Он посмотрел на меня, и что-то было в его глазах, будто он просит меня что-то сказать или сделать, но я не знала, что.
– Ты серьезно просишь повторить?
– Я прошу мне объяснить, что она имела в виду.
– Она сказала, что я всегда так груб, будто это изнасилование. Что я не умею заниматься любовью, умею только трахаться.
Глаза его смотрели с мукой, будто с них содрали кожу, если можно так выразиться. Мне было больно это видеть, но я не отвернулась. Я смотрела ему в глаза, давая понять, что я думаю о словах Клер.
– Она до сих пор твоя подруга?
– Не думаю.
– Вот и хорошо. Потому что вдруг я скажу, что она психованная, а вы еще встречаетесь.
– Почему она психованная? – спросил Ричард.
– Она тебе мозги свихнула, Ричард? «Изнасилование» – таким словом никто бросаться не должен.
– Она и не бросалась, – сказал он, и едва заметная улыбка была горькой. – Она говорила всерьез.
– Как это – всерьез?
Он посмотрел на меня с тем же неприкрытым страданием во взгляде.
– Я тебе когда-нибудь делал больно, когда мы бывали вместе?
Я хотела спросить: «Эмоционально или физически?» – потом решила спросить по-другому.
– Ты имеешь в виду физически?
– Я хотел спросить: делал я тебе больно, когда мы занимались любовью? – Он мотнул головой. – Ты извини, что спрашиваю. Знаю, что не имею на это права, но больше мне спросить некого. Я знал, что ты мне не соврешь – ни потому что я твой Ульфрик, ни из страха ранить мои чувства. И если я спрошу, то ты мне дашь честный ответ.
Я глядела на него, надеясь только, что вид мой не выдает, насколько я потрясена. После всего, что мы друг другу сделали, после всех ссор, взаимных уколов и прочего он все так же мне верит. Верит, что я не совру, чтобы сделать хуже или лучше, а просто скажу правду. Не могу сказать, была я польщена или оскорблена. Решила, что, наверное, польщена, потому что иначе разозлилась бы. Но такое безоглядное доверие меня пугало – не по отношению ко мне, потому что он был прав, я действительно скажу правду. Но многие другие не сказали бы. Многие воспользовались бы таким поводом всадить нож чуть поглубже. И ему чертовски повезло, что я не из этих многих.
Я открыла рот, закрыла, погладила рукава халата, и все же мне пришлось отвернуться от этих страдающих глаз, чтобы найти ответ. Не правду или ложь, а просто найти слова.
Он встал, резко, внезапно.
– Нормально, извини. Не надо было спрашивать.
– Сядь, Ричард. Я просто ищу слова, чтобы это не прозвучало глупо.
Он остался стоять с таким сердитым лицом, будто мне не поверил.
– Хорошо, стой. Но ты меня спросил, делал ли ты мне больно во время близости. Я правильно поняла?
Он кивнул.
– И да, и нет.
Он наморщил лоб.
– Как это – и да, и нет.
– Так, что мать-природа щедро тебя одарила, и у тебя не получится не быть грубым, разве что ты будешь очень, очень сдержан.
Он еще сильнее нахмурился:
– Не понял.
Уж конечно, не понял. Конечно, старается, чтобы мне было как можно более неловко.
– Ричард, ты ведь знаешь, что очень здорово оснащен?
Я почувствовала, как краска заливает мне шею, и ни черта не могла с этим сделать. Я всегда легко краснею, и никогда мне это не было так неприятно, как сейчас.
– Райна говорила. Это была одна из причин, по которым она хотела меня снимать в своих фильмах.
– А до Райны ты не знал, насколько ты большой?
Настала его очередь краснеть.
– До Райны я был девственником.
Я поежилась, и, видя отразившуюся на его лице боль, сказала:
– Сама мысль о девственнике в руках Райны достаточно пугает. Она была очень извращенной стервой.
– Теперь я это знаю, – кивнул он.
