.
– Что ж, подгребай. Мой дом знаешь?
– Да нет…
– Малиновый бульвар, дом десять.
– Квартира?
– Не надо – «квартира». Увидишь желтую «Газель». Я рядом буду крутиться. Только успей до двух часов: после двух разговора не будет.
– Почему?
– После двух я с хорошими людьми пью вино.
– Понятно, – сказал я, взглянув на часы.
– Кстати о вине. Можешь прихватить бутылочку крепленого. Предпочитаю «Порто». На худой конец сойдет любой «Агдам Петрович». И элементарно закусить.
– Юрий Архипович, – сказал я. – Должен вас предупредить: я – лилипут. Чтобы вы не слишком удивлялись при встрече.
– А по мне, – хоть лилипут, хоть Гулливер – один хрен.
Я быстро собрался и отправился на Малиновый бульвар. Разумеется, через магазин.
Возле дома номер десять я без труда отыскал среди припаркованных к газону машин желтую (желтую, как нарочно!) «Газель». Капот машины был открыт. Человек в синем комбинезоне копался в моторе.
– Здрасьте, – сказал я задней части комбинезона.
– Вы – Юрий Архипович?
Человек выпрямился и посмотрел на меня с изумлением.
– Правда, что ли, – лилипут?
Я улыбнулся и развел руками.
– Я подумал – спьяну померещилось, так я и не начинал сегодня.
– Да нет, – засмеялся я. – Не померещилось. Это я вам звонил час назад.
– А… это…
– Принес, – я протянул ему полиэтиленовый пакет.
Он быстро заглянул внутрь пакета и остался доволен.
– Подержи, я сейчас.
Бросил прощальный взгляд на двигатель и захлопнул капот. Открыл раздвижную дверь кузова.
– Прошу!
В кузове обнаружился старый колченогий, явно со свалки, стол с куском плинтуса вместо недостающей ноги, три того же происхождения табуретки и, как ни странно, на стене – дачный умывальник. Под умывальником – мятое ведро. На перевернутом ящике стояли грязная мыльница и захватанный пакет со стиральным порошком. И лежало несколько тряпок. На столе – стаканы, кружка, ножик и две пластмассовые вилки. Юрий Архипович быстро вымыл руки, сполоснул стаканы и в два счета откупорил, разлил, разрезал, а также вскрыл рыбные консервы. Движения его были порывисты, если не сказать – судорожны. Он быстренько «махнул» свой стакан и успокоился. Успокоившись, налил себе полстакана и у нас вина оказалось поровну.
– За знакомство!
Он выпил, я пригубил.
– Тебя как, я забыл, звать?
– Валерий.
– Валера, а как ты на машине‑то ездишь?
– В каком смысле?
– Как до педалей достаешь?
– Да никак. Нет у меня машины.
– А чего пришел?
– Извините, не понял.
– Я думал, ремонт тачки, как обычно.
– Вы ремонтируете машины?
– А чем же я, по‑твоему, занимаюсь?
– И эта «Газель» не ваша?
– Ясно дело, не моя. Но временно – у меня в ремонте.
Мне стало любопытно.
– Юрий Архипович, а где вы живете'?
– Да вот же в этом подъезде, на четвертом этаже.
– А здесь…
– А здесь я, будем говорить, работаю и здесь я пью вино с хорошими людьми.
Я посмотрел на него с удивлением.
– Ну, моя скандалит, если дома, – объяснил он. – И хороших людей не велит принимать. Вот ты пришел, и мы сидим по‑людски. А дома – нет. Дома она бы скандалила. А честно сказать, она и ключи у меня отобрала. Утром мы вместе выходим: она на работу, я – сюда. Придет с работы – откроет. Да мне, будем говорить, и нормально. Туалета только нет. Не строят, блин, общественные туалеты! Но я к дворничихе хожу. Она пускает. Я ей коляску наладил мусор возить – она теперь пускает.
– А как же я звонил вам по домашнему телефону? удивился я.
Хмельные глаза на одутловатом лице хитро прищурились:
– А на что радиотелефон? – он вынул из кармана комбинезона массивную телефонную трубку. – Милиции без связи невозможно.
Нужно было родиться и вырасти в маленькой добропорядочной Эстонии, чтобы оценить всю дикость этой формы существования, которую мой собеседник воспринимал как норму. Однако настала пора брать быка за рога.
– Кстати, насчет милиции. Я хотел поговорить с вами об одном случае из вашей практики.
Бывший лейтенант в этот момент прикуривал. Затянувшись, он посмотрел на меня строго. Если не сказать грозно.
– Государственных и военных тайн не выдаю никому: ни лилипутам, ни Гулливерам!
От избытка деликатности он не страдал. Я заверил его, что государственные и военные тайны меня не интересуют.
– Да? – спросил он недоверчиво и уставился на меня – глаза в глаза.
– Да.
Он взял в руки бутылку, взболтнул остатки портвейна и задумчиво проговорил:
– Для разговора, будем говорить, маловато.
Я подумал, что вторая бутылка портвейна может его нокаутировать и толю, – от нашей встречи не будет вообще.
– Давайте так: я сначала расскажу, в чем дело, а потом сбегаю.
Он легко согласился и вылил остатки в свой стакан. Я – в который раз! – поведал об убийстве на маяке.
– Ладно, – проговорил Юрий Архипович. – Беги за вином. Я подумаю. – И неожиданно полез в карман комбинезона. – Давай денег добавлю.
Я сказал: «Не надо» и выпрыгнул из кузова.
Продавец, к которому я пришел за второй бутылкой «Порто», спросил: «Уже?» и посмотрел на меня с уважением.