– А ты знал это, когда начинал с нею?
– Мне не с чем было сравнивать.
У меня возникла мысль. Райна была его первой любовницей, и Райна настолько увлекалась садомазохизмом, что понятия безопасности, трезвого рассудка и внимания к партнеру никак не рассматривались. Она снимала порнографические фильмы – черт побери, даже с убийством актеров. Одна из самых страшных и извращенных личностей, которых я в жизни видала, а видала я их не мало. Раз Ричарду не с чем было сравнивать, что из этого следует?
Я попыталась подвести к этому постепенно, и вернулась к началу своей речи.
– Ты очень большой, Ричард, а это значит, что когда ты занимаешься любовью, это может твоей партнерше быть больно, если ты не сдерживаешься.
– Значит, я делал тебе больно, – сказал он мрачно.
– Я этого не говорила.
– Сказала.
– Ричард, пожалуйста, слушай, что я говорю, а не редактируй мои слова.
Я встала, чтобы можно было ходить. Не такой разговор, чтобы сидеть неподвижно.
– Постараюсь.
– Уже хорошо. – Я встала перед ним и начала снова. – Многие женщины не любят во время секса толчки в шейку матки.
Он снова озадаченно наморщил лоб. Черт, как получилось, что я должна заниматься сексуальным образованием своего бывшего жениха? Как вообще втянулась в такой разговор? Наверное, просто повезло.
– Если ты входишь слишком глубоко, у большинства женщин ты доходишь до конца. Стучишь в конец влагалища, в шейку матки.
Он кивнул.
– Да, я всегда дохожу до конца.
Я сделала жест рукой – а я о чем?
– Вот это я и говорю.
– Что именно?
Я уперла руки в боки, потому что он либо намеренно тормозил, либо действительно не понимал.
– Ты настолько большой, что всегда стучишь в шейку матки, если находишься в позиции, когда весь твой... орган может войти в женщину. Ричард, я не могу выразиться яснее, так что, пожалуйста, сообрази сам.
– Ты хочешь сказать, что им это больно.
– Да.
– И это было больно тебе.
– Нет. Я люблю, когда мне туда стучат. У меня от этого получается совершенно другой оргазм, так что я не возражаю.
Он снова нахмурился, но теперь – как будто думал.
– Ты хочешь сказать, что если тебе это не нравится, тогда это больно.
– Это всегда больно, потому что в некоторых позициях с кем-нибудь, так хорошо оснащенным, как ты, это больно. Но для меня – и, спорить могу, для Райны, – наслаждение было больше боли.
Мне очень не хотелось относить себя с Райной к одной категории в каком бы то ни было смысле, но здесь я могла ручаться, что я права.
– То есть я тебе делал больно, и это не было больно?
Я вздохнула:
– Послушай, я сама только недавно стала в это врубаться. Иногда у меня центры боли и удовольствия путаются. То, что другим было бы больно, мне хорошо – по крайней мере, во время секса.
Это было мое признание, так что мне можно было не смотреть ему в глаза. Я делилась своей болью, а не его.
– У меня тоже, – сказал он.
Я посмотрела на него:
– Что ж, это многое объясняет.
– То есть?
– Секс всегда был отличный, Ричард. Даже когда все остальное летело к чертям, секс оставался классным.
– Ты всерьез?
Я кивнула:
– Да.
Он улыбнулся, почти по-настоящему, только еще глаза его немного дрожали.
– Так ты думаешь, что я для Клер слишком груб – из-за размера?
– И слишком энергичен.
Он снова так же нахмурился, не понимая.
– Ричард, тебе приходилось бывать с кем-нибудь, с кем ты не так... энергичен?
Он посмотрел на меня, и взгляд красноречивее слов давал отрицательный ответ.
– Окей. Одна моя подруга мне говорила, что мужчины – как утята. У них происходит импринтинг на первую любовницу. То есть они всегда занимаются любовью так, как их впервые научили. Тебя учила сексуальная садистка и продюсер порнофильмов с убийствами.
Он был потрясен. В глазах его появился ужас.
– То есть Клер была права? Я был слишком груб и делал ей больно.
Я покачала головой:
– Она тебя когда-нибудь просила во время секса не быть таким энергичным?
– Она вообще ничего никогда не просила... в смысле техники. Просто взорвалась и сказала, что я слишком груб. Что радуюсь, пробуждая в ней зверя. Радуюсь, когда она меня когтит. Радуюсь, превращая ее в чудовище. Что всегда занимаюсь любовью как животное, в каком бы облике я ни был.
Э-эх. Я сказала то, что думала:
– Клер хотела тебя отделать посильнее, или это случайно она так попала?
– Ты о чем?
– О том, что если бы я хотела задеть тебя как можно больнее, то лучшего бы не придумала.
– По-моему, она просто так думала. Понимаешь, если я занимаюсь сексом достаточно грубо для Райны, то ведь любая другая женщина может воспринять это только как изнасилование, разве нет?
Я покачала головой и махнула рукой у него перед глазами, чтобы он посмотрел на меня.
– Чтобы я больше от тебя не слышала слова «изнасилование», Ричард, потому что этого ты не делаешь. Если ты с кем-то, кто любит секс в том же стиле, что и ты, то это просто хороший секс.
– Но грубый.
Я пожала плечами:
– Начинаешь ты не грубо, но, в общем, обычно этим кончаешь. Но никогда при этом не было ничего такого, чего я не хотела бы. Клер только надо было попросить о том, чего она хочет, но она с тобой обошлась, как многие женщины обходятся с мужчинами: будто ты должен читать ее мысли. А ты не телепат, Ричард, всего лишь мужчина, а мужчины обычно хуже могут прочитать мысли женщины, чем другая женщина.
– Я не человек, Анита, я вервольф. Животное.
Я схватила его выше локтей:
– И этого я чтобы больше никогда не слышала. Слово «животное» ты произносишь как ругательство, и потому не прав. Но пока ты не допрешь, что это не так, не давай никому вызвать у себя презрение к себе.
Тут он улыбнулся, слегка грустно, но по-настоящему. Коснулся моих рук ладонями, и я отодвинулась. Обниматься с ним я не собиралась. Помочь ему выбраться из кризиса я готова, но мы уже больше не пара.
– Если я тебе не делал больно, почему же ты отодвинулась сейчас?
Я обхватила себя руками и чуть отошла в сторону.
– Ты пришел сюда за правдой, ладно, вот тебе правда. Мы больше не пара, Ричард, но это не значит, что я не чувствую... черт, я не хочу, чтобы ты меня неправильно понял.
– Неправильно – это как?
Снова он был готов к защите и нападению.
– Вчера у меня дома ты был очень прозрачен. Я ведь была у тебя в голове, Ричард. Я знаю, что ты думал, что ты чувствовал. Я это знаю изнутри.
– Тогда ты видела, что я хотел с тобой сделать. – Он отвернулся, и передо мной предстала только задняя его часть в джинсах и спина джинсовой куртки, чуть темнее самих джинсов. Волосы его уже начинали курчавиться, но все еще казались мне ободранными. – Это сумасшествие, Анита. Мне хотелось, чтобы ты меня боялась. Если бы ты боялась, пока я буду тебя трахать... это бы...
– Как раз было бы то, что ты хочешь, – договорила я.
Он повернулся ко мне. Глаза его были пусты, будто что-то в них умерло.
– Вот именно.
– Ричард, все ликантропы, которых я знаю, слегка путают секс, еду и реакцию страха.
Он затряс головой, и, наверное, слишком резко, потому что он поморщился от боли.
– Но ни один из моих знакомых ликантропов, кроме Райны и Габриэля, не считал страх афродизиаком.
– Поскольку я знаю некоторых ликантропов, которых знаешь ты, то могу точно сказать: это не так. А правда то, что только Габриэль и Райна готовы были признаться в этом где угодно и кому угодно.
– Нет-нет, – возразил он, чуть пододвигаясь ко мне, и его гнев стал подниматься щекочущей волной. – Никто другой не хотел того, чего хотели они. Так, как они этого хотели. По-настоящему.
– Ага! – сказала я и тут же за это «ага» извинилась. – Вот в этом и ключ: «по-настоящему». Я много видала оборотней, которые увлекаются сценами связывания и подчинения, но у этой игры есть правила. Они обеспечивают безопасность, разумность и согласие. Есть защитные слова, и когда условленное заранее слово произносится, то все. Сцена прекращается.
– Никакое слово не могло бы тебя спасти от Райны и Габриэля.
– Вот именно, Ричард, вот именно. Но этой игрой можно наслаждаться, не делая того, что делали они.
Он протянул ко мне руки, и я попыталась уклониться, но у меня лишь тень его скорости, все-таки. Он поймал меня за одно запястье, не за два, но все же поймал. И чуть дернул меня на себя, не сильно, но настолько, что я уперлась ногами, чтобы меня не притянули поближе. Это принцип, инстинкт, ничего личного.
– А что если мне нужно по-настоящему, Анита? Если я так нравился Райне потому, что на нее похож?
Он не делал мне ничего плохого, вообще ничего не делал, только держал за руку, удерживал меня, и освободиться мне было бы нелегко, если вообще возможно. Я сильнее обычного человека, но далеко не так сильна, как настоящий ликантроп.
Я продолжала дышать ровно, и голос звучал нормально, но выдержать этого я не могла и начала со слов:
– Ричард, отпусти меня.
– Ты меня боишься.
– Нет, но ты мне больше не бойфренд. У тебя нет права касаться меня без разрешения.
– То, что ты пытаешься освободиться, а я знаю, что ты не можешь – это меня возбуждает.
Было время, когда я бы заспорила, но поспорим потом, если надо будет. Я не стала повторять просьбу, потому что не знала, как на него подействует, если я подкреплю ее физической силой. Проверять мне не хотелось, и потому я продолжала говорить.
– Все, что тебе нужно – это своя покорная подруга, которая любит играть в такие игры, и все будет в порядке, но я тебе не подруга и вообще никто, поэтому отпусти мою руку.
Он отпустил так резко, что я покачнулась. Наверное, тянула руку наружу сильнее, чем я думала. Забавно. Я подавила желание потереть запястье. Никогда не давай заметить, что тебе сделали больно – правило такое.
– В тебе ничего нет от Райны, Ричард.
– Есть.
– Вспомни, во мне есть ее мунин, она у меня в голове переливается всеми цветами техниколора, и у тебя в голове я тоже бывала. Поверь мне, Ричард, ты мыслишь совсем не так, как она.
– Иногда у меня бывают страшные фантазии, Анита.
Хотелось мне на это сказать, что я ему не мать-исповедница, но я не стала, потому что к кому мне было его послать для подобного разговора? Кому я могла бы доверить? Да никому. Ладно, черт с ним.
– Как у всех нас, Ричард, только важно не то, что мы думаем, а что мы по этому поводу делаем. Почти все мы знаем разницу между фантазиями – и реальностью. И знаем, что пригодное для фантазий не пригодно для реального мира.
– А что если мне хочется такого, отчего другим будет больно?
Очень уж мне не хотелось вести этот разговор, но, глядя в его лицо, я понимала, что сейчас говорю – хотя бы отчасти – с тем демоном, что чуть не довел Ричарда до самоуничтожения – а потому и нашего уничтожения.
– Если это навсегда изувечит, изуродует или просто убьет кого-то, ты этого не делаешь. Вне этих параметров можешь поговорить с партнером и выслушать ответ. На что твой партнер согласен.
Он посмотрел на меня, нахмурясь:
– Без увечий, уродств и убийства, а все остальное – ладно? Так просто?
Я покачала головой:
– Нет. Все остальное – это то, на что скажет «да» твой партнер, тогда это ладно. Если ты сверху, если ты доминируешь, то ты контролируешь процесс и гарантируешь, что все будет безопасно и не слишком страшно.
– А я хочу страшного.
Я пожала плечами:
– Я сказала: «не слишком страшно». С помощью моих... друзей я начинаю понимать, что небольшой страх вполне вписывается в прелюдию.
– Могла бы прямо говорить «Натэниела» вместо «моих друзей».
– Если бы я имела в виду только Натэниела, я бы так и сказала – Натэниела. Он не может меня научить, как вести себя наверху. Чтобы научиться быть доминантом, надо говорить с доминантом, а не с подчиненным.
– Говоришь так, будто ты это изучила.
– Почти все леопарды в моем парде занимаются связыванием и подчинением. Плохая была бы я Нимир-Ра, если бы их не понимала.
Он посмотрел на меня, что-то соображая. Не знаю точно, о чем он думал, зато он сейчас не печалился и не злился, а я уже готова была на любую эмоцию, кроме этих двух.
– Я знаю, что до сегодняшней ночи ты с Натэниелом не трахалась. Я тоже видел твое сознание, и я знаю. Тебе действительно пришлось поизучать вопрос, чтобы понимать своих леопардов. Ты это делала не только ради своего любовника.
– Ты удивлен?
– Райна очень долго была нашей лупой, и многие вервольфы тоже увлекаются садомазохизмом, но я все, что хотел знать о нем, узнал от Райны, Габриэля и их соучастников.
Я чуть было не промолчала, но он же пришел ко мне за правдой. Сейчас посмотрим, хочет он всю правду или только ее часть.
– Ричард, ты сказал, что любишь страх в сексе. Ты любишь игру в страх, и любишь грубый секс.
Он смотрел на меня, и взгляд его предупреждал. Эти карие глаза не хотели, чтобы я договорила, но если я ему не скажу, кто тогда скажет?
– Тебе тоже нравятся эти сцены, Ричард.
– Я не...
Я подняла руку:
– Ты не делаешь того, что делали Габриэль, Райна и еще кое-кто, но немножко этого делать можно, и не быть при том сексуальным садистом. Некоторые вообще считают, что зубы и ногти в момент секса – это уже садизм.
Он затряс головой, и хотя царапины на лице должны были болеть, он на этот раз не перестал.
– То, что я люблю, когда ногти и зубы, еще не значит, что я такой, как они. Я не такой.
– Если ты имеешь в виду Райну и Габриэля – то да, ты не такой. Но ты удрал от меня не потому, что счел меня кровожадной. Удрал ты потому, что со мной не мог притворяться.
– Притворяться кем? Я никем не притворяюсь.
– Не только ты притворяешься, Ричард.
– Чем притворяюсь?
Его гнев заполнял комнату, горячий и удушающий, как собирающаяся гроза.
– Я люблю в сексе зубы и ногти. Черт побери, да я даже просто кусаться люблю без особого секса. Нравится ощущение плоти между зубами.
Он отвернулся:
– Это я виноват, и Жан-Клод. Это у тебя наш голод.
– Может быть, но он во мне есть, и он доставляет мне удовольствие. Может, мне никогда не будет так уютно в такой ситуации, как Натэниелу, и это меня беспокоит, потому что, если он мой, то я хочу, чтобы он был счастлив. Но мне пришлось бросить притворяться, будто я не люблю грубый секс. Джейсон сказал, что я люблю доминантных мужчин, потому что они берут командование на себя, а у меня не остается выбора. Вот почему я могла так долго уклоняться от Натэниела, пока он старался, чтобы все нужные шаги сделала я. Мне нужна некоторая игра в доминантность, иначе я не играю. Я тогда подумала, что Джейсон порет чушь, но случились у меня напряженные сутки, и я вроде как устала убегать.
Он посмотрел на меня:
– Убегать? От чего убегать?
– От того же, что и ты. От себя.
– Ты же не...
Я снова остановила его выставленной ладонью.
– Да, убегала. Может быть, и до сих пор убегаю. Есть в моей жизни уголки, куда я не хочу заглядывать. Кто-то мне говорил, что вполне ничего, если мне нравится быть в постели с двумя мужчинами. Я тогда спорила, Ричард. Я спорила, что мне вовсе это не нравится. – Я шагнула к нему. – Но ведь глупо было спорить, правда?
– Не понимаю, о чем ты.
– Я встречаюсь сейчас с Жан-Клодом и Ашером. Я встречалась с тобой и Жан-Клодом.
– Не одновременно.
Я отмахнулась:
– Ладно, оставим тебя в стороне. Но с Жан-Клодом и Ашером я встречаюсь сейчас. Я живу и делю ложе с Микой и Натэниелом. Да, это вроде как случайно получилось. Я не старалась нарочно попасть в эту ситуацию, но попала. И теперь еще Дамиан и Натэниел, еще один тройственный союз, где я – единственная женщина. Не нарочно, но, Ричард, теперь спорить, что мне нравится иметь в постели двух мужчин, было бы с моей стороны глупо.
– А тебе нравится?
Отвечать ему я не была обязана, но, наверное, обязана ответить самой себе.
– Да, быть зажатой между двух мужчин – это на меня действует. Ощущать их по обе стороны от меня – это действует.
Я ожидала, что начну краснеть или хотя бы мне будет неловко, но ничего такого. Я сказала правду, и все в порядке. В порядке. И в моей жизни есть мужчины, для которых это тоже в порядке.
Ричард уставился на пол, будто увидев у меня в лице такое, чего видеть не хотел. Или в его лице было что-то, чего он не хотел мне показывать.
– Я бы никогда не смог.
– Тебя никто не просил.
Он поднял голову, и его гнев плеснул наружу, будто горячий кнут по коже.
– Ой! – сказала я.
– Извини, я не хотел тебе делать больно. Только зря ты говоришь, что никто меня не просил.
– Ладно. Насколько мне известно, никто тебя не просил.
– Каждый, каждый среди общины противоестественных, какого бы вида он ни был, думает, что я трахался с тобой и Жан-Клодом. Что мы – нормальный счастливый mènage á trois.
– Доходил до меня этот слух, – сказала я. – Ты сам знаешь, с кем и с чем ты спишь, так какая тебе разница?
Он испустил жалкую тень того нечленораздельного крика, который я слышала раньше.
– Анита, как ты думаешь, каково мне, когда почти любой лидер в этом городе, с которым приходится иметь дело, думает, что я трахаю Мастера Города?
– Ты хочешь сказать, что раз тебя считают бисексуалом, это вредит твоей позиции вождя?
– Да.
– А Жан-Клоду это не мешает.
– Это другое.
– Не вижу разницы.
Он сжал кулаки, до боли, потому что снова издал какой-то звук.
– Ты не понимаешь, Анита. Ты женщина, и ты не понимаешь.
– Я женщина, и я не понимаю. Что это должно значить?
– Это значит, что бисексуальность до сих пор социально более приемлема для женщин, чем для мужчин.
– Кто это тебе сказал?
– Все говорят! – Гнев Ричарда рванулся наружу кипятком почти до пояса и продолжал подниматься.
– Ты гомофоб, – сказала я.
– Вовсе нет.
– Да. Если бы тебя так не беспокоило, что люди сочтут тебя бисексуалом, ты бы меньше внимания обращал на слухи. – Я придвинулась к нему, протолкнулась сквозь жар его силы, гнева, досады. – И вообще, что плохого в том, чтобы быть бисексуалом, или гомосексуалистом или кем там еще? Какая разница, Ричард, если тебя это устраивает и никому от этого не плохо?
– Ты не понимаешь.
Я стояла так близко, что можно было дотронуться. На таком расстоянии его сила кусала и жгла мне кожу, будто и халата на мне не было. Боже, какой он сильный, куда сильнее, чем в прошлый раз, когда я его силы касалась. Он набрал силу вместе со мной и Жан-Клодом. Если бы мы сумели заставить наш триумвират работать как надо, нас бы никто и тронуть не посмел.
А эта мысль была не совсем моя. Жан-Клод еще не проснулся, я бы почувствовала, но мысль скорее принадлежала ему, чем мне. Я вспомнила прошлую ночь, клуб, как мы соединялись так тесно, как никогда раньше. Я делала такое, что невозможно было бы раньше. Я достигла нового уровня силы с Жан-Клодом и с собственными способностями. Еще я занималась сексом с вампиром, с которым не была знакома и двух недель, и только джентльменское поведение Реквиема не дало числу вампиров увеличиться до двух. Все это на меня не похоже, как и то, что стоя так близко от Ричарда, я думаю о силе, а не о том, чего она ему стоила. Но и то, и другое очень в духе Жан-Клода.
– В чем дело? – спросил Ричард. – Ты о чем-то задумалась.
– Просто интересно стало, что еще от Жан-Клода я таскаю в себе.
– Ты мне говорила. Ardeur, жажду крови.
Я покачала головой.
– Я никогда не была слишком практичной в отношениях, в сексе, а последние сутки все время это за собой замечаю. По крайней мере, я стала куда более практична, чем раньше.
– Это правда, что ты вчера ночью занималась сексом с двумя новыми вампирами из Великобритании?
– Ну-ну. Быстро вертится мельница слухов.
Он выдохнул, напряжение его слегка ослабело.
– Значит, это просто слухи.
Я вздохнула, хотя мне уже это делать надоело, но Ричард будто все время заставлял меня вздыхать.
– Наполовину правда.
– На какую половину?
Мне не понравилось выражение его лица. Не сердитое, что уже лучше, но и безразличным тоже не назвать.
– С одним вампиром, а не с двумя. – Я покачала головой. – Только знаешь что? Я не думаю, что должна перед тобой отчитываться, Ричард. Я не слежу за кильватерной струей, которую ты оставляешь в своей стае, и в стае Верна, когда бываешь в Теннеси.
Он смотрел на меня, будто изучал, будто пытался понять, что я скрываю.
– Если бы ты этого не стыдилась, ты бы просто сказала.
– Ричард, ты мне не папочка и не бойфренд. Я тебе не обязана отчитываться, с кем я сплю и с кем не сплю.
– Ты четыре месяца спала с Натэниелом в одной кровати, пока наконец у вас был секс. Что изменилось? Почему эти два вампира, почему сейчас? Я слыхал, этой ночью было потрясающее представление. Что с тобой стряслось?
– Ты спрашиваешь, как собственник-мачо?
– Нет, как третий член твоего триумвирата. Или надо сказать «одного из твоих триумвиратов»?
Как третий в нашем триумвирате Ричард имел право знать, насколько серьезна была опасность выпустить из-под контроля Примо, и еще кое-что. Он мне ночью помог, пусть даже получилось нехорошо, но он пытался. Честно пытался.
Я села на край кровати, он сел на пол, подобрав колени к груди, пока я конспективно изложила историю чуть не случившейся катастрофы и отредактированную версию того, как я помогла Жан-Клоду набрать силу. Я не о многом умолчала, я просто выбирала выражения.
– Не могу поверить, что ты трахалась с Байроном. Я даже не думал, что ему нравятся девушки.
– Он прихватил одну для разнообразия, – сказала я, сведя иронию к минимуму.
Он даже покраснел.
– Я не про то. Я хотел сказать, что если бы подбирал тебе пару среди новых вампиров, он бы не был в первых строках моего списка.
– Честно говоря, моего тоже. Я в том смысле, что он хороший парень, но именно как друг, не больше.
– Отчего же тогда?
– Он там был, Ричард. Если бы я случайно высосала чью-то душу, Жан-Клод решил, что лучше это будет Байрон, чем Натэниел.
– Так Примо – что-то вроде троянского коня? – спросил Ричард, и этот вопрос повысил мое мнение о нем, сильно повысил. Очень хороший вопрос.
– Ты в смысле, не подсунула ли его Дракон Жан-Клоду, чтобы попытаться захватить здесь власть?
– Или устроить хаос, чтобы Жан-Клод попал под обвинения. Или поломать его бизнес. Судя по тому, что до Жан-Клода доходит из Европы, совет от него не в восторге.
Наверное, это было написано у меня на лице, потому что Ричард вслух сказал:
– Я слежу за событиями, Анита.
– Ой, прости, но я честно не думала, что ты следишь.
– Признаю, что раньше не следил, где-то еще месяц назад, но слежу теперь. Я тебе говорил, я решил жить, а не умирать дюйм за дюймом. А тогда надо уделять делу внимание, пусть это мне даже не нравится. Пусть мне это даже противно, но быть членом триумвирата – дело, а дело требует внимания.
– Не знаю я насчет Примо. Может быть, как ты удачно сказал, он – троянский конь. Я поставила крысолюда охранять его гроб. И дала инструкции, если Примо вырвется, его убить. Третьего шанса ему не давать, потому что второй уже был дан.
– А зачем Жан-Клод привлек такого опасного типа?
– Я видела, как Примо дерется, и видела, как он заживлял такие раны, какие ни один другой вампир не смог бы. Впечатляет. У нас полно мощных вампиров, но почти все они из линии Белль, то есть потрясающе красивы и соблазнительны, что бесценно для ночных клубов. Я хочу сказать, что у нас отличный выбор танцовщиков для посетителей в «Данс Макабр», но если будет война, настоящая война, то солдат у нас почти нет.
– У вас есть волки, – сказал он, – и крысолюды, по двум договорам.
– Да, но такие тесные связи с другими группами – вещь необычная. Вампы, разведывающие нас на предмет захвата, волков не учитывают. Мало кто из них подумает, что договор с животными, которые не подвластны мастеру, устоит, когда дело обернется туго.
– Так ты одобряешь присутствие Примо?
– Ни в коем случае, тем более после этой ночи. Я думаю, его пристрелить надо к чертовой матери, но понимаю, почему Жан-Клод решил рискнуть. Нам нужно несколько вампиров, которые умеют драться, а не только смазливо выглядеть.
Будто в ответ, распахнулась дверь – вошел мой любимый смазливый вампир.
Глава пятьдесят шестая
Мы оба обернулись к двери – я, надо сказать, менее энергично, чем Ричард. Жан-Клод стоял в дверях в своем черном халате, который я просто обожаю. Он отделан настоящим черным мехом по лацканам и потрясающе обрамляет белую грудь. Черные волосы вампира были тщательно расчесаны, и выглядел он свежо и прекрасно. А я все никак под душ не попаду. Ну и ладно.
– Я не почувствовала, как ты проснулся. А ведь я всегда чувствую.
– Вы оба очень, очень сильно закрылись, – сказал он, входя в комнату. Белые босые ноги резко выделялись на темном ковре. – Я слышал твою последнюю реплику, ma petite. Мне оскорбиться?
– Прости, но нам действительно нужны солдаты, а не соблазнители. Этих у нас хватает.
Он ответил этим чудесным галльским пожатием плеч, которое может значить все, что угодно, и ничего. Я даже не знаю, правильно ли я называю это движение. Если американцы пожимают плечами, то Жан-Клод делает что-то другое.
– Твоему Натэниелу я велел пойти и подкормить его новую и удивительную форму. Он станет еще более популярен у дам, когда они его такого увидят.